Вестники Весны

Я вернулся к мучению овечки: одной рукой ухватился за шерсть, второй попытался ровно срезать кудрявую шубу. Прерывать срезаемое полотно было нельзя, но, рука тряслась – пальцы затекли и стёрлись от тяжёлых ножниц. Овечка грустно поглядела мне в глаза. Я подумал о Лилёк: когда её будут убивать дикари, она даже не поймёт, что происходит. И? Это нормально?

– Слабому птенцу не хватит еды, среди более сильных сородичей; увечный, волк не выживет, если не сможет охотиться. Природа жестока и мы её суть. Жива убивает слабых, хочет, чтобы её дети становились сильнее, и моё племя лишь живёт по её законам.

  Я поглядел в глаза Девочки, почти звериные. Мы были с ней, словно две крайности противоположного, и жутко становилось от этого, как будто не найтись меж нами компромиссу.

– Не хочу быть сутью такой природы.

– Ну, поплачь сюда, неженка, – Девочка похлопала по своему «дружескому» плечу.

Я врубил музыку в ухе и, не глядя на дикарку, сосредоточился на шерсти.

***

Утром мы с Девочкой шли к бабуле. По дороге дикарка остановилась, повела носом и резко развернулась – оказалось, за нами увязалась Лилёк.

– Что ей надо? – спросила у меня Девочка, как будто я мог прочесть мысли мелкой.

– Лилёк, ты чего?!

Дурёха шла босая по снегу в одном платьице, её дремлющий взгляд порхал по растянувшим белёсые крылья облакам, а в руках была неизменная соломенная кукла.

Пришлось вернуть Соплежуйку в нору, но замков на дверях дикарских домов не водилось, и через несколько минут Лилёк снова ползла за нами по снегу на всех четырёх.

– Нужно одеть её, – я обратился к Девочке.

– Зачем? Хочет ползти полуголая – пусть ползёт. – Девочка сплюнула.

– Она заболеет.

– И?

Я разозлился, будто мне небезразлично, будет Лилёк здорова или нет.

– Дай шубу. У вас с сёстрами поди есть те, из которых вы выросли.

Девочка закатила глаза, но всё-таки вернулась в нору, нашла в отдалённых комнатах старую доху, и я напялил её на Лилёк. Шуба оказалась длинной и волочилась по земле, так что малявка напоминала забавную обезьянку, но хотя бы не мёрзла.

Так, втроём, мы и отправились к бабуле.

Дурочка-Лилёк отстала на полдороги, и когда я обернулся, то обнаружил, что она за нами больше не идёт.

– Хватит! Ничего не случится с твоей дебилкой. Найдём на обратном пути. – Девочка схватила меня за рукав и потащила вперёд.

Сегодня бабуля что-то вышивала, а увидев нас, подняла голову и улыбнулась.

Без особого интереса я спросил:

– Как у вас дела? Что шьёте?

– Вот, вышиваю платье свадебное для старшей внученьки. Чтобы вспоминала бабушку после того, как покину этот мир.

Я бездумно кивал в ответ.

– Кто твоя семья, Алекс? – обратилась ко мне бабуля. – Почему не ищут тебя?

Последний вопрос беспокоил меня уже несколько недель, поэтому ответ вырвался сам собой:

– Они не знают, что я жив. Наверное, думают, что погиб, иначе давно бы прилетели.

Сказав это, я прикусил губу, а ведь, скорее всего, так и было. Раздумывая над этой мыслью, я замкнулся в себе и больше не отвечал ни на какие вопросы.

Через час мы вышли из преднорового домика, после общения со старушкой Девочка стала ещё более хмурой.

– Сам ищи свою дурёху. Я скажу матери, что ты опоздаешь, – невразумительно пробурчала она и, не оглядываясь, ушла в сторону дома.

Дождевыми червями извивались расчищенные от снега тропинки, деревня дремала – тихая и пустая. Из-под снега торчали серые скелеты деревьев и надгробия треугольных нор, многие предноровые домики покосились, а то и развалились, погрызенные старостью.

Я настроил фокусировку и, забравшись на холм, проглядел окрестности. Приближал и отдалял изображение, но Лилёк не появлялась в поле зрения. В низине простиралась укрытая льдом река, в центре деревни я заметил что-то странное, приблизил детали, но так и не понял, что это – какие-то деревянные столбы.

Не представляя, где искать Соплежуйку, пошёл к странным обелискам. По дороге не встретил ни души: ни зверей, ни аборигенов. Не знаю, какие звери должны гулять по деревне зимой, но, может, хотя бы собаки? Центральная улица образовывала круг, в середине которого зубьями торчали деревянные статуи.

– Аус-с-се… тс-с-с… рок-к-к, – зашелестело в голове.

Я забеспокоился, и голоса, мигом почувствовав нестабильность, подняли незримые макушки и зашептали потусторонние песни. Этот дурацкий дефект всегда мешал мне нормально жить, а особенно здесь, на Живе, без антипсихотических средств, голоса расшалились и проявлялись всё чаще.

Двенадцать идолов смотрели на меня пустыми выдолбленными глазами, двое из них, возвышаясь над остальными, держа в руках гигантскую чашу. Что это под чашей? Я шагнул в круг чёрных истуканов. Звуки снаружи затихли, лишь стучало сердце в горле. Одна из статуй держала в ладони под чашей алый светящийся камень.

Этого не может быть: амультара таких размеров – неслыханное богатство, великий источник энергии. И это сокровище находится в грязном поселении дикарей?! Да эти глупцы даже не догадываться, чем владеют! Вот так, посреди улицы, никем не охраняемая, просто невероятно!

Мои собственные амультары, встроенные в виски, вены на руке и солнечное сплетение, были крошечными, но всё равно дорогими. Они, соединённые с сосудами, давали бесконечный ресурс для обогрева тетракостюма, расширенного зрения, выхода в сеть и других дополнений, но эта амультара была в десятки раз больше моих. И она светилась, а значит, её к чему-то подключили и что-то с её помощью производили. Что же?

– Чем ты тут занимаешься? – Я прищурился и обошёл статуи.

Очевидно одно – амультара подсоединена к чаше и идолам, возможно, в их руках скрывался механизм, приводящий её в действие. Осмотрел статуи: женщина и мужчина – местные языческие божки. Начал копаться в памяти и файлах, разыскивая хоть какие-то сведения об амультарах и богах на Живе. Конечно же, я не удосужился скачать никакой книги по истории или культуре планеты. Обнаружилась только маленькая, случайно сохранённая статья о Наукограде.

Я пролистал её и нашёл лишь пару строк о местных жителях: «С переходом в так называемый мир грёз у населения связано множество ритуалов…»

Бла-бла, листаем дальше: «Ещё одна особенность культуры – узаконенная у всех народов религия – Двуединство. Все расы почитают богами одиннадцать братьев и…» Бла-бла, перечисление имён… «Во главе богов стоят близнецы: брат и сестра, а верховным божеством, прародительницей близнецов и жизни, аборигены почитают саму Живу».

Ничего нового! Это я и без «гениальнейшей» статьи знал.

Украдкой обернувшись, убедился, что не появилось непрошеных свидетелей. Никого. Осторожно сдвинул тяжёлую крышку с чаши над амультарой. Наполнявшая её кровь подсвечивалась снизу сиянием кристалла – ничего не понятно. Я посмотрел в глаза одного из близнецов:

– Кровь – ваш источник энергии, очевидно? Но для чего же здесь, в глуши, установлен такой артефакт? Дикари приносят вам жертвы и так наполняют магию амультары свежей силой? Интересно, а они знают, зачем это делают?

Божественный брат молчал и улыбался мне почерневшими от крови губами.

Я отвернулся от чаши и вздрогнул – за спиной стояла Лилёк и неторопливо жевала стекающие в рот сопли.

– Поглоти тебя Бездна, Лилёк! Что пугаешь?

Я присел и попытался вытереть её лицо краем шубы, но девчонка вывернулась, заверещала и, размахивая болтающимися рукавами, припустила прочь.

Дэйкири. Деревня Меркитасиха.

Дэйкири прокралась в спальню, схватила копьё и, надеясь, что её не успеют нагрузить делами, поспешила удрать из дому. Однако когда юная охотница уже поднялась на первые ступени лаза, её окликнули:

– Дэйкири, ты куда?

Она вжала голову в плечи и с неохотой обернулась.

– Да… я… на разведку.

– В лес пойдёшь? – Старшая сестра Хелла отложила пряжу и поднялась с подушек.

– Ага.

– Здорово, я с тобой, – с этими словами сестра начала быстро одеваться.

Дэйкири растерянно застыла у лаза, пытаясь решить: рада она непрошеной попутчице или не очень.

– Быстрее, быстрее, пока Инги нас не заметила, – прошептала Хелла и, словно шустрая белка, взбежала по ступеням.

Сёстры прошли по деревне, миновали нору бабушки Томань и повернули в сторону леса.

– К матери забегала тётушка Тиана, говорит, у ней муж ходил до упавшего летучего корабля, – загадочно начала Хелла.

Однако Дэйкири не заинтересовало это известие, она пожала плечами и фыркнула в ответ. Хелле не понравилась реакция сестры, и она недовольно поджала губы. Шли молча.

– О, Эра! – вскрикнула Хелла, и с тревогой произнесла: – Дэйкири! Только не говори, что ты сама уже ходила до корабля?!

– Тщ-щ! – Дэйкири замахала руками, пытаясь приглушить вопли сестры.

Девочка ссутулилась и, словно испуганная лисица, оглядела окрестности. Убедилась, что они одни, и быстро заговорила:

– Конечно, ходила. Но там ничего интересного, всё разбилось, нечего и спереть.

– Что, совсем? Как же так? Мальчик ведь выжил, и Лилёк.

Дэйкири вздохнула:

– Ну, там всякая ерунда: обломки, какие-то обрывки. Странные скреплённые подушки.

– И ничего чудодейственного?

– Нет… Не знаю, как эта штука летала, у неё даже крыльев нет.

– Жаль… Верно, вещие управляли кораблём силой своих молитв, – произнесла Хелла и призадумалась.

– Корабль ведь неблизко разбился… – протянула она. – Не боишься отходить так далеко от защиты амультары? Вообще-то это опасно: там могли быть скитальцы или кто похуже.

– Да ничего там… – Дэйкири начала оправдываться, собираясь сказать, что никого у корабля не было, а духов и выходцев из других миров она не боится, но в этот момент дорогу сёстрам преградил кузен Эрхан.

– О! Эрхан! – Хелла радостно помахала.

– Сестрёнки, гуляете? – улыбнулся кузен.

– Ага, пройдёшься с нами?

Братец с масленой мордой поклонился и принял приглашение, Дэйкири простонала от досады, но осталась неуслышанной. Хелла вмиг позабыла, о чём они только что говорили, и защебетала с Эрханом нежным певучим голосом:

– А ты куда шёл-то?

– Вернее, откуда, – не без самодовольства заметил братец. – Недалеко деревья поваленные нашёл, корни торчат – загляденье! Нарублю на прялки.

– Ох, как здорово! – восторженно воскликнула Хелла. – Неужели и прялки сам вырубать станешь?

Дэйкири подумала, что, если её не стошнит за прогулку, это будет большая удача. Мозги Хеллы окончательно оцепенели, и она, позабыв про сестру, без устали вертела хвостом перед Эрханом, то смеясь над его шуточками, то восторгаясь умениями.

«Неужели и я доживу до того, что бестолковый паренёк мне весь ум задурит?» – размышляла Дэйкири.

Она так бы и шла, не вмешиваясь в разговор, но Эрхан зачем-то про неё вспомнил.

– И на кого ты с таким копьём собралась? Им только рыбу или барсуков тюкнуть можно. Древком.

Довольный своим остроумием, кузен засмеялся. Предательница Хелла глупо хихикнула в кулачок. Наверное, размякший от внимания Хеллы кузен ожидал, что Дэйкири смутится или попросит его поохотиться вместо неё, но в ответ получил язвительное:

– Могу тюкнуть тебя, вот и проверим, на что сгодится.

Он шутливо поднял руки.

– До чего ж ты опасная!

Дэйкири наставила на него копьё и зарычала.

– Угомонись! – Хелла загородила Эрхана плечом. – Что ты такая злющая? Он же просто шутит.

– Пусть отпускает свои шуточки в другом месте, – огрызнулась Дэйкири. – Не в моём присутствии. И не обо мне. Проваливай, братец.

– О! Не слушай её! Эта бешеная вечно не в настроении. – Хелла с тревогой заглянула в глаза Эрхана.

Но он не обиделся. Улыбнулся старшей сестре и лишь засмеялся в ответ на грубость Дэйкири:

– Копьецом-то не размахивай, упаси Анна, сама напорешься. Остыла бы, милая сестрёнка, а то не девушка, чисто зверь лесной.

Дэйкири не шевелилась, всё ещё направляя копьё на кузена.

– Хелла, увидимся, пора мне. – Эрхан, будто не замечая Дэйкири, поклонился её сестре и пошёл в направлении Меркитасихи.

Сёстры остались в тишине меж спящих в зимних одеялах елей.

– Какого беса здесь происходило, Хелла?! Это же наш брат! Ты с ним любезничала?

Хелла растерянно хлопала глазами, наматывая косу на палец.

– Вообще-то, не брат он нам, а только по отцу кузен, так что ничего зазорного. Статный да красивый. У нас в деревне, думаешь, такой большой выбор парней?

Дэйкири хмурилась, склонив голову и спрятав глаза под капюшон, а сестра всё распалялась:

– А ты что же? Зачем нагрубила ему? Хочешь женихов не только от себя отогнать, но и от меня?

Хелла, судя по всему, ослепла и оглохла, ведь это поганый Эрхан первый оскорбил копьё Дэйкири.

– Хелла, умом тронулась? На чьей ты стороне?

Но сестра не ответила, она топнула ногой так, что снег взлетел вихрем, сжала кулаки и, не оглядываясь, помчалась вслед за кузеном.

Дэйкири двинулась своей дорогой. В голове ещё звучали насмешливые слова Эрхана: «…упаси Анна, сама напорешься… А то не девушка, чисто зверь лесной».

«Девушка… тоже мне. И почему меня судят только по этому? А если я не хочу быть девушкой? И что значит – быть девушкой? Превращаться в дуру при встрече с самодовольным мальчишкой?».

Вспомнив то, как переменилось поведение Хеллы, Дэйкири разозлилась, закричала и с размаху врезала копьём по сугробу: «Нет уж! Спасибо. Лучше не буду девушкой! Если боги дозволят, я стану мужиком, когда вырасту!»

Эта мысль девочке так понравилась, что она остановилась и, счастливая от внезапного озарения, уставилась в небо.

– И из дома уйду, стану настоящим воином, – пьянея от своей наглости, прошептала она.

Алекс. Деревня Меркитасиха.

Слушая музыку, я смотрел в пространство, очерченное сводом норы. Музыка – всё, что у меня осталось. Я даже не представлял, насколько свободно было раньше: в другой жизни я мог выбирать, что съесть на завтрак, чем заняться и когда лечь спать. Невероятно, что у кого-то на Святой Земле всё ещё есть кровать и люди, с которыми можно поговорить.

Уже месяц, как Жива отобрала у меня всё.

Когда моё рабство кончится?

Никогда. Чуда не свершится. Мама не прилетит и не заберёт меня, она даже не знает, что я жив. Никто меня не спасёт. Но почему так горько отказываться от надежды? С болезненной обречённостью я осознавал, что никто, кроме меня самого, мне не поможет. Решение, наконец-то пробившееся через тусклые стены уныния, вплеснуло в мою кровь энергию. Я подскочил с места и принялся перебирать идеи: надо валить, иначе от таких условий скоро утоплюсь в выгребной яме.

Один вопрос – куда?

В Наукоград? Оттуда легко передать весть матери, только я понятия не имею, где прячется город сверхновых. А что, если сгонять к развалинам дирижабля и изучить их на свежую голову? Возможно, найду какие-то подсказки? Карты или бортовой компьютер? Но как это сделать? От дирижабля до поселения я добирался всю ночь… Где взять столько времени? И да – с какой стороны я пришёл?

Никаких нормальных идей. Плюхнулся обратно на лежанку.

Но пробудившийся после застоя мозг не собирался просто так сдаваться – у меня же с собой статья о Наукограде! Не может быть, чтобы там не было информации о том, где находится город.

Не было.

Самое важное-то и не написали! А про амультары есть что-нибудь?

«Планета Жива аномальна. Она находится на пересечении с десятью соседними мирами, в том числе и со Святой Землёй… Разумное население Живы состоит из шести рас… Ведающие стрекозы, вещие птицы, каменные чтецы, древесные слышащие…»

Что за дуралей статью писал? Ни слова про артефакты.

Украсть амультару и сбежать? По-прежнему открыт вопрос куда.

А если на Живе амультара не является чем-то редким, раз вот так стоит у всех на виду? Тогда смысла брать её нет.

Но что же она здесь производит? Нужно расспросить дикарей. Завтра попробую поговорить с бабулей, она – старая и мудрая, наверное, знает что-то полезное.

Глава 3. Месть деревьям.

– Тщ-щ, – Девочка замерла, спустившись с лаза. – Она спит.

Я бесшумно слез по ступеням. Бабуля сидела в расслабленной позе, склонив голову, и тело её будто оцепенело. Я чуть не взвыл:

– Она умерла?!

– Да заткнись ты! Что вопишь? – Девочка дёрнула меня за капюшон. – Проснётся поди, она же старая, часто не возвращается.

– Чего?

Девочка взяла дровишки и направилась к печке, а я, преодолевая накатившее отвращение, склонился над застывшей бабулей – если присмотреться, на труп не похожа. И вообще, ни на что не похожа! Кожа и рельеф морщин застыли древесной корой. Всё её тело одеревенело, даже волосы, обратившись корнями, устремились к земле сквозь щели в половицах. Я осторожно прикоснулся к застывшей руке. Кора, не тёплая и нехолодная, была покрыта сетью трещин и выпирающих бугров. Старушка не дышала. Да разве могут дышать деревья? Уж точно то, что сидело в норке бабули, не было живым существом, а так, скорее пеньком.

– Что ты там разглядываешь, Алекс? Иди-ка лучше сюда, убери с печки лишние казанки.

Я чуть не сгрыз себе губы, чтобы не завопить: «Твоя бабушка стала деревом! Это нормально?» Но нельзя удивляться. Да, это нормально для Девочки, и с этим придётся смириться. Меня выдавали только выпученные глаза, но с ними я уже ничего не мог поделать. «Как?!» – вопило всё в моей голове.

– Кхм. А с тобой такое бывало? – спросил я равнодушным голосом.

Получилось довольно пискляво, но Девочка этого не заметила.

– Ну… я легко возвращаюсь из мира грёз. А с бабушкой бывает… Но дольше пары дней она редко спит. Завтра проснётся, поди, – ответила она и потянулась открыть печную трубу. – Может, и сегодня попозже.

«Но дольше пары дней она не спит…» – это что значит? Это у неё сон такой? Мысли перекрутились, отжались и мятыми тряпками повисли на тонкой верёвке осознания: а все остальные также «спят»?

– Да что с тобой сегодня? – возмутилась Девочка, отодвигая меня от печи. – Не помогаешь, так хоть не мешайся!

Но я не слушал её: в голове собирались воедино очевидные вещи: понятно, почему нет кроватей! Зачем, если ночью все превращаются в бревно? На полу-то оно поближе к земле, поприятнее, а что же не в горшках цветочных спят тогда? Или на грядке сразу?

Но за наш визит бабуля так и не очнулась, оставив без ответов мои накопившиеся вопросы.

***

На обед мы шпиговали мышей. Я отрезал им хвосты, мыл тушки и закидывал в маринад, а сёстры убирали головы и очищали внутренности. Мы готовили всё утро. Чтобы накормить семью мышами, их понадобилось целое ведро. На Святой Земле мышь – редкий зверь, и ничего подобного мы не готовили, но я смело снял пробу, когда блюдо запеклось.

Девочка смеялась над тем, как я обнюхивал свою порцию.

– Извините, уважаемый Задохлик из высшего общества, что мы вот так, скромненько, без свиты слуг вас встречаем, мышами угощаем, чем уж богаты, – раскланивалась она.

Я милостиво кивал, принимая извинения:

– Ну что вы, сударыня Девочка, я понимаю – живёте бедно, не привыкли столь благородных гостей принимать.

Мыши были нашпигованы кореньями, а сверху политы особым кисло-сладким соусом. Я зажмурился, радуясь краткому блаженству – на мой взгляд, получилось очень даже вкусно. Лилёк, единственная не оценила угощение и, равнодушно жуя, разглядывала на потолке муху, проснувшуюся от зимней спячки. Или зимнего одеревенения? Что у них тут с насекомыми во время сна происходит?

Впервые к вечеру я не чувствовал себя пожёванной лепёшкой, а наоборот, ощущал прилив вдохновения. Раз сегодня не удалось поговорить с бабулей, я решил не терять времени и выяснить, насколько крепок «деревянный» сон дикарей, и все ли они в него погружаются. Если я всё-таки замыслю побег, нужно будет использовать любые преимущества.

Семейство разошлось по комнаткам, затихло фырканье животных в дальних туннелях норы, тишина тёплой шалью окутала дом. Выждав ещё часок, я уселся и отдал беззвучный приказ: «Ночное зрение: активация». Амультары мигнули красными искорками в глазах, я увидел чёрно-белую кухню и направился в ближайшую комнатку.

Мамаша семейства лежала в углу недвижным силуэтом, одеревеневшая, с выпуклостью живота, торчащей, словно нарост, – она полностью обратилась деревом. Я присел, разглядывая лицо: складки коры очерчивали веки, ноздри, лоб и перетекали в волосы. Прикоснулся к коре её лица. Шершавая. Ничего общего с кожей. А ребёнок? Он тоже одеревенел?

Я вернулся в кухню, схватил примеченную ещё днём бадейку, выгреб в неё угли из давно остывшей печи и отправился в комнату к девчонкам. Две сестры свернулись калачиками, а третья спала, опершись о стенку. Одной рукой я зачерпнул угля и размазал его по неподвижному лицу первой сестры. Уголь крошился под пальцами, втираясь в бороздки коры, но спящая не шевелилась. Какой прекрасный крепкий сон!

– Это тебе за Лилёк. – С величайшим удовлетворением я приступил к «очернению» Девочки. – Это за туалет на улице. – Зачерпнул ещё и втёр в корни её волос. – А это за Задохлика! – Размазал остатки угля по щекам и шее.

Одна рука стала грязной по локоть, но это было только начало. Я работал, пока хватало сил, а энергии творить чёрные дела у меня оказался богатый запас. Слегка увлёкшись своей разведкой, я залез во все незапертые норы и натёр углём всех, кто попался под руку.

Я поднимался из очередного лаза, когда дверь преднорья распахнулась, а в проходе кляксой на фоне белого снега проступил чей-то силуэт. Пальцы, державшие бадейку с углём, разжались, и она ухнулась об пол. Силуэт спустился на пару ступенек, и я облегчённо вспомнил о том, что умею дышать.

– Поглоти тебя Бездна и её бесы, Лилёк!

Она не ответила и устремилась к углю. Я схватил ведро и поднял, чтобы Соплежуйка не дотянулась, тогда она повисла на бадье, а я пытался стряхнуть девчонку. Мы беззвучно боролись, но грубая мужская сила всё же одержала верх, и я, подняв трофей над головой, взошёл по лестнице лаза.

Верша месть за снежную зиму, три недели молчания, нескончаемое зерно с мышиным помётом и отсутствие кроватей, я успокоился, когда ведро опустело. Соплежуйка таскалась за мной и только мешалась. Я уже понял, что деревянных дикарей не так легко пробудить, но всё равно вздрагивал и переживал, когда Лилёк в темноте натыкалась на корзины, мётлы и прочую утварь, расставленную у стен.

На улице, около выхода из последней норы нас поджидала чёрная крылатая лиса. Напряжённые ноги её подрагивали, а, уши, повёрнутые как локаторы, смотрели на нас. Зачем она вышла к людям, чего таращится жёлтыми глазищами, а не убегает? Может, бешеная?

– Кыш, брысь.

Лиса покачала головой, точно, осуждая за то, что мы лазим по домам, как ночные воры, и я невольно попятился: слишком странно смотрели эти по-человечьи серьёзные глаза. Лиса вскрикнула и прыгнула вперёд, я только успел толкнуть Лилек за спину, а зверюга вцепилась мне в руку. Зубы сомкнулись на варежке, злобно сморщился нос. Я дёрнулся и бросил в зверя бадейкой. Лиса шарахнулась, но не разжала челюсти, скользнула зубами по пальцам, и, сорвав варежку, помчалась прочь, унося добычу с собой. Я выругался, но догонять её не стал. До рассвета было ещё далеко, но цифры на моём запястье уже показывали четвёртый час утра. Остатками угля я вымазал мордочку Соплежуйки и нанёс боевой раскрас на себя, затем сунул руку в снег, чтобы её отмыть, и ногой прикопал образовавшуюся чёрную кляксу.

***

Визг, возмущение, хохот – так началось то радостное утро. Я не спешил вылезать из угла и наслаждался концертом: дикарки носились, топали, грели воду и размазывали уголь по щекам. Лилёк тёрла чёрные сопли по лицу и медленно поворачивала голову, пытаясь уследить за девчонками, мечущимися пчелиным роем.

Я лениво оделся и отправился на улицу, чтобы не стоять в очереди за водой, по дороге споткнулся о Соплежуйку и прихватил её с собой. Пока одевал малявку, заметил, что то ли Лилёк подросла, то ли её шубейку кто-то подшил, потому что она перестала волочиться по земле и оказалась девчонке впору.

За дверьми норы солнечным лучом нас ослепил праздник жизни: обычно пустынная деревня бушевала разноцветьем весёлой суеты. Лилёк бухнулась в сугроб, а я присел рядом и принялся оттирать лицо от угля. Пахло весной. Тепло обнажило чёрные тропинки, а ледяная корка снега подтаяла и пропитала землю своим соком.

Деревенщины ругались, разыскивая виновника. Кто-то, как мы с Лилёк, сидел в сугробе, радуясь редкому развлечению, кто-то яростно тёрся снегом.

– Идём, – рявкнула Девочка и решительным шагом протопала мимо нас. Лицо её всё ещё было чумазым, а взгляд обещал утопить кого-нибудь в сортире.

Я неохотно потянулся и отправился за ней, Соплежуйка шлёпала по грязи следом. Дикари галдели и делились впечатлениями, размахивая руками, вокруг с хохотом носились чумазые дети.