Шестые сутки пешая колонна красноармейцев в составе полка 82-й мотострелковой дивизии двигалась по монгольской степи в направлении реки Халхин-Гол. Переход был тяжёлым и изнурительным, майское солнце палило нещадно. Напрасно красноармейцы задирали головы к небу, надеясь увидеть на нём хотя бы одно маломальское облачко. Их надеждам не суждено было сбыться. Все шесть дней огромное пространство над горизонтом слепило глаза наблюдателей яркой синевой.

– Совсем не жалеет нас небесная канцелярия, – невесело произнёс Григорий Надеждин, вытирая пот со лба рукавом гимнастёрки. На рукаве проступило тёмное пятно, которое, как у фокусника, стало исчезать на глазах.

– Да-а, Гриня, не повезло тебе со счастьем, – усмехнулся Александр Удалов. – Шестой день ни дождя, ни ненастья.

Он замолчал на некоторое время, затем, посмотрев по сторонам, с затаённой грустью продолжил:

– И вообще здесь ничего интересного нет. Голая пустыня. Как только монголы живут в таких условиях? То ли дело – тайга! И от ненастья укроет, и в голод накормит, и в жару напоит. А какой запах! Вкусный и ароматный. Втянешь в себя воздух – в ноздрях щекочет, голову кружит. В таёжном воздухе все лучшие запахи леса воедино спрессованы. Разнотравье, древесная смола, распаренный мох.

– Пряным называется, – сказал Надеждин.

– Что – пряным?

– Ну, запах этот. Острый, вкусный, ароматный. Всё, о чём ты сказал сейчас – заключено в одном слове.

– Умный ты, Гриша, – рассмеялся Александр. – Всё знаешь.

– Всё знать невозможно, – поучительно заметил Григорий, но, польщённый похвалой друга, не удержался, похвастался:

– Три очень толстых и умных книги одолел, в отличие от тебя, букваря.

– Учё-ёный, – насмешливо протянул Удалов, облизнув пересохшие губы. – Что за книги-то, хоть, балабол?

– Большую энциклопедию, толковый словарь и «Капитал» Карла Маркса. Слышал о таких?

Удалов не успел ответить. Позади них послышался нарастающий гул. Красноармейцы тут же обернулись и увидели на горизонте колонну приближающихся танков.

Лёгкие боевые машины БТ-7 неслись на всех парах, оставляя за собой большие клубы пыли. Очень быстро они настигли полк и, не останавливаясь, пронеслись мимо.

– Вот это техника! – восхищённо воскликнул Надеждин, когда пыль немного улеглась. – Броня наша крепка, и танки наши быстры! Подавят гусеницами всех самураев, пока мы тут тащимся!

– Переживаешь, что не успеешь пострелять во врага? – подковырнул друга Удалов.

– Ничуть. Я, между прочим, не рвался в Монголию. Мне в отделе снабжения жилось неплохо.

Друзья умолкли, и длительное время шли, слушая лишь хруст песка под ногами солдатской колонны.

Их призвали в армию одновременно. За неделю перед майскими праздниками начальник отдела кадров вручил им повестки из военкомата. Причина вызова для обоих была неожиданной и неизвестной. Явиться – и всё, больше ни слова.

С попутным грузовиком они отправились в Улан-Удэ. Там, после прохождения медицинской комиссии, военком кратко сообщил, что их призывают на переподготовку на несколько месяцев в Забайкальский военный округ. Но слухом земля полнится. Сарафанное радио донесло, что их отправляют в Монголию, где после событий у озера Хасан в Приморском крае начались новые провокации со стороны японской армии.

Хрустел песок под ногами красноармейцев. Изнурённые полуденным зноем, они молчаливо отматывали километр за километром бескрайную монгольскую степь. Шагали, выбрасывая вперёд ноги машинально, уперев тупой взгляд в мелькавшие впереди пятки. Никто больше не помышлял вскидывать глаза в небо, боясь оступиться и упасть.

– Привал! – раздалась впереди долгожданная команда и, дублируемая командирами взводов, пронеслась эхом по всей колонне. Строй в считанные секунды нарушился, солдаты в изнеможении попадали на землю.

– Сколько ещё нам чапать? – лёжа на спине с закрытыми глазами, вяло спросил Григорий. – Хоть бы признались честно отцы-командиры, всё легче было бы солдату.

– А ты вспомни, Гриша, как мы с тобой в Якутии длину Алдана шагами мерили, – проговорил Удалов. – Тебе сразу станет легче.

– Спасибо, Сано, прибавил сил.

– А что? Думаешь, там легче было? Триста вёрст отмотали мы с тобой тогда по бездорожью – это тебе не фунт изюма съесть. Причём, на пустой желудок.

– Может, и так. Не знаю. Но по мне лучше вообще не ходить пешком. Куда приятнее лежать на лужайке под солнцем, да где-нибудь у реки, – мечтательно высказался Надеждин, растягивая слова.

– Ага. Надёргать рыбки, сварить ухи, открыть бутылочку беленькой, – подначил Александр друга. – Мечта идиота!

– Тут ты, Сано, совершенно не прав. Идиот – это глупец, тупица от рождения. У него не может появиться в голове такая светлая мысль вследствие слабоумия. Такая мечта появляется только у одарённых и культурных людей, уставших от повседневной суеты.

Вдоль распластавшейся на земле колонны шёл полковой санитар. Через десять-пятнадцать метров он останавливался и спрашивал:

– Есть среди вас те, кто не может идти дальше?

– Не-ет, – хором отвечали красноармейцы, и санитар шагал дальше.

– Признавайтесь, у кого сопрели ягодицы? Есть такие люди в строю? Лучше уж сказать об этом прямо сейчас, на привале. Не стесняйтесь, помощь будет оказана.

– Наши задницы в полном порядке, доктор, – ответил какой-то весельчак один за всех. – Износу им не будет до самого Халхин-Гола.

Позади колонны двигалась санитарная машина, она подбирала красноармейцев, не способных передвигаться самостоятельно. За время пути от границы таких солдат набралось около десятка. Кто-то натёр кровяные мозоли, у кого-то появились страшные опрелости, кого-то поразил тепловой удар. Часть их них, спустя уже сутки, стыдясь положения, в котором они оказались, покидали машину и становились обратно в строй.

– Сано, – позвал друга Григорий, продолжая лежать на спине, уставившись в бездонную синеву неба. – Скажи, а ты испытываешь страх смерти?

– Что за дурные мысли лезут в твою голову?

– Вполне нормальные. Скоро мы дошагаем до Халхин-Гола, и нас отправят в бой. – Надеждин замялся на секунду. – Вот я и подумал: а смогу ли я стрелять в живого человека? Смогу ли в рукопашной схватке пропороть штыком японца?

– Не задумывался я как-то об этом, – сердито отозвался Александр. – И тебе не советую тянуть из себя жилы понапрасну.

– И всё-таки? – не унимался Григорий. – Не страшно будет бежать вперёд под пулями япошек, зная, что в любой момент одна из них может пробить твоё сердце? Фью – и закрылись глаза навечно.

– Ты, Гриша, не тянул бы из себя нитку, как мизгирь, а то запутаешься в собственной паутине! – поучительно обрезал Александр ненужные размышления друга.

– Подъём! – раздалась команда. – В колонну по четыре становись!

Красноармейцы стали нехотя подниматься, лениво группировались в колонны повзводно. Через несколько минут строй колыхнулся, сделав первые шаги к намеченной цели.

В конце седьмого дня полк прибыл к месту дислокации. Началось расквартирование по палаткам. На усталых лицах солдат появились радостные улыбки. Наконец-то можно будет поужинать по-человечески и поспать в нормальных условиях. О предстоящих боях никто из них не думал.

***

Японская армия под командованием генерал-лейтенанта Камацубара перешла границу Монголии на рассвете 28 мая 1939 года. Обладая численным преимуществом в два с половиной раза, ей удалось смять передовые рубежи советско-монгольских войск и прорваться к реке Халхин-Гол.

Полк войсковой части № 632, сформированный из резервистов и прибывший из Забайкалья неделю назад, был срочно переброшен через Халхин-Гол для поддержки намеченного контрнаступления. Командир дивизии Н.Ф.Фекленко поставил перед командиром полка задачу: обойти японцев с правого фланга, прижать к реке и занять оборону.

Уже через сутки красноармейцы заняли исходные позиции в полукилометре от передовой линии японцев и окопались. Контрнаступление планировалось начать сразу после кратковременной артподготовки. Танковая рота расположилась неподалёку от пехоты и ждала команду на движение.

– Кажется, началось, – с тревогой проговорил Надеждин, когда сзади послышались первые артиллерийские залпы. Он сидел на дне окопа, прислонившись спиной к осыпающейся стене.

– Что, Гриня, страшно? – усмехнулся Александр, выглянув из окопа.

– А тебе будто нет?

– И мне страшно. Главное, Гриня, не навалить нам в штаны раньше времени, а то в атаку идти будет трудновато! – прокричал он, и его голос смешался со звуками стрельбы начавших совместную работу уже всех артиллерийских установок.

На горизонте, где проходил край японской обороны, выросла стена разрывов. В клубах дыма и песка мелькали взлетавшие вверх обломки наскоро возведённых укреплений. Между взрывами метались человеческие фигурки. Некоторые из них поднимались взрывной волной в воздух и с разбросанными в стороны руками и ногами падали на землю. Потом всё перемешалось и превратилось в одну сплошную серо-чёрную завесу. Вокруг стоял невообразимый грохот.

Надеждин надавил рукой на каску, ему почему-то казалось, что после каждого взрыва его каска вздрагивает вместе с землёй и сползает с головы.

Удалов устроился в углу и отрешённым взглядом смотрел на друга. Он был в каком-то непривычном возбуждении, но особого страха перед атакой не испытывал. В его голове загорался нездоровый азарт, будто ему предстояло с кем-то посоревноваться в сноровке и быстроте, и проиграть в этом необычном состязании ни в коем случае было нельзя. Александр испытывал даже некоторое нетерпение – очень хотелось, чтобы поскорее всё началось.

Артподготовка длилась менее получаса. Потом наступила полная тишина. Беззвучие продолжалась всего несколько минут. После короткой паузы заурчали позади танки и, изрыгнув клубки чёрного дыма, ринулись вперёд. Не успели красноармейцы прийти в себя, как раздался голос командира взвода:

– Приготовиться к атаке!

И тут же, через считанные секунды:

– В атаку! Цепью! За мной!

– Гриша, пошли! – крикнул Удалов и первым поставил ногу на приступок окопа. Он выбрался из окопа и, выставив перед собой винтовку, как учили, пошёл за танком. Надеждин догнал его и зашагал в нескольких метрах справа от него.

Первые сотни метров цепь красноармейцев двигалась уверенно, не ощущая никакого сопротивления со стороны японцев. Танки двигались на малой скорости и стреляли по позиции противника на ходу.

Вскоре самураи пришли в себя и начали огрызаться. Пули засвистели совсем рядом. Ожили уцелевшие японские пушки. Два снаряда разорвались за спиной, один вздыбил землю перед танком. Краем глаза Александр уловил, как один из красноармейцев, словно споткнувшись, упал и не поднимался. Затем упал ещё один слева, за ним ещё. В это время командир взвода, обернувшись, надрывно прокричал:

– По противнику прицельной стрельбой, огонь!

Справа и слева захлопали выстрелы. Далеко впереди себя Александр увидел выскочившего из окопа японского солдата. Тот делал перебежку. Александр остановился, быстро прицелился и выстрелил. Японец продолжал бежать. Александр выстрелил ещё раз. Фигура самурая пошатнулась и исчезла из поля зрения.

«Неужели попал? – совсем безрадостно пронеслось в голове Александра. – Вот так просто: прицелился, нажал на курок, и нет человека. А может это не я? Никто же не распределял японских солдат между наступающими красноармейцами. Мог ведь и другой красноармеец выстрелить в этого самурая?»

Мысль быстро оборвалась. Впереди, словно из-под земли, появилась группа японских солдат. Они бежали навстречу ему, что-то выкрикивая, и по-звериному скалились. Их крика не было слышно среди стоящего гула танков и беспорядочных выстрелов с обеих сторон.

– Гриня, ложись! – прохрипел Удалов и не услышал своего голоса. Но Надеждин и сам сообразил, что нужно залечь. Он растянулся на песке и начал целиться в бегущих навстречу им самураев. Группу японских смельчаков с тыла поддерживал плотный пулемётный огонь. Фонтанчики песка и пыли живой змейкой вздымались то спереди, то чуть сбоку.

Цепь наступающих красноармейцев залегла, солдаты стреляли по японцам теперь уже прицельно. Через некоторое время кучным огнём и несколькими брошенными гранатами им удалось уничтожить выскочившую из окопов группу самураев.

– Вперёд, за мной! – прокричал командир взвода, поднявшись первым. Красноармейцы поднялись с земли и устремились за командиром. Справа и слева один за другим громыхнуло два взрыва, выбросив из земли два косматых огненно-чёрных снопа. Осколки от разорвавшихся снарядов просвистели над головой Удалова. Он инстинктивно поджал голову в плечи.

– Ура-а! – взлетел над степью многоголосый крик наступающих красноармейцев. В неистовстве они рвали голосовые связки, и скоро крик перешёл в яростный и невообразимый вой.

– А-а-а! – подхватил Удалов. Он наметил впереди себя точку, где метались самураи, и бежал туда, испытывая приступ безудержной ярости. Александр не представлял себе, что будет делать с японскими солдатами, когда добежит. Будет ли стрелять в упор, бить прикладом или колоть штыком. Пока же он бежал вместе со всеми в каком-то неистовом порыве: орал, хрипел, рычал и ругался.

Два танка, достигнув окопов противника, кружась, попытались утюжить их гусеницами, но тут же были подожжены. Самураи выскочили буквально из-под гусениц и, отстреливаясь, попятились назад. Большая часть японских солдат побежала назад. Но в траншее остались несколько воинственных групп самураев, которые выбрали для себя смерть, прикрывая отход. Они повели шквальный огонь, заставив залечь цепь наступающих красноармейцев.

Выбить их удалось только после третьего броска. Оставив на поле боя более двух десятков убитых и много раненых, красноармейцы, наконец, ворвались в траншею. Началась рукопашная схватка. Сдаваться в плен самураи не собирались и дрались до последнего. И только когда оставшиеся в живых младшие японские командиры поняли, что сопротивление бесполезно, они сделали себе харакири.

За сутки японская группировка, зажатая в тиски с двух сторон, понеся большие потери, оставила берег Халхин-Гола и в спешном порядке отошла в сторону границы.

Полк получил приказ вернуться на исходные позиции. Преследование противника продолжили основные силы дивизии и на исходе второго июня выдворили японскую армию в Маньчжоу-го за пределы границ Монголии.

Александр Удалов и Григорий Надеждин остались живыми в этом бою. Когда стихли последние выстрелы, они, разгорячённые атакой, как и все остальные красноармейцы, некоторое время продолжали ходить по освобождённым позициям японцев, с брезгливо-насторожённым любопытством разглядывали трупы самураев и оставшиеся в траншее вещи.

Потом сгрудились небольшими группами, и уже полулёжа на земле, принялись вспоминать эпизоды смертельной схватки. Они курили, смеялись, хвастались друг перед другом своими действиями в рукопашном столкновении, рисуя храбрость и бесстрашие. Для всех из них это был первый настоящий бой, и когда весь этот ад остался позади, сознание захлестнули эмоции. Всё, что они рассказывали друг другу, порой не соответствовало действительности, и было простой выдумкой. Лишь хорошо обстрелянный солдат способен вспомнить детали рукопашной схватки, но никак не новичок. Большинство красноармейцев среди грохота взрывов, свиста пуль и осколков, бежали к позициям самураев в лихорадочном состоянии, не отдавая полного отчёта своим действиям. В траншее, при столкновении нос к носу с живым самураем, разум потерялся окончательно, сменившись на звериный инстинкт самосохранения.

Никто из них не хотел признаваться в слабости и частичных провалах памяти. Разве можно сознаться в том, с каким трудом каждый из них отдирал своё тело от земли, когда вокруг ухало, свистело, вздымалась земля, а голос командира доносился как бы издалека, казался неестественным и даже призрачным. Весь этот ужас остался уже в прошлом, смертельная опасность миновала, они собрались опять все вместе и обсуждают бой, как недавно просмотренное страшное кино.

Но не все были веселы. Некоторые красноармейцы сидели поодаль и не разделяли всеобщего ликования. Это были те, кто в бою потерял друзей или земляков, с которыми ещё утром они общались и жили общими воспоминаниями.

– А мне, мужики, больше всего запомнилась рожа самурая, когда он вспарывал себе живот. До сих пор стоит перед глазами его ехидная ухмылка. Бр-р! – перестав смеяться после очередной шутки, сказал один из красноармейцев, конопатый, с носом-пуговкой и короткими рыжими бровями по имени Паша. Во взводе его прозвали Рыжиком.

– Видел бы ты свою рожу в этот момент, – усмехнулся широкоскулый татарин по фамилии Гилязов. – Перекошенное лицо, бешеные глаза. Самурай, видно, от страха сделал себе харакири.

– Ну да! Самураи смерти не боятся, – вступил в разговор сибиряк Кречетов. – А вот сдача в плен позором у них считается. Комроты Климов говорил, я сам слышал.

– А я, блин, чуть с жизнью не попрощался, – наконец-то пробился со своей историей щуплый солдат Жириков. – Спрыгнул в окоп, а самурай – тут, как тут, стволом в грудь мне упёрся. Стоит, скалится. Ну, думаю, всё, капец мне. Смотрю, япошка нажал на курок, а выстрела-то не произошло. Повезло мне несказанно. Видать, в затвор песок попал, вот его и заклинило. Отбросил винтовку самураец и выхватил нож.

– И ты что? – спросил Гилязов. – Застрелил его? Или отпустил драпать?

– Дак я, это… штыком хотел пропороть самурайца, но он, зараза, шустрее меня оказался, – оправдываясь, проговорил Жириков. – Отбил в сторону мой штык, выхватил нож и пошёл на меня.

– Ты, конечно, сразу в штаны наложил, и руки вверх поднял? – спросил насмешливо Надеждин. – Жить, небось, в этот момент страсть как захотелось, правда?

– Жить хочет любая божья тварь, а человек – особливо, – ответил на последний вопрос Жириков, делая вид, что не услышал ядовитой подковырки. – Только вот страху, признаюсь вам, я в эти секунды не почувствовал. Стою, как заворожённый, и смотрю на японца, и жалко мне его стало, почему-то.

– Вот, брешет! – воскликнул Паша. – Самурай на него с ножом идёт, а у него вместо страха жалость пробудилась! Подумать только!

– И долго ты так стоял? – спросил Надеждин.

– Не знаю, – подумав, признался Жириков и, наткнувшись на глаза Удалова, стыдливо отвёл взгляд в сторону. – Помню лишь, как сверкнуло перед глазами лезвие ножа, будто зайчиком от зеркала резануло. Я сразу очнулся и выстрелил. Японец упал, отполз, а потом воткнул себе в брюхо нож. Вот так всё было.

– Значит, не убил ты его, а только ранил, – степенно заключил Кречетов. – Не захотел самурай раненым в плен попасть, вот и прикончил себя.

– Наверно…

Удалов лежал на правом боку, подперев рукой голову, и безучастно слушал болтовню. Он не одёрнул Жирикова, не уличил во лжи, хотя эпизод с самураем, покончившим с собой, происходил у него на глазах.

В тот момент Александр ворвался в траншею чуть раньше Жирикова, и вдвоём с Узковым – подвижным крепышом среднего роста – они успели очистить траншею от трёх японских солдат. Четвёртый самурай улизнул в боковое ответвление, где и напоролся на спрыгнувшего туда солдата Жирикова. От неожиданности Жириков отпрянул назад и споткнулся о труп, усевшись прямо на него. Необходимые секунды для защиты были упущены, и, если бы Александр не подоспел вовремя, ударив прикладом японцу по руке, тот сразил бы Жирикова выстрелом в упор. Самурай выронил винтовку и действительно выхватил нож, но обернулся уже к нему, Удалову, чтобы с разворота вонзить острый клинок в левый бок. И тут выстрелил Жириков, прострелив самураю плечо. Японец упал, а когда увидел перед собой двух красноармейцев, вспорол живот от безысходности.

«Пусть врёт, если не может обойтись без вранья, – со снисхождением подумал Александр. – Он ведь, по сути, спас мне жизнь. Правда, сначала я ему, а уж потом он мне. И как было на самом деле – какая теперь разница? Ну, потравят байки друг другу, прихвастнут немного, отведут душу и успокоятся. А пройдёт время – и детали первого боя сотрутся в памяти. За этим боем последует другой, третий, четвёртый. Останется ли живым сам рассказчик-выдумщик?»

Удалов почему-то был уверен, что война с японцами не закончится для их полка только одним боем. Стоило ли делать бросок из Забайкалья через степь ради одной схватки? Руководство дивизии наверняка знает истинные планы японцев. Разведка точно уж донесла, что самураи не смирятся со своим поражением и проверят силы Красной Армии ещё не раз.

Александр слушал сослуживцев и не удивлялся тому, что никто из них почему-то не осмеливался рассказать о том, как бежали они по вздрагивающему полю, петляя среди воронок, как напуганные зайцы, падали на землю и ползли на животе, оглохшие и подавленные ужасом от грохота взрывов и свиста осколков. Как под хриплые команды лейтенанта Хорошенина, превозмогая свой страх, поднимались снова и снова, кричали «ура!» и бежали дальше. Не рассказывали, потому что здесь ничего нельзя было прихвастнуть, а признаться в трусости не позволяла гордость и самолюбие.

– Быстро вы ожили! – раздался голос неожиданно появившегося командира взвода. – А мне вначале показалось, что вы надолго потеряли дар речи.

Красноармейцы замолчали и притихли в ожидании команды.

– Встать! Построиться! – прохрипел Хорошенин. Он сорвал свой голос во время атаки, и теперь его звучание было неузнаваемо.

Солдаты повскакали с земли и быстро построились.

Лейтенант был младше по возрасту многих из красноармейцев, но держался достойно и не давал повода для снисходительного отношения к себе. Он прошёлся взад-вперёд вдоль строя, бросил взгляд на соседние взводы, которые тоже построились неподалёку, и остановился посредине.

– Товарищи красноармейцы! Мы с вами выполнили поставленную перед нами задачу. Оттеснили японских провокаторов от монгольской реки Халхин-Гол, и сейчас возвращаемся к месту постоянной дислокации. Выдворить японскую армию за пределы границ Монголии поручено регулярной группировке сил советско-монгольских войск. Контрнаступление идет по всей линии соприкосновения и в ближайшие несколько дней ни одного самурая не останется на монгольской земле.

Хорошенин закончил короткую пафосную речь и провёл взглядом по лицам красноармейцев, будто хотел убедиться, дошли ли его слова до сознания каждого красноармейца в отдельности, или следует ещё кое-что добавить.

– Вопросы есть? – спросил он.

– Война закончилась, стало быть? – послышался вопрос с фланга. – Теперь резервистов распустят по домам?

Лейтенант повернулся на голос, незамедлительно ответил:

– Нет. Мы продолжим службу на территории Монгольской республики столько, сколько потребуется для обеспечения безопасности дружественной нам страны. Это наш интернациональный долг. Будем отрабатывать военные навыки в мирных условиях.

Никто в эту минуту не мог предположить, что мирная служба продлится совсем недолго. И этот первый бой, который так насыщенно смаковался в невероятных придуманных подробностях, покажется хотя и страшным, но всего лишь маленьким приключением, по сравнению с жестокими сражениями, которые планировались и проводились под руководством Г. К. Жукова.

Новый командующий пренебрежительно относился к солдатским жизням, считая их пешками на огромной шахматной доске военных действий. Ради победы он шёл на огромные потери личного состава, а за невыполнение приказов накладывал «расстрельные» резолюции, не утруждаясь расследованием и проверкой фактов.

Ничего этого пока не знали ни красноармейцы, ни командир взвода Хорошенин, ни командир роты Климов, ни сам командир полка Слотин. Всё ещё было впереди.

***

Относительное затишье на монгольской границе продолжалось ровно месяц. Японцы иногда совершали небольшие провокации, больше напоминающие набеги кочевников, но каждый раз, наткнувшись на ожесточённый огонь красноармейцев, отступали обратно, оставляя на земле после стычки около десятка трупов.

Подразделение в/ч № 632 под командованием подполковника Слотина всё это время находилось в резерве, занимая западный берег реки Халхин-Гол. Красноармейцы в отражении провокационных натисков японцев не участвовали, занимались боевой подготовкой. Иногда они были свидетелями яростных воздушных боёв между советскими и японскими пилотами, возникающими в небе неподалёку от армейского городка. Однако весь личный состав знал: японцы готовят мощное наступление.

Прорыв приграничных позиций советско-монгольских сил произошёл в ночь на 3 июля 1939 года. Ударная группа японского генерал-майора Кобаяси стремительным рывком сумела смять передовой отряд советских войск и форсировала Халхин-Гол. В течение этого же дня ей удалось захватить гору Баин-Цаган. Советские войска оказались в тяжёлом положении.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3