Королевство Краеугольного Камня. Книга 2. Первеницы мая

Тибо согласился на пару ложек взбитых сливок, потом на круассан, раскрошив его на восточный ковер, потом пожевал грушу, но согнулся от сильной колики. Постепенно он вошел во вкус, проглотил два яйца всмятку, три булочки, куриное крылышко, миску овощного салата и те самые креветки в лимонном желе. Блез восхищался его аппетитом: он и сам любил поесть, но сдался бы уже после салата.

– Думаю, пока достаточно, – остановила мужа Эма, когда он начал приглядываться к яблочному пирогу.

– Да. Я устал.

– Тогда я оставляю вас, сир, отдыхайте, – сказал Блез.

– Ну нет. Вы останетесь. Я уже говорил. Вы должны мне кое-что объяснить.

– Хорошо, хорошо, сир. Очень, очень хорошо, – похвалил его Блез.

Кратковременная память работает – прекрасный знак.

– Объясните мне наконец толком, что же случилось с господином де Френелем.

Тибо задал вопрос и очень смутился. Он никак не мог понять, как же так: господин де Френель умер и господин де Френель с ним сейчас разговаривает? Два человека, одна фамилия. Так недолго и умом тронуться.

– Френель… Вас самого разве не Френель зовут? Но вы при этом не мертвы… Или вы умерли? Где мы тогда?

– Нет, сир. Я жив. Меня зовут Блез де Френель. А усопшего звали Клеман.

– Клеман…

– Клеман де Френель, сир.

– Так, значит, умер Клеман де Френель, – прилежно повторил Тибо. – Но как? Как именно он умер?

Блез занял прежнее место. Теперь главное – не торопиться.

– Клеман был в своем кабинете один, сир. В башне начался пожар. Он задохнулся.

– Когда?

– Позавчера, сир.

– Позавчера! Как так? Вы не могли мне сказать об этом раньше?!

– Э… Нет, сир. Нет. Я не мог сказать вам раньше.

– И почему же? А? Почему? – Тибо подался вперед и схватил Блеза за ворот.

– Тибо… – Эма колебалась. – Ты был… Ты был в другом месте. Не помнишь?

– Чего не помню?

– Вас не было здесь, сир. Вас не было во дворце, – уточнил Блез.

– Не было во дворце? А где я был? Где?

Ни Блез, ни Эма не решались ответить. Разгневанный Тибо, сидевший на самом краешке кресла, уже приготовился вытрясти из Блеза душу.

– Договаривайте уже, раз начали!

Эма встревожилась, но Блез увидел в этой вспышке гнева добрый знак. Рассудок короля высвобождался рывками, как часто и бывает. Однако успех был пока еще шатким, а ответ на его вопрос – взрывоопасным. Новое потрясение может утянуть его обратно на дно, а Блез не собирался упускать такую огромную рыбу.

– Вы ничего не помните, сир? – спросил он спокойно, ни на что не рассчитывая.

Тибо наконец отпустил его воротник.

– Нет! Что, по-вашему, я должен помнить, в конце-то концов?

– Вы ничего никому не должны, ваше величество, – заверил его Блез, поправляя воротник. – Я просто стараюсь вам помочь, вот и все.

Тибо резко поднялся, оперся о первое, что попалось под руку, потом попытался пройтись взад-вперед по комнате. Еще один добрый знак. Он с трудом проковылял несколько шагов, но сил не хватало, и, не дойдя до письменного стола, он вынужден был упасть в кресло на львиных лапах.

– Отдыхайте, ваше величество. Я вернусь позже, – предложил Блез, но Тибо пригвоздил его взглядом к креслу. – Хорошо, я останусь. Мне остаться, сир? Остаюсь.

– Вы останетесь, еще как останетесь! Вы останетесь, пока не расскажете мне, где я был, пока Клеман горел в своем кабинете!

Определенно, очень буйный лосось.

– Тибо, – заговорила Эма, – может, ты помнишь, как мы были в Большом Шале?

– Большое Шале… Что-то знакомое… Там еще было странно, да? Гололед? Был гололед?

– Был гололед, да. И очень красиво. Все сверкало, будто хрустальное.

– Сверкало… Что-то вспоминаю.

Он вздрогнул.

– Тебе холодно?

– Немного. Совсем чуть-чуть. – Он поднял воротник несуществующего пальто. – Там на ветке сидел воробей. Прятал голову под крыло. Как будто… совсем один.

Голос Тибо стал невнятнее. Он мутно глядел в одну точку над плечом Блеза.

– Воробей, да, абсолютно верно, сир, – неестественно громко повторил Блез. – А вы помните, где вы были, когда увидели воробья?

– На опушке? На опушке. С Овидом. Верхом.

Тибо с ясностью проживал заново те минуты, когда пробирался через подлесок. Он слышал грузную поступь рабочих лошадей, видел пастухов, сообщивших о гибели овец, их большие деревянные башмаки, тяжелые накидки, шерстяные береты. Что-то его тревожило, но что? Куда они едут? Голые стволы, ободранная кора. Воробей. Он снова вздрогнул. Инстинктивно, как и тогда, он поднес руку к медальону с портретом Эмы.

Но медальона на шее не было. Он стал дергать завязки сорочки.

– Сир?

Шнурок порвался.

– Медальон!

– Какой медальон, сир?

– Вы что, издеваетесь? Я никогда его не снимаю.

Отвечая, Тибо смотрел в потолок. Блез решил пойти ва-банк.

– Медальон пропал, сир. Но вы знаете, где он. Поройтесь в памяти. Сделайте усилие. Где вы оставили медальон?

Тибо стиснул челюсти, сжал кулаки и снова скрючился в кресле. Он вел с собой жестокую борьбу.

– Медальон, сир? Вспомните. Вы где-то его оставили.

Вдруг Тибо вытаращил глаза. Он видел, как медальон качается перед ним. На низкой ветке. Голова его разрывалась от боли. Пальцы касались чего-то, на ощупь как пепел. Огромные деревья сжимали, сдавливали, душили его. Голос звучал в его крови, и кровь была во рту. Он закрыл лицо локтем.

– Нет… – простонал Тибо, съезжая на пол.

Блез кинулся к нему, похлопал по щекам, влепил пощечину. Без толку. Кое-как он перетащил его на кровать.

– Упустил я рыбу… – бранил он себя. Проверил зрачки, измерил пульс. – Он спит, ваше величество.

– Кто же засыпает так вот вдруг?..

– Он больше не мог бороться, госпожа. Он вспомнил что-то, и силы его оставили.

– Блез, он вернется к нам?

– Он уже начал возвращаться. Причем быстро, госпожа, очень быстро, учитывая обстоятельства. К тому же он продержался почти час… Запасемся терпением.

– Как думаете, это продлится долго?

– Трудно сказать, ваше величество. Каждая душа неповторима.

Они молча смотрели на несчастную тень былого короля. Двухнедельная борода, шрам месячной давности, изможденное голодом тело: время бежало для него с невероятной быстротой. Во сне он стонал и сжимал простыни.

Трон в королевстве Краеугольного Камня не пустовал дольше двенадцати дней. Чтобы сохранить корону, у Тибо оставалось восемь.

3

Гранит.

Тянется ветка, все ближе, рука. Рука или ветка? Небо – круг. Зеленый круг. Ветка вернулась к стволу, но это не ствол – женщина. Гранит, пепел и женщина – не женщина: девочка. Она гладит мне лоб. Видит на лбу цветок. Показывает что-то, оно блестит, качается – медальон.

Девочка улыбается, я ее знаю. Я ее знаю?

Да.

Нет.

Еще нет.

Хочу кричать, мне надо кричать.

Кричать.

В стекло стукнула сухая ветка утесника. Тибо проснулся внезапно, сбросив одеяла на пол.

Начиналось его второе утро. За окном было ветрено и серо, но здесь, в комнате, потрескивал огонь, отбрасывая на пурпур стен теплые тени. Эма велела приготовить большую медную ванну поближе к камину, и, когда Тибо согласился в нее сесть, она бережно вымыла его. Она хотела бы точно так же стереть с его души страх, отдернуть завесу, которой он отгородился от мира. Кошмары рассеивались, как клубы пара: он их не помнил. Время от времени Тибо поднимал палец и смотрел, как падает с него капля. Круги, расходящиеся по янтарной глади, поглощали все его внимание. Он молчал.

Весь прошлый день вспышки гнева Тибо перемежались тревожной дремотой и редкими минутами просветления. Лосось метался между поверхностью и дном. Эма как могла отражала набеги просящих аудиенции, а они все прибывали. Народ ждал, когда же король покажется на вершине самой высокой башни. Мировой судья и советницы от Приморья хотели его видеть. Канцлеру требовалась его подпись, герцогу Овсянскому не терпелось его поведать, Элизабет хотелось поддержать, а Блез заверял, что у него «еще не одно потрясение в рукаве». Бенуа хотел видеть злосчастную бороду. Мадлен сообщала, что траурные свечи в комнате, где лежит тело Клемана де Френеля, никак не прогорают и что, видимо, Клеман де Френель – святой. Манфред, не оправившийся от сцены с мантией, составлял обширный список одежды, которую легко надевать. Лисандр приносил вести об Эпинале. Единственным, кто дожидался приглашения, был Гийом Лебель.

Весь остров уже знал, что король вернулся из леса. Однако видела его лишь горстка людей. Так правда ли он вернулся? И если вернулся, в состоянии ли он править?

Нет.

Главное, на чем настояла Эма, – король должен отдыхать в покое, тепле и праздности. Пока что она принимала только шоковую терапию Блеза и дружеское участие Элизабет.

С утра Блез не добился особых успехов, но пообещал вернуться позже. Элизабет появилась под вечер. Тибо утопал в одном из многочисленных кресел, стоящих в кабинете, и завороженно разглядывал свои туфли. Элизабет подошла и поцеловала его в щеку. Тибо повернулся вполоборота и ласково ей улыбнулся.

– Здравствуй, кузен.

Улыбка медленно сошла с губ.

– Ты меня узнаешь?

Он прищурился, но усилие оказалось не по силам, и он снова уставился на туфли. Элизабет погладила его по плечу и села рядом с Эмой.

– Ты устала, – заметила она. – Ну а он… Пожалуй, еще молчаливее, чем обычно. Что-нибудь рассказывал?

– Он ничего не помнит. И все еще не с нами, как ты видишь.

– И как ему удалось выбраться из леса?

Эма только крепче сжала губы.

– Не хочешь говорить, да? Или не можешь. Ну ладно. Это неважно, Эма.

Элизабет задумчиво завела прядь за ухо, не отрывая глаз от Тибо. Она нахмурилась, и брови ее из домиков превратились в две склоненных к переносице прямые линии.

– Знаешь, я уже видела его таким. Когда умерла его мать. Ему было шесть или около того.

– Точно таким же?

– Без бороды, разумеется. Без шрама и без этой белой прядки, как у скунса. Но в остальном да, один в один. Весь в себе. Он целыми днями сидел у пруда, макал в воду веточки и смотрел, как падают капли.

– Только что он следил так за каплями в ванной.

– Неудивительно. Он уходит в себя, приводит там все в порядок, а потом возвращается.

– И через сколько он вернулся после смерти Элоизы?

– Точно не помню. Альберик почти сразу поручил его заботам Клемана де Френеля. Может, это ему и помогло восстановиться.

– Клеман де Френель…

– Да… – вздохнула Элизабет. – Но ты все равно как-нибудь выпутаешься, правда, Тибо? Вернешься, так ведь?

Тибо не шевельнулся.

– Вообще, – продолжала Элизабет, – прежним он так и не стал. Ты замечала у него во взгляде печальную тень?

– Конечно. Без нее можно было бы подумать, что он только и знает, что забавляться.

– А с ней он само обаяние. Сколько женщин в него влюблялись. Но ты, Эма, первая, в кого влюбился он.

Элизабет все смотрела на двоюродного брата, по-прежнему изучавшего свои туфли.

– Альберику тоже нравилась эта тень печали… – прибавила она. – Он видел в ней залог хорошего правителя.

Она замолчала. Эма вспомнила, что где-то есть чайник и печенье, и собралась встать.

– Сиди, я все сделаю.

Элизабет вернулась с двумя чашками, над которыми поднимался пар. Эма заставила себя выпить чай, потом, желая как-то отвлечься, сказала:

– Я тут друга завела. Белку.

Позавчера она вышла подышать холодным ночным воздухом. И вдруг к ней подбежала белка и подарила ей орех. Эма с ним теперь не расставалась. Она показала орех Элизабет.

– Белка? Пришла к тебе в гости? Когда? – спросила та в изумлении.

– Позавчера, а что?

– Мне кажется… Может быть… Знаешь, кто была твоя белка?

– О чем ты? Белка и была.

– Нет. Это был Клеман де Френель.

– Что, прости?

– Ну конечно! Как я сразу не подумала. Такой человек, как он, наверняка должен был появиться.

– Элизабет, он мертв.

– Да, но мертвые возвращаются. Один раз. Обычно в следующую после смерти неделю. Принимают вид живого существа и являются тому, кому еще очень нужны. Или кто еще очень нужен им. Чтобы их узнали, они появляются в необычное время года или нарочно ведут себя странно. Например, сурок в декабре, корова в церкви. Пионы посреди зимы, и все в таком духе.

– Но…

– Как? У вас в тропиках мертвые никому не являются?

– Насколько я знаю, нет.

– Ну а здесь это дело привычное. Альберик нас все время предупреждал, что явится в виде альбатроса. Как же тебе повезло, ты подумай… Клеман де Френель! Пол-острова, наверное, надеются, что он им покажется…

– Но… Хорошо, допустим, это он – зачем ему отдавать мне орех?

– Вот этого я не знаю. Ответ надо искать тебе. Он поделился с тобой запасами. Зима, похоже, будет суровая. А для белки орех – настоящее сокровище. Может, он считал, что у тебя в долгу? Ты с ним чем-то делилась?

Эму бросило в жар. Она поделилась с Клеманом де Френелем своей тайной, и он из-за этого умер. Он вернулся поблагодарить или снять вину с ее души?

– Эма? Ты плачешь?

– Нет… Я… Ой, и правда, – удивилась она, потрогав щеку.

Тибо вдруг поднял голову.

– Ты плачешь, Эма? – ужаснулся он.

Она хотела его успокоить, но тут открылась дверь и появился Овид:

– Капитан Лебель, госпожа. Впустить?

Гийом не выдержал приставаний всех, кто жаждал новостей про короля. Он решил сам составить свое мнение, пусть и рискуя вторгнуться в личную жизнь монарха. Путь до королевского кабинета показался ему вечностью: из-за лодыжки, переломанной в четырех местах во время битвы с Гиблым лесом, он передвигался теперь на костылях.

Ко всеобщему удивлению, первым ответил Тибо:

– Да, да, баталёр, пусть капитан войдет.

Овид застыл, пораженный тем, что король его узнал. Гийом же замер оттого, что увидел Элизабет. Во время траурного бдения она показалась ему бриллиантом чистой воды, тщательно скрытым от чужих глаз. Теперь, когда он взглянул на нее трезвым, не замутненным болью взглядом, она поразила его еще больше. Он позабыл, что пришел к королю, забыл, как управляться с костылями. Тибо странно нахмурился, внимательно разглядывая костыли Гийома, повязку Овида.

– Что это у вас, карнавальные костюмы?

– Э-э… Да нет, сир, – пробормотал Овид, – в бальной зале полно перебинтованных, как мы.

– Так у вас маскарад?

– Они ранены, – объяснила Эма, надеясь на полезное потрясение.

Тибо раздраженно помотал головой:

– Ранены? Как так? Никто мне ничего не говорит!

– Кузен… – начала было Элизабет.

– Нет уж, нет! – Гневно оборвал ее Тибо. – Ответьте мне наконец! Объясните!

– Сир, если вы позволите… – заговорил Гийом, у которого возникла одна мысль.

– Ты разве не должен звать меня Тибо, а?

Тибо попросил Гийома называть его по имени и – хуже того – обращаться на «ты», что давалось капитану с большим трудом. Ну а при свидетелях (среди которых была Элизабет) это казалось тем более немыслимым. Но выбора не было.

– Послушай… Тибо. Давай мы принесем тебе твой старый добрый стул из черного дерева. Хочешь? Ты всегда говорил: тебе на нем хорошо думается. Мол, в меру неудобный, как раз чтобы не терять бодрости.

Эма пожалела, что сама о нем не вспомнила. Раз Тибо узнает членов экипажа своей «Изабеллы», возможно, стул, который был с ним в стольких плаваниях, вернет ему и другие воспоминания. Гийом ждал, что кто-нибудь подхватит его мысль, а также и стул: сам он принести его не мог, ему даже стоять было больно. Гийом усиленно подмигивал Овиду, чего тот единственным здоровым глазом не замечал. Только Элизабет сразу все поняла и пошла за стулом.

Заняв любимое место, Тибо тут же молодцевато расправил плечи. И, указав на шахматную доску, где король был в безнадежном положении, спросил:

– Гийом, ты за каких играл?

Капитан вздрогнул. Вот ведь дилемма! Сказать правду – унизить короля. Солгать – еще сильнее его запутать. И все-таки он предпочел лесть, что было ему совершенно несвойственно. В присутствии Элизабет он терялся.

– Э-э… за черных?

Было видно, что Тибо в замешательстве.

– Ты уверен?

– Э-э… Нет, не особенно. Уже не помню.

– НУ ТАК ЧТО? – взревел Тибо.

– Ч-что? – запнулся Гийом.

– Вы объясните мне наконец? Раненые? Кто, когда?

Вместо долгожданного ответа снова раздался стук в дверь. Это Лукас пришел сменить Овида.

– Так, теперь еще и фельдшер, – сказал Тибо, как будто присутствие Лукаса подтверждало масштабы бедствий.

Но прежде, чем дверь закрылась, в нее проскользнул Блез де Френель. Он, как и обещал, пришел для очередного сеанса шоковой терапии. С ним был Лисандр: он хотел рассказать про Эпиналя. Очевидно, так долго сдерживаемые Эмой посетители потеряли терпение. Плотину прорвало.

– Да у вас тут прямо ярмарка! – воскликнул Блез, удивляясь количеству народа.

– Нет, маскарад… – проворчал Тибо.

Увидев Тибо, выпрямившегося на жестком стуле в окружении встревоженных лиц, Лисандр вдруг понял, кто такой король: отец многочисленного семейства. Но сейчас отец был совершенно не в себе. И новый стук в дверь только усугубил положение.

– Ваш брат, сир, – объявил Блез; уши у него вдруг побелели.

Жакар ступил в комнату лишь на шаг. Тибо окинул его неуверенным взглядом. Ему трудно было уместить в голове столько лиц. Он уже никого не узнавал. Все они чего-то от него ждут, но чего? Что им надо, в конце концов? Он должен отдать какой-то приказ, принять решение? Или он попал в какой-то спектакль? Только своих реплик не знает. В голове гудело.

– ВОН! – крикнул Тибо, сметая шахматную доску. Пешки, кони, ладьи разлетелись по комнате. – УБИРАЙТЕСЬ! ВОН! ВСЕ ВОН!

Он ударил по ладони ребром другой – жест, без обиняков означавший: «Очистить палубу».

В темных глаза Жакара вспыхнула искра. Победная? Или жалости, презрения? Так или иначе, ему больше не было нужды справляться о брате: держать скипетр тот явно был не в состоянии. Оставалось только считать дни.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь.

4

Час был поздний. Эма вымоталась за день. Она сердилась на себя, что позволила шлюзам открыться, наводнив кабинет незваными гостями. В окне, выходящем в замерзший сад, отражалось ее осунувшееся лицо. Договор, заключенный с Сидрой, принес ей боль, боль и только боль. Было невыносимо смотреть, как Тибо скрючился на стуле, обхватив руками голову. Эма потерла веки кончиками пальцев. Нужно держаться во что бы то ни стало. Ради Тибо, ради королевства. Она должна найти какое-то средство.

Эма уже теряла надежду его отыскать, но внезапно ее собственное отражение подало ей прекрасную мысль. Всех поразило, как изменился Тибо, но сам он еще не видел себя в зеркале. Шоковая терапия.

Король давно дал понять Манфреду, что считает зеркала пустой тратой времени, поэтому Эма не скоро нашла единственное, довольно тусклое, в глубине шкафа. Но в последний миг засомневалась. Не слишком ли рискованно? Что скажет Блез, если лосось оборвет леску?

Нетвердой рукой она поднесла зеркало к лицу Тибо. Осторожно подняла за подбородок голову. Он сощурился, как будто увиденное его ослепило. Поначалу он переводил взгляд с Эмы на зеркало и обратно, потом стал присматриваться к отражению. Тибо с интересом разглядывал шрам. Хотел потрогать его пальцем, но, коснувшись стекла, тут же убрал руку. Нахмурившись, чуть повернул голову и взглянул на себя искоса.

– Кто это?

Эма заключила, что пока он не готов к правдивому ответу, и решила промолчать.

– У него неважный вид, – продолжал Тибо. – Что с ним случилось? Он испугался чего-то. Наверное, очень испугался. Может, он где-то что-то потерял. И кого-то. Он потерял кого-то?

– Да, – прошептала Эма, чувствуя ком в горле.

– Похоже, он его сильно любил.

Тибо умолк. Он ждал, что отражение все ему расскажет. Но оно молчало, и тогда он спросил:

– Этот кто-то умер?

– Да. Умер. И он его правда сильно любил.

– Ага…

Казалось, Тибо удовлетворен.

– Он еще может увидеть этого человека, если захочет, – предложила Эма, вспомнив про негаснущие свечи в комнате для прощания.

Согласно традициям, пока горят свечи, Клемана не предадут земле. Возможно, он ждет запоздалого гостя.

– Да, думаю, это ему поможет, – согласился Тибо.

Он преодолел фазу гнева и открыл в себе сострадание. Верный признак крепкого сердца. Эма положила зеркало стеклом вниз. Тибо немного поискал отражение, но быстро успокоился. Эма помогла ему встать и повела через весь замок за руку, как ребенка. К счастью, никто им не встретился. Тибо внимательно следил за каждым своим шагом, временами останавливался, чтобы послушать их стук, и удивлялся, что он тогда пропадает. В конце последнего коридора он споткнулся о траурный черный ковер и, обессилев, прижался щекой к дверям комнаты. Интуиция подсказывала Эме, что войти он должен один. Готовясь к худшему, она подтолкнула Тибо внутрь и закрыла за ним дверь.

Догорающие свечи давали тусклый и неверный свет. Пахло прелой капустой. Казалось, что Клеман спит. Чтобы лучше разглядеть лежащего, Тибо склонился к нему так низко, что коснулся лба.

Ледяной.

И только тут действительность обрушилась на него по-настоящему. Клеман был мертв. Клеман. Мертв. Образы вихрем заметались в сознании Тибо, и целый пласт воспоминаний вдруг встал на место. Задранные овцы, Эпиналь несется галопом. Эма. Эма ждет ребенка, их ребенка. Сердце бешено заколотилось. Он закрыл глаза и прижал руку к груди. Потом открыл их и взглянул на усопшего. Воспоминания неслись бурным потоком. Поездка, провинции. Перед отъездом он поднимался в обсерваторию. Что сказал ему тогда Клеман? Говорил что-то про лук, про зиму. Он сказал: «Твое детство – мое самое прекрасное путешествие». Тибо вновь коснулся его лба.

– Где вы теперь, господин наставник?

Ответом ему был звон колоколов, отмерявших полночь. Они как молот вгоняли его в действительность. С каждым ударом он все яснее чувствовал, как измучены его мышцы, как часто он дышит, как сдавило ему виски. Исцарапанная кожа на пальцах тянула, как слишком тесные перчатки. Рубец на бедре колол, отдавая в колено. Он был весь разбит. Тибо оперся о траурное ложе. Туман в его сознании развеивался так стремительно, словно сам Клеман вел его лабиринтом воспоминаний. Тибо с пугающей ясностью вспомнил, как пересек подлесок, вспомнил овцу в канаве, обмороженные пальцы пастухов, застывшие холмики пастбищ. Волков, окруживших Эпиналя, невероятный прыжок и как клыки вонзились ему под колено. Буран.

Все останавливалось на снежной буре, ею и кончалось.

Что было дальше? Лес совсем рядом, он что, вошел в него? Невозможно. Никому не войти в Гиблый лес.

Одна свеча погасла. Скоро прощание кончится. Тибо медленно-медленно пересек комнату. Он чувствовал подошвами пол. Пол. Чувствовал вес своего тела. Его тело. Он будто только что попал в этот мир, собственные движения удивляли его, причиняли боль и вселяли уверенность. Тибо распахнул окно. Холод дохнул на остальные свечи и разом погасил их, оставив его во мраке, пропитанном запахом жженого фитиля и воска. Он ощупью вернулся к ложу и в последний раз коснулся лба Клемана – лба, некогда вмещавшего столь удивительный ум.

– Спасибо. За верный компас и за все остальное. За все.

Тибо еще долго простоял молча. Будь он на «Изабелле», он бы пошел на переднюю палубу. Смотрел бы на горизонт, и горизонт бы его успокоил. Но здесь, в этой траурной комнате, все, что у него было, – это боль в теле, воспоминания о буране, полумрак и неподвижно лежащий перед ним человек, которого предстояло предать земле.

5

Спина сломана, вспарываются вены, пепел плывет, плывут земля и камни.

Одна нога в стремени. Другая на граните. Здесь кто-то есть. В лесу есть кто-то. Голос леса женский. Женщина смотрит на меня. Голова, как же болит голова. Боль, боль, боль. Свет между ветвей, мои веки. Рука на моей руке. Прохладная. Что-то блестит. Девочка похожа на меня. Она улыбается. Я не хочу ее узнавать. Но узнаю. Я знаю и не хочу знать, хочу закричать и не могу, мой рот полон камней, камней и земли.

– Могильщик, ваше королевское величество, говорит, что земля слишком промерзла, невозможно рыть могилу.

Тибо открыл глаза и машинально поискал рукой кинжал.

– О, вы проснулись, ваше королевское величество.

Всякий раз, когда Манфреду приходилось обращаться к королю, невольно над ним возвышаясь, он говорил: «Ваше королевское величество». Это была одна из тех тонкостей старой школы, за которые Манфреда в крыле прислуги почитали за живую легенду.

– Который час?

– Половина десятого, ваше королевское величество.

– Утра?

– Именно, ваше королевское величество.

Королевское величество поднялось, истекая потом. Снова без сил. Тибо потер руку, та заныла.