Жили-были…

Через несколько дней после этого генерал возвратился в свою деревню. Он велел принести себе список всех крестьян, отметил имена всех парней, достигших восемнадцати лет, и девушек, которым исполнилось шестнадцать, то есть всех тех, которых по закону можно венчать. Затем генерал отдал приказ: «Ивану жениться на Анне, Павлу на Парашке, Фёдору на Прасковье» и т.д. Так он наметил пять пар. «Пять свадеб, – гласил приказ, – должны состояться в воскресенье, через десять дней».

Вой поднялся по всей деревне. В каждой избе вопили женщины, молодые и старые. Анна надеялась выйти за Григория. Павловы старики уже сговорились с Федотовыми насчёт их дочери, которая скоро входила в возраст. На придачу время было пахать, а не свадьбы играть! Да и как можно было приготовиться к свадьбе в десять дней. Десятки крестьян приходили, чтобы повидать барина. Группы баб с кусками тонкого полотна в руках дожидались у чёрного входа барыни, чтобы заручиться её заступничеством. Но всё было напрасно. Помещик заявил, что свадьбы должны быть через десять дней, так оно и быть должно.

В назначенный день свадебные процессии, скорее напоминавшие похороны, направились в церковь. Женщины вопили и причитывали, как по покойникам. Одного из лакеев командировали в церковь, чтобы доложить, когда обряд свершится. Скоро, однако, лакей прибежал, бледный и расстроенный, с шапкой в руках.

– Парашка упрямится, – доложил он. – Она не хочет выходить за Павла. Когда батюшка спросил: «Согласна ты?», она громко крикнула: «Нет, не согласна!»

Помещик рассвирипел.

– Ступай и скажи ему, долгогривому, что, если он не обвенчает Парашку, я донесу на него архиерею, он – пьяница. Как смеет он, мерзавец, не слушаться меня. Скажи, что я сгною его в монастыре. Парашкиных же родителей сошлю в степную деревню.

Лакей передал приказ. Парашку обступили поп и родные. Мать на коленях молила дочь не губить всех. Девушка твердила «не хочу», но всё более и более слабым голосом; потом шёпотом; наконец совсем замолчала. Ей возложили венец… Она не сопротивлялась. Лакей помчался в барский дом с докладом: «Повенчали».

Полчаса спустя у ворот помещичьего дома забряцали бубенчики свадебных поездов. Пять пар слезли с телег, перешли двор и вошли в переднюю. Помещик принял их и велел поднести по рюмке водки. Родители, стоявшие позади плакавших дочерей, велели им кланяться в ноги барину.

Таковы были дела, которые я сам видел в детстве. Картина получилась бы гораздо более мрачная, если бы я стал передавать то, что слышал в те годы: рассказы про то, как мужчин и женщин отрывали от семьи, продавали, проигрывали в карты либо выменивали на пару борзых собак или же переселяли на окраину России, чтобы образовать новое село; рассказы про то, как отнимали детей у родителей и продавали жестоким или же развратным помещикам; про то, как ежедневно с неслыханной жестокостью пороли на конюшне; про девушку, утопившуюся, чтобы спастись от насилия; про старика, поседевшего на службе у барина и потом повесившегося у него под окнами; по крестьянские бунты, укрощаемые николаевскими генералами запарыванием до смерти десятого или же пятого и опустошением деревни. После военной экзекуции оставшиеся в живых крестьяне отправлялись побираться под окнами. Что же касается до той бедности, которую во время поездок я видел в некоторых деревнях, в особенности в удельных, принадлежащих членам императорской фамилии, то нет слов для описания всего».

И это в то время, когда уже был издан Петром Первым указ (1724 года) о запрете женитьбы молодых, в том числе и крепостных, без их на то согласия.

То, что крепостных ни во что не считали, очень образно описал П.А.Кропоткин в тех же «Записках».

«…Но когда после долгих приставаний нам удалось заставить отца (отец, А.П.Кропоткин, был военный, в чине генерал-майора – С.Ч.) рассказать, за то он получил Анну с мечами и золотую саблю, тут уж мы были совсем разочарованы. История была до крайности прозаична. Штабные офицеры квартировали в турецкой деревне, когда в ней вспыхнул пожар. В одно мгновение огонь охватил дома, и в одном из них остался ребёнок. Мать рыдала в отчаянии. Фрол (крепостной А.П.Кропоткина – С.Ч.), сопровождавший всегда отца, бросился в огонь и спас ребёнка. Главнокомандующий тут же наградил отца крестом за храбрость.

– Но, папаша, – воскликнули мы, – ведь это Фрол спас ребёнка!

– Так что ж такое, – отвечал отец наивнейшим образом. – Разве он не мой крепостной? Ведь это всё равно».

А вот и ещё, от философа В.В.Розанова (В.В.Розанов. Религия и культура. – Сборник статей – «По тихим обителям»), изучавшем крестьянский вопрос.

«…Русский мужик не ленив… Отхожие промыслы есть великий показатель, что мужик наш не лежебока. Но он решительно сбит с ног: 1) малостью земли, 2) отсутствием верных и обильных по близости заработков. Раньше грамоты, раньше даже веры надо спасти физиологическую суть народа. Надо положить или хоть не выбирать рубль из его кошеля – и уже затем его стричь, чесать, учить, даже «креститься» учить! Раньше всего надо «быть», и уже потом на это «быть» надевать культуру. А в деревне нашей поставлен вопрос о самом «быть». Ещё на ступень опуститься ей – и всё треснет там, ибо пахарь на дохлой клячонке, держащий вместо коровы козу (всё виденные примеры!), местами ленивец (от беспомощной бедности, от отчаяния, начинается лень), везде почти пьющий (русский опиум), вдруг протянет по дорогам руку за подаянием! Нищенство страшное явление. Тихое – оно зловещее бурь. Нищий – пансионер народа. Но когда сам народ «протянет ручку», кто же ему тогда подаст? Откуда? Что?!»

Написано это было ещё до отмены в 1861 г. крепостного права. Не прислушались. Не только крепостники, но потом и имперское государство, а потом и правопреемник – большевистское государство. И вот оно, тихое нищенство-то, и наступило. Оно ещё раньше наступило, и сейчас продолжается практически полным бездействием имущих власть.

Вот тогда насильно и перевезли Чекалиных из одной нищеты в другую…

Мой отец, Иван Васильевич, рассказывал, что когда он во время войны лежал по ранению в госпитале в Петрозаводске (начал он воевать по мобилизации в Финляндии в 1943 г.), медсестра спросила его, нет ли у него брата, Михаила. А у него как раз так и звали брата, который моложе него был на три года. Отец обрадовался, что жив, возможно, его брат. Встретился отец с тем Михаилом Чекалиным, оказалось – не брат. Так вот «не брат Михаил» рассказал, что в деревне их, в Архангельской области, половина деревни – Чекалины. Вполне могло оказаться, что деревня эта и была родиной нашей фамилии. Но название её, к сожалению, не сохранилось…

На другом берегу речки Бурначки находилась деревня Петровское (возможно, что написание этого населённого пункта – Петровская, как деревня). Впервые упоминается, как и сельцо Львово, в ревизской сказке 1816 г. по Борисоглебскому уезду Тамбовской губернии (в то время город Борисоглебск относился к Тамбовской губернии). Но дополнительно о Петровском рассказ будет несколько дальше, в главе 2 («Баранов Иван Николаевич»).

По линии Чекалиных в то время мужчины женились в позднем возрасте, за тридцать лет. Вполне возможно, что это было связано и с другим. Если просмотреть все известные епархиальные сведения по этим местам, то можно заметить, что число крестьян мужского пола несколько превышало число крестьян женского пола. Вот из-за этого дефицита могло быть и смещение возраста женихов в сторону увеличения.

Примерно лет тридцати с небольшим женился и Василий Иванович. Жену его звали Дарья, из подворья Лунёвых (как у нас в семье говорили, по бабушкиному выговору – ЛунЯвых). Больше, к сожалению, о ней ничего не известно. Знаю только, что умерла она в 1927 г., ещё до переезда их семьи из Львово в деревню Красный Куст. К концу своей жизни Дарья полностью ослепла.

От Львово Красный Куст находится (находился, потому что в настоящее время, начиная с 2004 г., он уже не существует) километрах в двадцати пяти, если по прямой линии, и километрах в тридцати – по дорогам. В то время деревня эта относилась к Грязно-Двориковскому сельсовету Полетаевского района Тамбовской области.

С какого времени появился Красный Куст выяснить не удалось, но известно, что в 1911 г., по епархиальным сведениям, его ещё не было, а в это время упоминается только хутор Шанина, что находился от деревни по другую сторону лощины с каскадом прудов. Примерно в 1917-1925 гг. и немного позже началось переселение крестьян в описываемых местах, стали образовываться новые деревни, которые называли часто так же, как и называлась ими покинутая. Так, можно полагать, что Красный Куст и образовался первоначально, примерно в 1915-1920 гг., из переселенцев села Красный Куст, которое находилось на севере Тамбовской губернии. Да и не один он такой, с таким названием, тогда появился. А позже, к этим переселенцам стали добавляться крестьянские семьи и из других сёл и деревень, но название населённого пункта так и оставалось первоначальным.

Небольшая поправка. В середине июня месяца 2019 года я получил письмо от Натальи Викторовны Ананьевой из Самары. Она прочитала в Интернете мои воспоминания «Школа: Красный Куст, Полетаево, Узуново». Так вот, она говорит, что в Красном Кусте жили её родственники. Её бабушка, 1926 года рождения, как и мы, в своё время, играла в Шанинском саду. Её дядя родился в Красном Кусте в 1911 году, а его старший брат – и того раньше. Младший дядя учился даже некоторое время в Полетаево (похоже, что начинал он учиться в Красном Кусте, в его начальной школе), до переезда в другое место, ближе к местам наших родственников в Борисоглебском уезде. Упоминала Наталья и некоторые фамилии своих родственников, среди которых были Мамонтовы, Астафуровы. О Мамонтовых я дальше немного расскажу, а вот Астафуровы у меня остались только «на слуху». Помню, как-то в разговоре между мамой и папой прозвучала эта фамилия. К сожалению, не помню – в каком контексте. Помню даже так, мама, кажется, произнесла: «Клавка Астафурова». Так что возраст Красного Куста можно смело назвать старше 1911 года. Вероятно, что первые жители этих мест входили в общий хутор Шанина. Ведь у него была большая конюшня, рабочие руки были нужны. Потом, когда пошло переселение и заселение этих мест, посёлок и назван был Красным Кустом, и прежние его жители стали краснокустовскими, с тем же местом рождения. Я спрашивал о фамилии Астафуровы брата Мишу и сестру Валю, но они ничего не могли сказать, им она неизвестна. Упомянутая выше жительница Самары познакомила меня с краеведом тех наших мест Рязановой Татьяной. Татьяна почитала мои воспоминания о деревенском детстве, о Красном Кусте, они ей понравились. А в феврале 2022 года прислала мне немецкую карту, вероятно, конца 1930-х годов, на которой изображён наш Токарёвский район (в то время он был Полетаевским) с нашими деревнями Масловкой, Девяткой, Ряжском, Красным Кустом, Калиновкой, Пичаевым и др.

И ещё. В Интернете появилась заметка некой Ольги Дмитриевны из Ростова, которая назвала себя правнучкой этого хуторянина Шанина, а также назвала и ряд населённых пунктов, которые относились к его хутору. В числе этих деревень оказался наш Красный Куст, а также, что даже странно, – Верблюдовка. Почему странно? Только потому, что до этого название соседней с нами деревни Верблюдовка нигде не встречалось. Надо думать, что в сохранившихся до наших дней потомках Шанина настолько яркой осталась информация о том времени, что сохранились даже в памяти его правнуков названия наших деревень. Очень жаль, что нет обратной связи, ведь можно было бы узнать и ещё что-нибудь интересное о наших местах…

Почему Чекалины снялись с обжитого места и уехали в совершенно новое. Ведь это очень трудно, перебираться в другую деревню, да ещё и с домом. Дело, вероятно, вот в чём. В марте 1921 г. была отменена продразвёрстка и было объявлено о переходе к другой системе хозяйствования, к новой экономической политике, к НЭПу. По этой политике крестьянам разрешалась свободная торговля излишками получаемой ими продукции (после уплаты обязательных налогов: вместо ранних 70% теперь уплачивалось 30%). В связи с этим, для получения сельскохозяйственной продукции необходимы были хорошие урожаи зерна, других сельхозпродуктов, для увеличения поголовья скота нужны были хорошие пастбища и сенокосы. Чекалины и во Львово занимались торговлей мясом, и это у них хорошо получалось. Поэтому, вероятно, и решились они на переезд в новое место, где вольготней было с сенокосом и выпасом для скота, чем в густонаселённых местах в районе Львово. Только вот со временем переезда они ошиблись, да, вероятно, и с самим переездом. Кто же знал, что НЭП уже завершался, уже в следующем, 1929-м г., началось активное притеснение крестьян, занимавшихся выращиванием сельскохозяйственной продукции, началось известное раскулачивание. НЭП благополучно закончился. Вот к завершению НЭПа и состоялся этот переезд Чекалиных.

На новое место Чекалины перевезли свой старый деревянный дом, шестистенок. В этом доме были большие сени, кухня со столовой, да и спальней заодно, и большая горница, предназначенная в качестве спальни. Но горница была холодная, не пригодная для житья в ней зимой, так что на зиму она закрывалась, и все обитали в одной комнате-столовой-спальне. Дальше, уже здесь, я тоже немного расскажу и о другом доме, в котором я родился, но в котором не жил Василий Иванович.

В 1950 г., начиная с весны, старый дом снесли и построили дом из самана, тоже шестистенок, с большими сенями, из которых был выход во двор и на небольшое крыльцо, а также через приставную лестницу в сенях – на чердак, или, как мы называли, на потолок. Фундамента не было, саманные стены стояли просто на земле. Не потому, что так было принято строить, а потому, что не на что было купить кирпич.

Что такое саман (другое название – адоба)? Очень простое устройство. Берётся глина, солома, добавляется немного навоза, всё это смешивается с водой и замешивается как тесто. Только если надо было много саманов, то замешивали лошадью. А если немного, то самостоятельно, ногами. Для изготовления самана делали деревянную форму, примерно 40х60х15 см, которую заполняли замешанной глиной с соломой. Потом эту форму выкладывали просушиться на подготовленный чистый и ровный участок земли, каркас освобождали от глины и использовали для следующей закладки. Полученные саманы («кирпичи») укладывали в стены, связку между ними делали тоже глиной, но без соломы, смешанной с песком, как при кладке печи.

Дома из примерно такого состава строили не только в России. Известно, что таким строительством на основе глины и соломы (но с добавлением извести, для крепости) издавна занимались в Испании, а потом и в Америке, переселенцами из Испании после открытия её Колумбом. Строили не только жилые дома, но и церкви.

Крыша дома сначала была соломенной, а потом её заменили на железную. Русскую печку оставили от старого дома, стены строили вокруг неё. А в новой горнице дополнительно сложили печку-шведку на две конфорки, Теперь и в зимнее время в горнице тоже жили. В ней находились родители с нами, детьми, а в основной избе – дедушка с бабушкой. Но это всё относительно, потому что и мы с братом часто спали на русской печке, а то и на полатях…

Василий Иванович человек был набожный, но в церковь ходил очень редко, только по очень большим праздникам, да и то не каждый год, и очень не любил попов. Даже по самым большим праздникам, на Пасху или Рождество, в дом их не пускал, да они и сами его дом обходили стороной. Так было во Львово, так было и в Красном Кусте. Он говорил, что, мол, моему Богу денег не надо. И все домашние терпели это. Ну, кто же мог слово сказать? Хозяин, всё-таки, как-никак!

Был ли он молокан, не знаю. Хотя во Львово молокан было много. Молокане – это приблизительно баптистская секта, основными книгами которой являются, в безусловном следовании им, Ветхий и Новый Заветы, объединённые в Библию. Апостол Павел как-то сказал о Библии, что это млечное питание для верующих. Поэтому и секта стала называть себя молоканами. Говорят, что такое название секта получила за то, что во время поста её члены пьют молоко. Не думаю, что это так, что из-за этого. Скорее, что молоко они пьют, потому что раньше прозвали себя молоканами.

У нас в семье существовала такая история про молокан. Рассказывал очевидец:

– Захожу постом я к таким-то (к молоканам), а они обедают, молоко пьют. У меня на голове аж волосы прямо дыбом встали!

Кстати, секту молокан организовал во второй половине XVIII в. Семён Матвеевич Уклеин (крестьянин-портной), житель Борисоглебского уезда Тамбовской губернии, что совершенно рядом с местами, где проживали наши предки, некоторые из них были и из Борисоглебского уезда. Вообще Тамбовская епархия признаётся родиной и колыбелью молоканства. Семён Уклеин был ярый поборник молоканства. Он часто ходил по деревням своего округа с проповедями, дошёл и до Тамбова, где на центральной площади открыто проповедовал молоканство. За это проповедника арестовали, но после его притворного раскаяния выпустили.

Вообще эта христианская секта вышла из секты духоборов, основанной во второй половине XXVIII в. жителем с. Горелое Воронежской губернии Ларионом Побирахиным. Больше всего этому были подвержены крестьяне Воронежской, Тамбовской и Екатериновславской губерний, а также и небольшая группа крестьян Слободской Украины. Духоборство было основано из двух протестантских направлений – хлыстовства и секты квакеров.

Основной посыл духоборчества основывался на борьбе духовной и плотской (духовная – последователи Авеля, а плотская – последователи Каина). При этом себя они относили к последователям Авеля, к истинным людям, а к последователям Каина они относили власти, судей, богачей, неправедных людей. Кроме только бракосочетания, никакие другие обряды ими не признаются. Своего руководителя секты духоборы считали Христом во плоти. Имелся у них и совет старейшин. А следующего преемника себе этот «Христос во плоти» назначал сам. Для молитвенных собраний они сами придумывали псалмы, их и пели.

Александр I, намереваясь заселить южные места России, разрешил духоборам поселиться в Мелитопольском уезде Таврической губернии на реке Молочная. А в 1841 году они были переселены в Закавказье, в Ахалкалакский уезд. Это место называлось Мокрые горы. В самом конце XIX в. (в 1898-1900 гг.) часть духоборов была выселена в Канаду, где эти общины существуют до сих пор.

Однако перед этим в среде духоборов произошёл раскол, в результате которого выделилась секта молокан, основателем которой стал зять Лариона Побирахина, названный выше Семён Уклеин. Раскол был такой сильный, что они не могли жить вместе в одной деревне, даже стали разбегаться по своим прежним местам жительства. Поэтому, вероятно, и выселили духоборов, как более нежелательную для власти секту, в Канаду.

Основа вероучения молокан состояла (тогда состояла, сейчас – не знаю) в следующем:

– поклонение Богу в духе и истине;

– не признание икон и креста, не совершают и крестного знамения;

– не признание почитания святых;

– абсолютное отрицание церковной иерархии (достаточно одного Иисуса Христа);

– часто постятся полным отказом от пищи;

– отрицают таинство крещения и причастия;

– запрещают клятвы;

– осуждают безбрачие и монашество, считают такие явления грехом и соблазном совершить грех;

– не пьют спиртного, не используют незензурные слова, не едят свинину;

– для совершения бракосочетания не используют таинство венчания, достаточно только родительского благословления;

– безусловное почитание власти, поскольку всякая власть от Бога (вероятно, поэтому к молоканам власть относилась терпимее, чем к духоборам).

Церкви, как таковой, у молокан нет. Для проведения своеобразных богослужений, на которых у них читают только книги Священного Писания, поют псалмы, они собираются в просторной избе (горнице). За столом во время молитвенных собраний мужчины и женщины сидят по разные стороны.

Судя по этим описаниям, Василий Иванович вряд ли был молоканом. В церковь не ходил, но в проруби на Крещение купался, а это у молокан не приветствуется. Когда жили во Львово, то купался в проруби на речке, а в Красном Кусте – на Авиловом пруду. Из молокан, больше всего, происходила его сноха, бабушка Вера. Она как-то говорила немного об этом, но уверенно сказать не могу, что это так.

Духоборцы и молокане – это, пожалуй, самые многочисленные секты христианского направления. Против этих сектантов был организован государственный и церковный «крестовый поход». Сектантов называли предателями русского духа, нечистыми и аморальными. С государственной стороны даже уголовным кодексом люди осуждались за выход из церкви и присоединение к какому-либо другому религиозному сообществу. За это полагалась ссылка в Сибирь или различные сроки тюремного заключения. В 1891 г. состоялось Совещание православных деятелей (под председательством обер-прокурора Синода К.П.Победоносцева), в резолюции которого было записано:

«Быстрый рост сектантства является серьёзной опасностью для государства. Всем сектантам должно быть воспрещено покидать своё местожительство… Паспорта сектантов должны быть помечены особым образом, чтобы их нигде не принимали на работу, ни на жительство, пока жизнь для них в России не станет невыносимою. Дети их должны силой отбираться и воспитываться в православной вере».

В 1912 году священник Введенский опубликовал в журнале (в Санкт-Петербурге) статью, в которой он приводит свои размышления на этот счёт:

«Вместо того, чтобы властной рукой вырвать из среды русского народа враждебные ему иностранные элементы, мы великодушно вели рассуждения на тему, что религия – дело совести»…

Василий Иванович был крупный высокий мужчина. Дети, по росту, пошли не в него, вероятно, в мать, Дарью, и в её родню. И здоровья он был крепкого.

На самом-то деле в Красный Куст переехал со своей семьёй сын Василия Ивановича, Василий Васильевич, мой дедушка. А Василий Иванович так вместе со своим сыном, и к этому времени, единственным, жил в его семье. Вместе с ними жила и незамужняя дочь Василия Ивановича, Василиса. Васёна, так её называли в нашей семье. До преклонных лет Василий Иванович купался в проруби на Крещение, никогда не болел и умер с тридцатью двумя зубами. Любил париться в русской печке. Бани у них не было, да и ни у кого там, в степном районе, не было бань, потому что топить нечем было – дров в степи нет.

Русскую печь протапливали сухим навозом (да и вообще её топили постоянно, даже и в летнее время, для приготовления пищи). После топки, для того, чтобы попариться, печь чисто выметалась, стелилась солома, и парильщик забирался в неё головой вперёд. Прогревался до седьмого пота. Это не только сложно было сделать, но и представить-то невозможно. Ноги, вероятно, не помещались, хотя внутри, под сводом, было сравнительно просторно. Зимой во двор и к колодцу Василий Иванович выходил босиком и в свои девяносто лет. Залезать в печь надо было только головой. Некоторые, кто поменьше ростом, и вылезали из неё тоже головой. Прадедушка был сравнительно рослый, поэтому не мог в печи развернуться, передвигался из печи задом.

Приведу на эту тему описание историка:

«Чёрный народ вообще пристрастен к баням, а за неимением их по большей части парился в печи жилых изб, в те дни, когда пекут хлеб и печь сильно раскаляется, некоторые по излишней охоте или по убеждению, что пар облегчает все недуги, запариваются насмерть. Это чаще случается с людьми престарелыми и в особенности с женщинами. Они, выбрав удобное время, то есть когда семейство удаляется спать, или выберется из дому, влезают в печь, жарко натопленную, и, обратясь головой в глубину печи парятся веником, обмакивая его в горячую воду и прикладывая к раскалённому своду печи, через что образуется иногда такой сильный пар, что они впадают в нечувствительность и задыхаются, случается, что мёртвого находят тогда только, когда, вставая поутру, открывают печь для приготовления пищи.

Обычай же, выходя зимой из бани, бросаться в снег или летом в реку, почти повсеместен. Убеждения, что обычай этот вреден для здоровья, слабо действует на простых людей: они убеждены напротив, что быстрый переход от жара к холоду как бы закаляет тело их, и поэтому, навалявшись в снегу, они снова входят в жаркую баню»…

Детей у Василия Ивановича и Дарьи было пятеро: два сына, Михаил и Василий, и три дочери, Мария, Василиса (Васёна) и Федосья. Василий Иванович характером был очень крутой. Говорили, что он часто поругивал Васёну, да иногда и поколачивал её. За что, не могу сказать, и отец не знал.

Бабушку Машу, Марию Васильевну, полную тёзку по имени и отчеству моей прямой бабушки со стороны мамы, я хорошо помню. Шутница была, в неё и племянница пошла, Антонина Васильевна, сестра отца. В Красный Куст в гости приходила пешком из Львово (из Остроухово, в котором она и проживала в это время), а уж была в преклонном возрасте, за семьдесят лет. Придёт, что-нибудь обязательно принесёт, чечевичных зёрнышек, семечек, а то и яичко. Говорит: «Сярёня! Иди-ка, поклюй нямнога!»