Сбежавший младенец. И другие дела

– … за что и дерёт три шкуры с купцов… – едва слышно пробормотал кто—то за моей спиной.

– Сейчас я сообщу вам то, что вы должны держать в строжайшем секрете… – полковник сделал многозначительную паузу, обвёл глазами притихший зал и продолжил. – Уже несколько лет… если быть точным, то почти десять… в столице орудует банда грабителей. Не нужно хихикать, я вам тут не клоун на арене! Это не просто банда – это неуловимая банда. Не-у-ло-ви-ма-я. Мы знаем, кто её возглавляет, знаем, где он живет, но поймать этого проходимца никак не удается. Зовут его Фласт и такое впечатление, что он заколдован. Или невероятно удачлив. С каждым годом банда становится всё наглее и наглее. Вы, конечно, слышали о похищении партии новейших ковров-самолётов со склада…

Я вынырнул из речи Полковника и закрыл глаза, боясь, что залетевшая в мою голову шальная мысль сейчас ускользнёт от меня, как скользкая рыбина от незадачливого рыбака. Невероятно удачлив… Ну, конечно! Именно этот Фаст и скупает детские игрушки у людей, которым везло в жизни. У меня не было доказательств, не было логического объяснения своей уверенности, но я чувствовал – это он. Забавно… Получается, Михаил Степанович вовсе не первый открыл теорию подаренной удачи.

– …именно поэтому, – снова ворвался в моё сознание голос полковника, – было решено задействовать всех государственных служащих. Времени до ярмарки почти не осталось, а Фаст до сих пор бродит на свободе. Сейчас вам выдадут его портреты…

Люди в серых шинелях, сидевшие в зале, одновременно поднялись и пошли по рядам, раздавая рисунки – Лямут любил планировать все свои действия до мелочей. Что ж, придётся мне немного нарушить его планы.

– Извините, полковник! – я поднялся на ноги. – Можно вопрос?

Полковник вытаращил глаза. По лицу шефа пробежала болезненная гримаса. Сзади послышалось удивленное шушуканье, и я невольно оглянулся на зал. Шушуканье резко смолкло, все напряжённо смотрели на меня. Даже девушка, занявшая моё место, высунулась из-за колонны и теперь с любопытством наблюдала за разворачивавшейся сценой. «Какая она все—таки красивая», – неожиданно подумал я.

– Кто это? – Лямут обернулся к шефу.

– Инспектор Потапенко, господин полковник, – ответил тот, благоразумно опуская название отдела и моё скромное положение стажёра.

Полковник пожевал губами, мрачно посмотрел на меня и выдавил:

– Ну?

– Вы сказали, что знаете, где живёт Фаст. Можно поинтересоваться, ваши люди обыскивали его дом?

– Инспектор… как вас там… Потапенко, вы в своём уме?!

– Господин Полковник, это вовсе не праздное любопытство. Возможно, наш отдел уже решил проблему Фаста, но мне необходимо уточнить некоторые детали.

Лямут снова обернулся к шефу, и в его глазах явно читался вопрос: этот мальчишка – сумасшедший? Только вот шефу терять было уже нечего. Поэтому он рискнул:

– Я вас прошу, полковник, ответьте этому юноше.

– Да, мы обыскивали дом Фаста, – чуть помедлив, заявил тот.

– А не было ли там комнаты… или другого помещения… где хранится очень, подчеркиваю, очень много старых детских игрушек?

Взгляд полковника изменился. Теперь это был подозрительный взгляд профессионального сыщика.

– Очень много – нет, – ответил он, – но мы действительно нашли тайник, в котором лежали плюшевые мишки, игрушечные ковры-самолёты и всякая прочая дребедень.

– Тогда я знаю, как нам лишить Фаста удачи! – решительно заявил я. – Более того, уверен, что он попадётся в самое ближайшее время.

Недели через две мы всем отделом сидели в таверне Бритого Гнома, отмечая успешное окончание дела – ведь дело закончено лишь тогда, когда сдан последний отчёт. Пили замечательный темный эль и слушали живую музыку в исполнении маленького ансамбля из городских предместий. Таверну на целый вечер оплатил Михаил Степанович в благодарность за возвращённый ему детский мяч. Сам он сидел тут же, рассказывал смешные истории, пил вместе со всеми и вообще оказался мировым мужиком.

– Совсем забыл, – вдруг заявил он после очередной выпитой чаши, – я же тебе маленький презент принес.

– Какой? – заинтересовался я. Большие презенты от профессора мы все уже давно получили.

– Вот, – и Михаил Степанович вытащил яркую открытку с рекламой нового сна. На открытке крупными жёлтыми буквами на фоне ночного города было написано «Мажмемуратик возвращается».

– Я свой мяч Ваське Коновалову отдал, – глядя на моё удивленное лицо, пояснил профессор, – временно. И предупредил: я тебя только вытащу, дальше – сам.

– А я помню его первый фильм, – заявил Абатыч, заглядывая мне через плечо, – идиотская история о добром духе, разыскивающем пропавшую принцессу. Я её и в детстве—то терпеть не мог. Представляю, что…

– Подожди! – оборвал я его и повернулся к профессору. – Михаил Степанович, а можно мне личную просьбу?

– Пожалуйста, – улыбнулся тот.

– Там… в вашей бывшей школе женщина одна работает. Подруга вашего пропавшего одноклассника Валеры. Я вас очень прошу! Хотя бы на неделю можно ей мяч отдать? Вдруг этот Валера найдётся?

Михаил Степанович как—то странно посмотрел на меня, словно видел в первый раз. Махнул рукой официанту, чтобы тот принёс ещё по чаше эля, и сказал:

– Конечно, Горыч! Это будет самым правильным окончанием дела о потерянной удаче. Верно?

Дело бакенщика

Воскресный вечер был тихим и чудесным – безветренным, тёплым, с нежной корочкой розового заката. Я гулял по набережной Альтаны, разглядывая рыбаков, дремлющих на водных коврах в ожидании поклёвки, и перебрасывался игривыми фразами с русалками, загорающими в лучах заходящего солнца. А когда день почти скрылся за горизонтом, наблюдал, как по темнеющей реке неторопливо плывет бакенщик и зажигает на бакенах огоньки. Это было изумительно красиво: в темноте вспыхивал большой жёлтый шар и поднимался над водой, привязанный за тонкую светящуюся нить. Ночью между этих жёлтых шаров поплывут грузовые караваны, везущие в столицу камень из каменоломен Гномьего карьера и дерево из лесов Ражневы. Невидимый с берега бакенщик казался мне почти мифической фигурой, древним речным магом, дарующим людям свет.

Утро понедельника выдалось хмурым и неприветливым. Загулявшее вечером солнце так и не вернулось, и по небу ползли рваные серые тучи, сыпя мелким, едва заметным дождём. Ко всему прочему, я опоздал на работу. И едва завернул за угол нашего трехэтажного здания, как столкнулся с выходящим из конторы Абатычем.

– Горыч, – прорычал он, – где тебя шайтан носит?

– Ну, извини, – смущённо улыбнулся я, – проспал немного.

– Немного… – передразнил меня Абатыч, вытирая вспотевшую лысину. – Наша кукушка уже вторую бутылку с утра допивает, а он немного… Разворачивайся и лови ковёр, со мной поедешь.

После истории с поимкой неуловимого Фаста я уже не считался стажёром, но и полноценным инспектором ещё не был. Каждый инспектор имеет свою специализацию. Свой талант, как любит выражаться наш шеф. Вот только у меня никаких талантов и склонностей не было. Мне было интересно всё, но помаленьку. И ребята решили таскать меня на задания – каждый на своё, хоть какая, а польза. Сегодня, значит, дошла очередь и до Абатыча.

– К покойникам или в тюрьму? – спросил я.

– Раз берём перевозчика, – раздражённо ответил Абатыч, – значит в тюрьму. Покойники фиг тебе транспортные оплачивать будут.

Абатыч был явно не в себе.

Как выяснилось, разозлили его результаты вчерашних козьих бегов. В отличие от меня, наш специалист по последним желаниям – азартнейший болельщик. Да ещё и игрок на тотализаторе. Я к козьим бегам равнодушен: знаю, что за тридцать минут нужно объехать на кривой козе как можно больше человек, которые ещё и бегают по полю. Знаю, что последние четыре года главный приз берёт какой—то Бора, не то гном, не то даже гномарий. Гномарий – это тот, кто сделал операцию по перемене вида. Редкий случай, да и не любят у нас в народе «перебежчиков». Впрочем, Бора всегда отрицал сей факт своей биографии. Ну а вчера он должен был выиграть чемпионат в пятый раз и войти в историю спорта, как непревзойдённый наездник. Но неожиданно проиграл совсем неизвестной наезднице из приграничной деревни.

– На бегах-то вчера были? – спросил хозяин ковра, едва мы расположились за его спиной.

Абатыч скрипнул зубами, но промолчал.

– Как эта девчонка Бору сделала, а?! – не унимался наш извозчик. – Как младенца! И кто теперь вспомнит, что он мог стать великим, я вас спрашиваю? Зато все будут смаковать это позорище… проиграть какой-то рыжей пигалице, первый раз на козу севшей.

– По сторонам смотри! – проворчал Абатыч. – А то въедем сейчас куда—нибудь.

Хозяин ковра не обиделся. Оглянулся сочувственно на моего спутника и спросил:

– Что, проигрался, брат? Бывает…

До сегодняшнего дня я ни разу не был в тюрьме. Поэтому с любопытством вертел головой по сторонам, пока мы шли длинными коридорами куда-то в глубь Гарибы – императорской тюрьмы, расположенной внутри большой горы на северной окраине столицы. Когда-то Гариба была вулканом, и в доисторические времена преступников просто сбрасывали в жерло. Когда пятьсот лет назад в Империю пришли гномы, вулкан уже давно утихомирился, да и нравы стали более мягкими, и Гарибу было решено превратить в большую императорскую тюрьму. С тех пор под ней вырыто столько подземных ходов, камер, помещений, кладбищ, что полного представления о том, что и где расположено, не имеет сейчас никто. Ходят слухи, что под Гарибой есть большое подземное озеро и даже живут беглые заключенные, но достоверных фактов об этом нет, а пара полицейских экспедиций, организованных Департаментом памяти, вернулась ни с чем.

Лет двести назад за приговоренными к смерти признали право на последнее желание, и стали допускать в тюрьму нас – исполнителей этих самых желаний. В наши либеральные времена казнят не так уж и часто. А ветераны помнят еще годы правления Стояна, когда по последним желаниям приходилось трудиться круглые сутки. Ну да, слава звёздам, те времена давно миновали и официально осуждены Большим Императорским Домом.

Из коридора мы вынырнули в большой зал со множеством выходов и спешащими по своим делам людьми в чёрных шинелях. Тюрьма находилась в ведомстве Департамента памяти, но чисто номинально. Настоящим и практически безраздельным её владыкой был Иштван Шинари, шеф-директор Гарибы, признававший над собой только Императора.

– День добрый, – Абатыч протянул руку огромному троллю, скучавшему возле зарешёченной двери. Тролль осторожно пожал её своей огромной лапищей и вопросительно посмотрел на меня.

– Это со мной, – кивнул Абатыч, – смену готовлю. Инспектор Потапенко, можешь звать его просто Горычем.

Великан неожиданно оживился и с интересом посмотрел на меня.

– Это не ты Департаменту на лицо наступил? – дружелюбно пробасил он.

– Он, он, – ответил за меня Абатыч и добавил, – выражение такое у троллей. Объехал на кривой козе, значит.

И тут же скривился, как от зубной боли. Воспоминание о вчерашних бегах явно не улучшило моему спутнику настроения.

Даже в сидячем положении тролль возвышался надо мной на целую голову. Поэтому, когда он одобрительно хлопнул меня по плечу, я чуть не шлепнулся на пол. Да уж, Департамент памяти не любили даже в тюрьме.

– Пойдёте прямо до щербины на углу, – тем временем давал указания тролль, —затем налево до столба, что от старой виселицы остался, а затем ещё раз налево пятая… нет, шестая камера. Бакенщик там сидит, что на прошлой неделе поймали. Три дня до казни осталось.

– Бакенщик? – удивился я.

Но мой возглас утонул в проклятиях Абатыча.

– Ядовитого ежа в горло этим бюрократам! – возмущался он. – Крысы чернильные! Раньше нельзя было вызвать? Три дня! А если он луну с неба попросит?!

– А вы и такие желания исполняете? – заинтересовался тролль.

– Приговорят тебя, – буркнул Абатыч, – тогда и узнаешь. Пошли!

Стальная решётка на входе поднялась, и мы вошли в небольшое помещение с единственным горящим светильником. Пока мои глаза привыкали к полутьме, Абатыч разыскал встроенный в стену шкаф с надписью МУП «Счастье» и вытащил оттуда балахоны из грубой серой ткани и толстую палку с остро заточенным наконечником.

– Крыс бить, – пояснил он.

– А нас что, никто провожать не будет? – удивился я.

– Вот ещё, – хмыкнул Абатыч. – Им за это не платят. Так что всё ценное оставь здесь в шкафу. Да ты не пугайся, Горыч! Это поначалу боязно, а потом привыкаешь… Три тысячи шайтанов! Чует моё сердце какую-нибудь пакость нам этот бакенщик готовит.

Мы подошли ко входу в подземный лабиринт, также забранному крепкой решёткой, и Абатыч крикнул троллю:

– Эй, служба, открывай!

Решётка медленно поползла вверх. За нею открывался длинный тёмный коридор. Мрачные, едва обработанные своды и тусклый, словно гаснущий свет. В его непривычно красноватом отблеске я разглядел несколько трещинок в скале, сквозь которые просачивалась влага, питая бледный чахлый лишайник. Наверное, так начинается дорога в ад.

– Удачи! – донесся до нас возглас тролля, и решётка со скрежетом опустилась за нашими спинами.

До щербины на углу идти оказалось не так уж и долго – минут пять. Следуя указаниям охранника, мы повернули налево, в узкий проход, где едва можно было разойтись вдвоем.

– А что он такого мог натворить? – спросил я. – Бакенщик? Вроде такая мирная профессия.

Абатыч усмехнулся.

– Мирная… Ты хоть с одним бакенщиком знаком?

– Нет, – честно признался я.

– Какой ты ещё, в сущности, ребёнок, – вздохнул Абатыч.

Я обиженно засопел. Нашёл ребенка. Этот ребёнок, между прочими, недавно Департамент уел!

– А о жизни ни шайтана не знаешь, – словно прочитав мои мысли, произнёс Абатыч. – Река вообще самое гнилое место в городе. А уж среди бакенщиков кого только нет… И ложные бакена ставят, чтобы водные ковры с фарватера сбивались, и с лихим речным народцем дружат. Водный ковёр на мель садится, речной народец пассажиров грабит, а бакенщикам долю отстегивает. Только в эту навигацию три рейса до нитки обобрали. На последнем люди с пляжа возвращались, взять-то нечего – плавки да купальники, а всё равно… Долго потом барыги на Ипподромском базаре из-под полы купальниками торговали. Смотри-ка, вон и столб от старой виселицы! Хорошо нынче идем, без приклю…

Абатыч не договорил. Узкий тесный коридор закончился небольшим залом с высоким массивным каменным столбом посередине. Какая-то едва различимая тень метнулась по залу и притаилась за столбом. Мой спутник приложил палец к губам, поудобнее перехватил свою палку и свободной рукой показал, чтобы я обходил столб с другой стороны. Так мы и двинулись, осторожно беря таинственного незнакомца в клещи. Сердце моё колотилось о ребра, пытаясь выломать хоть одно, выскочить на волю и дать дёру от неизвестной опасности. Но я шёл. Шаг, и ещё шаг, и ещё… И тут моим глазам открылось поистине удивительное зрелище: за каменным столбом сидел маленький полупрозрачный человечек и отчаянно дрожал. Таких существ я никогда раньше не видел. Взлохмаченный, с куцей бородёнкой, в длинном светлом балахоне он испуганно вжимался спиной в столб и смотрел на нас затравленным взглядом. Глаза у существа были красными, словно воспаленными, а на шее поверх балахона болтался обрывок веревки.

Абатыч неожиданно расслабился и даже слегка ухмыльнулся..

– Пожалуйста! – проканючил человечек. – Не трогайте меня!

Я вопросительно посмотрел на своего спутника.

– Ты везунчик, Горыч, – сказал он. – Сколько лет хожу по Гарибе, а тутайчика встречаю в первый раз.

– Кого? – не понял я.

– Видишь у него верёвку на шее? Это тутайчик – привидение повешенного. Говорят, раньше их было много в Гарибе, но с тех пор как нынешний император отменил казнь через повешение, почти всех переловили.

– Пожалуйста! – продолжал ныть человечек.

Абатыч не обратил на него никакого внимания.

– Днём эта тварь совершенно безопасна, – продолжал он, – даже беззащитна. Если я сейчас возьму за веревку, то он пойдёт за мной, не сопротивляясь. Кстати, за тутайчика полагается премия – триста рублей. Если ещё не отменили. Так что не зря сходили сегодня, сдадим охранникам, а деньги пополам разделим.

– Не надо! – в ужасе воскликнул человечек и попытался скользнуть в сторону, но Абатыч ловким движением ухватился за веревку.

– Может, отпустим его? – предложил я. – Жалко, беднягу.

– Жалко?! Да ты знаешь, что эти твари по ночам делают? Раньше половина арестантов до утра не доживала – с разорванными глотками находили. А охранники даже не совались в коридоры ночью. Жалко… Ты лучше людей пожалей!

Я с сомнением посмотрел на тутайчика.

– Я не такой! – всхлипывая, запричитал тот. – Меня невинно повесили. Вы должны знать, что невинно повешенные не пьют кровь.

– Все вы так говорите, – брезгливо бросил Абатыч.

– Постой… – сказал я. – Неправильно как-то у нас получается. А вдруг его действительно ни за что осудили? Не могу я так… Чувствую, что неправильно, понимаешь?

Абатыч посмотрел на меня и со злостью плюнул на пол.

– Три тысячи шайтанов! – выругался он. – Какой же ты ещё молокосос, Горыч.

Он выпустил веревку из рук, обернулся и зашагал к выходу из зала. Остановился, плюнул ещё раз и направился к другому – тому, что вёл к камере бакенщика. Я вздохнул и двинулся следом. Ну, молокосос, да… наверное. Зато на душе легче.

Я так далеко ушёл в свои мысли, что даже не сразу заметил, как кто-то дёргает меня за рукав. Оказалось, что тутайчик.

– Чего тебе? – спросил я.

– Возьмите меня с собой, добрый господин, – жалобно попросил он, – Семьдесят лет уже по этим коридорам мыкаюсь.

– Куда же я тебя возьму? – от удивления я даже остановился.

– Домой! – заявило это странное существо. – Я вам верой и правдой служить буду! Ни один вор ночью не проберётся, домовой хулиганить не будет, от любого сглаза уберегу! Я много чего умею, только возьмите. Сил моих нет здесь находиться.

Я посмотрел на его умоляющее выражение лица и… не смог отказать.

Бакенщик спал. Мы стояли у решетки камеры и наблюдали, как по его лицу проплывают облака, как гаснет вечерний закат, как зажигаются жёлтые огни над бакенами, освещая сонные воды Альтаны. Его сны были почти осязаемыми и удивительно светлыми.

– Кхм, – негромко кашлянул Абатыч.

Сны испуганно разбежались, бакенщик открыл глаза и непонимающе посмотрел на нас.

– Инспектор отдела исполнения желаний, – представился мой спутник. Голос его прозвучал сухо и официально. Мысленно я восхитился: уметь оставлять себя в гардеробе – этого безуспешно требовал от меня шеф. А я обычно вваливался в дело, словно в гости к друзьям, не скрывая симпатий и антипатий.

Бакенщик сел на своем каменном ложе, едва прикрытом тощим тюремным матрасом, провёл пятерней по непослушным длинным волосам и безо всяких приветствий задал интересующий его вопрос:

– Ежели я последним желанием любовь выберу, это не запрещено?

– Да нет, и девку подберем, и комнату поприличнее выделим, – со странной смесью облегчения и разочарования произнёс Абатыч.

– Не понял ты… – покачал головой бакенщик. – Девок у меня и так было… как бакенов до устья. Про любовь я. Вот её никогда не было. Знаешь, я когда там окажусь, – он ткнул пальцем в потолок, смутился и тут же перевернул палец вниз, – в аду то есть… Она мне помогать будет.

– Как это? – нарушая субординацию, спросил я.

– Слышал я от деда байку одну… – немного помолчав, ответил бакенщик. – Дед говорил, что в аду тыщу лет мучиться будешь, ни на минуту тебя черти не оставят. Единственное, ежели тебя кто при жизни любил сильно. Тогда черти этому каждый день удивляться будут, а ты в это время отдыхать. И чем сильнее тебя любили, тем отдых дольше. Ну это… я и подумал: к чему мне сейчас удовольствия? Полюбила бы меня перед смертью девчонка какая! Хоть на несколько секунд облегчение будет…

Мы с Абатычем удивлённо переглянулись: вот это желание так желание! И как его прикажете выполнять? Это же невозможно!

Знакомая дорога шаги ворует. Эту пословицу я часто слышал от Нюры – народ карликовносов обожает придумывать подобные сентенции. Недаром на последнем чемпионате мира по философии карликиносы заняли восемь первых мест. Философию я вообще люблю гораздо больше, чем козьи бега, стараюсь не пропускать ни одного соревнования. Очень умный спорт! В некоторых странах даже наукой считается, но это, конечно, перегиб. Профессиональная философия требует основательной подготовки, но всё же она ближе к искусству, чем к науке. Особенно в произвольном выступлении, где в отличие от короткого и обязательного, тему спортсмен выбирает сам.

Поговорка карликовносов вспомнилась мне, когда мы были шагах в пятидесяти от выхода из Гарибы. Обратная дорога действительно своровала у нас немало шагов – по крайней мере, я был в этом уверен. План по выносу тутайчика предложил Абатыч. Ничего сверхъестественного, обычная смекалка. Маленькое привидение просто залезло в мешок, который хранился в шкафу нашего МУП «Счастье», я взвалил мешок на плечи, и мы направились к зарешёченному выходу.

– Эй, служба, – привычно выкрикнул Абатыч, – открывай давай.

Решётка поднялась, мы снова оказались в обществе тролля, и тот с любопытством поинтересовался:

– Чего это вы тащите?

– Форму на стирку, – равнодушно ответил Абатыч.

Когда нужно, он всё-таки умел оставлять себя в гардеробе – мой голос наверняка дрогнул бы. Тролль посмотрел на мешок, но ничего не сказал. Закрыл за нами решетку и вернулся к своему любимому занятию – дремле на байдарках. Вернее, в огромном, изготовленном на заказ, кресле.

Тутайчик был хоть и невысоким, но килограммов двадцать весил точно. И пока мы шли по коридору на улицу, я несколько раз перекидывал мешок с плеча на плечо, упрямо не опуская его на землю. Так бывает, придумаешь себе нелепую примету и суеверно следуешь ей. Вот и мне казалось, что стоит хоть раз опустить мешок на землю Гарибы, как она придумает способ вернуть похищенное обратно. Но нет… Навстречу нам проходили люди в серых и чёрных шинелях, кто-то торопливо обгонял, спеша к выходу, но никому до нас не было никакого дела. Лишь когда мы, наконец, выбрались в город, и остановились, чтобы поймать свободный ковёр, я опустил свою ношу. Эта земля уже не принадлежала Гарибе.

– Хочешь, я сам шефу заявление отвезу? – спросил я Абатыча. – Мол, так и так, желание совершенно невыполнимое… Вот только домой заеду.

И взглядом показал на мешок. Абатыч как-то странно посмотрел на меня и вдруг сказал:

– Не надо заявлений. Мы будем работать.

– Над чем? Как может кто-нибудь влюбиться в незнакомца, которому осталось два дня до казни?!

– Не знаю… Да это и неважно. Мы стали чёрствыми, Горыч, понимаешь?

Я отрицательно помотал головой.

– Мы перестали понимать, для чего работаем. Знаешь… Когда я попаду в ад – а я туда попаду, не сомневайся, за одну только игру на бегах попаду – пусть шайтан каждый день удивляется, что я пытался выполнить это невероятное желание.

– Так и рождаются легенды, – вздохнул я. Сердце моё тихонько шептало мне, что Абатыч прав.

Квартал Пьяных Горшечников начинается сразу за шумным Волокитовским рынком. Вопреки своему названию, пришедшему из глубины веков, это спокойное и уютное место. Маленькие одноэтажные домики с увитыми плющом террасами, узкие мощёные улицы, где едва-едва разъезжаются два ковра-самохода, вишнёвые сады и какая-то своя особая атмосфера.

Я жил здесь два года – после того, как неожиданно получил в наследство дом от старого хозяина, не то четвероюродного дяди, не то дедушки пятой воды на киселе. И, честно говоря, планировал прожить всю оставшуюся жизнь. Я любил вечерами сидеть под старо черёмухой и неторопливо пить красный чай из широкой пиалы, закусывая белыми сдобными сухариками, чуть поджаренными на огневичке – специальной печке с открытым огнём. Любил смотреть, как закат ложится на верхушки вишен и стекает по тонким ветвям на землю. Любил греться у камина, читая долгими зимними вечерами толстые книжки из библиотеки, доставшейся мне вместе с домом. Любил приглашать гостей в старый подвал, где при прежнем хозяине стояли толстые бочонки с заморскими винами. Жаль, но в отличие от библиотеки, ни одного бочонка мне не осталось. Хотя… вряд ли бы я променял на вино книги. Лучше уж так, чем наоборот.

Попав в дом, и окончательно убедившись, что я действительно выполнил свое обещание и вытащил его из Гарибы, тутайчик от нахлынувших чувств расплакался. Затем спохватился, что его примут за бездельника, обрушил на меня ворох благодарностей и умчался осматривать подведомственную территорию. Верёвку я с него снял. Во-первых, нечего пугать моих гостей, когда они придут. А во-вторых, зачем мне охранник, которого можно спокойно увести за собой? Оставив тутайчика осваиваться на новом месте, я прикрыл калитку во двор и отправился по адресам, которые дал мне Абатыч. Надежда, честно говоря, была слабой. А если совсем уж честно, её вообще не было. Все эти конторы, торгующие приворотными зельями – сплошное шарлатанство. Но что делать… упавший с ковра-самолёта хватается за ветер. Ещё одна расхожая поговорка карликовносов.