Атилла

– Мы ещё встретимся, бахадир! – сказал старик и, опершись на двоих легкораненых телохранителей, пошёл к коляске.

К удивлению Бахрам-бека, никто из детей не побежал за отцом. Они покорно стояли и смотрели вслед удаляющейся коляске. Стрелок Бахрам-бека вставил стрелу в тетиву и посмотрел на хозяина. Ему не понравилась угроза короля. Но Бахрам-бек сказал:

– Оставь. Пусть уезжает.

– Мой бек, разреши всё же догнать злодея и отправить в ад.

– Ты прав, мой мерген, в аду ему самое место. Но я отпустил его на свободу и дал слово. Я, зять Сармат-хана, глава племени. Это опозорило бы память моего тестя. У меня к тебе, мерген, такое дело: достойно похорони жену короля, которую ты убил.

– Я не хотел убивать. Я и сам не заметил, как выстрелил.

– Но ведь выстрелил, – сказал Бахрам-бек и поехал прочь.

Были и пленные. Бахрам-бек оглядел легионеров и вдруг на глазах изумлённых сарматов отпустил всех на волю.

Детей он поручил жрецу Шахрай-атакаю.

Непобедимый король Германарих на этот раз бежал с позором, бросив на поле боя своих павших воинов и даже не взглянув в сторону жены. Убитых готов земле предали сарматы. В путь они тронулись лишь через три дня, прихватив обозы.

IV

О месте расположения Бахрам-бека Конбаш-атакаю удалось выяснить лишь через три дня и три ночи, которые он провёл в пути, меняя лошадей. Его сопровождали два телохранителя. Хотя он и не был трусом, всё же осторожность в степи никогда не мешала. Они приближались к реке Эрак, где обитали дикие венеды. Известно, что пленников они уводят в лес и там приносят в жертву своему деревянному идолу. Король Германарих сумел обуздать это буйное племя, однако оно по-прежнему продолжало поклоняться своему божеству и не упускало случая показать, что подчиняться никому не желает. Германарих переловил и продал в рабство немало венедов, а всё же меньше этих дикарей не становилось, даже наоборот, казалось, число их лишь увеличивалось.

Через неделю в верховьях Эрака Конбаш-атакай заметил стан и поспешил туда. Пересекли ручей, из зарослей тальника выехали на поляну и увидели сарматов. Радости путников не было границ, но их тут же окликнули стражники.

– Стойте! Вы к кому? Кто такие? – спросил один из них, похоже, унбаш.

– Я Конбаш, атакай унуков. Меня Даян-атакай к Бахрам-беку послал.

Услышав имя Даян-атакая, стражники переглянулись и пропустили их.

– Интересно, что за радостную весть доставил атакай от прекрасной нашей бике, – заметил унбаш, – уж не родила ли она?

– Родила, унбаш, ты прав, родила мальчика, – ответил старик, обернувшись в седле.

– Эко диво! Бахрам-бек везёт ей ещё одного сына, атакай. Ай, стой, стой! – спохватился унбаш, – я же в карауле, это я должен доложить беку новость. Говори правду, с чем прибыл? Коль плохая весть – голова с плеч, а если хорошая – обласкан будешь. Бек наш, атакай, теперь богач, каких на свете нет. Всё добро Германариха загрёб! Только, атакай, предупреждаю, об унуках беку ни слова. Не любит он унуков, и Мангук-хана в том числе.

– Ладно, унбаш, сделаю, как ты велишь.

– Да ладно, не больно-то задирайся, атакай, – сказал тот, уловив насмешку. – Мы тут тоже не лыком шиты, сарматами зовут нас.

– Да я ведь тоже сармат, унбаш.

– Ну коли сармат, ступай своей дорогой, старик. И новость свою доложишь сам. Только знай, сарматы врать не любят. У нас и деды, и бабки такими были. Я не слепой, старик, вижу, что слева и справа от тебя два унука. Слыхал я, атакай, что унуки всех своих баб китайцам оставили. Так ли это?

– Так, унбаш, так. Только ты уж не держи меня больше.

– А эти, охранники твои, что же, девушек себе выпрашивать прибыли?

– Как ты догадлив, унбаш. Так и есть, да только не к тебе, а к беку.

– А всё же Шимбай-хан ваш славный был воин. Мы с ним как-то короля Германариха вместе лупили. И теперь ему от нас здорово досталось! Вот только бек наш не стал брать его в плен, отпустил, великодушие своё выказал.

– Ты тоже будь великодушен, унбаш, отпусти нас.

– Да я и не держу тебя, старик, удачи тебе. Бек счастлив, два ребёнка у него теперь.

– Что за дети?

– У Германариха отнял. Бек детей получил, а король за это – свободу.

– Не горюй, унбаш, говорят, жён у Германариха – хоть пруд пруди. Небось, не осиротеет.

– Прости, старик, что задержал тебя.

– Вот наглец! – проговорил Конбаш-атакай, отъехав. – То ли не в своём уме унбаш этот, то ли уж и в самом деле никого не боится?

– В семье не без урода, атакай, – отозвался один из телохранителей, направляя коня к шатру Бахрам-бека.

Возле шатра звенел, прыгая по камням, ручей. Голубой шатёр был виден издалека. Не доезжая до него, Конбаш-атакай спешился, а охранники взяли его коня под уздцы. Старик опустился на колено и обратился к Тангрэ: «Помоги мне, Всемогущий!» и лишь потом зашагал дальше. Из шатра показался Бахрам-бек. На нём была рубаха жёлтого шёлка. Увидев старика, он пошёл навстречу. Конбаш-атакай припал перед ним на одно колено.

– Здоров ли ты, великий бек сарматов Бахрам?

– Встань, встань, атакай, не подобает тебе. Проходи в шатёр. – Говоря так, бек посадил старика на подушку. – Если бы Сармат-хан был жив, атакай, он встретил бы тебя точно так же. У нас, персов, так говорят: любовь нельзя приковать цепями, лишь уважением да почестями она жива.

– А у нас говорят: стрела, выпущенная храбрецом, пусть летит прямо на врага, а стрела врага пусть поразит его самого, доблестный бек Бахрам. Думаю, отец твой шахиншах Едигер мудро поступил, заключив с Сармат-ханом мирный договор и отправив тебя сюда, храбрый бек.

– И отец, и я, атакай, оказались в выигрыше. Я счастлив, женился на дочери Сармат-хана Сафуре.

Слуга подал старику чашу с кумысом. Конбаш-атакай потянулся за ней, привстав, и не отрываясь, выпил до дна.

– Но бике, храбрый бек, оказалась бездетной.

– Я, атакай, подарил ей сына. Теперь везу ещё одного. Всё будет хорошо, атакай.

В шатёр сзади вошёл жрец Шахрай и молча сел в сторонке на обрубок дерева. На нём был чёрный чекмень с откинутым на спину башлыком. При виде его Конбаш-атакай приподнялся, приложив руку к груди.

– Садись, садись, атакай. Шахрай-атакай – мой духовный отец, – сказал Бахрам-бек, не глядя на вошедшего. – Огнепоклонников я уважаю и от вашего Тангрэ отказываться не собираюсь. Под небом всем места хватает, у всякого народа своё божество, вот только людям на земле почему-то тесно. Меня это очень сердит, атакай. Каждый народ своего бога хвалит, возносит до небес, только в нём видит смысл жизни. А кое-кто, всё позабыв, бежит прочь к чужим. Вождь аланов, которых я завоевал, с горсткой своих людей сбежал в Византию, к императору нанялся. Удирал от меня, как от чумы, угнаться невозможно было. А если бы я поймал его, в огонь швырнул бы.

– Храбрый бек, уважаемый шахзада, думаю, тебе надо бы как-то иначе радовать свою прекрасную бике.

– Она не обидится на меня, атакай, ведь я на неё не обижаюсь и никогда не унижу её. Мне доложили, атакай, что Сафура-бике с ханом унуков Мангуком сейчас в степи. Это значит, что бике вспомнила свою юность. Сарматы спокойно смотрят на такой грех, атакай, а у нас, в Персии, за подобные дела женщину ждало бы суровое наказание. У вас не ломают женщине крылья. Да и стоит ли? К чему осложнять жизнь? Она и без того полна трудностей и опасностей. Не сегодня-завтра нас начнут теснить римляне. А китайцы, слышно, уже наложили лапу на некоторые племена белых тюрков. Очередь дойдёт не только до сарматов, но и до унуков, которые считаются сильным племенем. Такая судьба не минует никого.

– Я понял, куда ты клонишь. Мы, объединившись с сарматами, пойдём на поклон к отцу твоему Едигеру. Так, шахзада, храбрый бек Бахрам?

– Отец теперь ссорится с жрецами-огнепоклонниками. Те народ баламутят. Думаю, ему не до нас, атакай.

Шахрай, сидевший до сих пор молча, покашлял, явно собираясь вступить в разговор, но Бахрам-бек снова оставил его без внимания.

– А ты совершенно прав, храбрый Бахрам-бек. Когда родная земля в опасности, не стоит ссориться из-за женщин и бряцать по такому поводу оружием, – сказал Конбаш-атакай, так же пропуская покашливания Шахрая мимо ушей.

– Верно, атакай, мы теперь должны быть вместе, протянуть друг другу руки.

– Вот, вот! С этим-то я и явился к тебе, храбрый бек Бахрам. Мангук-хан прибыл к сарматам не только за девушками, он с тобой говорить хотел.

В шатёр неожиданно вошли, держась за руки, дети Германариха. Жрец Шахрай посадил их по обе стороны от себя. После этого бек наконец кивнул Шахраю, разрешая говорить. Но тот не успел и рта раскрыть, как в шатёр стремительно вошёл перс, одетый, как и Шахрай, во всё чёрное. Не задерживаясь на пороге, он прошёл к беку и упал перед ним на колени. Шахзада молча носком сапога указал ему место в стороне. Не успел тот переместиться, как в палате появился ещё один человек – гонец Сафуры-бике. Он прошёл к беку и опустился на одно колено.

– Ну, и что за радость собирается сообщить мне гонец прекрасной моей бике? – поинтересовался Бахрам-бек с усмешкой.

– Бахрам-бек, я не смею сказать, только дочь Сармат-хана, прекрасная бике…

– Так что же стряслось с дочкой Сармат-хана, прекрасной бике? – спросил Бахрам-бек, вставая.

– С ней ничего не случилось, бике жива и здорова, вот только…

– Что только? Уж не утонула ли прекрасная бике?

– Нет, не утонула, мой бек. Прекрасная бике, дочь хана Сармата, ушла вместе с Мангук-ханом за Итиль…

Бахрам-бек резко сел на место и, опершись локтями о колена, обхватил голову руками. Все молча наблюдали за ним. Но вот бек встал, обвёл всех, кто был в шатре, глазами и остановил взгляд на белокурой девочке короля Германариха. Та простодушно улыбнулась ему. Улыбка ребёнка успокоила бека, и он снова сел.

– Ну а ты с чем пожаловал от отца, какую неприятность принёс мне? – спросил он перса, стоявшего, согнув спину, на коленях.

– Я к тебе, Бахрам-шахзада, с хорошей вестью: отец зовёт тебя домой.

– Домой?! Когда?

– Как можно скорее, шахзада. Отец твой попал в трудное положение, – персидский гонец покосился на Шахрая.

– Сначала я поеду к Сафуре-бике, – проговорил Бахрам-бек, ни к кому не обращаясь. – Отвезу ей сына, вот этого Баланбира. А там подумаем, что делать. Ты слышишь меня, атакай?

– Слышу, слышу, шахзада, – сказал Шахрай, которому так и не удалось сказать ни слова. – Не волнуйся, шахзада, прекрасная бике встретит тебя у себя дома.

– Если Всевышнему будет угодно, так оно и будет. А теперь уходите, уходите все. Хочу остаться один. Завтра с раннего утра – в дорогу!..

V

К отцу Бахрам-бек не поехал. Он вернулся в стан сарматов. Увидев белокурого мальчика, Сафура-бике пришла в восторг. Перед ней стоял малыш, точно такой, о каком она мечтала. Ребёнок сразу же показался ей таким родным, таким милым!..

– Это сын твой, Сафура-бике, – сказал Бахрам-бек, улыбаясь. Он видел, что угодил жене, и глаза его светились радостью. Бике потянулась к ребёнку. Хотела взять на руки, но мальчик побежал к такой же, как он сам, белокурой девочке-подростку, которая тихо стояла в сторонке. Бике не дала ему уйти, схватила за руку. Не обращая внимания на вопли ребёнка, понесла его к себе. Остановившись, спросила мужа:

– Как зовут ребёнка?

– Король Германарих сказал, что зовут его Баланбир.

– Он что же, сын Германариха?

– Да, бике, от жены-венедки. Мать погибла. Я забрал у него детей, а самого отпустил.

Сафура-бике удивлённо посмотрела на мужа, но расспрашивать не стала. Белокурую девочку, очень похожую на малыша, Бахрам-бек повёл к себе. Сафура-бике никогда не ревновала мужа, он был ей безразличен, но теперь ей стало обидно, что бек не предложил девочку ей, как делал раньше. Он отнял у неё хорошенькую игрушку, по праву принадлежавшую ей.

– Имя мальчика вовсе не Баланбир, – сердито сказала она, – для меня он будет Баламбиром!

– Ладно, бике, будь по-твоему, – согласился Бахрам-бек и скрылся в своей юрте.

Баламбира своего Сафура-бике решила воспитывать только сама. А к сыну Бахрам-бека от персиянки она так и не смогла привязаться. Вроде бы тоже ребёнок, а душа к нему не лежала. Любимца своего она не позволяла старухе забирать к себе и всюду водила мальчика с собой, никогда не расставалась с ним. Ребёнок тоже привязался к ней и стал называть мамой.

Первого мальчика назвали Бахрамом. Бике спросила как-то мужа:

– Почему ты дал ему своё имя?

– Так он же сын мой, – невозмутимо пояснил Бахрам-бек.

– Верно, твой, но ведь я как-никак мать ему, пусть даже мачеха. Не мешало бы меня спросить.

– Извини, но это была просьба моего отца. Он всё равно – твой сын. Их у тебя два.

– Нет, Бахрам-бек, один у меня сын – Баламбир, – ответила Сафура-бике.

Бахрам-бек не стал возражать, только рукой махнул: время придёт, и всё будет, как он решит, потому что шахиншахом, по законам персов, может стать только тот, кто рождён от шаха. А Баламбир – это всего лишь найдёныш, подобранный на дороге. Так думал Бахрам-бек и усмехался в усы, глядя, как вьётся Сафура-бике над своим «сыночком». Она заметила его усмешку и, взяв Баламбира на руки, сказала сердито:

– Противный всё же ты человек, Бахрам, противный! – и поджала губы.

Не думала Сафура-бике, что слова её заденут Бахрама за живое. На щеках бека заиграли желваки, но он сдержался. Что скажешь необузданной женщине?! Он повернулся и ушёл к себе.

В юрте бек подошёл к белокурой девочке, встал перед ней на колени и, повесив голову на грудь, заплакал. Он плакал молча, как умеют плакать мужчины. Девочка обвила его голову руками, положила к себе на колени. И странное дело, её сочувствие успокоило его. Девочка тихонько провела рукой по его волосам. Много повидал Бахрам-бек за свою жизнь – видел, как рушились горы, как падали с коней поражённые стрелами мужчины. Казалось бы, сердце должно ожесточиться, окаменеть от всего этого, но стоило ребёнку прикоснуться к нему, как произошло чудо. Первое, что пришло ему в голову, была мысль: «Нет, я не одинок!» И это придало ему силы.

VI

Бахрам-бек начал заниматься объединением родственных народов – сарматов и унуков. После кончины Даян-атакая Бахрам-бек забрал Конбаш-атакая к себе. К Мангук-хану он стал посылать гонцов – одного за другим, напоминая, что унукам пришло время объединиться с сарматами в один большой и сильный народ. Пора общими силами выступить против рабовладельческого Рима. Предложение Бахрам-бека нравилось хану, но самому беку он не доверял. В случае объединения двух народов предстояло выяснить, кем будет он, хан унуков, и кем станет Бахрам-бек. А Бахрам-беку важно было знать, с кем останется Сафура-бике: без неё он не представлял себе жизни. Прошло много месяцев с тех пор, как он вернулся, юные сарматки, которых Сафура выдала замуж за унуков, говорят, уже нарожали крепких ребятишек, а он ещё ни разу не был в шатре жены. Хотел, но не мог – что-то удерживало его от такого шага. Его обижало, что его бике, не советуясь с ним, не спрося разрешения, частенько выезжает за реку, навещает своих «девочек», а, может, и в объятиях Мангук-хана бывает. Бахрам-бек совсем потерял покой, не знал, как ему быть, что делать. Он не забывал, что главная его цель – сблизиться с унуками, объединить их с сарматами, чтобы вместе с отцом – шахиншахом Ирана начать войну с Римом, давним врагом персов. И ему кое-что удалось сделать для этого, но в личной жизни бека не было ни малейшей определённости. Какие только мысли не приходили ему в голову – то хотелось начистоту объясниться с ханом Мангуком, то увезти бике в Персию. Однако время шло, пролетело больше года, а он так и не решился ни на что. Мангук-хан тоже не рвался встретиться с ним, видно, его вполне устраивало, что прекрасная бике сама наведывается к нему в гости. Когда беку было особенно тяжело, он шёл не к Шахраю, а к белокурой дочке короля, которую отдал на попечение старухе. Только рядом с этой девочкой утешалась его душа. Нет, он не трогал девочку, но достаточно было ей посмотреть на бека своими ясными глазами, как он тут же успокаивался. Для Бахрам-бека было загадкой, в чём сила подростка, почти ещё ребёнка, знал только, что очарование, нежность, искренность девочки исцеляли его.

Бахрам-бек не догадывался, что и Мангук-хан оказался в трудном положении. Он чувствовал себя виноватым перед Бахрам-беком, но признаться в этом не мог – гордость не позволяла: ведь он – хан! В то же время совесть его страдала, и всякий раз, когда Сафура-бике приезжала к нему, Мангук-хан чувствовал себя вором, уличённым в преступлении. А влюблённая Сафура-бике не ведала о его муках. «Видно, правду говорят, что любовь слепа», – думал Мангук-хан, обнимая горячее тело женщины, ощущая на своём лице её обжигающее дыхание. Он и сам обожал её, любил безумно. Когда она появлялась у него, хану казалось, что в юрте становилось светлей, будто в неё вошла сама утренняя заря, и вокруг распускались цветы, а над головой начинали щёлкать сладкозвучные птицы. А ведь всё начиналось с невинных улыбок, с шутливых намёков. Кому из них двоих могло тогда прийти в голову, что любовная игра заведёт их так далеко? Что ухаживание перерастёт в сумасшедшую страсть, из которой нет выхода? Угрызения совести Мангук-хана становились порой невыносимыми. В искреннем своём раскаянии он напоминал мальчика, понимавшего, что делает нечто недозволенное. Однако стоило его прекрасной бике не показываться неделю или больше, он места себе не находил, готов был кричать, звать её, чтобы она услышала из-за Итили и поспешила к нему. Случается ли такое с другими, прожившими на свете столько же лет, как он, Мангук-хан не знал. Знал лишь, что связан любовью по рукам и ногам, и ему трудно решиться на встречу с мужем Сафуры.

Не зная, чем себя занять, Мангук-хан ждал возвращения сыновей от зятя Куриша, надеясь, что встреча с ними, новости, которые они привезут с собой, отвлекут его от горьких переживаний. И потом он надеялся, что в присутствии сыновей ему легче будет начать переговоры с Бахрам-беком о единении с сарматами.

Чувство вины перед Бахрам-беком заставило Мангук-хана смириться с уходом Конбаш-атакая, верного друга, который так часто выручал его своими мудрыми советами…

VII

Перебравшись в стан Бахрам-бека, Конбаш-атакай стал убеждать своего господина, что тому необходимо принять веру тюрков, среди которых он живёт, поклоняться Тангрэ. Однако бек под разными предлогами уходил от подобных разговоров. Конбаш-атакай был настойчив и не оставлял его в покое. Как-то они остались в юрте бека вдвоём.

– Не буду скрывать, атакай, я люблю вашего Тангрэ, только мой аллах – Огонь. Во власти моего Всевышнего небо и солнце, молнии и звёзды. Получается, ваш Тангрэ тоже входит в число божеств, которым поклоняются мои сородичи. Кроме того, у нашей веры есть священная книга, атакай, – «Авеста», а у поклонников Тангрэ такого писания нет. В старину говорили: у народа, владеющего писанием, есть будущее.

– Спорить о том, чей бог лучше, Бахрам-бек, – дело безнадёжное… Поговорим лучше о другом. Вчера сына твоего, тёзку, увезли в Иран. Сафура считается матерью ребёнка. Ей было обидно, что с ней не посоветовались, но она не сказала ни слова, радуясь тому, что у неё есть Баламбир, которого она любит как родного…

– Я уже говорил Сафуре-бике, что во дворце деда Бахраму будет лучше.

– Ладно, оставим это… Я хотел сказать, доблестный Бахрам-бек, шахзада: кажется мне, что я понимаю, за чем вы, персы, пришли к сарматам. Слов нет, намерения ваши святы…

– Спасибо, атакай, что пытаетесь войти в моё положение.

– Я знаю, что отец твой собирается воевать против императора Рима. Для этого хочет объединить сарматов с белыми тюрками и с тобой во главе бросить эту грозную силу на Рим. Но белые тюрки с сарматами сами давно хотят объединиться и также считают, что пришло время проучить римлян, которые хватают людей степи и превращают в рабов. Король Германарих всю жизнь занимается тем, что поставляет Риму рабов. Сильных и храбрых джигитов наших превращают в легионеров, заставляют забыть родной язык и веру, а потом гонят их на войну против единокровных братьев. Отец твой, шахиншах Едигер, прав: Римскую империю нужно взять в тиски с двух сторон. Только в этом случае будет успех. Но прежде, мой славный бек, всё же придётся сменить веру, иначе ни сарматы, ни унуки подчиняться тебе не будут.

– Слушаю я вас, атакай, и удивляюсь: уж не оракул ли вы? Вижу, вижу – не оракул! А всё же, откуда в вас столько мудрости? У кого вы учились? Моими учителями, например, были греки. Слышите, атакай, я перешёл на «вы» из большого уважения к вам. С самого начала я понял, что мы одинаково думаем об одном и том же. В вашем лице я нашёл единомышленника и друга. Первое, что я должен сделать, атакай, это – объединить два больших племени. И я сделаю это в скором времени. Вы, атакай, будете моим советником в этом деле.

Конбаш-атакай встал и начал прохаживаться по юрте, потом остановился перед беком.

– У меня к вам, славный бек, есть одно условие: в случае объединения Мангук-хан должен остаться ханом, а вы будете командовать войском. Думаю, такое решение будет верным.

– Я согласен, согласен с вами, атакай! – с готовностью воскликнул шахзада Бахрам.

Услышав из уст бека такие слова, Конбаш-атакай упал, повернувшись лицом на восток, на колено, и вознёс Тангрэ благодарственную молитву. Видя это, Бахрам-бек тоже опустился на колени и помолился своему богу огня, чтобы удача не покидала их, чтобы всё, что задумано, свершилось. Он подумал о Сафуре. Когда он возглавит могучее войско двух больших племён и станет великим человеком, Сафура окажется в тени. Она ещё пожалеет о том, что пренебрегла им. После войны, а может быть, ещё до того, как отправится воевать, он женится на белокурой дочке Германариха. Так, глядишь, всё образуется.

Бахрам-бек пытался утешить себя, но обида в душе его всё же не смолкала. Нет, его нельзя унижать, ведь он приемник могучего хана, в руках у него будет половина народов степи. Завтра он поставит на колени Рим и воссядет на престол могучей империи персов, станет великим шахиншахом. Мангук-хану, как бы он ни задирал свой нос, достались лишь остатки джейрана, которым насытился лев. Зря говорят, будто мёд не прокисает, и девушка не стареет. Ерунда! Мёд не прокисает, это верно, а вот девушка стареет. Это Бахрам-бек знает хорошо. Он сравнивает Сафуру-бике с дочкой короля и радуется: он не прогадал, – напротив, выиграл! Пусть Сафура ушла к хану, но там она будет всего лишь третьей женой, а у Бахрам-бека была первой. Так стоит ли изводить себя?

Они долго сидели молча, погрузившись в свои думы. Наконец Конбаш-атакай поднялся и протянул Бахраму руку.

– Сам Тангрэ свёл нас вместе, – сказал он.

– Он дал нам своё добро, атакай.

Бахрам-бек проводил гостя до порога и поклонился ему, приложив руку к груди. Потом он вызвал к себе Шахрай-атакая. Тот явился очень быстро. Бахрам-бек указал ему на место возле себя. Надо правду сказать, Бахрам-бек недолюбливал своего атакая. Не нравилось ему, что тот отказался от женщин, не ест мяса. Беку было известно, что человека этого оскопили ещё в юности и, что удивительнее всего, – с полного его согласия. Он в жизни не взял в рот ни кусочка мяса, ел только траву, ягоды и коренья. Видно, оттого глаза его тусклы, а лицо жёлтое. И философия его странная какая-то: он различал лишь тьму и свет, зло и добро. Человек этот верил: всё, что он делает, – это устремление от тьмы к свету, он, якобы, творит одно лишь добро.

Бахрам-бек задумался и, как часто бывало, перестал замечать атакая. Он унёсся мыслями далеко.

Дед его Шапур, решив овладеть землями между Тигром и Ефратом, затеял войну с Римом. После нескольких ожесточённых битв римляне были побеждены, а император Валериан с остатками войск попал к деду в плен. Всех римлян, и императора в том числе, шахиншах Шапур превратил в рабов, заставил сооружать плотину Бенд-Кайсар, равной которой нет в мире. Дед совершил набег на Среднюю Азию и дошёл до города туранцев Чеч (Ташкент). Границы Ирана в те времена доходили до владений белых тюрков. Однако, как тысячу лет назад иранский шахиншах Кир получил сокрушительный отпор от туранской ханбике Тананы, так и Шапур, считавшийся до того непобедимым, под натиском туранцев был вынужден вернуться в свои пределы. Шахиншах, на собственной шкуре узнавший, как сильны и храбры воины Турана, заключил с их правителем мир. С тех пор повелители Ирана не переставали думать над тем, как бы взять этот народ под своё влияние. Шахиншах Едигер, отправляя сына к сарматам, преследовал как раз эту цель. Бахрам-бек понимал это и одобрял решение отца. Он пришёл к сарматам, женился на ханской дочери, и, как бы она ни унижала его, всё готов стерпеть ради того, чтобы сарматы и белые тюрки стали единым племенем. В успехе он нисколько не сомневался. Потеря Сафуры-бике – это его личное поражение, но доверие отца-шахиншаха он оправдает. Когда иранцы объединятся с племенами тюрок, империя персов поднимется на невиданную высоту.