Тонкий вкус

Без пяти восемь он поднялся из ниши и слабо кивнул меня. "Пошли!" И первым вышел из-за стойки и двинулся в направлении туалета, я, весь не свой от внезапно накатившего напряжения, последовал за ним. В туалете опять кто-то громко сушил свои руки, но я был сосредоточен исключительно на волосатых руках Даниэлле. Привычным движением он извлёк из кармана ключ (самый обычный, без намёка на что-то сколь-нибудь интересное) вставил в скважину и повернул. Отчётливо щёлкнул замок, но дверь он открывать не стал. Ключ вернулся на исходную позицию, а мы замерли по сторонам от двери, выкрашенную в тот же цвет, что и стена.

Моё нетерпение сравнимо было с переполненным мочевым пузырём, я даже серьёзно подумывал, не отлучиться ли мне в туалет, но невозмутимый вид Даниэлле заставил отказаться от этой идеи. У меня даже сложилось впечатление, будто бы он скучает, мексиканец без особого интереса разглядывал свои подстриженные ногти на левой руке.

В три минуты девятого две фигуры возникли возле входа и сразу проследовали в нашем направлении. Они были одеты в длинное пальто, но я ничуть не сомневался, что под ним скрываются строгие костюмы и галстуки с заколками. Шедший впереди был выше ростом, имел лицо, будто бы загнанное в угол и седые волосы с пробором посередине, выглядел он на девятнадцатый век. За ним семенил пухленький коротышка с изящно очерченной эспаньолкой и реденькими пучками растительности на лысеющей голове. Обе физиономии изображали столь часто виденное мною выражение недовольства.

Высокий отрывочно кивнул Даниэлле, и тот распахнул маленькую дверь буквально перед его угловатым носом. Не изменяя скорости, пришедшие мужчины проследовали в образовавшийся проём, следом вошёл Даниэлле и пальцем поманил меня за собой. Дверь плотно закрылась и отсекла все звуки обеденного зала.

Я оказался в маленьком коридоре, который практически сразу поворачивал налево, освещение здесь было приглушенным, при таком явно не получится почитать в своё удовольствие. В первый раз я серьёзно осознал, что совершенно не имею понятия о том, чем принято заниматься за закрытой дверью рядом с туалетом. Я двинулся вслед за мужчинами.

Стены были покрыты очень странными пластинами, мягкие и поролоновые они были очень рельефными и поднимались до самого потолка. Внешне они напоминали застывшие волны.

Здесь абсолютно не пахло кухней, которая находилась прямо за стеной, пряные ароматы жарящегося мяса и чесночного соуса сюда не проникали. Я бы сказал, что в маленьком коридоре пахло очень гармонично и приятно, местный запах хорошо сочетался с несильным рассеянным светом и мягким ковром, поглощающим звуки наших шагов.

Коридор привёл нас в круглую комнату, дальнюю часть которой занимала со вкусом сделанная сцена. Теперь мне стало ясно, что за мягкие пластины висели на стенах, как же я сразу не сообразил, что это самая обычная звукоизоляция! Видимо здесь проводились концерты для элитной публики, которые предназначались исключительно для её ушей!

Моя догадка обретала всё больше подтверждений. Снявшие пальто мужчины действительно оказались в строгих костюмах, моя промашка заключалась лишь в том, что лишь один из них имел на галстуке заколку. Они расположились на удобных креслах возле столика, установленного в центре комнаты прямо напротив сцены. Сцена примерно на полметра возвышалась над уровнем пола, по сторонам её имелся тёмно-лавандовый занавес, в глубине я разглядел сложенный деревянный стул и подставку для микрофона. Занавес немного покачивался.

Стены в комнате тоже были закрыты звукоизоляцией, я не очень силён в вопросах подобного рода, но мне показалось, что изоляция выставлена таким образом, чтобы максимально концентрировать звук, исходящий со сцены, в центре комнаты, как раз в том самом месте, где сидели строгие костюмы. Сильнее всего освещалась сцена, над столом его было меньше, а возле входа вообще царил полумрак. Тут я разглядел шкафчик с длинными рядами бутылок и высокими бокалами. Видимо, мне предстояло работать виночерпием и прислуживать тем, для кого устраивался живой концерт.

Из витания в собственных мыслях меня выдернул Даниэлле, причём довольно резко. Он резко зыркнул мне в глаза и приложил палец к губам. "Тихо! Молчи!" Я согласно кивнул, и без его жеста я прекрасно понимал, как важно сохранять тишину в этом тайном и столь уютно выполненном месте. Если сидящие мужчины и переговаривались, то я не слышал их слов.

Далее Даниэлле повёл себя очень странно. Он опустился на низкую кушетку и принялся разуваться, сняв одну туфлю, он вопросительно посмотрел на меня и подбородком указал на мои собственные кроссовки. "Снимай!" Я удивлённо таращился на него в ответ. Зачем нужно снимать кроссовки? Согласен, красный новогодний колпак и фирменный фартук смотрелись бы в этом месте неприемлемо, но кроссовки-то тут при чём?

Под испытующим взглядом мексиканца я всё же принялся расшнуровывать обувь. Сам Даниэлле давно уже избавился от своих туфель, поставил их в сторону, а потом достал что-то из кушетки и принялся натягивать на ноги. Он довольно быстро управился с этим и протянул мне пару чего-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось тапочками с очень большой и мягкой подошвой.

Всё ещё не находя ответов на столь большое количество вопросов, я уселся на освободившуюся кушетку. Тапочки чем-то напоминали бахилы, у них не было определённого размера, они обтягивали стопу и слегка пружинили при ходьбе. За счёт толстой подошвы я стал сантиметра на два выше. Даниэлле находился возле шкафа с бутылками и осторожно перебирал содержимое одного из его ящиков. Заметив, что я переобулся и встал, он кивком велел мне подойти. Теперь я вообще не ощущал звуков, которые создавал при ходьбе.

Ловкие пальцы хмурого мексиканца успели извлечь из недр шкафчика невысокий цилиндрический стакан с толстым дном, который, как мне было известно, предназначался для виски. Последовал резкий кивок в сторону человека с эспаньолкой. "Это для него!" Я сразу соотнёс размер стакана с ростом человека, выходило очень похоже, а Даниэлле уже крутил в руках второй стакан, который оказался на ножке. Очередной кивок на этот раз в сторону высокого строгого костюма. "А это для него!" В следующее мгновение возле поставленных бокалов появились бутылки с соответствующими жидкостями.

Тем временем Даниэлле снова принялся копаться в ящике, располагавшемся чуть в стороне от полки с посудой. Два строгих костюма почти неслышно переговаривались, кроме тихого сопения мексиканца в изолированной комнате вообще не наблюдалось звука. Эксперимента ради я решил чуть сильнее наступить на пол, но толстая подошва моих тапочек не пропустила ни единого колебания.

Даниэлле распрямился, в руках его была узкая деревянная шкатулка, которую он принялся медленно раскрывать, мне показалось, что в его чётких и отлаженных движениях проскальзывало благоговение. Мне не терпелось как можно скорее разглядеть, что там такое лежит, но как на зло сутулая спина Даниэлле перегораживала мне весь обзор. Я попытался встать на цыпочки, но всё равно ничего не сумел разглядеть.

Терпение практически никогда не входило в мои благодетели, но уже в следующую секунду мексиканец повернулся ко мне, и я увидел две тряпичные маски, лежащие на переливающемся бархате плоской шкатулки. Внешне они напоминали те штуки, которые раздавали в самолётах во время особо длительных перелётов, это были обыкновенные маски для сна, и их появление в этом месте породило очередную волну непонимания. В голове начинала циркулировать цепочка, у которой на данный момент не имелось логического завершения.

В круглой комнате, доступ в которую есть только у определённого сорта людей (в строгих костюмах с узкими галстуками), по стенам которой висит звукоизоляция, в определённое время приходят гости. Их обслуживают официанты, предварительно надевшие мягкие тапочки, потом из шкатулки достаются маски для сна, чтобы…

…что? Лишь грозное предупреждение Даниэлле о ненарушении тишины в последний момент заставило меня проглотить вопрос, да и времени на него не оставалось, потому как мексиканец, держа одну из масок на вытянутых руках, уже приближался к сидящей двоице. Мне не оставалось ничего другого, как подхватить оставшуюся маску и последовать примеру старшего.

Он замер за спиной высокого гостя, не входя в его поле видимости и протянул вперёд руки. Не прерывая тишайшего разговора со своим компаньоном строгий костюм привычным движением перехватил предложенную маску и приладил её к своим глазам, педантично поправив резиночку, пересекающую его голову от одного уха к другому. Чувствуя себя частью какого-то совершенно непонятного ритуала, я передал маску человеку с эспаньолкой. Тот натянул её на полноватое лицо, расслабленно откинулся на спинку удобного кресла и протянул руки вдоль подлокотников. Всем своим видом он давал понять, что готов к наслаждениям.

Внезапная догадка мелькнула в моей голове, я перевёл взгляд на сцену, но прежде, чем она успела сформироваться в окончательную и чётко выраженную мысль, моим вниманием со свойственной ему грубостью завладел Даниэлле. Ему не нужны были мягкие тапочки, он и без них прекрасно умел подкрадываться бесшумно. Он заставил меня вздрогнуть, когда положил руку ко мне на плечо и развернул меня лицом к себе. Никогда до этого мне не доводилось видеть его с такого близкого расстояния.

Даниэлле был выше меня, ему пришлось немного наклониться, чтобы наши лица оказались приблизительно на одном уровне. На его поднятой ладони лежали четыре ярко-оранжевых пилюли, и только когда он стал вставлять одну из них в ухо, я понял, что на самом деле это беруши. Бахилы на мягкой подошве, маски для сна, беруши, видимо я угодил на заседание закрытого клуба с очень необычными правилами.

Когда я заткнул оба уха, мексиканец, больно дёргая за руку, внимательно осмотрел плотность прилегания оранжевых затычек, затем ткнул мне прямо в лицо указательным пальцем правой руки, длинный ноготь чуть не поцарапал мой нос.

Он нацелился пальцем на одно ухо, потом на другое, указал на собственные беруши и категорично покачал головой. "Не вынимать!" Жест его в расшифровке не нуждался, я согласно кивнул, хотя испытывал некоторые неудобства в связи с отсечением одного из чувств.

На этом непонятная подготовка неизвестно к чему закончилась, и можно было начинать. Мне предстояло дежурить возле столика с бутылками и внимательно следить за гостями, малейший намёк с их стороны тут же должен был превращаться в бокал избранного напитка. Сам Даниэлле приблизился к сцене, он отогнул ближайшую к нему часть занавеса, засунул за него голову, и свет в комнате сделался ещё более приглушенным.

В моих заткнутых ушах нарастал звон, хотя на самом деле я ничего не слышал. Со своего места я видел руки, лежащие на подлокотниках, прямо перед ними была сцена. А потом на неё вышла девочка.

Я бы дал ей точно больше восемнадцати, но всё же называл именно "девочкой", потому что в её лице сохранилось слишком много детских черт, просто не позволяющих обращаться к ней "девушка". У неё были немного полноватые щёки, которых она, вне всякого сомнения, стеснялась, их покрывали веснушки, захватывающие с своё владение ещё и нос. От накрашенных помадой губ, раздвинутых в неуверенной полуулыбке, на коже проступали ямочки. Она была слегка полновата, но свободное платье с закрытыми плечами и длинными рукавами ретушировали это.

На неё было приятно смотреть, она производила впечатление воздушности и застенчивости. В её движениях сквозила робость, и первые маленькие шаги по сцены явно дались ей с большим трудом. Вряд ли она могла разглядеть внутренность комнаты, потому как свет был направлен прямо ей в лицо, смотреть должны были на неё… вот только я лишь через несколько мгновений вспомнил про повязки на глазах строгих костюмов. Нет, смотреть они явно не собирались, они даже намеренно собирались именно этим не заниматься.

Девушка вышла на середину сцены, бросила немного испуганный взгляд за кулисы. Возможно, кто-то там подбодрил её или поднял вверх большой палец, как бы то ни было, после небольшой заминки девочка перестала нервно стискивать кулаки и гордо распрямилась. Я видел, как раскрылся её очерченный помадой рот, но ничего не слышал.

В тот момент, когда из лёгких девушки стала выходить мелодия, резкая перемена произошла с двумя гостями, сидевшими в креслах. Тот, что повыше, резко дёрнулся вперёд, своим движением заставив меня оторваться от происходящего на сцене, он всем корпусом наклонился вперёд и максимально возможно выставил вперёд шею, его кадык судорожно начал двигаться туда-сюда. Его сосед отреагировал совершенно иначе, толстячок с эспаньолкой напротив её сильнее растянулся в кресле и даже слегка растянул узкий галстук, завязанный под шеей тугим узелком. В моём понимании так принято разваливаться в кресле перед ярко пылающим камином после тяжёлого трудового дня.

Заметила ли девочка эти перемены? Не испугал ли её внезапный порыв одного из слушателей? А может именно поэтому свет и был направлен ей в глаза, чтобы она не отвлекалась от своего дела и была сосредоточена исключительно на нём?

Я не сомневался в том, что она пела, но как бы хорошо она не смотрелась в круге света, всё больше моё внимание переключалось на сидящую двоицу. Во мне крепло ощущение странности происходящего, да, видимо, я попал в какой-то частный и приватный клуб почитателей живой музыки, гости которого привыкли наслаждаться пением в комфортной обстановке, этим можно было объяснить закрытую дверь, полную шумоизоляцию, дорогие бутылки в шкафчике… но зачем тогда надевать на ноги мягкие бахилы и к чему затыкать уши нам? Чтобы ни единый звук не проник в непредназначенные для этого уши? Звучало бредово.

А повязки на глазах разве это не перегиб? Мне доводилось бывать на многих концертах, и ни разу я не видел человека, пришедшего на концерт, с повязкой на глазах. От этого веяло фанатичностью, но у всех свои причуды. Мысли продолжали крутиться в голове, параллельно я наблюдал за происходящим на сцене.

Девочка только что закончила одну песню, немного притупила глаза, поглядела на носки своих туфель, а потом практически сразу завела новую мелодию. Высокий костюм воспользовался короткой передышкой, но при первых звуках снова подался вперёд, его компаньон совершенно обмяк в своём кресле.

Уже не в первый раз у меня мелькнула мысль о том, чтобы незаметно вытащить затычку и хотя бы одним ухом послушать девочку. Правда где-то там в тени возле сцены находился молчаливый и неулыбчивый Даниэлле, который, возможно, наблюдал за мной. В моих ушах громко стучала кровь, и от этого монотонного звука соблазн убрать одну из затычек становился всё сильнее.

А вот строгие костюмы вовсю пользовались возможностью слушать, высокий чуть не вываливался из кресла, его руки судорожно сжимали подлокотники, а рот казался открытым, словно он пытался откусить от чего-то невидимого большой кусок. Нижняя губа была сильно выпячена вперёд из-за чего его лицо приобретало карикатурный оттенок.

Вторая песня неслышно для меня замирала в приятно пахнущем воздухе круглой комнаты, для себя я решил, что на следующей песне непременно вытащу из уха затычку, и пусть даже Даниэлле за это устроит мне выволочку. Я же не видел ничего криминального в том, чтобы одним ухом послушать музыку.

На этот раз пауза между песнями получилась более длительной, но как только я уверился в том, что девушка будет петь и дальше, сразу стал поправлять свою причёску и ловко одним пальцем сумел подцепить берушу, которая скатилась в мою ладонь. Голова потихоньку стала наполняться звуками.

Пела она в самом деле бесподобно, каждый звук выходил из её груди чистым и правильным, он взлетал вверх, и я чувствовал острые пики высоких нот, он немного вибрировал и отражался от стен и низкого потолка. Это не было похоже на крики под гитару, к которым так привычно моё ухо, лёгкие слова совершенно не вязались с тем, что я привык считать музыкой, если я когда и слышал настоящий голос, то только в той комнате морозным вечером за две недели до Нового Года.

Я не обратил внимания на то, что головы обоих посетителей дёрнулись в мою сторону в тот момент, когда я сковырнул затычку, я не придал значения их вытянутых губам, лакающим пустой воздух, я был слишком увлечён музыкой, и лишь потом обратил внимания на эти странные детали. Потом, когда было слишком поздно…

Я был очарован голосом, предназначенным не для меня, но отметил тот факт, что, как мне показалось, девочка стала петь тише. Скорее всего, на мне ещё сказывалось ношение беруш, но часть меня продолжала твердить, что конец песни прозвучал намного тише её начала. Стоило ли обращать внимание на такую мелочь, по последующие несколько песен сумели меня убедить в правильности наблюдений.

Складывалось ощущение, что девочка с хрустальным голосом тает буквально на глазах, всё слабее и слабее получилась создаваемые её звуки, я уж подумал, что она не смогла правильно рассчитать силы и просто сорвала голос, но случайно боковым зрением выхватил фигуру сидящего строгого костюма. В этот момент он располагался практически в профиль ко мне, и я отчётливо сумел различить его длинный и мясистый язык, который медленно облизал вытянутые вперёд губы…

Многие так делают ежедневно, даже не давая себе в этом отчёта, но этот жест на фоне угасающей мелодии показался мне чересчур алчущим. Так бы не стал делать ни один ценитель музыки, такое движение более свойственно едокам из тех, кто не сильно жалует правила приличия.

Моментально в моём мозгу созрел образ, но я постарался его отогнать. Наверное, последнее время я слишком много работал и мало находился на свежем воздухе, наверное, от давно копящегося напряжения мой мозг стал искать способов к расслаблению, поэтому столь охотно пускал в ход фантазию. Однако навязчивый образ прилик к внутреннему взору так сильно, что я чуть не проморгал нетерпеливые жесты пальцами, которыми сыпали в мою сторону пришедшие гости.

Я сразу кинулся к бутылкам. Хвала богам, Даниэлле поставил бутылки рядом с нужными стаканами, иначе я бы непременно их перепутал, в моей голове царила такая сумятица, что я немного расплескал виски. Стакан без ножки для низкого, с ножкой – высокому… Бесшумно я приблизился в ожидающим строгим костюмам. Тот, что повыше сразу выхватил из моей руки стакан и одним махом осушил его, а пока он делал это я пристально разглядывал его. Вернее, его губы.

Сейчас они казались мне абсолютно нормальными, но я никак не мог избавиться от чувства неестественности в тот момент, когда он провёл по ним мясистым языком, как будто собираясь распробовать на вкус эту девушку… Я резко вскинул голову, пытаясь отыскать чарующую певицу, но сцена была пустой, она покинула её, пока я возился с бутылками и старался не перепутать стаканы. Странно, что за столь хорошее пение она не удостоилась даже аплодисментов. Да и что стало с её голосом…

Из размышлений меня вывела пухленькая рука, наткнувшаяся на мою собственную. Я совершенно забыл про толстячка, который вслепую ощупывал пространство, пытаясь отыскать предназначавшийся ему стакан. Напиток он цедил маленькими глотками, хотя его сушила невероятная жажда. Невысокий человечек в строгом костюме был полностью мокрым, пот крупными каплями стекал по его вискам, ладони оставляли влажные следы на подлокотниках кресла, и ещё он запыхался. Казалось бы, на протяжении последних двадцати минут он только и делал, что сидел, однако вид имел такой словно только что пробежал километр. Интересно, он тоже облизывался и вытягивал губы трубочкой?

Пивший коньяк давно уже вертел пустой стакан в руках, дожидаясь, когда его компаньон разделает во своей порцией напитка. Он ни разу не приподнял маску, ни задал ни одного вопроса, но тем не менее вернул протянул мне стакан именно в тот момент, когда человечек с эспаньолкой вылил последние капли на свой язык. Против своего желания я увидел его глотку и язык. Да, такой мог сладострастно облизывать губы. Находясь во власти собственных предположений, я вернулся на своё место с окрепшей уверенностью прослушать все оставшиеся песни. Забытая затычка упокоилась в переднем кармане моих джинс.

Выждав несколько секунд после моего ухода, убедившись в нерушимости тишины, один из гостей слегка махнул рукой. В углу сцены мелькнуло мексиканское лицо Даниэлле, и музыкальный вечер продолжился.

Занавес колыхнулся. Пружинистой походкой на сцены вышел высокий субъект примерно моего возраста, который казался бы ещё выше если бы не имел столь ввалившиеся вперёд плечи. На его голове густые волосы были размётаны по сторонам, один вихор нависал прямо над глазами, чем-то напоминая образ Элвиса со знаменитым утиным клювом. За длинной чёлкой практически не было заметно глаз, вокруг рта и на щеках я разглядел пунцующие россыпи прыщей, через одно плечо была перекинута гитара.

Глядя на неё, я сразу перенёсся мыслями к своему собственному "Ovation", содержащемся в куда лучшем состоянии. Гитара на плече этого нескладного парня в мятой рубашке выглядела потасканой и была выкрашена в противный тёмно-синий цвет, кое- где стёршийся до голубизны. Необрезанные струны металлическим пучком колыхались возле колков, подрагивая при малейшем движении. После девочки с божественным голосом парень производил удручающее впечатление.

Волна критики и неприязни к нему могла и дальше нарастать внутри меня, но разбилась в пух и прах в тот момент, когда впервые прикоснулся к струнам, и из-под пальцев сбежали первые нотки. Я сделал несколько бесшумных шажков вперёд, чтобы ничего не пропустить.

Парень принадлежал к той категории гитаристов, которые из принципа никогда не пользуются медиаторами, пальцы обеих рук синхронизировались с невероятной точностью, зажимая и отпуская лады, мелодия постепенно набирала ход.

Вне всякого сомнения, он импровизировал, причём делал это прямо на ходу, он выдумывал мелодию, интуитивно меняя ноты и каждый раз идеально попадая. На лице его царило равнодушное выражение, которое часто можно заметить у настоящих виртуозов, делающих свою обычную работу и не понимающих, почему у остальных людей она захватывает дух. Невольно я стал отбивать ногой ритм, а мои пальцы опускались на воображаемые струны.

Игра парня в мятой рубашке настолько увлекла меня, что на некоторое время я совершенно забыл о двух фигурах с закрытыми глазами, которые продолжали с жадностью ловить и впитывать каждую срывающуюся нотку. Теперь я стоял несколько ближе к ним и мог наблюдать за тем, как оба они вытянули вперёд нижнюю губу и принялись заглатывать музыкальный воздух. Клянусь, именно так это и выглядело! Они втягивали в себя большими порциями пространство, наполненное звуками!

Наблюдаемая картина не несла в себе следов логики, она казалось дикой, невозможной, возмутительной и мерзкой! Она не должна была существовать, однако на моих глазах два строгих костюма питались звуками и голосами, бессовестно жрали их за маленькой дверью уютной забегаловки! Справляли свой пир в шумопоглощающей комнате с повязками на глазах, чтобы ничего не отвлекало от истинного удовольствия поглощения!

И всё это на фоне затихающей гитары!

Мне пришлось прислониться к стойке с бутылками, чтобы не рухнуть головой вперёд, самые противоречивые предположения выстраивались рядами в моём сознании и постепенно подтверждались тем, что я наблюдал. Раньше, всего несколько минут назад, я пытался искать смысл, но чего же неприглядным он смотрелся сейчас, когда я только-только стал его нащупывать.

Инструмент ещё пару мгновений назад звучавший величественно теперь практически шептал, хотя парень ни на йоту не убавил силу ударов по струнам, просто гитара отдавала свой голос, как и девочка, неуверенно мявшая кулачки перед тем, как начать петь. Как будто бы я наблюдал за концертом по телевизору, и кто-то постепенно решил убавлять громкость. Не представляю, как подобное могло происходить, я не видел никаких причин, способных так безостаточно и полно поглощать звук… Кроме…

Кроме двух человек в строгих костюмах с сильно вытянутыми нижними губами и блаженными выражениями на лицах. Человек? Мне захотелось резко подскочить к ним и рвануть дорогие воротники, чтобы посмотреть, что же скрывается за этими пиджаками с рубашками, захотелось ещё раз глянуть на их языки, облизывающие столь невероятную пищу, захотелось громко затопать ногами и разбить об пол несколько бутылок, чтобы помешать им выпить этого парня до конца, но ничего из этого я не сделал.

Я продолжал стоять возле открытого шкафа, и чувствовал, как меня всё плотнее охватывает страх. Не боязнь лишится работы или премиальных, а самый настоящий, глубинный, животный страх. В один момент внушительная сумму, которую я должен был получить за помощь в проведении "одного мероприятия", полностью потеряла смысл, я привык получать деньги за разнос еды и протирание столов, а не за обслуживание тех, что забирают у людей данное им с рождения.

Как просто всё оказалось! Странные бахилы на ногах постепенно начинали вписываться в общую картину, беруши должны были отсекать тех, для кого не предназначалась музыка, повязки на глазах предлагались только избранным. Только тем, кто приходил в это заведение в строго определённые часы, заходил в закрытую комнату и упивался живым звучанием.