Так было. Нестандартные сюжеты

У нас на выносной площадке была своя жизнь, мы закончили стрельбы, я проверил, не осталось ли снаряда в канале балствола, это было обязательное правило, как и многие другие правила при испытаниях, написанные кровью. Мы со студентами двинулись из укрытия к уловителю собирать снаряды. От орудия до ящиков с опилками было метров 70.

Только мы сделали несколько шагов по асфальтовой дорожке, как со стороны батареи раздался непонятный глухой хлопок, явно диссонирующий с привычной полигонной симфонией. Я оглянулся: из второй рубки поднимался чёрный дым, похожий на маленький атомный взрыв. Мы с Николаем не сговариваясь крикнули: «Ложись!» и вместе со студентами плюхнулись на асфальт. Я до конца жизни буду помнить свистящий звук сначала летящих, а затем рикошетирующих осколков. Несколько секунд под осколочным дождем казались вечностью. Страха не было, просто никто не успел испугаться. Когда звук осколков прекратился, мы вскочили на ноги. Я приказал студентам бежать в административный корпус, но это было лишним, они и так уже летели с выносной площадки. Мы же с Николаем побежали ко второй рубке.

В сторону батареи мчались машины скорой помощи, пожарные машины, приехали руководство полигона и кагэбэшники. Взору престала ужасная картина: на месте красавицы «Ноны» стояло, другого слова подобрать не могу, большое корыто, состоящее из нижнего поддона и гусениц. Кругом валялись куски искореженного металла. Это все, что осталось от БТР. Причина случившегося была нам, испытателям, ясна – произошла детонация ВВ снаряда в самом начале ствола орудия. Пять килограммов «морской смеси», так называлась взрывчатка, а клочья разнесли и орудие, и башню, а двигатель нашли за десятки метров от машины. Силумин, бронированный алюминий, из которого сделан корпус «Ноны», был хрупким сплавом и разлетался как шрапнель. Так закончила свою короткую жизнь красавица «Нона». Хорошо, что это не произошло во время учений десантников. Невозможно представить, сколько человек могло погибнуть, ведь на учениях был еще и полный боекомплект.

Всем людям, кто проводил испытания, повезло просто каким-то невообразимым, чудесным образом. На батарее было полно народу, очевидцы рассказывали, что сверху на них подали обломки, но никого не повредили. Даже мы, находясь в самом опасном месте, остались живы и здоровы. Ранение получила только одна женщина-телефонистка. Ей осколком пробило грудь, хотя она была в полукилометре от места взрыва.

Все испытания были временно прекращены. Мы с Николаем вернулись на свою выносную площадку. Сделали то, что надо было сделать, собрали снаряды, они оказались все до одного на месте, в уловителе. Сложили их в ящик, потом я опечатал его, взял документы и побрел к себе в административный корпус. Николай остался чистить балствол, это тоже обязательное – почистить орудие после стрельбы и сдавать ящик с железками. Через полчаса он зашел ко мне. Вытащил из кармана завернутые в бумагу осколки и обломки, которые он собрал на выносной площадке, положил на стол. «Вот, Владимирыч, сохрани их, каждый из них мог быть твоим». «Нашим», – сказал я. Мы засмеялись, смех был нервным.

Десантник-старлей потерял свой лоск, собрал в гостинице всех участников испытаний покойницы «Ноны», напоил водкой и сам напился, и все повторял, что Нина Андреева – его вторая мать.

Дальше все было стандартно. Учения ВДВ, конечно, отменили. Была создана государственная комиссия. На полигон приехало много начальства с большими звездами на погонах. Стали искать виноватых в ЧП. Разработчики БТР сваливали вину на оружейников. Оружейники сваливали вину на разработчиков боеприпасов. Те в свою очередь не могли прийти к причине детонации: заряд? снаряд? взрыватель? Были даже проведены повторные испытания оставшихся боеприпасов, уже без БТР, – результат тот же. Так и непонятно, кто виноват. Но больше таких испытаний на моей памяти не было.

Что касается студентов, то я им всё рассказал, но не думаю, что кто-то из них, после пережитого, согласился бы на работу испытателя.

Конечно, когда осенью 1975-го я попал сюда на преддипломную практику, сначала мне было очень страшно, ведь приходилось иметь дело со смертоносным оружием, причем опытные образцы всегда могли преподнести и преподносили опасные для жизни сюрпризы. Но со временем смертельно опасная работа, которой занимаешься каждый день, уже не казалась такой. К ней привыкаешь, наверное, так же привыкали к смертельной опасности фронтовики. Поэтому когда меня спрашивают, служил ли я в армии, мне смешно – я пять лет был каждый день на фронте. Конечно, я благодарен судьбе за то, что остался живой, за ту привычку отвечать за свою работу, от которой зависит обороноспособность страны и премия целых коллективов разработчиков вооружения. Я получил неоценимый опыт взаимоотношений с людьми в экстремальных условиях. Мне нравилась моя работа. Нравились мои учителя, среди которых были уникальные специалисты. Спасибо им. Эти пять лет жизни важны и незабываемы.

Но еще одно «но». Со временем пришло осознание, чем я занимаюсь на самом деле. Участвую, причем самым активным образом, в создании оружия, несущего смерть людям. Чем лучше я и мои коллеги будут выполнять свою работу, тем более смертоносными будут наши ракеты и снаряды. Я понимал, что необходимо защищать страну, я не превратился в пацифиста. Просто не хотел в этом участвовать. Хотя до сих пор уважаю тех, кто думал иначе или вообще не думал об этом, работал, и все.

4. Хождение в аспирантуру

Немного повторюсь, это важно. В 1975 году я приехал на преддипломную практику, а по сути дела начал работать на ракетно-артиллерийском полигоне под мирным названием «Геодезия». Через два-три года я уже считался вполне профессиональным специалистом по испытаниям новейших опытных образцов взрывателей для снарядов к мелкокалиберным авиационным, морским, зенитным пушкам и реактивным снарядам. Поскольку через меня проходили интересные, а иногда и уникальные испытания, я их начал систематизировать, а иногда и моделировать.

Чтобы на равных разговаривать с конструкторами и военпредами, в свободное от работы время просиживал в секретной библиотеке, изучая новейшие разработки вооружения. Честно говоря, меня стимулировало и то, что, пусть нерегулярные, премии за рацпредложения в этой области приносили к скудной зарплате инженера-испытателя заметную прибавку. Итак, у меня родилась и постепенно окрепла мысль, что я созрел для поступления в заочную аспирантуру в родной Бауманке. Поделился этой идеей с начальством, меня поддержали.

В МВТУ на нашей выпускной кафедре работал профессор Батуев Герман Семёнович, приятный человек, добрый, любящий студентов. Он был невысокого роста, с большим лбом и большими очками, чем-то напоминал добродушного инопланетянина. Его занятия – и лекции, и семинары, и практикум – были интересны, а главное, я это позднее прочувствовал, полезны.

Герман Семёнович был уникальным и авторитетным специалистом как раз в той области взрывателей, которые приходилось испытывать мне. Если где-то в армии случались ЧП, связанные с несанкционированными подрывами боевых частей, профессора Батуева всегда призывали в государственную комиссию, где он с другими специалистами расследовал случившееся, его слово было решающим.

Профессор Г. С. Батуев

Я приехал к Герману Семёновичу, он припомнил меня как студента, рассказал ему о своей испытательской работе, о собранном материале и попросил его стать моим научным руководителем. Профессор Батуев, как мне показалось, с удовольствием согласился, но предупредил, что работать и учиться в аспирантуре будет очень нелегко, и тут же дал мне первое задание.

Мои однокашники и преподаватели нашей кафедры

(сидит первый слева Г. С. Батуев, стоит второй справа

С. В. Устименко)

Я легко сдал вступительные экзамены и был зачислен в заочную четырехгодичную аспирантуру. Мы стали работать с Германом Семёновичем регулярно встречаться на кафедре, отношения складывались добрые и конструктивные. Постепенно обозначились контуры темы диссертационного исследования. На полигоне просил, чтобы мне почаще давали испытательные проекты, соответствующие, как я уже представлял, своей диссертации, начальство шло навстречу, авторитет Батуева и здесь был непререкаемым.

Параллельно, как и любой аспирант, я должен был сдать в течение года так называемый кандидатский минимум – экзамены по специальности, философии и иностранному языку. Если с первыми двумя у меня не было проблем, то с немецким все было непросто. Я уже подзабыл без практики то, чему научился на Молодежном фестивале 1973 года в ГДР, к тому же требовалось знать новую научно-техническую терминологию. Поэтому пришлось заниматься полгода на специальных курсах в соседнем НИИ. Экзамен оказался сложным, мы сдавали его комиссии в каком-то, уже не помню, гуманитарном вузе. Я получил свою заслуженную четвёрку, соответствующий документ – свидетельство о сдаче кандидатского минимума, и был очень рад. Отметили с моими новыми товарищами это событие и выпили, кроме всего, за то, чтобы немецкий язык нам больше никогда не пригодился. Не понимали тогда, что будет в недалеком будущем.

Пошел второй год моей аспирантуры, казалось, что всё складывается как нельзя лучше. Но однажды я звоню на кафедру, чтобы договориться о встрече с научным руководителем, а мне говорят, что Герман Семёнович в больнице. Я спросил, в какой, чтобы навестить его, но коллеги сказали, что это делать пока нельзя. Прошло ещё некоторое время, я продолжал работать над диссертацией, регулярно звонил на кафедру, узнавал, не поправился ли мой профессор, и вот наконец мне сказали, что Батуев будет на работе в такой-то день. Я, естественно, отпросился у начальства и поехал в предчувствии долгожданной встречи.

Профессор сидел за своим рабочим столом, казалось, что совсем не изменился – лоб, очки, всё на месте. Я радостно подхожу к нему: «Здравствуйте, Герман Семёнович!» Обычно Батуев всегда здоровался со мной за руку, и рукопожатие всегда было энергичным. Сегодня этого не случилось. Сажусь напротив и вижу, что он смотрит как-то сквозь меня: «Здравствуйте, молодой человек, что вы хотели?» Он не узнал меня, невероятно! «Герман Семёнович, это же я, ваш аспирант, Сергей Устименко! Привез вам свои новые материалы и подготовленную для публикации статью». «Спасибо, оставляйте», – отвечает он, хотя должен был прекрасно знать, что мои диссертационные материалы находятся в секретной тетради, которую я взял, как всегда, под расписку в Первом отделе. «Герман Семёнович! Может, как обычно, вы сейчас посмотрите? Я же не имею права оставлять тетрадь!» «Тогда до свидания», – говорит Батуев и продолжает смотреть сквозь меня. Я, ничего не понимая, вышел.

Больше я никогда Германа Семёновича не видел. Позже мне рассказали коллеги по кафедре, под большим секретом, что произошло. Батуев по доброте душевной в последнее время настолько сближался со студентами, что позволял себе иногда выпивать с ними. И вот однажды, после экзамена, прямо в аудитории студенты угостили профессора портвейном, он не отказался. Потом вышел из факультетского здания, переходил дорогу, поскользнулся на гололеде, упал и попал под троллейбус. Скорая. Больница. Клиническая смерть. Врачам удалось вывести Батуева из комы, но он почти потерял память. Учитывая бывшие заслуги, профессора не стали увольнять из МВТУ, и даже иногда его родственники привозили на работу. В один из таких приездов я и встретился с ним. Теперь всё стало и ясно, и очень жалко этого замечательного человека, моего учителя.

Больше я не стал заниматься диссертацией. Тема была настолько специфичной и сложной, что, кроме Германа Семёновича, никто не мог быть моим научным руководителем. Правда, я пользовался льготами, которые мне давало «обучение» в целевой аспирантуре – дополнительный ежегодный месячный оплачиваемый отпуск. Уезжал на шабашку, мы нелегальными бригадами строили разные сельскохозяйственные объекты в Нечерноземье России. Мне довелось заниматься возведением льносушилок в Новгородской области, где я вдобавок к своим строительным навыкам освоил профессию тракториста.

Вскоре произошли изменения и на работе, мне предложили должность освобожденного секретаря комитета комсомола, я согласился. Хоть я и был искренним патриотом, но мне уже не хотелось повышать эффективность смертоносного оружия, особенно после нашего вторжения в Афганистан.

Прошло несколько лет. В моей жизни произошло много перемен. И вот я – старший преподаватель Московской высшей партийной школы, опять пишу диссертацию, но уже не о взрывателях, а о философских аспектах социальной справедливости. Опять сдаю кандидатские экзамены, теперь уже по истории философии, научному коммунизму. По иностранному языку не сдаю. Зачем, ведь в отделе аспирантуры МВТУ, в архиве, наверняка лежит свидетельство о сдаче кандидатского экзамена по немецкому языку, надо только заехать и забрать его. А всё некогда. И вот диссертация готова, все предзащитные процедуры пройдены, осталось только приложить последнее свидетельство. Я еду на 2-ю Бауманскую в отдел аспирантуры МВТУ. Знакомые стены, коридоры альма-матер. Захожу в нужный кабинет, объясняю, зачем пожаловал. Сотрудница приносит из архива мое личное дело аспиранта со словами: «Ну наконец-то вы пришли!». И дает мне папку с документами. Я начинаю листать и не верю своим глазам.

Так, моя аспирантская аттестация после первого года обучения – готовность диссертации 25%, моя подпись, подпись Батуева, подпись членов аттестационной комиссии. Это было.

Аттестация после второго года – готовность работы 50%! Моя не моя подпись, другой научный руководитель. (Герман Семёнович уже тяжело болел и не работал). Подписи членов аттестационной комиссии.

Аттестация третьего года – готовность 75%, подписи те же.

Четвертый год. Диссертация готова на 100%! Назначены оппоненты, ведущая организация. Отзывы. Предзащита прошла успешно. Подписи членов.

И заключение (это супер!): «Аспирант в назначенное время на защиту не явился».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.