Преломление. Витражи нашей памяти

Сергей Воробьёв

Преломление. Витражи нашей памяти

Они – философы – всматривались в глубину житейского моря, чтобы в ней разглядеть истину, и, конечно, видели там только свои собственные физиономии.

Василий Осипович Ключевский

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© С.П. Воробьёв, 2022

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022

Наша жизнь похожа на сложный витраж, который по мере прожитых лет складывается в некую умозрительную картину. Весь витраж мы не видим, лишь смутно представляем его ещё не завершённые контуры, а отдельные фрагменты – осколки прошлого – или помним ярко, или смутно, или не помним вовсе.

Таковы причуды нашей памяти: запоминать и фиксировать одно, забывать другое. В результате наш витраж распадается на фрагменты, некоторые из которых документальны, иные основаны на рассказах знакомых и друзей, но попадаются и такие, где вымысел автора играет главную роль.

Иногда попадаются случайные осколки, которые мы можем по-своему склеить или оставить в том виде, в каком они хранятся в наших кладовых.

Итак, загребущей рукой я залезаю в мешок с цветными стекляшками, достаю их на свет Божий, разглядываю, верчу так да эдак, удивляюсь формам и цвету, составляю витраж своей жизни, которому нет названия. Стекляшки будут разложены так, что можно наугад брать любую, поскольку они не сшиты свинцовой жилой. Рассматривать их можно под любым ракурсом, вне всякой очереди, без какой-либо системы – ровно так же, как они составлялись автором. Читатель может сложить их в некую целостную картину. И у каждого она будет своя.

Витраж, благодаря преломлению лучей, освещает нашу жизнь более яркими красками, являясь более выразительным, чем сам оригинал. И самое главное – его нельзя исправить или подретушировать. Всё так, как было задумано, а затем исполнено. Смотреть, видеть, оценивать, думать и сопереживать остаётся читателю.

От автора

Витражи странника Вселенной

вселенная была

до меня и будет

после но пока

она во мне

Вселенная писателя, путешественника, поэта Сергея Воробьёва не во всём, но во многом тождественна той, которая является творением Создателя. В ней наряду с непостижимой безмерностью существует бренность преходящего, мимолётного, прекрасного и ничтожного, ужасного и смешного.

В этой вселенной преломлением света и пространства через призму времени отражены прошлое в отношении к настоящему и будущему, а также человек, перешагнувший экватор двух эпох, предметы окружающего быта, включённые в вопросы Бытия, устремлённого к Иному – Небесному.

Человек – творение Бога, как и сама Вселенная, создан подобным Храму. «Разве вы не знаете, что вы Храм Божий…», – говорит апостол Павел.

Сияние витражей христианского храма уподобляет его Храму Небесному. В солнечном свете, преломлённом разноцветием стёкол, прихожане ощущали отражение Божественного света, объемлющего весь мир. Орган телесного зрения – глаза, а зрения душевного – ум, хранитель нашей памяти.

Так память автора этой книги, лучом творческого озарения проникая в прошлое, манит к себе, переполняет сердце, требуя высказаться, воплотившись в слове.

Витражи рукотворного храма представляют собой отдельные сцены из Ветхого и Нового Завета, эпизоды жития святых, подвиги исторических героев, побеждающих демонов тьмы. Книгами для неграмотных называл их Григорий Великий.

Последовательность заключённых в разные геометрические фигуры отдельных эпизодов строилась не так, как в миниатюрах рукописных книг. Порядок рассматривания – чтения – менялся, часто был произвольным. Именно о таком чтении своих глав-витражей, состоящих из отдельных рассказов, новелл, зарисовок, говорит автор книги: «Рассматривать их можно под любым ракурсом, вне всякой очереди…»

При этом надо отметить, что отдельные сюжеты каждой главы объединены, как правило, одним замыслом, одной темой. Так скрепляет отдельные стёкла витража свинцовая жила.

Первая глава – «Портреты без ретуши» – скреплена темой короткого или более длительного знакомства с современными писателями и поэтами. В описании встреч и бесед с Валерием Поповым, Борисом Орловым, Виктором Пеленягрэ, Алексеем Филимоновым, Михаилом Задорновым, как в сюжетах храмовых витражей, важна не столько документальность, сколько череда впечатлений, которые живы в душе рассказчика по сей день. Хотя всё описанное автором достоверно и подлинно.

Так, от встречи с глубинно-русским человеком – писателем Иваном Васильевым в памяти Сергея Воробьёва, тогда только начинающего прикасаться к словотворчеству, запечатлелись не только уклад дома и образ жизни лауреата двух престижных премий, но и слова мастера литературы: «Если вам суждено стать мастером слова – это ваша судьба, и вы в любом случае добьётесь своего, и кривая вывезет на то место, где вас оценят».

Жизнь одного писателя ушедшей эпохи мистически переплетается с жизнью другого – Сергея Воробьёва, перешагнувшего через экватор двух эпох и нашедшего своё место в литературе Нового времени. Его вселенная размашиста не только во времени, но и в пространстве земного бытия.

Ещё Н. В. Гоголь заметил: «…мир в дороге, а не у пристани…»

Мир на перепутье.

Перепутья автора – это моря и океаны, материки и острова, страны и люди – жизнь во всей её полноте.

«По водам зыбучим» – новая глава книги – приводит читателя в Египет, Сенегал, Марокко, Тунис, Грецию. Земная дорога – реальность – в творчестве не бывает тождественна себе, но отражает её более ярко, полно, порой неожиданно. Преломлённые через витражи памяти писателя, сколь выразительными, единственными в своём роде предстают перед нами негр Вася из Сенегала, прекрасно говорящий по-русски, грузин Нико – знаток и любитель греческой кухни, араб Ахмед – гид из Египта, не назвавший своего имени дотошный служитель Каирского музея. Сколько людей, столько душ человеческих во всём их разнообразии.

Писатель-путешественник, следуя стремлениям своей души, оказываясь на перепутье земных дорог, использует все возможности, чтобы увидеть многогранность окружающего мира и не только почувствовать его вкус и запах, но и ответить на его вызовы, испытав себя во всевозможных обстоятельствах.

В рассказе «Лилит & Sportishman», добывая ушедшее из почвы времени и не повредив его корней, вдохнув в него своё мироощущение, автор открывает для себя и читателя, казалось бы, такую знакомую вселенную. Вопреки предупреждению марокканца, местного жителя, о надвигающемся урагане «Лилит», герой едет на своём байке навстречу пока ещё не полностью поглотившей побережье Атлантики тьме марокканской, которая сродни тьме египетской. Едет, наслаждаясь роскошью окружающей природы, лучами божественного света, расцвечивающими всё вокруг радужными красками. Океан манит, притягивает: «…я… кидался в набегающие на берег пенистые воды, волнующиеся не менее, чем душа моя». В такие мгновения душа становится «струёй невидимого божества бесконечного света». Так определяет это состояние Иоанн Дамаскин.

Но душа, как свободная сущность, должна по словам наших духовных наставников обладать и умом. Однако человек редко обладает такой душой во всей полноте. А потому не способен сразу осознать, как светлая, отдающая себя стихия постепенно исчезает, уступая место демонической силе, и он продолжает движение навстречу бездне, готовой поглотить всё без остатка.

Первым признаком этой бездны – урагана по имени «Лилит» – был ниоткуда вдруг возникший ветер. Имя Лилит у шумеров означало «дух ветра», «женщина-демон», рождающая чудовищ. У древних евреев первая созданная и отпавшая от Бога женская сущность получила имя Лейла – демон ночи. Эта наделённая внешней красотой соблазнительница чёрными развевающимися по ветру волосами и бездонно-огненным взглядом притягивала мужчин, вызывая у них восторг и неуёмное желание обладания. Как повествуют древние мифы, Лилит, «высасывая жизненные силы мужчины, несла болезни, разрушение и смерть».

«Мне во что бы то ни стало хотелось ощущать её во всём размахе и откровенности», – признаётся герой рассказа. И, несмотря на окутавшую мир тьму марокканскую, он, подчиняясь своему неуёмному желанию, продолжает двигаться навстречу Лилит. Гаснут прибрежные фонари, тьма стремительно окутывает весь мир: пальмы своими разлапистыми ветвями, словно развевающимися волосами Лилит, хлещут темнеющий небосвод, океан, закрученный дерзким ураганом, безумствует. И, подчиняясь демонической силе музыки труб дьявольского органа, герой «медленно, как сомнамбула, двинулся на её зов навстречу стихии.

– Ты здесь, Лилит?! Ли-ли-и-и-и-и-ит!!!»

«Дьявольская музыка неистовства непроглядной ночи возвещала приход Небытия… Откуда же взялась эта чёртова закваска охватившей мир тьмы… Не из демонического ли женского первоначала по имени Лилит, едва не погубившего меня?»

Соблазняя демонов, ангелов и мужчин, Лилит оставляет после себя многочисленное потомство, которое во все времена по-разному проявляет властную тёмную силу этого женского первоначала.

Такова маленькая девочка из наброска с натуры «Моле сумит». Она пока неосознанно проявляет эту силу, оттаскивая малыша-братца от причала Графской пристани, где он, засунув нос в широкую щель между досками настила, повторяет одну и ту же фразу: «Моле сумит, моле сумит!» Сестрёнка звонко приказывает: «Костик, уйди! Костик, уйди!» И насильно тащит вырывающегося и плачущего мальчугана подальше от моря.

– Всё, – говорит наблюдающий эту сцену спутник автора по крымским скитаниям, – точно не быть ему адмиралом.

«Костик уйдёт. Станет он каким-нибудь сантехником или штукатуром, в итоге окончательно заштукатурив свою мечту».

Хочется отметить особый дар писателя, позволяющий ему двумя-тремя штрихами отобразить в миниатюре то, о чём пишутся романы, эссе и диссертации – влиянии женского начала на формирование личности и судьбы мужчины.

На формирование личности и судьбы человека оказывает и время, и место его рождения. Разрешение на временное проживание в ту или иную эпоху он получает от Бога. Однако свобода, данная ему Создателем, может быть ограничена властителем той эпохи и законами того пространства, в котором человек существует и которое определяет его бытие.

Сергей Воробьёв, как и многие действующие лица этой книги, родился и провёл детство и юность в эпоху Сталина. Переступив экватор – 2000 год, в начале третьего тысячелетия писатель в главе «На экваторе двух эпох» возвращается к своим истокам. В рассказах «По наказу товарища Сталина» и «Как Берия мне на пятку наехал» читатель не встретится с привычными образами Сталина и его окружения.

Свобода творчества есть способность разума, интуиции, подобно искривляющим лучам света – иронией, юмором, фантазией преломлять доселе известные персонажи в нечто непредставимое. Находясь на грани вымысла и реальности, действующие лица его рассказов ведут себя самым неожиданным образом.

Сталин долго беседует со сварщиком Дормидонтычем, сумевшим приварить рубиновую звезду к Спасской башне Кремля. Пригласив его к себе в кабинет, вождь делится с ним самым сокровенным: «Долго жить – хорошо или плохо?», «Революция дело тонкое и опасное», «Ленин хотя и квартерон, но он наше знамя…» И так далее.

Дормидонтыч, от лица которого ведётся рассказ, по простоте душевной своими репликами сглаживает патетику, присущую подобным беседам с вождём. «Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич», – вторит Дормидонтыч Сталину на замечание о Ленине, как «краеугольном камне системы».

Надо сказать, что диалоги между самыми различными героями повествований даются Сергею Воробьёву легко, ненавязчиво, естественно, словно он сам присутствовал при этом. Писатель посредством диалогов выражает своё мироощущение и отношение к происходящему.

Христианская антропология, говоря о двойственности падшего мира, сущность человека также считает двойственною, различая внешнюю и внутреннюю. Человек внешний – существо телеснодушевное, бессознателен, не свободен, подвержен влиянию отжившего прошлого, хаоса, распада. К внешнему относится всё, что служит телесности, в том числе и такие проявления, как рассудочность и эгоизм. Он подвержен влияниям моды, любых людей, увлечённых той или иной ложной идеей. Внешний человек причастен лишь к очевидностям окружающей среды.

Очередной витраж – глава «Вкус жизни» – изображает именно таких внешних людей. По словам писателя, их можно найти в любой точке мира: в Кахетии или на Сицилии, в районе Неаполя или на острове Санта-Фе и даже на южном мысе Патагонии.

Чтобы вместе с таким внешним человеком ощутить вкус жизни, читателю, по словам автора, необходимо «остановиться, забыться, отстраниться». И – обязательно улыбнуться. Улыбнуться той неповторимой улыбкой – то лукавой, то ироничной, то горькой, которой умеет неподражаемо улыбаться Сергей Воробьёв. И тогда со всей возможной обнажённостью для вас откроется жизнь внешнего человека. Со всеми её соблазнительными коктейлями, сдобными куличами, звуками арф и скрипок. Главное – бездумно погрузиться… Погрузиться в ванну с лавандой… неважно, что в это время кого-то бомбят, разбиваются самолёты, ураганами разрушаются жилища. Всё это человека внешнего не касается. «Главное – получить идентификационный код!.. Персональный».

Цель внешнего человека носит срединный набор качеств. Не поднимаясь до осмысления связи с сакральным миром, он осознаёт свою причастность лишь к очевидностям окружающей среды. Ему ни к чему взращивать в себе образ Божий.

Альфонс Муха, чешский живописец, чья главная работа жизни «Славянская эпопея», в витражах собора Св. Вита соединяет высокое и низкое, возвышенное и повседневное.

В русском человеке с его всеохватностью, как ни в каком ином, соединились противоречивые свойства души: устремлённость к Богу и умение выжить, доверчивость и способность схитрить. Это единство двойственности отражено как нельзя лучше в фольклоре: сказках, былинах, байках. Именно там и раскрываются все эти черты характера русского человека, оказавшегося в непростой жизненной ситуации.

Глава «Загадки русской души» написана в жанре баек – занимательных, коротких, с элементами народного юмора. Автор, по законам жанра, придаёт байке достоверность, реальность происходящего и самое главное, что удаётся далеко не всем, – глубокий смысл. Объединив реальное и вымышленное, владея знанием деталей и точностью при описании быта, выразительностью и яркостью образов, с тончайшим ненавязчивым юмором переданных диалогов раскрывает характер русского человека во всех его ипостасях. Таких как бескорыстие, наивность и находчивость, умение выжить в любых самых невероятных обстоятельствах с надеждой на «авось». Возможно, это идёт из безграничной веры в Божий промысел.

В рассказе «Дверь» парадоксальность мира сказочно-иллюзорного не противоречит реальности, но лишь полнее выражает её. Подвергшаяся деформации дверь в каюту старшего механика, не желая по законам реального мира закрываться, балансируя «словно на кончике носа циркового жонглёра», приоткрывает для наблюдавших за ней членов «маслопупой братии» параллельный мир, невидимый простым глазом. Привычные персонажи, члены экипажа судна: капитан, помполит, электромеханик и другие, словно обнажая свою истинную сущность, в проёме двери начинают выглядеть до странности непривычно.

Так, помполит, всевидящий и всезнающий служитель партии большевиков-коммунистов, предстаёт в образе католического священника, облачённого в сутану ярко-красного цвета. Повернувшись в пол-оборота к собравшимся в каюте членам машинной команды, он произносит: «Всё в руцех князя мира сего, всё в его воле!»

Капитан судна по имени Октавиан, герой Отечественнгой войны, предстаёт в тропическом костюме под цвет песка африканских пустынь, словно реализуя свою мечту стать охотником необозримых саванн. И в то же время с высоты своего положения он нисходит до вверенных ему членов экипажа, забывших о вечернем чае с оладьями: «Оладьи скоро закончатся! А без оладий что? Жизнь пуста и неинтересна».

Автор рассказа, играя солнечными зайчиками своего сознания, подобно гамме света проникает в невидимый доселе мир своих героев, приоткрывая сокрытые грани видимого.

Театром душевных мистерий можно назвать очередную главу «Искусство быть нищим». Тогда как на протяжении веков одни создавали и сохраняли подлинные витражи, другие в наше время довольствуются подделками. Так, новые нищие, осваивая туристический рынок, нынче предъявляют миру подделки, имитации. Образ нищего становится бутафорией. Внешний человек, стремясь к соблюдению религиозных обрядов, норм и законов, не стремится к духовно-нравственному преображению, пытаясь надеть на себя маску благочестия. Новые нищие старой Европы скрывают свою сущность попрошаек под одеждами узнаваемых персонажей, таких как Чарли Чаплин и другие.

«Нищий, – пишет Сергей Воробьёв, – отражение нашего социума, наше с вами отражение. Почему мы не заглядываем в это отражение, стараемся скорее пройти мимо, отвернуться…»

Новые нищие старой Европы – люди с наштукатуренными лицами-масками, облачённые в тоги, мантии, туники, мундиры. Их социальный статус – человек-статуя. Назвать эти статуи нищими можно лишь с большой натяжкой.

На фоне этого театрального действа автор-путешественник обращает внимание на поразившего его одноногого, опирающегося на костыль. «Лицо его было худым, взывающим к милосердию. Он не замечал ни людей, ни мира, был погружён в никому не ведомые тайники своей души. Взгляд, обращённый к небесам, был покоен и светел». Не сам ли Христос воплотился в этом человеке, дабы Его глазами увидеть наш падший мир, а в нём нас, равнодушно проходящих мимо. Проходящие мимо, скучающие по Богу, будут посещать храмы, ставить там свечи, иногда даже заглядывать в Ветхий и Новый Завет, но так и не узрят в себе Христа, сказавшего: «Я с вами остаюсь во все дни до скончания века».

Увидеть мир глазами Христа – это цель внутреннего человека. По словам Иоанна Дамаскина: «Если душу человеческую уподобить капле воды, то чем она чище, тем яснее в ней отражено солнце. Чем мутнее, тем тусклее отражение».

Чем чище стёкла витражей нашей памяти, тем более свет, проникающий сквозь них, помогает душе вознестись к истинному Свету – к Христу.

Заключительная глава книги «Витражи нашей памяти» из серии «Преломление» – называется «Столбцы».

Столбцы – особая форма документов в России XVI–XVII веков. Текст писался от руки на бумажных полосках – лентах. Полоски склеивались, по склейкам ставились скрепы, и ленты сворачивались, представляя собой свитки.

Столбцы Сергея Воробьёва – короткие четырёхстрочные высказывания. Это своего рода документы человека – свидетеля двух эпох, побывавшего на всех континентах нашей планеты. Человека, обладающего особой остротой зрения умной души, которая избирает для себя хотя и самое обыденное, но ещё не отжившее, глубинное: мгновения жизни как отражение самой вселенной, а в ней – человека.

как трудно

найти

человека

среди людей

Особый дар таланта – прозревать будущее.

сегодняшняя правда

завтра

может стать

ложью

Образ Божий в человеке проявляется в его силе, добротолюбии, свободе, а у писателя и поэта ещё и в даре слова.

Творчество в его философском смысле есть особая форма как рассудочного, очевидного, так и сверхрассудочного, Иного. Удаётся это лишь избранным. Поэтому

истинно

великие

проходят по

жизни незаметно

ЛИДИЯ СОЛОВЕЙ,

член Интернационального (Международного)

союза писателей

Портреты без ретуши

Писатель Валерий Попов

Валерия Георгиевича Попова знают многие. Он автор более 30 книг. Прожил долгую плодотворную жизнь, дружил с известными писателями 60-70-х годов. В частности, с Сергеем Довлатовым, Василием Аксёновым, Андреем Битовым, Иосифом Бродским, Александром Кушнером и др. В свои зрелые годы не теряет творческую форму.

У Попова приметная внешность: высок, подвижен, смугл. На протяжении многих лет пребывает в неком неопределённом возрасте.

Наиболее известна его книга «Жизнь удалась». И когда очередной собрат по перу случайно пересекается с ним на тех или иных писательских маршрутах, то, как правило, задаёт ему один и тот же классический вопрос:

– Ну, как, Валерий Георгиевич, жизнь удалась?

И Валерий Георгиевич с неизменным оптимизмом отвечает:

– Удалась! Ещё как удалась! Хата богата, супруга упруга.

На этом, как правило, и заканчивается разговор.

Первый раз с Валерием Поповым я встретился на Международной книжной ярмарке в Риге в 2005 году и подарил ему свою первую книгу «По ту сторону Земного шара». Было очень похоже, что он где-то в вагоне поезда Рига – Санкт-Петербург её полистал. Потому что при последующих встречах на регулярных книжных салонах в Петербурге всегда подходил ко мне и здоровался за руку. Отчасти мне было лестно, что меня помнит известный питерский писатель (как говорят – писатель первого ряда), по всей вероятности, обладающий хорошей зрительной памятью.

На протяжении более десяти лет так накоротке мы с ним и встречались. А в последнее время ежегодно – на Международном книжном салоне в Санкт-Петербурге. Ну как же – Санкт-Петербург, и без салона?

На одной из таких встреч я успел вручить ему свою очередную книгу:

– Почитайте на досуге, о чём пишут русские прозаики за рубежами нашей родины.

Он виновато улыбнулся и молча принял дар. Сразу было видно, что читать подаренное не станет, поскольку писатель часто живёт по принципу: «Писатель пишет, а не читает». Да и всех книг, естественно, не прочтёшь. А засорять голову чьей-то случайной писаниной – себе дороже.

Мимика лица, жесты порой говорят больше, чем слова. У Попова слов было мало, но по мимике я читал примерно вот что: «Пиши, пиши, мой милый друг, тешь своё самолюбие, открывай свою несовершенную душу миру, всё равно ты никому не нужен, это я знаю по себе».

2016 год ознаменовался очередным, XI Международным книжным салоном, который проходил в Михайловском манеже. Валерий Попов мелькнул перед моими глазами в толпе и быстро в ней растворился. Он напоминал носорога, гуляющего среди многочисленных животных, пришедших на водопой к единственному источнику. Источником этим была, конечно же, книжная река, вылившаяся из различных магазинных сетей и издательств на головы жаждущих и отведённая по арыкам к книжным стендам и лавкам салона. На одном из этих стендов лежала и моя очередная книга, посвящённая морской тематике. Она привлекала людей, тем или иным боком связанных с морем, что вовсе не удивительно. Это была моя ниша.

Попова я увидел неожиданно. Он остановился у нашего стенда незаметно, будто подполз по-пластунски. На его губах блуждала лёгкая саркастическая улыбка. Когда мы случайно встретились взглядами, он протянул руку. Поздоровались. Чтобы как-то заполнить образовавшуюся паузу, я решил (уже в третий раз!) подарить ему ещё одну свою новую книгу. Но перед этим было желание разговорить его, чтобы он, к примеру, вспомнил что-нибудь о Василии Аксёнове, с которым якобы приятельствовал в 60-е годы. И я без особых предисловий спросил:

– Вы же хорошо в своё время знали Василь Палыча?..

– Аксёнова, что ли? – переспросил Попов.

– Его самого! – с радостью согласился я, предчувствуя дальнейший предметный диалог.

Реакция у Валерия Георгиевича оказалась неожиданной. Наверное, не с того надо было начинать. Он сделал вид, что кто-то издалека зовёт его, и даже помахал в ту сторону рукой.

– Вы меня извините, – произнёс он на ходу, – я сейчас. – И ринулся по проходу между стендами, сквозь плотную толпу, сквозь время и пространство, сквозь воздушные массы Михайловского манежа, нагретые теплом многочисленных читателей, желавших прикоснуться к книге – к этой не до конца раскрытой тайне запечатленного слова.

Больше на салонах я его не видел. Он канул в толпе, казалось, навсегда. Я ещё пытался на первых порах проследить вектор его движения к внезапно возникшей на горизонте цели, но это было бессмысленно. Попов буквально на глазах растворялся в бродячих скоплениях пришедших сюда людей, то пропадая, то появляясь, сливаясь с густым фоном толпы.

Что побудило его сорваться с места? Может быть, не захотел уйти в тень своего давнего друга Аксёнова? Поговаривают, что их дружба напоминала больше легенду, чем быль. Мало ли кто с кем дружил или не дружил. А возможно, он деликатно избавил меня от бессмысленного акта дарения, а себя – от укора за отсутствие интереса к неохватной пишущей братии.