Мисс Неугомонность

Помнится, когда Лаура только появилась в семье, она была совсем еще маленькой, постарше Рози, конечно, и намного – лет пять-шесть – и я порой сбегал от ее вечных «почему», «расскажи», «дай мне», «хочу на ручки», но, наткнувшись на укоризненный взгляд от ма и недоумевающий от па, сдавался и уделял ей время. Тогда мне это казалось подвигом. Как же – такой взрослый парень, а возится с мелкотой. Но уже через полгода так привык, что мне стало не хватать этого неповторимого детского аромата.

Все дети пахнут похоже – теплым молоком, свежим овсяным печеньем, пластилином и красками. И у них такие искренние слезы и настолько заразительный смех, что без них становится неуютно в жизни, как будто тебе чего-то не хватает. Чего-то очень-очень важного, такого, что сложно поддается описанию словами.

Взяв на руки Рози в центре акушерства, я словно ухнул в глубинные детские воспоминания. Увы, не самые счастливые. И, глянув в ее дымчато-голубые, как у всех младенцев, глаза, принял решение: эта крохотулька заслуживает счастливого детства. Точка.

Ей повезло попасть в огромную, любящую семью, где она будет нужна всем! Не как средство достижения каких-то целей, не напоминанием об ошибках молодости, а как полноправный и долгожданный член семьи. Разношерстной, с первого взгляда странной, говорящей сразу на трех языках, но семьи в самом настоящем понимании этого слова.

У нее уже есть неопытные, но любящие мама и папа. И дедушка с бабушкой – самые лучшие в мире, хочу я вам сказать, и толпа неугомонных дядей, которые все рано или поздно обзаведутся собственными тетями и как минимум футбольной командой младших братьев и сестричек. И ни один придурок или дура не посмеют обидеть нашу первую из череды Вестонов-Герреро-Доэрти-Смит-Маре-Салливанов-Гарсия-Мюрреев-Бруксов-Ли-Морганов. И никто и никогда не спрячет глаза, бормоча виновато: «Прости, будет лучше, если ты останешься жить с теми людьми, потому что мне ты не нужен, ты все испортишь. Ты – ошибка молодости, о которой я хотела бы забыть!»

Вот так.

Я – результат ошибки молодости.

Я, как выяснилось при первой встрече с биологической матерью, чуть не сломал ее жизнь своим появлением. И поскольку я уже довольно взрослый и все это время как-то прожил без нее, то не стоит и начинать. «Ты же понимаешь?»

Нет. Не понимаю. Отказываюсь понимать, как женщина, родившая дитя и с легкостью отдавшая его на воспитание чужим людям, может отказать своему повзрослевшему ребенку в такой малости, как общение с ним, в простом человеческом, мать его, общении!

Разве я многого просил?

Я отдавал себе отчет в том, что я приемный сын, что последние мои усыновители – те самые ма Линда и па Джек – прекрасные люди. Просто потрясающие, о лучших невозможно и мечтать. Я хотел только понять, почему от меня не просто избавились, а забыли напрочь. Как будто меня никогда и не было!

Понял.

Биологическая мать умудрилась залететь после выпускного школьного бала. И настолько боялась сказать о своей беременности родителям, что, когда все опомнились, делать аборт было поздно. По крайней мере, в те времена. Она родила меня, отказалась от каких бы то ни было прав и выскочила замуж за своего одноклассника, с которым встречалась еще со средней школы. И теперь у них все в шоколаде: свой дом в хорошем районе, белый забор, цветущий палисадник, трое розовощеких детишек – семнадцати, четырнадцати и десяти лет – и собака – золотистый ретривер. Прям американская модель успешной добропорядочной семьи.

Казалось бы, ты встречалась с парнем с пятнадцати лет, вышла за него замуж, родила ему детей, а я-то откуда? Почему мне нет места в этой сахарно-ванильной картинке?

Да все очень просто. Ее муж и мой папаша – разные люди. Так-то вот.

Откуда знаю? Да сама сказала, виновато пряча глаза и пугливо оглядываясь в надежде, что никто не увидит даже, как она со мной разговаривает.

Она собиралась отдаться своему парню как раз на выпускном – хреновое клише ограниченных подростков. А в результате – «случайно, это вышло совершенно случайно, и мой Дон до сих пор этого не знает» – отдалась отвязному рокеру, одному из группы, что играла на их вечеринке.

Упс!

Как уж она потом пудрила своему будущему благоверному мозги и объясняла свое полугодовое отсутствие в родном городке и объясняла ли вообще – это вопрос другой. И он меня не е*ет.

Просто я – плод случайного траха обкуренного гитариста и пьяной выпускницы.

Чертова ошибка гребаной юности.

– Мя…

Твою мать, опять к нам в гараж забрел какой-то дворовый кошак. Небось очередной прикормленный Спанчем бродяжка.

– Мя, мя-мя, мя-а-а-а.

Черт, больной? Или опять придурки какие-то искалечили животину? Судя по звукам, это даже не взрослый кошак, а маленький котенок. Убил бы уродов, которые издеваются над беззащитными и слабыми.

Звук послышался вроде как рядом с каморкой Мисс Занозы-в-моей-заднице. Пойду гляну, вдруг и правда раненый лежит, заодно спрошу, что там с этой гребаной сметой! Еще днем обещала мне ответить, засранка такая!

Кошака рядом не обнаружилось. Зато звук раздался внутри самой каморки. Так, может, это она и притащила его?

– Что там со сметой? – состроив суровую рожу, я ввалился к «дире-е-е-е-ектору», набрав сразу воздуха в грудь, чтобы сделать замечание по поводу зверья, которое она притаскивает на рабочее место.

И споткнулся, как будто мне в грудину аккумулятором от моего пикапа прилетело.

Потому что вот это хныканье раненого котенка издавала сама Мари.

Девчонка плакала.

Не напоказ, не истерично, не для того, чтобы заставить обратить на себя внимание.

Но так горько и обреченно, с такой тоской и непроходимой безнадежностью, с такой болью в покрасневших глазах, что в голове опять всплыла недавняя мысль: «Убить урода, который обидел».

– Кто? – с силой выдавил из себя вопрос.

– Что? – Рыжая так удивилась вопросу, что аж икнула, и тут же шумно высморкалась.

– Обидел кто? – уточнил я. – Братья или из киношников?

– И что ты сделаешь? – горько усмехнулась кудряшка.

– С братьями – любым из них – поговорю по-свойски, так, чтобы поняли. Киношники… ну, тоже поговорю. В последний раз. В самый последний. После уже разговаривать не смогут.

– Смотри ты, защитник какой. Ничего ты ему не сделаешь. – Мари отвернулась, нарочито тщательно роясь в сумочке.

– Ну и зря ты так думаешь. Нет неприкосновенных. Для меня нет.

– Есть, – пробубнила упрямица.

– И кто же это такой крутой тут завелся? – Не, она серьезно думает, что мне будет взападло побеседовать с кем бы то ни было? По-своему? По-мужски. Так, чтобы понял.

– Хочешь познакомиться? – продолжала ковыряться в своей безразмерной сумке-бауле уже вроде как немного успокоившаяся гавкучка. О, уже даже слышу знакомые нотки вечного яростного спора, которые ее голос приобретает в каждой беседе со мной.

– Да не откажусь, – продолжил я гнуть свою линию.

– На. Знакомься, – она вручила мне какой-то плоский предмет. Планшет, что ли?

Потянулся через стол, улавливая такой знакомый аромат огнегривой растрепы, взял в руки предлагаемое. Развернул к себе.

Зеркало.

Не понял.

– Это что?

– Это не «что», а «кто». Это и есть причина моего… ну, назовем так, не радужного настроения.

– С хера ли? – выпал в осадок я.

– Ты серьезно об этом спрашиваешь? Да ты мне беспрерывно жизнь отравляешь! В упор очевидного не замечаешь! – Мари вскочила, встав передо мной и дерзко вскинув подбородок.

Даже в приглушенном освещении каморки я заметил, что ее ресницы слиплись в мокрые стрелочки, потемнели и, кажется, загнулись еще сильнее, отчего глазищи стали казаться ярче. Черт! Я и без того чуть на спотыкался каждый раз, нарываясь на ее прошивающий от мозга до яиц взгляд. Эта мелочь термоядерная – как безотказный электрошокер для моего бедного члена. Только он, бедняга, решит прикинуться дохлым, и тут же – тыдыщ! или натыкаюсь на нее где, или картинка какая-нибудь похабная долбанет в мозг с ее участием. И здравствуй, сука, мгновенный стояк.

– Так я отравляю или в упор не замечаю? – склонился я, сближая наши лица. Кто бы мне сказал на хрена? Идея – хуже не придумаешь, но внезапно думать мне стало нечем. – И уж не себя ли ты очевидным называешь? Кнопка языкатая.

Тоже мне, росту полтора метра в прыжке, очевидность нашлась.

Запах ее кожи и кучеряшек вероломно прорвался прямиком в мой разум, вдруг сделав черепушку пустой до звона, от которого заложило уши. И меня подхватило и поволокло, как бешеным потоком ветра по тоннелю, который закончился как раз на припухших, искусанных губах моего многодневного искушения и гадкой ночной суккубки, что выдоила из меня за это время едва ли не море спермы.

Мари еще что-то говорила – кто бы слушал – но я столкнул наши рты, за долю секунды дойдя до ручки от желания ощутить снова ее вкус.

Тресни меня по башке, ну? Оттолкни, давай!

Но вместо этого девушка буквально вцепилась в мою бритую голову, отвечая на поцелуй с такой интенсивностью, что остаток моей соображаловки стремительно покинул помещение, оставив только так долго скручиваемую в бараний рог жажду. Давая ей свободу.

Нужно остановиться!

Сейчас.

Немедленно остановись, придурок!

Еще чуть-чуть.

А тело класть прибор хотело на предупреждающий писк где-то там на заднем плане. Все, что имело значение, – это то, что Мари отвечала мне, отвечала с какой-то отчаянной страстностью, отрываясь только для краткого вдоха, оглаживая суетливыми ладонями лицо, шею, плечи, и я от этого просто улетал.

– Сама не тормознешь – я не остановлюсь! – прохрипел в ее губы, начиная теснить к столу и тиская ягодицы.

Бля, я, конечно, мысленно пытался представить, каково это будет, но в моих фантазиях это и вполовину было не так кайфово.

– И не надо. – Мари задергала мой ремень решительно, но неумело, и я, рыкнув от сносящего крышу нетерпения, подхватил ее, усаживая на стол, и быстро освободил себя.

– Ох ты ж… – охнула рыжая, мимолетно глянув вниз, а я довольно ухмыльнулся. Мне стесняться нечего.

– Тш-ш-ш, все хорошо будет, – пробормотал я, забираясь рукой ей под юбку и снова целуя.

Пальцы коснулись горячего влажного шелка, в голову шибануло ароматом возбуждения этой моей катастрофы, и тут мне настал полный п*здец. Все, уже не остановиться! Потом хоть что, хоть все кары небесные, но я ее поимею. Сама же предлагает, а я всего лишь херов озабоченный мужик, как не взять-то?

Узкая, но сильная ладошка стиснула мой ствол жадно, чуть не по-хозяйски, и я зашипел, едва не спустив от этого рукопожатия.

– Хочешь сначала ручную работу, детка? – задыхаясь, я прикусил ключицу Мари и, оттолкнув в сторону ткань, вошел в нее сразу двумя пальцами, отчего она дернулась всем телом и протяжно застонала. – Бля-а-а-а, малыш, ты тут ох*ительная! Такая узкая, плотная, м-м-м. У тебя давно никого не было?

– Да… давно, – всхлипывая и вздрагивая от каждого моего даже малейшего поглаживания, ответила девушка. – По… пожалуйста, Кевин!

– Сейчас все будет… – Я пристроил себя у ее входа и тут же замер. – Зараза, у меня защиты нет. Но я вытащу, клянусь…

«Дебил, что ты творишь! Нельзя!» – еще верещал подыхающий здравый смысл. Не лезь, сука! Мне или в нее, или ложись помирай!

Толкнулся тихонько, скрипя зубами от того, как скручивало поясницу и бедра от потребности рвануть вперед что есть сил. Мари напряглась, а я стал нести какую-то нежно-сопливую ахинею, умоляя расслабиться и впустить. Еще чуть в нее, искры и световые пятна перед глазами и ее запрокинутое лицо. Охренеть, какая же она все же… ослепнуть к чертям можно! Брови сведены, зацелованные губы сжаты, соски торчат сквозь ткань, упрекая меня, нетерпеливого засранца, не обласкавшего их. Ничего, мои хорошие, все будет. Зацелую вас, залижу… потом… позже… Дышит рвано, выпивая стонами мою последнюю выдержку… Еще чуток, и я в раю. И тебя туда отправлю, девочка, я не эгоистичная скотина.

Стоп!

Девочка?

Эта преграда…

Это?..

– Твою же мать! – Я шарахнулся от Мари так, что за малым не упал на задницу, запутавшись в своих спущенных штанах. – Ты…

– Да, – тихо ответила она, а я с полминуты стоял, раскрыв рот, пока не накрыло гневом по самую макушку.

– Совсем охренела?! Подловить меня хотела, пуделиха кучерявая?! – заорал я на нее, судорожно упаковывая себя обратно. – Лоха во мне нашла? Думаешь, если меня своей девственностью одаришь, то я перед тобой лужей масла растекусь и замуж позову? Или молиться на тебя по гроб жизни стану за такой, мать его, бесценный дар?!

Мари встала и оправила юбку, ее лицо потемнело, как-то разом осунувшись.

– Какой же ты все-таки тупой мудак, Кевин Доэрти, – произнесла она безжизненным голосом и, взяв свою сумку, ушла, аккуратно прикрыв дверь.

А мне вдруг почудилось, что я очутился в сраном холодильнике, сразу при минус хрен знает сколько.

Моментальная, сука, заморозка.

Глава 5

Слабость один раз от неожиданности простительна.

Слабость второй раз от шока от собственной реакции – еще так сяк.

Но третий раз – это уже не слабость, а дурость, Мари!

Никто никогда больше не увидит моих слез.

Никто никогда больше не услышит от меня ни единой жалобы.

Я справлюсь.

Я все смогу преодолеть.

Я сильная.

И никто никогда больше не назовет меня гавкучкой и кучеряшкой.

Я толкнула дверь, поморщившись от раздражающего звука дурацких колокольчиков над входом. Несмотря на мое перекошенное лицо, администратор за стойкой приветливо улыбнулась.

– Здравствуйте, рады видеть вас в нашем салоне. Что бы вы хотели?

Я оглянулась, будто не совсем понимая, что делаю в этом небольшом, но довольно уютном заведении. Парикмахерская. Да. Точно. Избавиться от кучеряшек.

– Стрижка, окраска, укладка.

– Вы записаны к кому-то на определенное время? – все так же вежливо и приветливо уточнила девушка.

– А у вас только по записи?

В этот момент из рабочего зала раздался голос, очевидно, одного из мастеров:

– Джесси, позвони моей клиентке, которая на 19:00. Она обычно за пятнадцать минут приходит, а тут нет и нет. Вдруг что-то случилось?

Девушка взяла телефон, сверяясь с книгой записи и одновременно обращаясь ко мне:

– Секундочку, не уходите. Я посмотрю, что мы можем вам предложить.

Я равнодушно кивнула головой и так и не отошла от стойки администратора, которая перезванивала кому-то, уточняя время посещения. Через несколько секунд она сбросила звонок и улыбнулась мне:

– Вы знаете, удивительное совпадение. Клиентка, которая должна была прийти буквально через пять минут к одному из наших лучших мастеров, внезапно отменила свой визит. Вы можете присесть и подождать всего несколько минут. Мастер вас примет.

Все так же равнодушно-механически я опустилась на стул, вперившись в одну точку. Так же механически кивнула в ответ на предложение кофе или чая. Администратор, которая по моему виду наверняка что-то поняла, ушла в зал, оставив меня в одиночестве попивать принесенный напиток.

– Добрый день, Джесс сказала, что вы хотели бы стрижку, окраску и укладку, – проводив меня к креслу, спросила мастер – симпатичная молодая женщина с доброй улыбкой и теплыми, какими-то лучистыми шоколадными глазами. – Мы просто освежаем кончики и добавляем немного яркости вашему шикарному цвету?

– Я хочу как можно короче, убрать все эти кудряшки, и покрасить. Цвет – горький шоколад, – спокойно произнесла я.

– Хм, – странно улыбнулась девушка с бейджиком, гласящим «Тшилаба», укутывая меня в защитный пеньюар. – То, что мы иногда ругаемся со своими мужчинами, не означает, что мы должны сами же из-за этого страдать. Как насчет пока удлиненного каре, мелирования и цветного окрашивания в разные оттенки медно-рыжего с дальнейшей записью на кератин? Решение о кератине примете, посмотрев на укладку. Я выпрямлю волосы, чтобы вы смогли оценить их будущий вид. Если окончательный результат не удовлетворит вас, первоначальное ваше пожелание выполню бесплатно. – Мастер широкой щеткой прочесывала мои кудри, нежно оглаживая по голове.

В свое время, очень и очень давно, я любила, когда мамочка заплетала мне косички, а перед этим всегда долго и тщательно расчесывала волосы и вот именно так же гладила по голове.

Черт!

Только не это! Только не надо вспоминать маму! Только не сейчас, когда вместо сердца – развороченная словами Кевина грудная клетка, в которой агонизирует орган, что должен исправно качать кровь по всему телу. А тело будто онемело. Как в тот день, когда папа приехал из роддома без мамы, но с двумя орущими свертками. И все мы, ожидавшие мамочку вместе с близнецами и жутко соскучившиеся по ней за последние два месяца, которые она провела в больнице, внезапно поняли по черному лицу отца, что никогда ее больше не увидим.

Слезы водопадом заструились по щекам, а нос моментально распух и перестал дышать.

– Джесс, дорогая, принеси мне мой несессер. Красный. И еще один кофе. По моему рецепту.

Кофе «по рецепту» пах корицей, кардамоном и ванилью. Молодая женщина, обслуживающая меня, достала из несессера небольшую фляжку, открутила ее, понюхала, закатила глаза, как будто решая для себя что-то, затем щедро плеснула жидкости из фляги в чашку кофе и приказала:

– Пей, огнегривая красавица. Мелкими глотками. Вдыхай носом, выдыхай через рот. Можешь закрыть глаза. Так даже лучше будет. Ничего не говори и просто пей, – и продолжила расчесывать мою гриву, мурлыкая себе под нос песенку на незнакомом языке.

И вот эти вот поглаживания по голове, нехитрый мотивчик, раздающийся из практически сомкнутых уст мастера, восхитительный аромат кофе с чем-то явно горячительным подействовали на меня как сильнейшее успокоительное средство. А может, ими и были все вместе.

Меня отпустило.

И с последним глотком кофе едкая горечь, застрявшая где-то в грудине, начала таять, как кубик горького шоколада в чашке кипящего молока.

– Так что? Пока каре?

– Пожалуй, соглашусь на ваше предложение. Мне самое главное – избавиться от этих чертовых кудряшек.

– Удивительные существа – эти красивые девушки. Роскошные прямые волосы завиваем каждый день, шикарные кудрявые – распрямляем всеми правдами и неправдами. Длинные укорачиваем, короткие – наращиваем. Недовольны жизнью, а отыгрываемся на ни в чем не повинных волосах. – Она вздохнула жалостливо, пропуская между пальцами очередную прядь.

– Чего это они не повинны? – возмутилась я, немного «поплыв» от целебного кофе. – Вечно в глаза лезут, из любой прически выбиваются…

– Да еще внимание всяких придурков привлекают, – в тон продолжила мастер, забрав у меня из рук все еще теплую кофейную чашку.

– Про придурков – в точку. – Я даже повеселела немного. Какая умница эта Тшилаба!

– Покою им не дают, в сны приходят, ароматом своим окутывают, жить не дают. Надо, надо за это наказать их владелицу, – продолжала почти напевать женщина, звонко пощелкивая ножницами. – Надо ей гадостей наговорить, за косички подергать, обозвать ее пообидней. Так, чтобы даже не приближалась и не смущала покой. – Она вздохнула. – Мальчишки – такие мальчишки. Хоть в три, хоть в тридцать три годика одинаковые.

Каждое ее слово активировало в моем мозгу картинки: Кевин на меня орет, Кевин меня одергивает, Кевин смотрит мимо меня, будто не расслышав вопроса, Кевин возражает даже тогда, когда все согласились с моими предложениями по оптимизации расходов…

– Вы ведьма? – с восторгом и одновременно ужасом вопросила я, как завороженная наблюдая за опадающими на пол кудрями.

– Ага, – легко согласилась Тшилаба. – И мать моя ведьма, и бабка такая же, и прабабка. Цыганка я. А цыганки – все ведьмы. – Она легко пожала плечами и снова улыбнулась моему испуганному отражению в зеркале. – А по мне – так просто женщины, которые до сих пор не отказались от своего женского начала и призвания: любить своих мужчин, беречь домашний очаг, рожать детей и воспитывать их, петь им колыбельные, варить хабе рома (традиционный цыганский суп – прим. Авторов) и печь бокморо (цыганский хлеб – прим. Авторов).

– А если он не хочет, чтобы я все это для него делала? Если ему поперек любое мое слово? Если он только и знает, что обзываться и спорить? – Нос снова заложило, а голос предательски дрогнул.

– Значит, не мужчина еще. Значит, вырасти ему надо, чтобы оценить то, что может дать ему такая горячая женщина, как ты.

– Да я на пенсию уйду к тому моменту, как он вырастет!

– Май-вэй, дорогая, так может, не твой этот кусок серого старого льда, а?

И вот я не-хотела-не-хотела-не-хотела, но все равно вспомнила эти серые льдинки глаз. Серый лед и ртуть. Вернее, покрытые толстым слоем льда озера ртути с двумя черными полыньями, в которые я проваливалась каждый раз, когда видела их близко, так же близко, как сегодня. Целых три раза. Озера, темнеющие от злости и… возбуждения? Ведь только что, в каморке, его глаза потемнели. От чего? Он ведь не сразу на меня злился? Хотя нет. Сразу он как раз злился. Но вот когда столкнул наши рты, он разве злился? Он что, хотел меня наказать? Поцелуем?.. Но потом ведь это чуть не… Прекрати, Мари!

– Что, простите? – я сморгнула, выныривая из болезненных воспоминаний.

– Погадаю тебе, хочешь? – повторила свой вопрос Тшилаба.

– А знаете… хочу! Только скажите мне что-нибудь приятное, ладно? Если неприятное, то лучше промолчите. Хватает мне его в реальной жизни, этого гов… неприятного.

Тшилаба коротко улыбнулась и подала мне чашку, из которой я буквально несколько минут назад допила кофе.

– Левой держи блюдце, правой рукой перекинь чашку. От себя. Не на себя. Да. Правильно. И поставь так, чтобы чашка краем опиралась на кромку блюдца. И отставь, я тебя как раз закончу подстригать, пока гуща немного подсохнет.

Ножницы пощелкивали над ухом, на руке у мастера мелодично тренькали какие-то висюльки на браслетике, в соседних кабинках периодически раздавались приглушенные голоса и звуки фена, и под этот умиротворяющий для женского слуха фон я как будто даже начала придремывать.

– Ну вот, моя золотая девочка. Можешь на себя посмотреть.

В зеркало на меня смотрела… моя старшая сестра. Ну, возможно, такой могла бы быть старшая сестра, если бы она у меня была. Серьезная взрослая девушка. Со строгим лицом, сурово сжатыми губами и идеально прямыми волосами, оканчивающимися на уровне плеч. Не я. Однозначно. Кто-то, кто мог бы осадить зарвавшегося хама одним словом, твердо поставить на место наглеца, вовремя согласовать смету и… не вздрагивать от воспоминаний о прикосновениях одного тупого мудака.

Да. Новая я была готова к другой жизни. Наверное.

– Мне нравится. Спасибо вам, Тшилаба.

– Спасибо скажешь, когда замуж выйдешь. За своего мужчину, – хохотнула женщина. – А вот когда свадьба будет, это я тебе сейчас скажу.

И она перевернула мою кофейную чашку.

Все время, пока она крутила ее в своих тонких пальцах и улыбалась чему-то, я напряженно кусала нижнюю губу. Грешным делом даже подумывала встать и отказаться от гадания.

Ну его на фиг. Еще скажет что-то эдакое, а я потом себя же замучаю сомнениями и мыслями.

– Ох и любишь же ты себя накручивать, огненная моя. Выдумывать то, чего нет. Бояться несуществующего. Избегать неизбежного. Сбегать от того, что в тебе самой, от чего не скрыться никак. Да только тут я тебе не советчик. Тебе решать, тебе самой свою судьбу ковать. Вот, смотри – видишь? Вот наковальня, а вот будто молот. Никто его не держит, никто за тебя твою жизнь не выкует, не проживет. А между молотом и наковальней видишь? Сердце твое.

– Разбитое? – горько усмехнулась я.

– Зачем разбитое? – искренне удивилась Тшилаба. – Целехонькое. Только вот слушать его надо. Тогда судьбу и жизнь правильно сложишь. Хм. А вот эта фигура интересная. Смотри-ка сюда.

И Тшилаба повернула ко мне чашку. Что там можно было разглядеть в этих разводах – я в упор не понимала. Но продолжала пялиться и пыталась запомнить.

– Вот, видишь медведя? С зонтиком?

– Винни-Пух какой-то.

– Это неважно. Медведь – твой покровитель. Он держит зонт над самым сердцем.

– И что это значит?

– Что у тебя есть защитник, который оберегает тебя. И пока он держит над твоим сердцем зонтик, ты в полной безопасности. А вот над зонтиком видишь звезду? Это твое будущее счастье. Так что верь защитнику. Он убережет тебя от опасностей, и благодаря ему ты встретишь свое счастье.

– И кто этот медведь? – растерянно спросила я.

– Ну, моя золотая, этого я тебе сказать не могу. Верно только одно: он у тебя есть. И рядом. И все делает для того, чтобы ты была счастлива.

– Это мужчина? – уточнила я.

– Не обязательно. Это кто-то достаточно влиятельный, чтобы иметь возможность дать тебе работу, дом, заботу. Может, и мужчина, а может, и женщина. Главное, что он близко и не даст тебе ошибиться. Так что слушай сердце и самого преданного и верного друга. И все будет хорошо. Давай, закрывай чашку.