Собрание сочинений в 7 томах. Том 5. Поле-Россия

Геннадий Айги

Собрание сочинений в 7 томах (2009). Том 5. Поле-Россия Gileya

Выражаем искреннюю благодарность

Германскому ПЕН-Центру,

Творческой программе ДААД (Германия),

Шведской Королевской Академии

и всем, кто принял участие в финансировании

настоящего издания

Составление Галины Айги и Александра Макарова-Кроткова

Художник Андрей Бондаренко

На фронтисписе – портрет Геннадия Айги работы Николая Дронникова

© Галина Айги, 2009

© Вступительная статья. Владимир Новиков, 2009

© Графика. Николай Дронников, 2009

© Оформление. Андрей Бондаренко, 2009

из речи, произнесенной на церемонии по поводу вручения премии петрарки геннадию айги

И там, где стояли мы,

пусть останется

свечение – нашего

благословения

Г. А.

дорогой Геннадий Айги,

дамы и господа…

…чтобы понять поэта, лучше всего исходить “отсюда”. “Здесь” – это первая книга, которую Айги смог опубликовать в России, его первая написанная там книга.

Поздний первенец, – автору было тогда, в 1991 году, пятьдесят семь лет. Дома его знали лишь те немногие близкие люди, которым он давал свои неопубликованные стихи для чтения, для передачи другим или для сохранения. Ибо на протяжении десятилетий Айги, чья работа никак не соответствовала требованиям официальной советской литературной практики, да и абсолютно не претендовала на такое соответствие, считался в бывшем СССР “чужеродным” и даже “враждебным элементом”.

Но ни официальные препоны, ни материальная нужда не могли помешать ему, находящемуся в личной внутренней эмиграции, заниматься творчеством высочайшего художественного ранга. Айги постоянно утверждал себя как одиночку, и именно как одиночка – как автор с собственным обликом и неповторимым голосом – он вызывал неприятие, становился возмутителем спокойствия. Его поэтическое слово звучало наперекор властному слову правителей, оно не допускало никакого утилитарного или конъюнктурного использования, но и не находилось в пределах досягаемости каких-либо запретительных аргументов противника.

И тем не менее тексты Айги не скапливались в ящиках домашнего стола; в виде манускриптов, типоскриптов или копий с конца шестидесятых годов они стали, через посредничество друзей и знакомых, попадать за границу, где сначала появились отдельные переводы, а начиная с 1975 года и книги на русском языке. До сегодняшнего дня вышло более двух десятков его сборников, преимущественно стихотворных, кроме этого, сборники лирической прозы и эссе; все эти тексты задуманы Айги как одна книга, которая была бы столь же цельной и уникальной, как жизнь любого человека.

* * *

“Море и ветер могучи сами по себе, – и без нас. Таков и язык, – пишет Айги, – поэт входит в язык, – язык “зарабатывает” соответственно его энергии. Но, чур… – здесь нет полного “тождества”. Чур… – ты, даже ослабевший, замечаешь такие гребни и валы языка: в них как бы бурлит и его “автономная” энергия, “разошедшаяся “сама по себе”, – ты успеешь еще направить кое-что из этой энергии “в свою пользу…”

Энергия значит тут то же, что и вдохновение, оно недостижимо путем волевого усилия, оно – случается, оно – событие в чистом виде. Все остальное – что требует сверх этого авторского вмешательства – есть работа; ее нужно делать с “тактом”, “умом” и “мастерством”. Автор стихотворение не создает, он делает его возможным.

* * *

“Лучше всего… легче всего я пишу, – сказал Айги в одном разговоре, – перед самым засыпанием”. “Во время предсонья”, уточняет он, охватывает его порой некое предчувствие или ощущение, чье содержание, смысл и цель остаются для него, однако, закрытыми: “Тогда я отдаюсь инстинктивной жестике писания”.

Писать как глагол, обозначающий действие, в русском языке употребляется и в рефлексивной форме; таким образом, акт писания определяется как безличный процесс с собственной динамикой – писаться, пишется.

И в этом смысле Айги стоит также где-то “между”; здешность и теперешность движения его письма в основном происходит между явью и сном, сознанием и сновидением, “волком и собакой”.

…Сон-Шепот. Сон-Гул.

Человек – ритм.

Сон, по всему, должен “разрешить” этому ритму быть самим собой (не суживаться, не перебиваться под действием других ритмов).

Сон-Поэма-сама-по-себе.

“Кажется, – отметил как-то Филипп Жакоте, – будто нужно спать, чтобы слова пришли сами собой.

Да… они должны быть бы уже здесь, прежде чем о них подумаешь”.

* * *

Кажется, что в поэзии Геннадия Айги простые вещи естественного мира жизни возвращаются записанными вещами-словами. Круг этих вещей и слов количественно довольно ограничен. Лишь самое простое, родное годится для его поэзии в качестве темы. Напрасно искать у него ссылки на урбанистические или постмодернистские реалии; ни как тема, ни как факт не фигурируют у Айги война и экологическая катастрофа, мафия или СПИД, терроризм или жертвы наркомании, в его стихах нет аэропортов, модных курортов, фабрик, солнечных закатов, парникового эффекта.

Но есть простота элементарного, есть одно солнце, эта береза, эта роза, то поле, холм там, лес, свет сейчас, снег здесь, ты как друг, эта дорога, мой дом, вот – небо, вот – овраг; есть повседневное чудо, внезапная боль, и всегда это моя боль, наше чудо – нечто определенное, то есть здесь и теперь определенное для нас. Для этого у Айги и существует слово, оно стоит в своей вещной простоте – как “столб – полевой – придорожный”.

“…Я, например, по длительному опыту знаю, что между нами и деревьями в лесу может установиться некая “связь”, но в сущность этих деревьев, – где-то “там”, неопределимо – “там”, – мы как бы проваливаемся как в бесцветную тьму, – у деревьев нет Слова, мы проваливаемся в это отсутствие… – но бывает, что в свете Дня что-то довеивает до нас, – и об этом мы знаем по тому, что в нас, явно и “словесно”, что-то – вдруг – отвечает этому веянию”, – писал Айги.

Айги чувствует себя союзником Рене Шара, своего давнего “собеседника на расстоянии”, в бескомпромиссной борьбе за спасение “чести и достоинства поэтического слова” в этом мире, который – как сформулировал он в одном из интервью на Би-би-си – язык “как творческую силу” губит ради “плоской риторики” или самодовлеющей “лингвистической игры”.

Но Рене Шар противопоставил широко распространенному “культу презрения к жизни и отчаяния” высочайшую духовную работу и делал это, полагаясь исключительно на силу, чья мощь зиждется лишь на ее бессилии, – на силу поэтического слова.

Лишь эта сила, считает Айги, способна тягаться с нынешним потоком информации и кичливой риторикой идеологов, сочинителей рекламных текстов и телеведущих, причем даже тогда, когда она, подобно кафковской Жозефине, должна обходиться своим “никаким голосом”: “…тонкий писк Жозефины среди трудных решений – это почти как нищенское существование нашего народа среди сутолоки враждебного мира”.

* * *

Есть у Айги стихотворения, состоящие всего лишь из одной строки, из пяти, шести слов; есть стихотворение, чей текст – или звуковой образ – сведен к одному единственному гласному; а есть и стихотворение, которое вообще обходится без текста – пустая страница под заголовком: “Белая бабочка, перелетающая через сжатое поле”.

“Флоксы – после “всего” – так называется великое маленькое стихотворение, написанное Геннадием Айги в 1982 году в память Пауля Целана; вот как оно звучит:

а Белизна-а?/н е т м е н я/ —а Бели-изна…

Тексты Айги – подобно предсказаниям или заклинаниям – после их окончания еще долго не кончаются; они устанавливают молчание и в нем говорят дальше, голосом – и на языке – читателя. Так тоже вершится поэзия.

* * *

То, что Айги дает нам для чтения, он дает нам – и мы поняли это – не для мгновенного понимания; он просто дает это нам… его слово, его стихотворение – это абсолютный дар, а дар есть вопрос, который самодостаточен, как бы бесплатный дар, непрошеный и без причины… за который никогда не рассчитаться.

Как на это реагировать? Что с этим делать?

Такому дару можно соответствовать лишь в том случае, если принять его, в его безусловности, без всяких условий, не стремиться ни возражать, ни оправдывать, ни объяснять.

Принятие дара есть единственное истинное оправдание его; и принять его – это значит восхвалить его; восхвалить его – это значит сказать дающему Спасибо.

феликс филипп ингольд

провинция живых

1978–1979

теперь всегда снега

[н. б.]

как снег Господь что естьи есть что есть снегакогда душа что естьснега душа и света все вот лишь о томчто те как смерть что естьчто как они и естьпризнать что есть и вотсредь света тьма и естькогда опять снегаО-Бог-Опять-Снегакак может быть что естьа на поверку неткак трупы есть и нето есть Муляж-Странавопроса нет что естькогда Народ глаголкоторый значит нета что такое естьпри чем тут это естьи Лик такой Муляжчто будто только естьстрана что Тьма-и-ЛикЭпоха-труп-такойа есть одно что естькогда их сразу нет– о Бог опять снега! —их нет как есть однолишь Мертвизна-Странаесть так что есть и нети только этим естьно есть что только естьесть вихрь как чудом в мигнет Мертвости-Страныо Бог опять снегадуша снега и свето Бог опять снегаа будь что есть их нетснега мой друг снегадуша и свет и снего Бог опять снегаи есть что снег что есть

|1978|

сон: горы – все дальше от кахиба[1]

долго двигаясьбудто – закат!.. —эти горы душастроит так: задохнуться!из себя ли такиетайники помещает в ущельяхи – взбираясь – в жилищах:скажешь: трогает душу своя же душа! —из того же – шумы ли? движенья ли смутные? —бедных – где-то – тепло?.. —люди-души – своей же души! —к лицам (вздрагивая так: разрываясь!)прикасаться… – родней?.. – не бывать

|1978|

в ветр

Было и осталось…

Я. С.1.это вещи его и в вещах так теплои тепло – его шаги от дома его в этом мире теплои тепло от негохорошо от деревьев его и уютно от травсловно вместе сияя одним(а как счастье мелькало мое: дуновенье ведьбыло такоесредь вещей как в дому)2.я как будто в муке а ведь так хорошов этом холоде странно-уютноя полою одежды укрыт в этом мирев ожидании легкомэто счастье мое как за вьюшкою здесьи буран за селомя не знаю других (о священно-народныйсловно мама народ)3.а теперь ведь пора (я не знаю других)и буран среди дров как душада шаги как тепло а его разве нети любое лицо словно ветр чтоб укрытьи страдания свет навсегда по краямсоздавая ту родину в мир(и все так же – как шорох! и место еготам где нет своего из души)

|1978|

теперь уже проходит жизнь

да: люблю я (шорохутром – в сон слепя):словно кровь на глянце(что же делать мне)там где ты живешь —словно кровь такая (запустенье в комнате)а молчишь ты зорко(кровь – дитятей-спутницей)а ведь пусто вдруг —да: люблю (а знаешь:так вот как средь сора:лишь на то уже —“все же дорога́ мне хоть бы и такая”говорю о днях) —(да слепит тобойслабо и серьезно)!.. —(да тепло такоекак – “такой-то был”)

|1978|

другу – о где-то-жасминах

[а. волконскому]

Tout à jamais prit fin.

René Charбылок о г д а – т оо белое-просто-и-горы-и-я-и-любимое(в друге):(помню:как храм:это было: не помнюкак стало:забвеньем):теперьпродолжая:(будтоо т с у т с т в и евеяньемдлится:где? – в умолканье т а к о й ж е “России”давно распыляемойнами и вами:отъездами-душами!):долго: как долгое – долго:(“где-то” – идеею пепла пустого: “вокруг”):ровное – в воздух-пожарище

|1979|

есть где-то – а: “был”

[с. к.]

ах эта синица Поэзиив маковом свете душевномсиница арбатской красыдевиц – словно брызгами красногов тумане оставшихся сов!(“а было” – про “есть” говорится: такая-тоштука как вещь для инъекциискрыта блестящаякак в белизне ощутимой одеждыблистательно-поздно:было в тупик – удаленье луча словно чем-томорозногоа нам пребывать – оставаясьстражами этой страны-не-про-наскак пустого Пожарища)а как же с глаголом? а простоструною безмолвной мучительницада все сердцевиною тайныв мелькании снега как сонма неназванногосердца – чтоб резать – синица

|1979|

вид с деревьями

Ночь. Двор. К птицам на ветках притрагиваюсь – и не взлетают. Странные формы.

И что-то людское – в безмолвной понятливости.

Средь белых фигур – наблюденье такое живое и полное: словно всю жизнь мою видит единая – с темных деревьев: душа.

|1979|

цветенье роз во время болезни

[ф. п.]

многаяроза-туман(и подобно вязанию светоммое неуменьеумом)(вместеи ясловно божийединождычист)в блескахкак в дверцаха все жетуманв повтореньеи в блескахслабостьв узор превращаяв локтях(будтопо туза раной не-близкоюсто́рону)что-то о крови (как шепот)в ширь заворачивая (дрожью)как до поляныменяв повтореньевпередв переброскак до поляныв движенье и криках(долго – знобящей боля бесконечностью)

|1979|

за дверью

[я.л. раппопорту]

а надо страх – иметьчтоб да: без перерывачтоб тонко: да: душа (на то мы есть такие) —и с жизнью – тоже – то (и сутью вроде —крови:в болящей – беспрерывно – отменимости! —собою – ею – зная:и это – все что есть)была – “пора” и много раз былатеперь без всяких “пор”иметь уже – такойиметь – как окончательный:(чтоб – живу бытьчтоб быть)– а ведь когда-то (нет того “когда-то”)мы знали-кое-что-и-пребывализа дверью – будто: час(Чтоб взгляд разъять и крик)мельканье: тенью – в голове:как в мире: неспокойно-розового(и кроме— тишь: как взор)как будто Дух-Один (ступеней три-четыре)(Чтоб кончить – здесь: разъяв)и шаг – не звук: как шерсть

|1979|

и: последняя камера

[варламу шаламову]

…мраморея.

Ц. Норвида теперь – это в ц ен т р екаморка и н д о м ас ненужною т у м б о ч к о й (в ней не держать жек о л ы м с к и й Ваш т о м)а Вами воспетый – уже застываетв мраморе с т л а н и к —навеки-кровавом-и-мерзлом(в т о м что уже – м р а м о р е я)и глухо в каморкекак мысль (шевеленье ползущих по снегу)что это – п о с л е д н я я к а м е р а

|1979|

без названия

какой же Мощью надо бытьчтоб так Безмолвствовать как будтоперед бурейв столь скудном существе как я

|1978|

и: такая зима

[и. вулоху]

а зима? а снега?да теперь уже так: ежедневноэто в воздухе-Миребудто труп убирать (и к тому же воздушный)и детей не пускать (“тятя тятяэти самые сети”) детей не пускатьда как ямо-какой-то-копатель “поесть” туттакие вот штуки в домуда часы это тоже о том(осторожно: ведь это – как плакатьэто – крохи да тряпки как будто)так и быть – будто труп убирать(уточняем: уборката же самая в том что “душа”)а зима а снега? – до сих пор о таком?(даже стыдно сказать! – а ведь все же а все жедушоюкак будто была богородицы! – можноскороговоркою: так)значит так и достаточно (значиттак и комкаться! – разве – стираясь как тряпка– да развечем-то хуже ли“жизнь” называясь)

|1979|

завершение: флоксы

[питеру франсу]

когда отверженный своей душою скуднойбреду по улице а рядом-Евхаристияи никнет голова —так: ваша белизна – молитвой посвященныхи не поднять мне глаз(чтоб не было: что да: лишь видимость теперь)и не дождаться слез (лишь смутное волненье)как вот такой(лишь горсточкой)страныкак в братстве бедно-родовом завещаннойзапрятанно-дрожащейкрасоты

|1979|

в сумерках необязательности

словно в Боге живемголовою крестьянскойлишь немного трудясь для себязнаем: какое-то есть озареньебудто шаря рукамии вещиво сне перекладывая(так проходит уже это многое невероятноеиз чуда в какое-тобудтодругое)а надо вот встать что-то делать еще – и воткажется: этимвсе-то и делается;будто дрожитэта в-мельканье-спокойная общность: да воти такие бываем – безвластно —светло-и-невидяще-видящиеслабостью-чувством отведываяживую – как кровь – приближенностьбольше чем светом дневнымосвещенности нашего “жить-то-ведь-надо”в неком тепле со значеньем неявным(дело ль какое?)встречаясь

|1979|

песенка для себя

сокровенная песнь: “ничего мне не надо”да иного я тоженичего-то не знаютолько то еще поле где в памяти вдруг

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Кахиб – крупный дагестанский аул.