Капкан для пилигрима

С первого же взгляда Матвей понял – неладно что-то в деревне. Суматоха непонятная, шум, крики. Недалеко от крайних домов люди в стайку сбились, человек тридцать, а то и побольше. Галдят, руками машут. Пацанёнок Матвея за полу куртки ухватил, глянул встревоженно.

– Может, стороной обойдём?

– Глянем, что за переполох, – подмигнул Матвей. – С нас не убудет.

Идти долго не пришлось. Шагах в двадцати от дороги скрючились в траве две коричневые фигуры. Видно, как присели отдохнуть, так и упали, словно подкосило чем.

– Это ж попутчики мои, – охнул мальчонка, ладошку ко рту прижал. – Неужели тоже?

– Тоже, – хмуро подтвердил Матвей, подошёл к замершим в траве вчерашним знакомцам. Сначала одного осторожно лицом вверх повернул, затем другого. Никаких сомнений – не удалось мужикам от болезни убежать. Выпрямился, махнул настороженно притихшей толпе, подальше от опасных покойников отогнал.

– Не подходите! У горожан мор! Заразитесь!

Люди шарахнулись в сторону, словно от Матвея волна пошла, в толпу ударила. Он хорошо разглядел испуганные, круглые глаза и разинутые, словно в крике, рты. Минуты не прошло, все разбежались. На месте один мужчина остался: представительный, солидный, с окладистой, роскошной бородой и короткими, пегими волосами на круглой, большой голове. Одет красиво, точно на праздник вырядился. К нему Матвей и подошёл. Вблизи стало заметно, что и этому тоже страшно, ничуть не меньше, чем другим: кровь от лица отлила, кожа побледнела едва ли не до белизны, глаза стеклянные и не двигаются, в одну точку глядят. Понятно, живой человек, помирать нисколько не хочется.

– Чего стоишь? – неласково спросил Матвей. – Сказано – подальше держитесь.

– Я староста деревни, – несолидно пискнул мужчина и тут же смущённо откашлялся. Неловко вышло.

– А, начальство, – усмехнулся Матвей. – Положение обязывает? Понятно.

– Что делать-то, божий человек? – мужчина кивнул в сторону мёртвых путников. – Подходить к ним нельзя, так ведь и тут оставить тоже не дело.

Матвей кивнул. Оставлять, конечно, не следует, это и ребёнку ясно. Глянул на деревню, по крышам внимательным взглядом скользнул. Трубы над каждой торчат, понятно, каким образом в этих краях греются. Ну и леса кругом – опять же, понятно, чем топят.

– Ты вот что, уважаемый, – буркнул прищурясь. – Распорядись вон там, на поляне, дрова сложить, на манер костра. Да не жмись. Такие нужны, чтобы горели ярко, жарко. Трупы заразные, сжечь надо, а они неохотно горят, знаешь… Однако надо, самое верное дело. Ну, а что от них останется закопаете потом. Не страшно уже, выгорит зараза.

– А как же их… – жалобно затянул староста, но Матвей пресёк жалобные стоны резким взмахом руки.

– Вы дрова сложите, а я уж покойников туда и без вас пристрою. И молитву прочту, всё как полагается.

Староста облегчённо выдохнул, бодрой трусцой засеменил к притихшей вдалеке толпе. Мальчонка привычно дёрнул Матвея за куртку, уставился непонимающе.

– Ты зачем с этим делом связался? Была нужда с мертвяками возиться! А вдруг сам заразишься? Ведь недавно говорил, что второй раз может и не повезти.

– Если не поможем – вся деревня вымрет, – спокойно пояснил Матвей, паренька по острому носику пальцем легонько щёлкнул. – Людям помогать надо, если возможность есть. У нас – есть.

– А зараза? – пискнул малец.

– Белый Дух своего служителя не оставит, – напыщенно воскликнул Матвей и едва не расхохотался от собственной, показной важности.

– Ты бы хоть об оплате сначала договорился, – недовольно надул губы пацан.

– Кто ж за помощь плату требует? – уже всерьёз удивился Матвей. – За помощь благодарность полагается! Вот и посмотрим, какие они благодарные.

– Какой-то ты… – смущённо пробормотал мальчишка, глянул укоризненно. – Как будто в первый раз из лесу вышел!

– Я монах, – спокойно объяснил Матвей, чуть не сплюнул про себя. Угораздило с этаким имиджем! И ведь не поспоришь, не переделаешь.

– Я должен жить, как положено, а не как удобнее. И других научить.

– Нужна им твоя наука, – обидно фыркнул малец.

– Опять же – посмотрим.

Деревенские мужики сноровисто натаскали дров, сложили грамотно, не плотно, чтобы тяга была. Матвей старосте махнул – хватит, цапнул одного из мёртвых путников за воротник и без труда оттащил к будущему костру; со вторым тоже недолго провозился. Силушкой природа не обделила, тренировками себя тоже мучил регулярно. Да и, похоже, нелёгкая у мужиков жизнь была, редко досыта ели: тощие, сохлые, кожа да кости.

– Между прочим, – язвительно скривил губы пацан, – они меня в лесу помирать бросили! А ты тут с ними возишься, молитву читать собираешься.

Матвей на парнишку глянул так, что у того улыбочку словно наждаком стесало.

– Не бросили, а мне оставили, – поправил строго. – Вылечить они тебя не могли, а в последний путь проводить – моя работа. Так что, давай-ка не будем людей без вины виноватить. Что могли, то и сделали. Не от каждого ещё дождёшься.

– Странный ты какой-то монах, – вздохнул мальчонка и глянул на Матвея с опаской. Странных опасаться надо, это всякий скажет.

– А ты что, много монахов видел? – усмехнулся Матвей.

– Ты первый. Да и то странный какой-то.

– Ладно, отойди подальше.

Старосте кивнул, тот подхватился торопливо, запалил чадный смолистый факел. Матвею в руки отдавать не стал, в землю воткнул, отошёл предусмотрительно. Правильно, молодец. Этак, глядишь, и поживёт ещё. И не трус, свою работу делает, хоть и страшно. А это и есть смелый человек. Кому не страшно – тех дураками кличут. Те как раз долго не живут.

Обошёл вокруг скорбного сооружения, старательно потыкал факелом со всех сторон. Гореть взялось сразу: жарко, весело, без дыма. Взметнулся в небо столб горячего воздуха, уволок с собой перепуганную мошкару, кусочки вспыхнувшей коры, трескучие искры. Матвею жаром в лицо пыхнуло так, что пришлось рукавом прикрыться, а потом и вовсе отступить. Остановился, руки перед грудью сложил и затянул плавно, громко, нараспев.

Вот и всё, конец пути, больше некуда идти.

Дальше незачем нести, тяжких дум ярмо.

Здесь, в конце твоих дорог, нет ни боли, ни тревог,

Здесь, куда дойти ты смог, тихо и светло.

Больше незачем страдать, понимания искать,

Звёзды взглядом приласкать, и в траву прилечь.

Всё забыть и всех простить, ничего не говорить,

Руку к сердцу приложить, снять печали с плеч.

Больше некуда бежать, что-то ждать иль догонять,

Больше нечего искать, всё уже с тобой.

Крылья за спиной сложить, тихо голову склонить,

Наконец глаза закрыть, и принять покой.

Выдохнул, глянул на парнишку, что к Матвееву боку всем телом прижался, вихрастую макушку ласково потрепал. А у того глазёнки на мокром месте. Губы старательно кривит, силится не плакать, да выходит плохо.

– Ты чего, малой? – удивился Матвей.

– Сам не знаю, – отозвался тот, всхлипнул осторожно. – Ведь ни слова не понял, а так отчего-то жалостливо стало.

– Так люди же умерли, – рассудил Матвей. – Чего тут весёлого? Конечно жалко.

Сам подумал: неудивительно, что Миха ничего не понял. Не на местном языке стихи писаны.

– Люди каждый день умирают, – шмыгнул носом парнишка, рукавом ветхой рубахи слезинки по лицу размазал. – А плакать почему-то после твоей молитвы захотелось.

– Значит, хорошая молитва, правильная, – заключил Матвей и глаза в сторону отвёл. В отставку собирался, специально стихи выучил. На прощальном вечере прочитать хотел: с выражением, как полагается. Кто бы знал, где пригодятся.

– Теперь мужики в лучший мир попадут? – окончательно пришёл в себя пацан, глянул на Матвея заинтересованно. Точно и не ревел только что в три ручья.

– Да откуда нам знать, куда они попадут? – удивился тот. – Наше дело отсюда их по-человечески проводить, а там… Кто что заслужил, тот то и получит. А ты что думал, малец: прочитал монах молитву, тут тебе и пропуск в лучший мир?

– А зачем она тогда? – растерялся паренёк.

– Я ж говорю – попрощаться, – степенно изрёк Матвей, совсем с монашеской ролью сжился. – А грехи замолить не получится. Грехи добрыми делами надо исправлять, а не красивыми словами. Да поторапливаться, чтобы при жизни успеть, с собой не тащить.

Мальчонка помолчал пару минут, подумал, брови насупивши. Решил что-то для себя, отошёл в сторонку и на травку уселся. Из сумы добыл мятые листочки бумаги, огрызок карандаша и принялся старательно выводить одному ему понятные закорючки. Аж язык от усердия высунул. Матвей улыбнулся. Пускай малой своими делами занимается, а ему не грех уже у старосты о благодарности поинтересоваться.

– Ну что, мил человек? – обронил солидно, с достоинством. – Справились с бедой?

– Вот уж спасибо так спасибо! – горячо выпалил староста, руки к выпуклой груди прижал. – Без тебя, божий человек, и не знали бы, как быть.

– Вы возле дороги пост круглосуточный организуйте, – взялся инструктировать Матвей и тут же голос затвердел, уверенностью налился. Преподавательский голос, поставленный.

– Пускай бдят и днём, и ночью, всех путников мимо деревни дальше отправляют. Возле дороги пару бочек с водой поставьте, да несколько корзин с сухарями. Чтобы уж точно незачем было людям к вам заходить. Ну, а там, глядишь и мор закончится. Не вечно же он длиться будет.

– Сделаем, – твёрдо заверил староста и Матвей, заглянув в его глаза, поверил. Этот сделает. Не зря людьми командует, заслужил такое право.

– Просьба у меня к тебе, – и старосту внимательным взглядом окатил. – Пацанёнка пристроить надо. Ни к чему дитё с собой таскать, сам понимаешь.

Староста смутился, плечами поник и взглядом завилял, как виноватая дворняга репейным хвостиком.

– Не принято у нас так, монах, – выдавил, наконец. – Своих сорванцов хватает, а чужого и пристроить не к кому. Обижать ведь будут, свои-то, да и наследство, опять же… И вообще.

– Прав был малой, – разочарованно протянул Матвей. – Действительно, не удастся от него избавиться.

– А ты оставайся, монах! – загорелся вдруг староста, полыхнул энтузиазмом не хуже костра. – Человек ты не только божий, но и решительный, знающий, опытный. Уж для такого-то спроворили бы жильё подходящее. А пацанёнок помощником тебе.

– Не моя это судьба – на месте сидеть, – решительно отрезал Матвей. – Мне Белым Духом указано в пути быть, слово его людям нести. А с пацанёнком… Ну, хоть приодеть-то его поприличнее выйдет? Если в деревне детей девать некуда, то одежонка-то лишняя должна найтись?

– Это найдём, – облегчённо выдохнул староста и широко улыбнулся. Не по себе было, да и понятно: не хочется неблагодарным выглядеть.

– И поесть вам в дорожку соберём, полную суму. Не сомневайся!

Матвей фыркнул насмешливо, но промолчал. Вот уж расщедрился, жучара! В эту суму только и поместится – взрослому мужику пару раз перекусить. Да и то не досыта, лишь бы не помереть. Впрочем, как монаху и положено.

Глава 3

– Ну что, Миха? – усмехнулся Матвей, – порадовали тебя обновки?

– Богато! – восхищённо выдохнул малец, серую кепку о колено залихватски шмякнул и с размаху нахлобучил на вихрастую макушку. Вялые кепкины края тут же навесились на оттопыренные уши, а из-под широкого козырька, озорно и довольно, блеснули нахальные пацанячьи глазёнки.

– Вот уж удружил так удружил, дядя Матвей! У меня в жизни такой одежонки не было.

Деревенские жители, действительно, приодели пацана от души: сапожки чёрные, добротные; штаны и рубаха серые, крепкие; курточка с капюшоном и кепка. Понятное дело, куда порядочному сорванцу без кепки? Чистое позорище и никакой солидности.

– Вот и славно, – заключил Матвей и поддёрнул тяжёлую суму так, чтобы широкий, стёганый ремень ровнее на плечо лёг. Не давил чтобы, и одежду под собой не морщил, складками тело не терзал.

– Я как чуял, что монашья жизнь мне по сердцу придётся, – звонко сообщил малец, к Матвееву боку поближе пристроился и по дороге удобными сапожками засеменил. – Знай песни пой да жратву по сумкам трамбуй.

– Певец из тебя, – скептически хмыкнул Матвей.

– Зато пожрать – только меня позвать – с готовностью напомнил Миха.

– Да тебя и звать не надо. Не отгонишь ещё.

– Да ладно, – беспечно отмахнулся малец. – И вообще, я гляжу, прибедняются эти… деревняне. Деревенцы! Всё-то они бедные, несчастные да пропащие, а поглядишь, так рожи ни в какие ворота не лезут.

– Может, просто у них тут принято ворота узкие делать, – рассудил Матвей. – Чтобы жизнь сытнее казалась. Да и что это ты, брат, неблагодарный такой? Они нас накормили, напоили, спать уложили – всё честь по чести. Тебя вон приодели – любо-дорого поглядеть.

Паренёк презрительно сморщился.

– Кабы ты их от лютой смерти не спас – фиг бы мы чего дождались! Так бы и сказали из-за забора: а ступай-ка ты, мил человек, на… То есть с богом.

– Ну, с богом-то можно и на! – рассудил Матвей. – И вообще, ножонками перебирай почаще, философ-недоросток.

– Ты вон переросток – сильно помогло?

Деревенские поля быстро закончились, и дорога привычно юркнула в просветы меж деревьев, запетляла причудливо и часто. Матвею отродясь не доводилось раннее утро в лесу встречать, чисто теоретически только, а тут каждый день с этого начинается! На родной планете до ближайшего леса на атмосфернике часа три пилить над привычными, каменными джунглями. А тут наоборот – фиг до какого города быстро доберёшься. Пешком особенно. Служить раньше тоже всё больше приходилось в местах пыльных да каменистых. Там полудохлая, выжженная трава уже шикарными зарослями считалась, скотину разную туда на выпас гоняли. А тут…

Воздух, точно хрустальный бокал звенит – чистый, аж прозрачный. Словно специально чистили. Птицы поют самозабвенно, взахлёб, до жары всё сказать торопятся. На заказ такое не исполнишь, как ни старайся. От души всё, от сердца. Сами-то птахи невеликие, и не разглядеть, а сердца, похоже, большие. И души нараспашку.

Деревья в лесу высокие, стволы ровные, гладкие, один к одному. Точно специально с линейкой ходили, вымеряли. Шкура на них тонкая, нежная, светло-коричневая и блестит, словно намазали чем. Дорога под ногами твёрдая, а по пыльной, утрамбованной поверхности жёлтые блики зайчиками скачут. Красота!

– Ишь, солнышко-то разгулялось, – протянул Миха тонким голоском. – А ведь самое утро ещё только. К обеду так жарить начнёт – знай башку прячь.

Солнце, значит, – отметил про себя Матвей, не очень-то и удивился. Коли здесь такие же люди живут, отчего бы им и местное светило тоже солнцем не называть? Хотя, предки так назвали; эти-то, пожалуй, и объяснить не смогут – что за слово такое странное? Не они название давали… Впрочем, всё к лучшему. Не путаться хоть.

– Дядька Матвей! – Миха дёрнул его за рукав, остроносое личико задрал и заморгал встревоженно. – Земля чего-то задрожала. Давай с дороги отойдём, от греха подальше. Как бы не стоптали. Стадо гонят, что ли?

– Да кому надо стадо по лесу гонять? – удивился Матвей, но на всякий случай с дороги убрался. Поди знай, что у них тут за порядки? Земля действительно равномерно вздрагивает, словно кто-то невидимый монотонно и старательно бумкает по ней огромным молотом. Причём, с каждой минутой удары становятся всё отчётливей и ощутимей, точно невидимый молотобоец не стоит на месте, а с каждым ударом ещё и шаг вперёд делает. Миха юркнул за Матвееву спину, притих там настороженно. Правильный пацан, – с одобрением отметил Матвей. Сдуру башку куда попало не суёт, жизнью битый уже, наученный. Носом шмыгнул и крепкими плечами зябко повёл. Всегда тревожно, когда непонятно. И чем непонятней, тем тревожней.

Меж деревьев мелькнуло что-то большое, несуразное, пёстрое и празднично-разноцветное. Точное ярмарочный балаган в дорогу отправился, устал на месте стоять. Через минуту яркое пятно вывернулось из-за деревьев и оказалось, что это просто человек на откормленном снежно-белом жеребце. Явно не для скачек животина, уж больно дородная. Конник тоже под стать: телеса алым обтянуты, стальной нагрудник нестерпимо блестит, на широкополой шляпе – разноцветный, пышный плюмаж. Вся фигура бантиками да рюшечками заляпана, флажками да ленточками.

Следом, аккуратными рядами по четыре штуки, потянулась бесконечная змея пехотинцев: одинаковые хмурые лица под блестящими тазиками касок, тёмно-красные, пыльные мундиры, сапоги до колен, сабли на поясе и огромные, длинные ружья на плечах. Матвей прищурился, оценил оружие. Судя по калибру – запросто можно атмосферники влёт сшибать. А вот конструкция… С утра до обеда заряжаешь, один раз выстрелил, а потом уж только саблей махать, если не лень. Ночью, понятно, спишь, а с утра опять заряжать принимаешься. Такая неторопливая война. Зато, судя по всему, шумная – страсть! И дымная настолько, что неба не видать. Весело, в общем.

– Эй, монах! – один из солдат призывно махнул рукой и вслед за тощим запястьем мотнулся над строем широкий обшлаг мундира. – Ты из какого Ордена?

– Орден Белого Духа! – зычно рявкнул Матвей.

– Вот свезло! – обрадовался служивый. – Ведь и я Белому Духу молюсь! Эй, командир! Дозволь душу молитвой освежить, коли случай удачный? Да благословение получить. Я быстро обернусь, не отстану.

Копна разноцветных перьев на командирской шляпе равнодушно мотнулась вперёд-назад, солдат деловито подтянул штаны одной рукой и выдрался из безликой, походной колонны. Неспешной трусцой подбежал к Матвею, ружьё прикладом в землю упёр, приветливо ощерился сквозь жиденькую бородёнку. Озорно подмигнул мутным глазом из-под козырька плоской, мятой каски. Матвей в ответ головой качнул, хмыкнул скептически. Только единоверца и не хватало!

– Это где же ты, служивый, к моему Ордену примкнуть сподобился? – и с подозрением прищурил правый глаз.

– Нужен ты мне, с Орденом вместе, – небрежно отмахнулся тот, добыл из сумки на поясе коротенькую, толстую трубку, похрустел странным, заискрившимся приспособлением и с довольной улыбкой пыхнул сизым, вонючим дымом.

– Покурить припёрло до зарезу, – разъяснил простодушно. – В строю-то, кто ж позволит, а тут ты! Поневоле уверуешь. Кто там у тебя, говоришь? Белый Дух?

– Неважно, – Матвей облегчённо выдохнул. Уж испугаться успел – откуда бы взяться последователю придуманного культа?

– Да и молчим что-то давно, – спокойно и рассудительно взялся толковать солдат. – Сейчас у командира засвербит песню послушать, так я уж лучше подальше отойду. У нас песни всё больше про верных баб, которые солдат с войны ждут, а у меня от этой темы с души воротит.

Скривился, точно гадость какую вспомнил, под ноги сплюнул смачно и жёлто, остро зыркнул из злобного прищура.

– Известно, как они ждут. Как разлягутся по кустам – за ноги не растащишь.

Матвей смущённо кашлянул, с опаской глянул на мальца. Миха глазёнки выпучил, рот приоткрыл и уставился на солдата в нетерпеливом ожидании – рассказ обещал быть интересным.

– Чего это ты на баб-то осерчал, служивый? – снисходительно спросил Матвей. – Разошёлся, не остановить. Как будто раньше про них только хорошее думал, а тут вдруг прозрел внезапно.

– Раньше я про них вообще не думал, – неожиданно успокоился тот и усмехнулся криво. – Была нужда, думать ещё. Просто праздники подошли, мы отметить собрались, очередь уж расписали – кому, когда отдыхать… И на тебе! Из-за какой-то суматошной дуры пришлось в поход выдвигаться. А теперь что? Пока туда-сюда ходим и праздники пройдут, а следующие не скоро.

Вздохнул душераздирающе и снова длинно, тягуче сплюнул. Матвей поморщился, но промолчал. Только головой сочувственно покачал и языком негромко поцокал.

– Обидно, конечно.

– А с бабами-то что? – нахально влез в мужской разговор Миха, солдата за штанину нетерпеливо дёрнул.

– С какими ещё бабами? – удивился тот.

– По кустам которых… За ноги!

– А ну иди отсюда! – вызверился служивый, но тут же повернул к Матвею худое, бородатое лицо и одобрительно ухмыльнулся. – Резвый у тебя пацанёнок.

– Сам не рад, – хмуро буркнул Матвей.

– Ему, с таким характером, к нам надо, – рассудил солдат, – а не к монахам.

– Подрастёт – разберётся. Так чего ты там про бабу-дуру толковал?

– Монах, а туда же! – изумился бородатый и даже дымом поперхнулся. – О бабах! А я ещё удивляюсь, где мальчонка такого похабства нахватался?

– Да нет! – осадил солдата Матвей. – Про бабу, которая вам праздники испортила. Я как раз ищу одну такую любительницу праздники портить.

– А тебе она зачем? – лукаво прищурился служивый. – Грехи отпустить и к богу проводить?

– Уж как пойдёт, – смиренно вздохнул Матвей. – Может прямо с грехами и отправлю. Пускай там сами разбираются.

– Это верно, – одобрил солдат, трубку о каблук старательно выколотил и в сумку аккуратно сунул. Нужная вещь, страшно подумать – потерять. Да у солдата вообще вещей негусто, и все важные. Мелочей нет.

– Говорят там, – и взглядом по небу шаркнул, – целая канцелярия, почище нашей полковой. Вот пусть головы и ломают. А нам лишь бы отсюда эту напасть спровадить.

– Спровадим, – успокоил Матвей и локтем бородатого нетерпеливо в худой бок подтолкнул. Вышло неловко, вроде как даже хрустнуло там что-то.

– Так что за баба-то?

– Не знает никто, – сокрушённо выдохнул тот. – Взялась из ниоткуда и как давай воду мутить! И жизнь плоха, и власти не те, и менять надо всё…

– Точно она! – возбуждённо воскликнул Матвей. – Как зовут паразитку?

– Таких и звать не надо, – фыркнул солдат. – Они сами приходят, фиг выгонишь потом.

– Имя, говорю, какое? – раздосадовано взмахнул руками Матвей, едва мальца случайно не зашиб.

– Мне-то откуда знать? – пожал худыми плечами солдат. – Всем им одно имя – саранча! Она воду замутила, а желающие глотку драть всегда найдутся. Под хорошие лозунги чего ж не поорать? Сам люблю, когда не на службе. Вот и пошли в городке лавки трещать. Винные особенно. А уж как народ вина хлебнул, самая смута и началась. Теперь без хорошей трёпки в ум ни за что не войдут, дело проверенное.

Внезапно, тонко и визгливо, прозвучала невнятная команда. Строй солдат одновременно тяжело выдохнул и потекла из-под блестящих касок тягучая, тянущая душу, песня. Слов не разобрать, но мотив такой, что только за гробом шаркать, слезой давиться.

– И верно, – едва заметно вздрогнул Матвей. – Такое лучше издалека слушать. А лучше и не слушать вовсе – дольше проживёшь.

– Не знаю, насчёт дольше, – хохотнул служивый, – но веселей-то уж точно. А такую тягомотину слушать – удавиться впору.

– Ну так и пели бы правду! – тоненько пискнул Миха.

– Да кого ж с такой правдой на войну-то загонишь? – снисходительно спросил солдат. – Пошли бы толпой по кустам шастать, с бабами своими разбираться. Уж лучше так.

– Кому лучше? – не понял малец.

– Бабам, кому ж ещё? Им при любом раскладе лучше. Дома мужик – хорошо, а нет так ещё лучше.

Миха вздохнул, кепку на ушах поправил и подмигнул ухмыляющемуся солдату.

Врёт, похоже, служивый. Если всё так плохо – чего ж ему весело тогда? Ржёт вон, любой конь от зависти удавится.

* * *

Матвей задрал лицо к прозрачному небу, прикинул что-то, хмыкнул, но промолчал. Давно уже улеглась дорожная пыль, потревоженная тяжёлой, солдатской поступью, а он всё не мог решить, что делать. Обогнать солдат, чтобы первым встретиться с Лилой? Или сначала позволить служивым порядок в городе навести, а там уж и с девчонкой разбираться? Оба варианта спорные, и чем дольше Матвей думал, тем больше сомнений плодилось в бедной голове.

– Дядька Матвей! – изумлённо воскликнул Миха и привычно, изо всех невеликих силёнок, вцепился в Матвееву руку. – Что это из-за леса вылазит? Может, помолиться на всякий случай?

Матвей пацану кепку небрежно на глаза надвинул, усмехнулся. Разумный человек на всякий случай оружие готовит, а молитвы в таком деле плохая подмога. Молитвы позже, за упокой.

Из-за верхушек деревьев, действительно, показался бок неведомого существа, покачался и опустился обратно, словно только на это сил и хватило. Что-то смутно знакомое померещилось Матвею в этом явлении, а что – не понял пока.

– Айда, малой, – решительно махнул рукой в ту сторону, где спряталось странное создание, и радуясь, что не надо прямо сейчас задачку с Лилой решать. – Всё равно спешить некуда. Глянем, что за штуковина там такая, диковинная?

– Экий ты отчаянный, дядька, – жалобно проблеял Миха и острым носиком слабо шмыгнул. – Что мы там не видали? А если это зверина страшная? Ведь сожрёт!

– Не бывает таких зверин, – уверенно заявил Матвей, хоть и сам не понял – откуда такая уверенность на чужой планете? Поди ж знай, что тут бывает? Может и не такие ещё твари водятся.

– Но, если хочешь, здесь меня подожди, – буркнул примирительно. Ишь, смелый какой выискался, – укорил себя беззвучно. Лоб здоровенный, а мальцу десять лет всего!