Полная версия
Та сторона, где ветер
Владислав Петрович Крапивин
Та сторона, где ветер
Повесть
Владислав Крапивин: его жизнь и книги
Многие совершенно взрослые (и даже уже пожилые) люди говорят: «Я вырос на книгах Крапивина». Владислав Крапивин – один из самых знаменитых и читаемых детских писателей современной России. Он написал столько книг, что и сам не может точно их сосчитать. Говорит: примерно триста. Тут и сказочные истории для малышей, и фантастические – о мальчишках, которым открыты пути по всем мирам огромной Вселенной, и повести о мире, в котором мы проживаем без всякой фантастики, – о детских бедах, победах и верной дружбе. В общем, книг, которые написал Крапивин, хватит тебе, читатель, на все детство, отрочество, юность. Да еще и на взрослую жизнь кое-что останется. Во всяком случае, уже третье поколение мальчишек и девчонок зачитывает эти книги до дыр, а некоторые умудряются вырасти, стать дяденьками и тетеньками, но все равно продолжают их читать и перечитывать…
В Интернете у писателя есть свой сайт, на котором его читатели и почитатели задают ему вопросы о его жизни и творчестве: о детстве, любимых книгах, о том, как он начал писать. Ну, а если у тебя нет компьютера и Интернета, мы тебе сейчас все расскажем.
Итак, знакомство начинается.
Старый топольВладислав Крапивин родился в 1938 году в Тюмени. Это случилось 14 октября. Рядом с роддомом стояла Знаменская церковь, и там с утра звонили колокола, потому что в этот день был праздник Покрова, который на Руси считали началом зимы. И, как положено, в тот день выпал первый снег…
Мама и папа писателя были учителями. Они жили на улице Герцена, в доме номер 59. Улица, хоть и в центре города, была немощеная, с теплой пылью на дороге. И, играя в войну, мальчишки любили набрать эту пыль в пустую консервную банку и запулить вверх – это была такая пыльная бомба. Играли они в футбол, в попа-гонялу, в сыщики-разбойники… Ты, читатель, наверно, о таких играх и не слыхал! Ну, кроме футбола, конечно. А рядом с домом были запутанные переулки, заросшие дворы, сараи и таинственный овраг – целый мир, а в самом центре этого мира, посреди двора, стоял огромный тополь, всеми очень любимый. На него, конечно, лазали – кто выше. Под ним собирались, когда долгий летний день кончался. Сидели в траве, разговоры разговаривали, смотрели в теплое темное небо, где светили звезды. Вот там и вырос писатель Крапивин, там была его родина и его друзья…
Теперь на этом месте стоит огромное современное здание городской управы, и нет уже ни тополя, ни дома, ни двора. Старый дом снесли, а тополь спилили… Так бы они и забылись, потерялись в прошедшем времени. Но – вы помните? – один из мальчишек стал писателем и этот давно ушедший мир с тополем в центре сохранил. Потом этот тополь, заросшие лопухами переулки, друзья-мальчишки возникнут во многих книгах Крапивина, ведь когда писатель работает над книгой (даже фантастической), он сочиняет многое. Но не всё. Конечно, писателю необходимо уметь фантазировать. Но что-то он берет из своей памяти. И тогда среди сочиненного мира возникают старые улочки из детства, события, которые когда-то произошли на самом деле, и люди, которых писатель любил. А также и те, которых он не любил. Потому что книги пишут не умом, а сердцем. Из этого не следует делать вывод, что писатели – люди глупые. Просто ум многого не умеет. Вот в науке без него никуда. А написать книжку ему слабо, ведь ум не умеет ни грустить, ни радоваться: он бесчувственный. А что это за книжка будет, где все ясно и правильно, как дважды два?
Вместо детского садаХорошо, когда ты маленький и мама всегда рядом. Но не каждому так везет. Обычно, когда ребенку исполняется три года, его отправляют в детский сад. Многие при этом плачут, не хотят туда ходить. Но порой в жизни малыша бывают беды и покруче.
Вот тебе, читатель, простая задачка: если мальчик Славик родился 14 октября 1938 года, то сколько ему было 22 июня 1941 года?
Сосчитал, но не понимаешь, при чем тут 22 июня?
А при том, что в этот день началась большая война. Великая Отечественная, про которую ты читал в учебнике по истории. Причем, наверное, без особого интереса. Гитлер? Фашисты? Кровопролитные бои? Какое мне до этого дело! Ведь это было так давно, что будто и не было никакой войны. Так думают сейчас многие. Но она была – на самом деле. Отец писателя ушел на фронт, воевать. Город Тюмень был в глубоком тылу. Это значит, что по его улицам не расхаживали фашисты с автоматами, никого не расстреливали, не вешали. И даже бомбежек не было. Но мама Славика, как и все оставшиеся в тылу женщины, работала с утра до ночи. А малыш Славик целые дни сидел дома один и хотел есть. Но продукты нужны были фронту, солдат надо было кормить. А в тылу голодали. Еды было мало, и ее нельзя было купить, она выдавалась по карточкам. Четвертинка хлеба на день, а если повезет – немного крупы и селедка. Так что в детстве будущему писателю есть хотелось всегда. С утра до вечера, в любое время года. Лишь летом было полегче – светило солнце, росла трава, тополь шумел листьями и можно гулять. Но лето не бесконечно, рано или поздно оно кончалось, за ним приходила осень, а потом зима.
Если ты, читатель, не слишком прилежно изучал географию и не можешь сразу найти на карте город Тюмень, то все равно, наверное, догадываешься, что он находится не в Африке. Подсказываем: Тюмень – в Сибири, где зима холодная и длинная. Вот зимой было совсем тяжко. К голоду добавлялся холод, а печку топить было нечем. Четыре долгие военные зимы дошколенок Славик просидел дома. Один. Темнело рано. Он сидел в темноте и ждал маму. Когда ждать становилось невмоготу, забирался под стол и плакал. Вот такое военное детство.
Весной 1945 года война кончилась. Славику шел седьмой год. Осенью он пошел в школу.
Ох уж эта школа!На вопрос: «Как вы учились в школе?» – писатель честно отвечает: «Всяко». Например, в девятом классе остался на второй год. Из-за одной очень вредной учительницы, которая будущему писателю все время ставила двойки. Причем как раз по русскому языку и литературе.
И вообще, идти в школу он не хотел и в первом классе очень скучал. Он уже давно умел читать и писать и не понимал, зачем его заставляют читать по слогам, писать какие-то палочки и делать прочие глупости…
Школа была маленькая, полутораэтажная. Номер 19. И хотя война уже кончилась, жизнь по-прежнему была бедна: зимой в школе часто не было дров, и стояла такая холодина, что в чернильницах-непроливашках замерзали чернила. На уроках ученики сидели в пальто. Славику хотелось, чтоб скорей кончились занятия и пойти домой. Там холод отступал, там ждали его улица Герцена, друзья, игры…
Однажды, уже во втором классе, Крапивин прогулял уроки, а дома сказал, что в школе из-за ремонта отменили занятия. Но взрослые быстро разоблачили прогульщика. Взрослых было трое: мама писателя, тетя писателя и его дядя. Все трое сидели на кухне и пили чай.
Мама сказала только: «Как складно врет»! Зато тетя сердито предупредила племянника, что он плохо кончит: из такого вруна наверняка вырастет уголовник.
А дядя засмеялся: «Почему уголовник? Из некоторых врунов со временем выросли неплохие писатели».
Надо ли говорить, кто оказался прав?
Игры и забавыМежду прочим, в ту пору не было скейтов, роликов, игровых приставок и компьютеров. Даже телевизоров не было, можешь себе представить! Так что прийти из школы, забросить диск в дивидюк и посмотреть любимый мультик было невозможно. Честно говоря, мультиков тогда не было тоже… «Обалдеть, – скажут некоторые, – это просто какое-то несчастное детство»! И ошибутся. Потому что это послевоенное детство было самое счастливое. «Но у них же ничего не было!» – удивишься ты, читатель. А мы тебе ответим: кое-что все-таки было! Зимой – лыжи и санки, летом велик – один на весь двор, но им хватало. А еще в любое время года у них были книги. Хотя их тоже было тогда немного и мальчишками приходилось добывать их всеми правдами и неправдами. Вот, допустим, из фантастики, которую сейчас все так любят читать, в те времена были только Александр Беляев, Жюль Верн да Герберт Уэллс, но их было не достать. А уж про «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» и говорить нечего, это только легенда ходила, что вот есть такие замечательные книжки… Но где их взять, никто не знал. Поэтому класса с шестого мальчишки и девчонки уже с увлечением читали серьезные взрослые книги: Тургенева, Бальзака, Толстого.
«Трех мушкетеров» Крапивин впервые прочитал в седьмом – в детской библиотеке, в читалке. Он приходил туда рано утром, чтобы быть первым, и читал сколько мог. Прочитал за три дня.
А еще у них была верная дружба и свои законы.
Конечно, послевоенные мальчишки отличались от нынешних детей: они были не так ухожены и склонны ко всяким проделкам. Стянуть что-нибудь у взрослого соседа из сарая или залезть в чужой сад за яблочками не считалось грехом. Но при этом существовал неписаный, но незыблемый кодекс поведения. Ну невозможно было, чтоб несколько человек били одного! Чтоб сбили с ног и пинали! Драться разрешалось только один на один. Ябедничать, трусить, выдать друга, пообещать что-нибудь при всех и не выполнить – это было немыслимо. Такой человек был обречен на роль отверженного.
Кем быть?Рано или поздно каждый подрастающий человек начинает об этом задумываться. Жизнь впереди большая, очень важно найти в ней дело по душе. Подросток Крапивин решил стать моряком.
Ну, в Тюмени-то никакого моря не было, но он вычитал о нем в любимых книгах: у Стивенсона, Жюля Верна, полюбил корабли. Вычитанное из книг и никогда не виданное море (напоминаем, что телевизоров в ту пору не было), было ничем не хуже настоящего. Оно тревожило, заставляло мечтать о дальних плаваниях. Он решил, закончив школу, поступить в мореходку. Но вскоре выяснилось, что ни военный, ни торговый флот ему не светит. Врачи сказали, что у него «дохлое здоровье». А какое здоровье могло быть у парня, недоедавшего все детство?
Тогда мама предложила: «Иди по семейной линии – в педагогический». Он подумал и согласился. Но, наглядевшись, как старшая сестра Людмила сидит все вечера над тетрадками, он решил выбрать такой предмет, где их не надо проверять. Например, немецкий язык. Однако в Тюменском пединституте в том году на факультет иностранных языков почему-то не было набора. «Да и бог с ним, с немецким языком этим! – легко решил выпускник Крапивин. – Пойду в журналисты». Ему не хотелось уезжать из Тюмени, от мамы, но здесь не было университета. Поэтому бывший второгодник собрал чемодан и отправился из Сибири на Урал, в соседний большой город Свердловск, где университет был. К тому же там уже несколько лет жила старшая сестра (ну та, что вечно проверяла тетрадки). Приехал, поступил, закончил университет, стал работать в газете да так и остался в этом городе. Потом туда переехала и мама с младшим братом Олегом.
Как стать писателем?Это очень просто, дорогой читатель. Надо сидеть и писать рассказы утром, днем, вечером. В том числе и в рабочее время на рабочем месте – вместо журналистских статей. Через год терпение начальства кончится и тебя выгонят с работы. Во всяком случае, Крапивина выгнали. Точнее, перевели. И не куда-нибудь, а в журнал «Уральский следопыт». Там к новому сотруднику, который все время что-то писал, отнеслись вполне доброжелательно и стали печатать его рассказы. Редакция была молодая, дружная, веселая. Часто засиживались допоздна, говорили о литературе. В пору работы в «Уральском следопыте» Крапивин написал свои первые книжки «Рейс „Ориона“», «Брат, которому семь» и «Палочки для Васькиного барабана» и от рассказов перешел к повестям. А потом журнал «Пионер» напечатал повесть «Та сторона, где ветер», и молодой писатель стал известен на всю страну.
Его книги сразу стали переводить на другие языки, потому что за границами России дети тоже хотели читать о приключениях русских мальчишек и девчонок, их отваге и верной дружбе.
Это были прекрасные и очень честные книги о том, как трудно жить в детстве. О том, что вовсе не все взрослые хорошие люди (плохие тоже встречаются, причем чаще, чем хотелось бы). О том, что даже хорошие взрослые часто не понимают детей, потому что выросли и забыли свое детство… Эти книги были как тайное рукопожатие, они помогали жить.
Думается, не напиши Крапивин ничего, кроме реалистических повестей 60–70 годов прошлого века («Белый щенок ищет хозяина», «Звезды под дождем», «Та сторона, где ветер», «Оруженосец Кашка», «Валькины друзья и паруса», «Тень каравеллы», «Бегство рогатых викингов», «Летчик для Особых Поручений», «Мальчик со шпагой», он все равно остался бы в истории литературы писателем единственным и неповторимым. Но он не хотел оставаться в истории литературы. Ведь история – это то, что прошло. А он жил себе дальше, храня верность своему детству – заросшим травой переулкам, старому тополю и, видимо, не имея в виду не то что стариться, но и взрослеть. В общем, маститым писателем так и не стал.
Знаете, что такое «маститый»? Это такой важный человек, всеми признанный и довольный собой. Когда-то он, допустим, совершил научное открытие или трудовой подвиг. Или написал хорошую книгу. Его стали хвалить, писать про него в газетах, орден дали. И ему это так понравилось, что он потихоньку заленился. Трудовые подвиги совершать перестал, науку забросил, книги стал писать кое-как. А чего стараться, если тебя и так хвалят?
Но известный писатель Крапивин остался мальчишкой. Длинным (под два метра) и вредным. Он ходил в походы с другими мальчишками, снимал с ними кино про пиратов, построил целую парусную флотилию (хотя в Свердловске моря тоже не было) и ходил под парусами. При этом он продолжал писать новые книги, в которых упрямо отстаивал свои детские принципы.
К этому времени его первые читатели выросли. Но оказалось, что и следующим поколениям мальчишек с его книгами не скучно. Пришло время фантастики – Великого Кристалла…
Однако о фантастических романах Владислава Крапивина чуть позже. Издательство «Детская литература» выпустит в «Школьной библиотеке» несколько книг писателя. Будет и фантастика, тогда мы о ней поговорим. А теперь несколько слов о книге, которую ты, читатель, держишь в руках.
О пользе старых книг«Та сторона, где ветер» – старая книга, ей уже, поди, лет пятьдесят. Мальчишки той поры давно выросли и даже успели состариться. У них внуки – ваши ровесники. Так что, можно сказать, что это историческая повесть. В ней описан мир, который уже ушел. Ты, читатель, живешь в другом. Но мальчишки во все времена остаются мальчишками, а чудо книги в том и состоит, что, когда ты ее читаешь, время отступает – все происходит здесь и сейчас.
Герои «Той стороны…» живут в городе у большой реки. На реке гудят пароходы. Мальчишки знают их по голосам. Компьютеры, DVD, плееры, мобильники – всего этого нет. Кстати, йогуртов и «сникерсов» нет тоже. А вот телевизоры уже есть – с черно-белым изображением. Но далеко не в каждом доме.
Ну и хорошо. Потому что антенна на крыше мешает запуску воздушного змея-«конверта». А именно этим и занимаются Генка, Яшка Воробей и Шурик. Потому что пришел август, а август – пора ветров. Дошколенок Илька, по прозвищу Гонец, им завидует: у него змея нет. Это сейчас все можно купить в магазине. А в то время никому и в голову бы такое не пришло. Заграничных игрушек в магазинах не было. Да и магазинов было мало. Мир был прост, и в нем все надо было делать своими руками. Тех, кто умел что-то делать хорошо, уважали. Но это не про Яшку: его «Шмель» высоко не взлетал и к тому же время от времени падал.
Каждый день поднимались над городом самодельные «конверты», их было много, и у каждого свои позывные. А выше всех парил Генкин «Кондор». Вот только редко. Потому что хозяин «Кондора» попал в беду и злился на весь мир: лето кончается, он так и не исправил двойку по английскому. Напрасно каждый день ждала его в школе англичанка. Генка прогуливал занятия: все равно все бесполезно. Ну, не понимал он этот английский – и все тут! Ни крутая затрещина отца, ни слезы матери уже не могли ничего изменить. По всему выходило, что он останется в пятом классе на второй год. В общем, в этот август Генке было не до «Кондора», его беда казалась ему очень серьезной, неодолимой и заслоняла весь мир.
… И вдруг в небо поднялся змей без опознавательных знаков. Высоко – выше всех. И не отзывался на приветствия. Видно, его хозяин считал себя очень «крутым» и презирал всех остальных. И Генка решил сбить этот нахальный «конверт»…
Ну, а что из этого вышло и как Генка понял, что есть беды и посерьезнее, вы узнаете, прочитав эту книгу. И может быть, найдете в ней себе друзей, по которым, закрыв последнюю страницу, будете скучать.
Несколько слов на прощаниеГород Екатеринбург (бывший Свердловск) – столица Урала. Это большой красивый город, где писатель Крапивин прожил почти всю жизнь. А несколько лет назад он взял да и вернулся в город детства – свою любимую Тюмень.
Ну конечно, она за эти годы сильно изменилась. Так устроен мир: все в нем меняется, и мы меняемся вместе с ним. А может, это он меняется вместе с нами. Но Крапивин отыскал друзей детства (ведь не все разъехались, кто-то так и прожил всю жизнь в родном городе), а потом они вместе навестили свою первую учительницу. Ей тогда было уже почти сто лет, можете представить! Школьные друзья встречаются друг с другом до сих пор. И оказывается, что время, которое крушит даже камни, не в силах состарить некоторых людей. У этих людей морщины на лице, болит спина, они ходят с палочкой, но в душе так и остались мальчишками. И пишут книги для других мальчишек.
Наталья Соломко
Август
Часть первая
С первым ветром проснется компáс.
А. ГринНочью грянул норд-вест. Он ударил так, что несколько шиферных плиток сорвались с крыши и застучали о деревянное крыльцо. Застонали расшатанные ворота. Потом, когда первая волна ветра ушла и он сделался ровнее, Владик услышал гудение проводов. Они дрожали в потоках воздуха, как басовые струны, и низкий звук их проникал сквозь шум ближних деревьев и беспорядочное, как перестрелка, хлопанье калиток.
Владику захотелось подняться на чердак и проверить стрелку флюгера. Но он побоялся разбудить отца. Ведь отец обязательно проснется от осторожных Владькиных шагов. Нет, пусть уж спит, он и так лег совсем недавно. Владик еще слышал неостывший запах обуглившейся газеты, которой отец прикрывал лампу, когда сидел над чертежами.
Владик нащупал упавшее на пол одеяло, натянул его до подбородка и стал медленно засыпать под шум тополей и гудение проводов. «Циклон с северо-запада», – подумал он сквозь дремоту. Сейчас он уже и без флюгера знал, с какой стороны пришел ветер.
Темнота, словно стены черной палатки, вздрагивала под ветром. И вот наконец он пробил ее, рассыпав редкие оранжевые искры. Они выросли, превратились в яркие шары с пушистыми лучами и заплясали вокруг Владика, разрывая темноту на клочья. Так всегда начинался самый хороший сон.
Но сейчас в него вмешалось что-то чужое и недоброе.
Откуда-то из глубины донеслись шаркающие шаги тетки. «Приехала уже! – недовольно подумал Владик. – И когда успела?» Медленно и скрипуче тетка заговорила издалека:
– Продырявил крышу-то. Навтыкал всяких палок. Все не как у людей! У других-то уж, если не дал Господь…
– Чего не дал? – поднимаясь, тихо спросил Владик и почувствовал, как от обиды и злости холодеет лицо.
Тетка замахала руками и стала быстро уменьшаться, словно таять.
– «Господь»… – сквозь зубы сказал Владик.
Но маленькие оранжевые солнца снова закружились перед ним, сливаясь в яркие полосы, и темнота рассеялась совсем. Владику снилось, что кругом уже день и, как зеленые костры, полыхают на ветру деревья…
Глава первая
О том, что Генка три дня подряд не ходил на занятия по английскому языку, отец узнал случайно, перед самым отъездом. Сгоряча он закатил сыну такую затрещину, что у того даже зачесалось в носу. Генка отскочил в угол, прижался спиной к стене и приготовился крикнуть, что пусть хоть убьют, а толку все равно не будет, потому что…
Но отец слушать не стал. Рванул с вешалки дождевик, вскинул на плечо рюкзак и шагнул за дверь, сказав на прощание:
– Не перейдешь в шестой – шкуру спущу!
Мать посмотрела на Генку долгим взглядом, вздохнула и пошла провожать отца. Хлопнула дверь.
Генка стер со щеки слезу, пнул табуретку и, сев на подоконник, стал грызть ногти в злом раздумье.
За «шкуру» он не боялся. Отец вернется только в октябре, а тогда уже будет поздно шуметь, если Генка и останется на второй год. А в том, что он останется, Генка был уверен. К этой мысли он привык, и мучило его другое: надо было каждое утро таскаться в школу, где худая и раздражительная «англичанка» Вера Генриховна пыталась вдолбить в голову Генке и еще нескольким неудачникам то, что они не смогли выучить за весь учебный год.
Генка передернул плечами. Он вспомнил гулкие ступени пустых школьных лестниц, перевернутые парты у стен, тяжелые шаги маляров, таскавших стремянки по забрызганным известковыми звездами коридорам, и пыльные окна класса. Класс казался теперь очень большим, потому что в нем осталось только четыре парты – остальные вынесли ремонтировать. Генка сидел там на крайней парте, у стены, и тоскливо слушал, как Вера Генриховна с расстановкой произносит:
– Пора понять: до решающей контрольной осталось не больше трех недель.
Для большей убедительности она слегка нажимала на «р»: «порра»… «ррешающей контррольной»… «тррех»… Потом она поворачивалась к треснувшей порыжевшей доске и брала мел. Из-под мела сыпался белый порошок. На доске появлялись английские слова. Те слова, которые читались вовсе не так, как были написаны, и которые нельзя выговорить, не вывихнув язык.
Генка разглядывал седоватый узел волос на затылке «англичанки», уныло грыз ручку, и постепенно в него заползала тоска и безнадежность.
Так проходили два часа. Они все-таки кончались, несмотря на свою бесконечность, и Генка выходил на улицу, где в тополях и кленах посвистывал ветер августа. И в листьях плясало солнце. Но день был испорчен, потому что до вечера сидело в Генке это чувство безнадежности, едкое, как запах сырой известки в пустых коридорах…
А ветер шумел и сейчас, качал в палисаднике ветки сирени. Но Генка не радовался ветру. Он сидел и злился на весь белый свет. Злость бывает разная. Иногда рассердишься – и будто сил прибавится, а иногда наоборот: приходит злость беспомощная, такая, что даже кулаки сжать как следует не хватает силенок. Только сидишь и смотришь на все кругом из-под насупленных бровей. И хорошо еще, если есть что насупить. А если вместо бровей – чуть заметные полоски редких рыжеватых волосков? Генка с отвращением глянул в зеркало на дверце облезлого гардероба. Но лица не увидел. В отраженном солнечном окне рисовался только темный Генкин силуэт: зябко сведенные плечи, круглые, чуть оттопыренные уши, торчащие вверх сосульки волос. Впрочем, Генка и без зеркала отлично помнил свое лицо: скуластое, толстогубое, с широко посаженными глазами, со вздернутым носом и пояском желтых веснушек, протянувшимся через переносицу. «Самый подходящий портрет для второгодника», – подумал он даже со злорадством.
Его злило все: шуршание ветра, хлопанье форточки, дребезжащая музыка приемника. Генка спрыгнул на пол. Со звоном закрыл форточку. Рванул штепсель. С кухни доносилось звяканье тарелок и погромыхивание кастрюль: бабушка мыла посуду. Генка приоткрыл дверь и просунул голову:
– Чем каждой тарелкой греметь, взяла бы лучше всё сразу да об пол!..
– Уехал отец-то, – печально сказала бабушка. – Оставил ирода на погибель нашу. Не будет сладу.
– Не будет, – мрачно согласился Генка.
Вернулся в комнату и снова залез на подоконник. Прямо в ботинках на чисто вымытый подоконник.
Опять заюлила беспокойная мысль: «Что делать, что делать?» Нет, ну, в самом деле, что же делать? Вот были бы такие таблетки, чтобы принять их и сразу уснуть на три недели! Лишь бы не ходить в пустой, пахнущий известкой класс, не слышать унылое поскрипывание мела. Спать и ничего не чувствовать. Даже не жалко августа и ветров. Лишь бы кончилось все скорее! Ну и пусть он будет второгодник. Второгодники разве не люди?