Полная версия
Белая лошадь – горе не мое (сборник)
Это Сане посвящалось, сомневаться не приходилось. Скинхеды – ребята загадочные, терпеть не могут негров и учителей географии.
Они долго бродили в темноте по дворам, но в конце концов им повезло.
– А я тебе говорю – домой! – кричали из форточки.
– Еще рано! – упрямился в темноте мальчишеский голос.
– Валера, ты слышал, что я тебе сказала?!
– Ну, мам!
– Нечего мамкать, домой!
– Ну мамочка!
– А уроки сделал?
– Сделал!
– Не ври!
– Ну мамусенька!
– Чтоб через десять минут был дома, – сдался взрослый голос.
– Через пятнадцать! – ответил невидимый во тьме Валера и умчался в глубину двора, где неистово лупили по мячу и вопили гневно:
– Толик, пас!
– Вон гаражи, – сказал Кукарека. – Только кошек уже нет… Что они, дуры, что ли, сидеть и ждать…
За гаражами действительно был пустырь, заросший высокой полынью, а в центре полынного пространства странно светилась новенькая телефонная будка, светилась не электричеством будто, а оттого, что внутри ее был огонек – Петухова Юля в алой ветровке. Петухова из одиннадцатого «А» была тихая, серьезная девочка, смуглая, темноглазая, совсем непохожая на своего белобрысого, конопатого брата.
– Замерзли? – почему-то сердито спросил Саня. Впрочем, он был сейчас не Саня, а Александр Арсеньевич.
Юля помотала головой.
– Ну, пойдемте. Я вас провожу…
Они пошли сквозь сухие, пыльные заросли полыни. Молчали. Кукарека унесся куда-то вперед. Александр Арсеньевич шел рядом с Юлей и понимал, что необходимо немедленно заговорить. Сказать что-нибудь такое… Взрослое, серьезное, что положено говорить учителю при встрече с ученицей. Например: «Н-да, вот скоро вы кончите школу… Этот год у вас решающий, Юля». Или: «Вы уже решили, Юля, куда будете поступать?» Но Александр Арсеньевич упорно молчал, и лицо у него было очень сердитое, будто он собирался поставить Петуховой единицу. Так дошли до дома и остановились у подъезда. Нужно было сказать: «До свидания» – и идти домой. Но Александр Арсеньевич стоял и продолжал молчать. И Петухова молчала тоже. А Кукарека носился где-то.
– Ну, я пошел… – произнес наконец Александр Арсеньевич.
– До свидания… – ответила Юля.
Постояли еще. Лицо Александра Арсеньевича приняло вдруг отчаянное выражение. Он сказал:
– Мы завтра в лес идем… Пойдете с нами?
– Пойду… – сказала Юля.
Назавтра было ветрено и хмуро. На переменах за Александром Арсеньевичем ходили и канючили:
– Ну, пойдем все равно, а?
Географический кружок всю неделю жил в ожидании пятницы, когда можно будет схватить рюкзаки – и прощай, мама, прощай, школа, прощайте, дома и улицы…
А Александр Арсеньевич и не думал отменять выход: в лесу было много дел. Надо было устраивать зимнюю стоянку, надо было расчистить исток речки Ути, основательно загаженный за лето «дикими» туристами. Надо было готовиться к соревнованиям по ориентированию. Ну и просто – хотелось в лес…
Из электрички они вышли прямо в пасмурный, темный вечер. Звезд в ночи не было. Лес впереди стоял сгустком холодной, пугающей тьмы и молчал настороженно. Лес никого не ждал сегодня. Но через пустое, продутое ветром поле двигалась к нему цепочка путешественников. Впереди – Александр Арсеньевич, учитель географии, а за ним – ученики, упрямые, непослушные дети, которым в этот унылый вечер не сиделось дома, тянуло в леса…
Дались же им эти леса!.. Это пустое, неприветливое небо. Эти тучи. Эти звезды за тучами. Какое все это имеет отношение к географии?
География – это красиво! Дальние страны, лежащие где-то там, за горизонтом, за тридевять земель, «ревущие» сороковые широты, горы и водопады!.. А здесь что? Лес да поле с оврагом, дорога в выбоинах…
А Саня шел да шел по дороге, глубоко вдыхая ночной влажный ветер. Иногда приходилось зажигать фонарь. В резком желтом свете блестели рядом напряженные темные глаза Кукареки. Ночь окружала его страхами, он жался к учителю. От этих лесных страхов отвлекало Кукареку только то, что сразу за ним шел вундеркинд Боря и постоянно наступал ему на пятки.
Они сошли с дороги, вошли в лес. Сразу потянуло речной свежестью. Маленькая речка Утя чуть слышно бежала рядом с ними среди травы и деревьев, и Саня даже засмеялся тихонько – так ему вдруг стало легко и счастливо. Отчего? Кто его разберет… Вот шагают они все вместе по ночному лесу, и земля пружинит под ногами, а город, каменный, замкнутый со всех сторон своими стенами и крышами, остался где-то вдали, и там уже ложатся спать… А в середине цепочки легко ступает по траве Петухова Юля из одиннадцатого «А», и это почему-то неуловимо, непонятно меняет все в мире, делает его еще прекрасней, и хочется идти, идти, хочется, чтоб не кончалась тропа, и этот лес, и ночь эта…
А Исупов Леша шагал в самом конце цепочки, думал о своем и не замечал ни леса, ни осени… «Что же делать? – отчаянно думал Исупов. – Что мне делать?.. Виталя маленький, глупый, он не поможет, я один…»
Ночь была – никто не видел несчастное Лешино лицо, а утром оно стало уже обычным: он придумал.
Он бегал со всеми на тренировку, чистил речку, заготавливал дрова. Никто не знал, что с завтрашнего дня ученик шестого «Б» Исупов Леша начинает новую жизнь…
Два дня прошли быстро, как все хорошее. И как все хорошее, кончились они плохо: опоздали на электричку. Перед самым отходом дежурный Толик Адыев отправился мыть посуду и непостижимым для себя образом вместе с котелками и кружками ушел в соседний лес. Искали долго, а следующая электричка шла только через полтора часа… Дома всем попало. А больше всех, конечно, Сане.
Даже мама сказала ему:
– Ты меня в гроб вгоняешь!
А уж про Арсения Александровича и говорить нечего.
– Александр! Ты поднял на ноги всю школу! Мне оборвали телефон. Где ты? Где дети? Что случилось? И я не знал, что отвечать, Александр! Александр! Это возмутительно!
Кончилось тем, что Арсений Александрович проклял сына и его педагогическую деятельность.
Саня обиделся и ушел спать – ему с утра надо было на уроки, а кроме того, завтра ведь предстоял малоприятный разговор с директором школы, надо было копить силы…
– Что показывает барометр? – поинтересовался он, входя в родной шестой «Б».
– Штормит! – жизнерадостно отозвался шестой «Б».
– Дома вчера сильно попало?
– Нормально, – сообщил Толик Адыев.
– А мне брат за одеяло по ушам надавал, – весело доложил Васильев. – Я его на стоянке забыл!
Старший брат, худой, долговязый восьмиклассник, был Васильеву и за мамку, и за батьку. Мать год назад умерла, и с той поры отец заливал свое горе водкой.
– Скажи, что ничего с одеялом не случится, заберем через неделю. К уроку готовы?
– Сан Сенич, – сразу зашумел шестой «Б», – а куда сегодня поплывем?
– Тихо! Сегодня будем открывать Америку.
– Ур-ра!
– Тихо, я сказал! Сдвигайте парты к стене, Атлантический океан – на пол… Кто будет держать небо?
На этот вопрос шестой «Б» реагировал без восторга: быть «атлантом» никто не хотел, скучное это было занятие – держать над океаном карту звездного неба…
– Нет добровольцев? Назначаю по списку: Васильев, Козаченко, Кравченко, Пименов…
– Я в прошлый раз держал! – возмутился Васильев.
– Извини, забыл. Вовик Смирнов, значит, твоя очередь страдать. Быстренько.
«Атланты» нехотя побрели за картой.
– Девочки почему-то никогда не держат! – попенял один из них.
– Не почему-то, а потому, что они девочки, – объяснил Александр Арсеньевич. – А тяжелой работой должны заниматься мужчины.
Шестой «Б», толкаясь и споря, устраивался на полу, вокруг «океана».
– Выходим из Лиссабона, – сказал Александр Арсеньевич, оглядывая свою юную команду. – Дежурный штурман, где астролябия? Компасы спрячьте: их еще не изобрели… Экипаж, по местам!
– Стойте! – с отчаянием закричал штурман. – Они опять небо не так держат!
– Всем четверым сейчас двойки поставлю! – грозно пообещал Александр Арсеньевич. – Шутники!
«Атланты», ухмыляясь, развернули небо на сто восемьдесят градусов…
И сразу где-то совсем рядом тяжело и зовуще загремел прибой, загудел ветер. Капитан взбежал на мостик и отдал приказ поднять паруса. Команда бросилась на реи, парусина захлопала под ветром, засвистели снасти… Шестой «Б» ушел в океан. Туда, туда, вдаль, в синь, в ветер, где лежали среди зыбей еще не открытые материки…
Поэтому, когда на перемене вошел в класс маленький величественный человек, он увидел только нагроможденные друг на дружку парты, за ними, в пустом пространстве, четырех учеников, держащих над головой небесный свод, а откуда-то снизу, из-за парт, неслось сосредоточенное сопение…
– Так… А остальные где изволят быть? – грозно спросил он.
– Да здесь мы, – донесся откуда-то снизу голос учителя географии.
– Александр Арсеньевич, отпустите учеников, уже давно был звонок на перемену, – сурово сказал Арсений Александрович, а это был именно он. – И после уроков зайдите ко мне…
– Хорошо, – отозвался Александр Арсеньевич без особой, надо сказать, радости.
Если кто-то решил, что Арсения Александровича вызвали в школу из-за плохого поведения Александра Арсеньевича, то это неверно. Тут придется кое-что разъяснить, чтоб не возникло путаницы.
Всем известно о существовании многочисленных трудовых династий. Есть у нас в стране потомственные хлеборобы, и потомственные сталевары есть. А Саня (Александр Арсеньевич то есть) был потомственным учителем…
Вообще-то в детстве он мечтал стать путешественником, но отец (учитель истории) и мама (учитель литературы и русского языка) считали эту Санину мечту совершенно несерьезной. Они считали, что сын должен пойти по их стопам.
Когда Саня закончил школу, его несерьезная мечта, естественно, пришла в столкновение с серьезной и выношенной мечтой родителей. Саня упрямился и твердил, что в учителя не хочет. Родители тоже упрямились. По этому поводу был созван семейный совет, который уместнее будет назвать просто педсоветом, ибо кроме отца и мамы на нем присутствовали: дядя Вася (учитель химии), тетя Таня (учитель младших классов) и Аристотель (так во все времена, из поколения в поколение, звали Матвея Ивановича ученики; Аристотель был старинным, еще со студенческой скамьи, другом отца и соратником).
Отец разъяснил Сане, что в наше время, когда на карте совсем не осталось белых пятен, быть путешественником просто глупо. Мама сообщила Сане, что труд учителя самый благородный (она и представить себе не могла, как это ее единственный ненаглядный сын, такой слабенький, такой домашний, будет бродить где-то там, от нее далеко, голодный, холодный, неухоженный!.. Заблудится, свалится в пропасть или дикие звери его задерут! Нет уж! Никаких этих ужасных путешествий! Сын должен быть дома, с мамой).
– На геодезический он пойдет! – со свойственной ему прямотой сказал дядя Вася. – А в армию – так не хочешь?
– Василий! – грозно оборвала брата Елена Николаевна. – Перестань говорить глупости. У мальчика месяц назад было сотрясение мозга!
– Вот в армии ему его мозги и вправили бы! – тонко пошутил дядя Вася.
– А может, и правда не надо… – жалостливо сказала тетя Таня. – За что мальчику мучиться?..
Тетя Таня знала, что говорила: сама она мучилась в школе вот уже двадцать лет.
– Дети – они ведь такие… – со вздохом продолжала она. – Непослушные… А Санечка – мальчик тихий, домашний. Разве он справится?..
– Не хочу учителем! – с отчаянием повторял Саня.
Это был его первый в жизни спор с родителями: он действительно был мальчик тихий и послушный. Даже в сложный период переходного возраста не проявлял агрессивности и на авторитеты не посягал: ни тебе драк с ровесниками, ни битых стекол, ни поздних приходов домой… Чудо-мальчик, образцово-показательный ребенок, каких теперь и в кино не увидишь…
И тогда в разговор вмешался Аристотель. Он все сидел и молчал, сидел и молчал, а тут вдруг заговорил… То есть попросту устроил ужасный скандал: решительно поставил на место дядю Васю, отрекся от друга юности, а Елене Николаевне сказал гневно:
– А уж от тебя, Лена, я такого не ожидал!..
И ушел не прощаясь.
– Мотька, Мотька, ну подожди! – несся за ним по лесенке растерявший обычную величественность Арсений Александрович. – Ты с ума сошел, подожди, давай поговорим!..
– Я не могу тебе помешать искалечить сыну жизнь, Арсений, – загремел на лестнице Аристотель. – Но уж уволь меня от трогательных объяснений, почему ты хочешь это сделать! И поищи себе другого историка: я с тобой работать не желаю!
– Лена, собирайся, – велел Арсений Александрович, вернувшись из подъезда, – пойдем к этому дураку…
– Уж это точно, – хмыкнул дядя Вася, – дурак! Да не дурак – сумасшедший он! Как ты его терпишь, Сеня?
– Вася, – ответил Арсений Александрович близкому родственнику, – если ты не хочешь, чтоб я тебя спустил с лестницы, замолчи! Танюша, извини, мы ушли, ужинайте с Александром…
Так решилась Санина судьба: он поступил в горный.
Самое же странное во всей этой истории было то, что, закончив первый курс, Саня вдруг забрал документы и перешел в педагогический…
В заключение надо сказать, что год назад, с отличием закончив институт, Саня пришел работать в школу, где учился и где работали его отец и мама.
Отец, между прочим, работал директором…
Исупов Леша опоздал на первый урок, прогулял второй, а на пятом сидел и пел песни. Естественно, что с урока его выгнали и отправили к Лоле Игнатьевне. Естественно и то, что вместо того, чтобы пойти, как было велено, к директору, Александр Арсеньевич отправился к завучу – спасать своего ученика. Ему удалось смягчить Лолу Игнатьевну, и для Лешки все обошлось благополучно.
– Я надеюсь, Исупов, такого больше не повторится, – миролюбиво закончила она беседу. – Я надеюсь, что все это – нелепая случайность. Ты всегда был хорошим учеником, поэтому мы прощаем тебе этот срыв…
Исупов хмуро глядел в угол и молчал.
– Ты чего это творишь? – сердито спросил его Саня, когда вышли из кабинета.
Но тут на него испуганным ветром налетела секретарша Верочка и зашептала:
– Кошка скребет на свой хребет! Иди скорей, он ждет!
«Белая лошадь – горе не мое…» – пробормотал про себя учитель географии и пошел к разгневанному директору.
Скажем честно – Саня трусил…
Вчера опоздал на электричку… Позавчера поддержал бунт в десятом «В»… Ничего хорошего от разговора с отцом ждать не приходилось. Только и надежды было на магическое заклинание, с детства отводившее от Сани несчастья.
И помогло: в кабинете директора помимо сумрачного Арсения Александровича, присутствовал еще и Аристотель. Это было уже полегче.
– А-а! – радостно приветствовал он Саню. – Явился, герой!
Саня вошел в кабинет и стал у порога.
– Проходите, присаживайтесь, – официально предложил ему отец.
Саня прошел, присел.
– Я слушаю вас, Арсений Александрович, – не менее официально сказал он.
Директор школы грозно смотрел в окно, на воробья, который скакал по ветке. Воробей, заметив это, замер и с интересом уставился на директора. Взгляды их скрестились. Воробей не выдержал первым, чирикнул и перелетел на другое дерево. Директор перевел взгляд на сына.
– Я вас уволю, Александр Арсеньевич, – неприязненно пообещал он.
– А я на вас жалобу напишу, – склочно заметил сын. – На вас и на порядки, которые вы завели в руководимой вами школе…
– Павлик Морозов! – восхитился Аристотель. Разговор отца и сына доставлял ему большое удовольствие.
Директор печально покачал головой.
– Слушай, Александр, – задушевно спросил он сына, – ты картину такую видел – «Иван Грозный и сын его Иван»?
– Видел, – хмуро согласился Саня. – И «Тараса Бульбу» я читал…
– Молодец, – кивнул Арсений Александрович. – Грамотный. А что такое «педагогическая этика», знаешь? Объясняли тебе в институте?
– Ну, допустим…
– Так какого ж ты черта?! – взорвался Арсений Александрович.
– Сеня и Саня, я в восторге от вашей лексики! – усмехнулся Аристотель. – Не молчите, миленькие. Продолжайте, продолжайте…
– Матвей, не устраивай балаган, я тебя не за этим позвал, – сердито сказал директор другу юности. – Александр, ты соображаешь, что творишь?
– Я-то соображаю! – запальчиво ответил Александр Арсеньевич. – А вот некоторые…
– Некоторые – ничего не соображают! – кивнул понятливо Арсений Александрович. – Интересно, кто же эти некоторые?
– Мы, Сеня, – пояснил Аристотель, потягиваясь в кресле. – Разве ты не понял?
– Матвей Иванович, к вам это не относится.
– Благодарю, мой юный друг! – хмыкнул Аристотель. – Сеня, я тут, оказывается, ни при чем. Это ты ничего не соображаешь. – Он с любопытством взглянул на Саню. – Интересно жить на свете, Сеня!
– Полагаешь?
– Всего несколько лет назад твой сын был милейшим, тишайшим существом – и вот полюбуйтесь! Откуда что взялось!
Арсений Александрович горестно махнул рукой.
– Я проклял тот день, когда этот человек пришел работать ко мне в школу!
– Я к тебе не просился, – огрызнулся Саня. – Ты сам настоял.
– Если б я знал… Если б я мог предположить… Александр, ну что с тобой происходит?..
Этот роковой вопрос в последнее время мучил многих. В школе ведь все помнили Саню тихим, вежливым мальчиком, с которым все десять лет никто горя не знал. Да и когда он учился в институте, все было так славно, безоблачно. Кто бы предположил тогда, в какого бунтаря и мятежника превратится этот мечтательный, замкнутый юноша, все свободное время проводивший за книгами.
Несчастья начались ровно год назад, когда Саня наотрез отказался идти в аспирантуру. Семейный педсовет впервые оказался бессильным. С неизвестно откуда взявшейся (и потому пугающей) решительностью Саня заявил родителям, что теория ему изрядно надоела, пора заняться практикой.
«Я не для того учился, чтобы всю жизнь заниматься бумажками», – сказал он. На вопрос: а для чего? – ответить вразумительно он не сумел, но твердо стоял на том, что пойдет работать в школу, причем в сельскую.
Трудно описать, что тут было с Еленой Николаевной! Она плакала, твердила, что Саня ее совсем не любит, и обещала умереть… С превеликими трудностями удалось ей добиться от сына следующего: в аспирантуру он все-таки поступит (ну хоть через год, хоть заочно!) и ни в какое село не поедет – он отличник, он имеет право выбирать, и нельзя, нельзя ему: у него же было сотрясение мозга, он же находится под наблюдением врача!
…И оказался Саня в родной школе, под мудрым присмотром родителей. Знали бы родители, что из этого выйдет… Впрочем, в первой четверти на него нарадоваться не могли: такой милый, такой славный! И уроки у него интересные! И с детьми он ладит! До чего же прекрасный сын у Арсения Александровича! И вдруг на одном из педсоветов этот славный юноша ни с того ни с сего процитировал Гоголя Николая Васильевича, великого русского писателя: «Леность и непонятливость воспитанника обращаются в вину педагога и суть только вывески его собственного нерадения: он не умел, он не хотел овладеть вниманием своих юных слушателей…»
Педсовет озадаченно промолчал. Только у окна кто-то пробормотал с обидой, что пусть бы этот Гоголь пришел к нам в школу да поработал маленько – хоть литературу почитал бы восьмым классам, а там бы мы на него поглядели… Присутствующие бодро рассмеялись, давая тем самым понять, что не заметили бестактной выходки юного коллеги, – ох уж эта молодая уверенность в том, что все умеешь и понимаешь лучше всех!.. Ничего, это пройдет, с кем не бывало.
Увы, дальше было хуже: молодой учитель перешел от слов к действиям.
Первым его деянием был скандал из-за пятиклассника Толика Адыева. «Это слабоумный ребенок, – сказала классная. – Надо хлопотать о переводе в спецшколу». Арсений Александрович поморщился и взглянул на Аристотеля. Аристотель стукал по столу карандашиком и медленно краснел. Он не умел говорить сразу, но никто из присутствующих не сомневался, что он все-таки заговорит. Однако Аристотель и рта не успел раскрыть, как вскочил Александр Арсеньевич. Чего греха таить – он нагрубил. Адыева ни в какую спецшколу, разумеется, не перевели, а с классной руководительницей была истерика, она плакала и кричала: «Пусть он его себе возьмет и попробует! На чужом-то горбу хорошо в рай!.. Если он директорский сын, так ему все позволено?!»
«Дурак! – обругал после педсовета Александра Арсеньевича отец. – Орать-то зачем так было? Спокойно нельзя?»
«Нельзя», – буркнул сын.
«Адыева в свой класс возьмешь?»
«Возьму».
Но и на этом подвиги Александра Арсеньевича не кончились. Причем раз от разу становились все ужаснее. В середине года ему пришло в голову сцепиться с учителем труда, человеком простым и незатейливым, в качестве педагогического воздействия применявшим иногда легкое рукоприкладство. Александр Арсеньевич дважды разговаривал с ним, но трудовик продолжал воспитывать, как умел. Тогда произошло нечто совершенно недопустимое. Официальной огласки история эта, к счастью, не получила. Но неофициально весь педагогический коллектив знал, что учитель географии вызывал в коридор учителя труда и, вежливо поинтересовавшись, за что он ударил пятиклассника Васильева, в ответ на: «За дело, а тебе-то что?» – дал ему пощечину.
«Ты можешь ударить человека?! – с ужасом спрашивала потом Елена Николаевна. – Ты, учитель, интеллигентный человек!»
На что Александр Арсеньевич, по слухам, ответил:
«Если интеллигентный человек – это тот, кто спокойно смотрит, как унижают, то я неинтеллигентный…»
Именно в этот период Арсений Александрович понял, что лучше бы, ох лучше сын стал путешественником…
И только Аристотель глядел на Александра Арсеньевича влюбленно и твердил: «Оставьте его в покое! Он педагог от Бога!» – чем, надо сказать, только укреплял антирелигиозные настроения окружающих.
Надеялись, что за лето молодой учитель одумается, повзрослеет. Но вот и новый учебный год начинается как-то скверно: класс бунтует, а учитель географии его поддерживает. И ведь считает, что прав!
– Слушай, – сердито сказал Саня директору школы, – вы кого воспитать хотите?
– Мы! А вы, значит, тут ни при чем!
– Нет, скажи, ты когда-нибудь задумывался над этим?
– Нет! – с сарказмом отозвался Арсений Александрович. – Будь уверен, что за двадцать лет работы в школе я ни разу ни о чем подобном и не думал. Устраивает тебя такой ответ? Дальше что?
Саня вскочил.
– Нет, ты понимаешь, что это ужасно?.. Ну кого, кого мы воспитываем?! Учитель назвал ученика придурком, класс решил, что оскорблен не один, оскорблены все, и правильно решил! А мы их ломаем, мы твердим: «Сами виноваты, извинитесь»! А за что? Почему? Гордость, чувство собственного достоинства ученикам не положены, так, да?
– Красиво говоришь, – покачал головой Арсений Александрович. – Да больно любите вы все о собственном-то достоинстве. Собственное у них есть, не волнуйся. А вот есть ли у них чувство чужого достоинства, интересно знать… Сдается мне, они про такое и не слыхали…
– Да откуда ж, если вы, взрослые…
– Стоп! – сказал Арсений Александрович. – А себя-то ты куда относишь, Александр?
– Никуда! – запальчиво ответил Саня. – Я – просто человек!
– Та-ак… – даже растерялся директор школы. – А мы, по-твоему, кто?
Саня вызывающе молчал.
– Слышь, Матвей, мы и не люди, оказывается… Мы – так… Взрослые… – Арсений Александрович грустно посмотрел на сына. – Погляжу я, Александр, что ты об этом лет через десять будешь говорить…
– Если я когда-нибудь почувствую, что мне хочется сказать ученику: «Придурок, выйди вон из класса!» – я сразу застрелюсь! – хмуро ответил сын.
– Ну-у! – удивился Аристотель. – Зачем же так сразу?.. Лучше просто сменить работу…
– Может быть, да только никто не меняет.
– Послушай, Александр, а что, у учителя не бывает оснований выйти из себя? – рассердился Арсений Александрович. – Он ведь не железка – он живой, ему обидно бывает, больно…
Саня убежденно сказал:
– Основания бывают. Только права у него такого нет. Во всяком случае, если он действительно учитель. Он учить должен – работа у него такая. А из себя пусть выходит в свободное от работы время.
– Браво! – пробасил Аристотель.
– Матвей! – сморщился Арсений Александрович. – Уймись! Можно подумать, что он сказал что-то новое и оригинальное!
– Ну, миленький Сеня, все основательно забытое приходится открывать снова и с большими муками. А эта простая мысль забыта настолько основательно, что в ней действительно есть прелесть новизны… Пусть этот славный юноша продолжит!
– Интересно, в Царскосельском лицее, – продолжил Саня, – мог учитель позволить себе обратиться к ученику, к князю Горчакову, например, так: «Выйди из класса, бестолочь, и без родителей не появляйся»?
