Каким он был. Роман о художнике

От былого уклада кулацкого отродья осталась привычка к скатерти и свечам. Споры об искусстве – глупость, если не дано разобраться в красоте. Уже нет мастеров, работающих топором, как кистью. И действительно все в доме было сработано отцовскими руками – добротно, красиво, долговечно. Деревянная кровать не скрипела, была просторна и с уютным балдахином от комаров. За вечерним чаепитием папуля делился байкам из лагерной жизни, воспоминаниями о жизни до революции, что они слышали в детстве от своих бабушек. История семьи была туманной, запутанной, но сводилась к тому, что человек не может знать своих возможностей, не представляет, что может преодолеть, что не следует рисовать своим убогим умишком грядущие испытания, ибо все случится иначе, не надо бояться жизни. Она непредсказуема.

По легенде папы прадед Орехта служил двадцать пять лет за веру, царя и Отечество и был Георгиевским кавалером, вернувшись, народил единственного деда Михаила, богатого на детей. По мужской линии все были балагурами, красавцами и долгожителями.

Прадеда забрали за анекдот, красочно описавшего дореволюционных петухов:

– Этакий Цезарь взлетит на плетень, едва не проломит его, громко хлопнет крыльями: «Слава царрррю!» А нынешние еле-еле взберутся, дрысь-дрысь крылышками и хрипят, как придушенные: «Эсь-эсь-эсь-эрь».

Наутро забрали прадеда. Деда раскулачить не получилось, двенадцать ртов было. «Золотого Георгия» искали, весь двор комсомольцы штыками истыкали, землю, царем дарованную, отрезали, да налогами обложили за единоличное хозяйство – курицу да собаку. А вот на вшей налога не было. Дети колхозников могли в школу ходить, там гороховой похлебкой кормили. Но дед был суров и взрослым детям запретил вступать в колхоз, кто успел – сбежали в Сибирь. Когда немец пришел, папаша забрал своих лошадей, коров (частникам поначалу отдавали), а колхозных угоняли. А в сорок втором и людей угонять стали, всю молодежь… сколько душ погибло на глазах… Сейчас разве есть проблемы? Живете, радуйтесь! А Орехта пережил-таки сухорукого параноика (Сталина), вернулся домой, рассказывал, что за свой язык еще не раз пострадал.

– Вот едем на открытой платформе по узкоколейке лес валить. Читаю в газете, что в Турции три тюрьмы построили. Ну вот, говорю, а у нас три платформы фанерой обить не могут, чтобы ветром не продувало рабочую силу. Десять дней кандея, минус сорок мороз. Думаю, ладно, нажился, так хоть отосплюсь, замерзну во сне, и прямо в рай. Уж так все надоело, что страх всякий потерял. Смех один, еле пинками разбудили на десятые сутки.

Старики остерегались любой власти: чем моложе волк, тем зубы острее, этой демократией семь шкур с работяги драть будут. Маленькие, сухонькие, они всегда находили работу для рук, ума, просто удовольствия на радость близким. Жужжало веретено, мама пряла шерсть по старинке. Вязала теплые гольфы с неповторимым орнаментом, кружевные тончайшие платки, полотняные шторы, скатерти были расшиты мережкой, еще сохранились занавески, вышитые ришелье, девичье увлеченье.

Менялись адреса, но первые детские воспоминания хранили свет свечи на подоконнике, мама читает вслух, отец отдыхает, закинув правую руку за голову на высокую подушку, на другой постели брат старается поглубже зарыться в одеяло и быстро засыпает, отпихивая сестренку. Отложив книгу («Фабрика смерти»), мама включает радио для полуночников, гаснет свеча и только папироса папы мерцает в ночи, иллюстрируя рассуждения диктора: «Стоит ли зажигать звезду?»

Девяностые они восприняли без удивления и страха: что хрущевская оттепель, что горбачевская перестройка добра не сулит. С властью лучше не спорить, а держаться подальше от стада баранов, которых поведут на бойню, у безбожной власти правды не жди.

Огонек свечи тонул в растаявшем воске. Тонул долго и неохотно, источая запах церкви и вновь взмывая сквозь длиннохвостый чад. Догоревший трепет светился синим, и наступила неожиданная тишина. Тишина способная перевернуть мир. Тишина, которой наслаждаются, наслаждаются в предвкушении… Тишина, обнажающая дно души. Проникновенная тишина вселенной скатывается с листа оттаявшей росинкой и, кажется, сейчас навеки сомкнутся объятья, и невысказанное нахлынет безумием девятого вала. Навзрыд. Взахлеб. Глаза горят и видят в темноте.

Мамуля включила свет. Вот и вечер. Тимей восхищен домом, семьей. Слова неуместны, все предопределено. Привычно зашуршал карандаш по бумаге, мамуля смущенно улыбалась вниманию, но не кокетничала. Кроткая, маленькая мамулечка не упрекнула дочь за неправедное поведение. Для родителей – рождение детей – чудо, награда за все пережитые скитания, смысл их выживания в нечеловеческих испытаниях, просто дар Божий. Остается только любоваться, помогать, оберегать.

– Милые мои, ненаглядные, – всхлипнула Алиса, – как мне не хватает вашей жизнестойкости. Нет, мы не ждали безоблачности, но к чему мы готовили себя? Это странно и слегка неуместно, когда все минуло, когда приветливый уют выстроен собственными руками, зрелость, умудренная опытом, старательно избегает пылких ошибок юности, обманувшей нас… «Колорит поблек», – холодно заметил бы Тимей, заново набирая палитру красок.

А может быть, это не холод, а обычная сосредоточенность. Алиса не любила разброд неоконченных дел, не укладывающихся в строгую последовательность, снижающую временные затраты на дела обязательные к исполнению. Когда-никогда, но надо разобрать архив, набросать рассказик о Тимее, раз уж сорвалось обещание с уст.

6. Архив

Привычка к пунктуальности не раз наказывала Алису, сталкивая с людьми необязательными. Едва она забралась на стремянку, открыла антресоли, раздался звонок в дверь, что-то рухнуло, посыпались пыльные эскизы, рулоны полотна, ватмана, окаменевшие краски, задубевшие кисти. Держась за полку, она проверила устойчивость и дотянулась до потайной папки, распавшейся в руках. Пол усеян пожелтевшими конвертами и бумагами. Хронология потеряна, а Тимей редко ставил даты, восстановить порядок по памяти вряд ли удастся.

Сменить обстановку не значит – сменить образ жизни, от себя не убежать. Ну и денек задался, а если собака ворвется, то все погибнет. Голос сына фальцетом загонял рыжего колли в ванну, а сиамский кот уже поглядывал, как со стеллажа перемахнуть в нишу. Выставив кота, она молча захлопнула дверь к себе: потом-потом. Она не знала, куда положить ворох писем, папка рассохлась. Когда-то она собиралась использовать их для романа, скрыть под литературным флиртом чувства, пока все герои живы. Пожелтевшие листы выпали из некоторых конвертов, она стащила пуфик с дивана, сидя было удобнее складывать, чтобы не порвать ветхие страницы. Взгляд невольно стремился прочесть обрывки, а отложить на потом казалось безумием.

«Кто-то так вскричал, запрокинув голову, это был я. Замечу, однако, что родственных душ немного, с кем можно общаться без слов. Как правило, это единомышленники, необязательно, что они из прошлых жизней, может быть, из будущего. Я написал в самолете вот такую дрянь, думая о тебе.

Когда тебя предают.

Ощущение – умираешь,

И воздух глотаешь-глотаешь,

Как во сне от змеи убегаешь…

А всего лишь – тебя предают.

Я полмира перелетел, а ты не пришла, хотя устроители выставки клялись, что пригласили тебя. Конечно, я мог остаться, билеты дороги, но дочка была с нею, не застав тебя, я сразу вернулся к ним, не продав ничего».

«Сегодня солнечный день, ясное небо, уже 17 апреля 1999 года – тринадцать лет нашего знакомства – сие немало в нашей быстротекущей. Где ты? В каких мирах витаешь? Хотя, я сам уже так далек ото всех. Но я жду, помни. Целую, Тимей».

Коммуналка перестала быть таковой, Алиса оккупировала комнату соседа под мастерскую. Но сосед жил в доме престарелых, и присоединить вторую комнату на законных основаниях в ближайшее время не предвиделось, по завещанию она отходила к его сыну. Каждый приемный день в департаменте жилья ее выпроваживали, как разъяренную кошку после битвы с овчарками, грудной Антошка помогал ей неистовыми воплями. В день, когда дали бумагу о предоставлении субсидии на покупку квартиры, у нее подкосились ноги, пришлось вызвать скорую, мужа, гипертонический криз. После двух недель в больнице, она спокойно выбрала вариант вторички в своем районе, оставляя право на свое приватизированное поэтическое убежище. Противоречий не было, все пошло гладко и быстро.

«Очень жду вестей, я ничуть не изменился, по крайней мере, для тебя. Ваш Тимей». Затяжная юность кончилась. Подступила осень. Холодная неотапливаемая неделя в Москве, скудные заработки корректора, случайные. Странный конверт, с двух сторон оклеенный марками, без обратного адреса, без единого конкретного слова о том, что происходит. Шутка? Забывчивость? Стихи…

Взгляд – устремленная печаль

Взметнется над разбитой чашей,

Уткнувшись в книгу или даль

Над жизнью прошлой, настоящей…

Мне только тиканье часов –

Светлее ночи назиданья…

В душе ржавеющий засов

И ожиданье ожиданья.

Бредут обрывки полуснов,

Полуувядшие желанья,

Полузамерзших наших слов…

В туманной пляске мирозданье.

Прочитав крик души, она всплакнула и окончательно расстроилась. Складывала стопы на столе: письма, конверты, наброски, акварели. Нужна коробка и уединение. Были молодыми, влюбчивыми, но четко знали, нельзя предавать себя. А сегодня взрослые, мудрые, затравленные условностями, себя забыли…

7. День

Антошка еще раз стукнул в дверь: «Мам, к тебе пришли». Открыл дверь и поразился беспорядку.

– Мам, зверюги со мной в гостиной, уже обнюхали свои места. А Евсей пусть в моей комнате живет, ладно? Я сварю сардельки, хватит на всех. Мам, там тебя ждут.

Алиса растеряно посмотрела на сына, вышла в прихожую.

– Постойте-постойте, мы договаривались на пятницу, – она хотела пресечь неуместное вторжение.

Молодой человек с окладистой бородой, вероятно, своей первой, уже разоблачился. Глазки-угольки и неуклюжесть медвежонка вызывали симпатию. Пунцовые щеки совсем развеселили Алису, тем более он был один – без наглых журфаковцев.

– Валентин, – кратко представился он, опережая возражения, – Строгановка, подрабатывал санитаром, мне пяти минут хватит, уж простите, телефона вашего не знаю. У вас есть неиспользованные эскизы к вселенскому человеку, Тимею они нужны.

– Он вернулся в Союз? Почему сам не приехал?

Она пригласила его в свою комнату, запасшись плотной коробкой и веником. Быстро сложила письменные улики на дно коробки. Вдвоем они быстро разобрали рулоны, убрали лишние в запасник, разобрали эскизы, этюды, акварели, вымели в мусор уже непригодные расходные материалы. Он скрупулезно изучал фигурки воинов через собственную лупу: «Сократ и Платон здесь выглядят рыночными бездельниками», – заметил он, усмехаясь.

– А что, Алиса Ивановна, разве только это вам оставил Тимей? Нет-нет, каталог есть у меня и не один, и все французские издания.

Валентин укладывал в новый планшет эскизы Тимея, аккуратно расправляя разделительный пергамент между ними для хранения. Достойное место, но Алиса возмущенно заметила, что ничего из дома выносить не разрешит. Раз она обещала набросать заметку о том, каким был Тимей в жизни, так об этом договаривались на завтра и не спорьте, пожалуйста.

– Мне не нужна заметка, разве я похож на человека, заглядывающего в чужие трусы. Я не журналист, а художник, ученик Тимея, он просил меня.

– Хватит врать, после трагедии он не возвращался в Россию.

– Он здесь. В Подмосковье. Я еду к нему, можем поехать вместе, если вас не шокирует обстановка. Электричка в десять утра с Павелецкого вокзала.

– Прекрасно, поедем на машине в одиннадцать ровно, встреча здесь, вот номер телефона. Все, что он «просит» я захвачу с собой. Нищета меня не шокирует, не переживайте, она разной бывает.

– Я вижу, рулоны у вас залежались и запасы акварельной бумаги на сто лет. Давайте и это упакуем – ему в подарок, если не жалко, конечно.

– Для пользы дела ничего не жалко, складывайте.

– Извините, я не сказал, что нашел его, он был болен. Мы хотим сделать копию «Человека», хотим, но за столько лет многое забылось, иначе он бы не осмелился потревожить вас. Хотя, он так одинок и будет рад первому встречному. Так бывает. Мне сложно преодолевать его замкнутость, я подручный, но моя цель – не только закончить аспирантуру, но и послужить возрождению России, нельзя шедевры оставлять в забвении.

– Что с ним случилось?

– Банальная депрессия, чувство вины. Не смею больше задерживать. Итак, получается, что суббота всех устраивает, я не опаздываю.

Алиса проводила гостя, не выдав смущения. Ужин готовила уже на скорую руку. Очищенная кожура картошки свалилась с ножа на слюду от сигарет. Сердце екнуло от шороха, словно мышь выскочила из мусорки и напугала ее. Антошка и Дуся мешали, нож выскальзывал из рук в ведро. Давно забытое раздражение убеждало ее, что день сегодня дурацкий и конца ему не видно. Уже не до уборки, пока все закипает, надо прилечь с валидолом. Но на постели устроились кот с кошкой, а от шерсти можно задохнуться. Какое же занудство приходит с возрастом! Милейшая парочка переглядывается, выдержав паузу, муркает, прежде чем потянуться навстречу и лизнуть друг друга. Наблюдать за ними можно долго и самой умурлыкаться – задремать.

За ужином все чувствовали себя разбитыми, день не заладился с утра. Евсей тяготился предупредительно ласковым обращением к себе и сказал напрямую, что разводиться глупо.

– Нельзя от доброй жены требовать понимания высшей математики. Просто они устали от соседской парочки с младенцем, чей последний конфликт недопустимо нарушил их личное пространство. Юный муж застукал жену, она нагишом забежала к нам в три часа ночи. А этот щенок просится пустить его домой с балкона.

Евсей нырнул в холодильник, налил по стопочке водки. Антон выпил автоматически.

– Сейчас малыш поведает о причине твоих неурядиц с Ниной.

Слово за слово… Старший брат молотит младшего методично и крепко. Притихшие родители даже не пытаются вмешаться. Евсей вышел из комнаты, вымыл руки, и стал чинно собираться домой.

– И запомни, щенок, что моя жена дура, но дура хитрая, она не попадется, как ты – в полной красе. И в отличие от тебя, прекрасно знает, что ей нужно, чего хочет. И если она сейчас одна, а она одна, так я завтра тебе добавлю на орехи. Ладно, мам, Антон, пока. Заварите ему валерьянки. И врет же так нагло, якобы Нина сказала Тане, что у нее любовник, а никто никогда не догадается. В три часа ночи с собакой на балконе он гулял. Босиком! Щенок!

Дверь хлопнула так, что все вздрогнули. Антон привел всех в чувство, уложил в постель, приняв выгул живности на себя. Алиса закрыла глаза и в тихой музыке ей послышался стук подающих тюбиков, она встрепенулась, ах, нет. Начинается дождь, просто дождь. Антон не задержится на прогулке. Она тронула мокрое полотенце на лице, мерцающая темнота привычно убаюкивала, словно волна слизывает лодку, легкое покачивание уносит в сказочный залив, вдоль золотой косы идут съемки фильма.

Зрители и актеры купаются в бирюзовой воде. Ощущение неземного счастья, невозможного наяву захватило всех. Алиса уже во сне отметила, что необычный мир делает каждое движение легким, каждое желание исполняется. Она не ныряла, а парила, что в воде, что воздухе, созерцая, словно со стороны. Она чувствовала себя сильной, утопающей в солнечных брызгах. Осознание, что человек представить себе не может – сколь безграничным бывает счастье. Это океан любви, догадалась она, радуясь незабвенным лицам друзей, она окликали ее, приветствовали. Неслыханное везение увидеть всех сразу – вместе. Не в дни печали или просто будни, а здесь, словно в раю. Тимей улыбается, впервые беззаботно, даже загадочно. «Благодарю, вас, мадам». Он подносит палец к губам, не позволяя говорить вслух.

Кончились тоскливые ночи. Несбывшееся – сбудется. Мы одни, никто не помнит нас, не бойся своей тени.

– Мадам, я любил вас, а вы? Кого любили вы? А моя бедная девочка любила меня до самой смерти. Это мы убили ее. На грани отчаяния я бросался в бездну, но кто-то неизменно подхватывал меня и возвращал к жизни. Я понял сейчас, это вы. Зачем я нужен вам? Оставьте меня, я плохой дамский угодник.

Тимей погрузился в воду, проскользил рядом. Алиса, ослепленная солнцем, потеряла его из виду. Внезапная высокая волна накрыла с головой, она не больно ударилась коленкой о ствол, ухватилась за пальму. Переполох кончился, выплеснутые на берег купальщики не пострадали и беспечно возвращались к воде. А Тимей уходил в горы, перекинув, как махровый халат, через плечо свою бездыханную девочку, ей не повезло, но никто не заметил этого.

8. Ночь

Антон одевался под радостный скулеж Дусика, кот Ксюк уже вспрыгнул на плечи и свободно прогуливался, а Тоська кокетничала, выхаживая с поднятым хвостом. В подъезде молодняк покуривал. Мокрые хлопья дождя зверям не понравились, выгул получился несерьезный. Антон заметил, что свет в подъезде погас, он подхватил собаку, чтобы не поранила лапы разбитой лампочкой, но кот уже сорвался в темноту открытой двери с диким воем, кошка тоже обожала потасовки. Дусик клацнул зубами, ощетинился и рычал на вылетевшие на улицу тени. Трое поочередно сражались с кошками, но те молниеносно взлетали к лицу.

– Падайте, падайте в снег, – кричал Антон, удерживая пса. Рысиная хищность тянула их на высоту. На кухне вспыхнул свет, выглянул Антошка, быстро спустился и забрал кошек, рычали они как-то гортанно. Оказывается, он специально натаскивал сиамцев, как сторожевых. Он был в неглиже, но кошки не оцарапали его, горящими глазами охраняя его спину. Дружки стали приподниматься с земли и угрожать вслед, Дусенок вывернулся из рук, кошки бросились в погоню, пока Антошка не отозвал своеобразным цоканьем и свистом.

Дома пояснил, что ждали его, что он задолжал за кораблики, назвал сумму. Антон присвистнул: «За твои кораблики можно свой крейсер иметь!»

Отец ушел на кухню, выпил. Пришла пора поговорить. Сынок бормотал, нахваливал зверей за хорошую службу, балуя кусочками сыра. Отец налил еще, выпил и задал самый глупейший вопрос, который приходит на ум взрослым: «Зачем? Почему? Разве плохо, если в доме – мир, покой, стабильность? Разве отсутствие материальных помех не способствует развитию личности? Разве мы тебя не заинтересовывали всем на свете – выбирай!» Почему собственные дети принимают родителей за тупых деспотов, которые не поймут! Может быть, Господь так наказывает за грехи молодости?

– Почему, кровиночка моя, нам не понять тебя?! Почему тебе невыносимо скучно? В чем смысл суеты вашей? Это радует? Это греет? Услаждает? Зачем соваться к тупорылым, пробовать кораблики, чтобы быть, как все. А они просто недоумки под чьей-то пятой. Что ты можешь скрыть от меня, думаешь, есть что-то, что твой папка еще не познал? Я похож на пацана? Я ничего не требую от тебя, ты сказал правду: тебе нужны деньги, и мне, и маме, но мы выродкам отдадим наши деньги. Это, по-твоему, разумно? Мне легко потрясать своими возможностями в пятьдесят лет, тебе все еще это предстоит постичь. Жизнь научит, если мы с мамой оплошали. Евсей, да и мы с ним впитали доброе, вечное: мультики были веселыми и мудрыми, история учила делать выводы, математика и философия применялась в жизни. Естественно, мы виноваты, что решили в трудные времена покупать дешевые боевики, злых монстров, зарабатывать на ужастиках, не подумав, что нарушаем экологию души детей, внуков. Вы с видеосалонах – на порнухе – учились морали и умению обманывать, заценили покупные удовольствия? Зачем думать, переживать, чувствовать, ведь обещано девять жизней, все доступно, наглядно и сходит с рук. Кушайте, детки дорогие! Технические новшества истребляют человека, весьма довольного собой. Ты, сынок, не отличаешь игры от жизни, в виртуальности нет смерти, боли, утрат, нет хрупкости и самой жизни тоже нет. Есть очки или «гейм овер!» Главное, код не забыть. Как испытать подростку чувство, если эротические игры подавляют половой инстинкт, если естественного контакта он никогда не почувствует через резинку, предохраняясь от СПИДа. А предохраняться надо, доверять нельзя, вас этому с первого класса учат. Отцовская власть может принудить тебя исполнять обязанности, но вот заставить хотеть невозможно, поэтому учись получать радость от насущных дел. Разве прозрение Достоевского остановило раскол России? «Новейшее модное безверие» питается незрелыми душами уже второе столетие. Воистину, Божья справедливость не имеет ничего общего с человеческими представлениями о ней. На каком еще языке – о чем – говорить с тобой, чтобы пробудить малейшее стремление к пониманию элементарных прелестей жизни.

Он перевел дух, закурил, предложил сыну, тот отказался…

– Смотри, Антош, собака хвостом виляет.

– Я знаю, – удивленно поднял голову сын. – Она всегда так делает. Попрошайничает.

– По-твоему это нормально?

– Вполне. Нормально, она сладкого хочет, – опешил Антон, глядя исподлобья.

– Видишь, собака, а мудрее человека!

– Чем это?

– А как хочет, так и крутит хвостом, или не хочет – не виляет.

– Есть хвост, вот и пользуется им.

– Верно. Очень верно. А вот хвост собакой не крутит. Никогда.

– Никогда.

– Вот и подумай, почему человек не понимает, по чьей прихоти он крутится за какие-то кораблики, да еще и за деньги? Косые придурки обслюнявят чинарик: это кайф, Тоник, ты молодец, ты классный парень! Разве я не прав?

– Ты-то? Ты у нас хозяин, ты всегда прав. Ты и за деньги не похвалишь. Только маман иногда выдает: хороший мальчик, будь умным, как Евсей. Он у вас ягодка-любимчик, а я вот тупой уродился, так дорого вам достался, что маман чуть не умерла, Евсей чуть институт не бросил, если бы не Ниночка. Одни упреки. Сколько можно? А я просил вас – рожать меня? Я официально благодарю за подаренную жизнь, кров, корм. Я отработаю. А какие у вас проблемы?! Не забыть Лисенку таблетку, конфетку, пипетку. Весь мир вокруг нее крутится, не разбудите, Лисенку не спалось. Вы всех достали своим мурлыканьем. Скажи честно, а ты часто гуляешь с внуками, в первой семье уже внуки, ты их видел? Что молчишь? Работа? Работа, конечно, хорошая отмазка, затем формула один, футбол, еще и дачу купили. Молодцы, я вас уважаю, все по расписанию, а я помеха.

– Спасибо, это смело. Я ожидал, ты будешь сидеть и дуться. Не юлишь, не оправдываешься. Все так, кроме того, что ты дорог нам, а маме запрещено сюсюкать с тобой, ты парень, а не подружка ей. Да, трудно быть внимательным. Запомни этот момент и постарайся не забывать о знаках внимания к своим детям. Мужик – он целеустремленный – не может разбрасываться. Это мама может говорить по телефону и с тобой, и с кошками, курить, жарить-парить одновременно. У женщин мозг заточен на многочадие, им дано держать в поле зрения несколько объектов. Мы взрослые и решим проблему по-взрослому. Я кредитую твои долги, ты отработаешь за лето на даче, не будем нанимать рабсилу, чтобы копать-косить. Забьешь на завтра стрелку, будем разбираться – что по чем. С Евсеем я поговорю, кулаки – не решение, а тебе наука: никогда ничего не говори о женщине. А замужняя – это табу, сразу прикуси язык! Ни хорошего, ни плохого. Хочешь очаровать девчонку, говори только о ней, сразу станешь крутым парнем – нарасхват!

– Я Таньку люблю.

– Поверь, они помирятся, там же ребенок грудной! Он разве тебе нужен? Тебя доступность привлекает, Таньку скука одолела. Женщина должна быть верной и в постели, и в мыслях. Ибо, уходя на мимолетное свидание, она может не вернуться, а дома дети, котики голодные. Жалко. Потом вернется, а дом опустел, плакать будет. Художники знают, что женский глаз различает гораздо больше оттенков цвета, чем мужской. Так и в жизни, она может разглядеть красочное будущее, а партнер не поменяет своих привычек, кидаясь в омут приключения, он не забывает себя, приличий. Рассудительность его не оправдывает, но это не бросается в глаза, не ранит близких, и редко заканчивается катастрофой. Вот этим женщины опасны. Любовь не заметить не получится, держи голову выше.

– А у нас с Танькой катастрофа?

– Ерунда, перемелется, любопытство. Тебя же муж не видел, значит, ничего и не случилось. Прочувствовал, как наказывается любопытство, ноги не отморозил на балконе? Ты молодец, давай еще валерьянки и спать-спать.

Антошка уснул быстро. Антон был доволен тем, что разговор состоялся. Деньги, видимо, придется отдавать, иначе жди напастей. Его поразило, что мальчишки нуждаются в ласке, признании, особенно тогда, когда они, кажется, уже выросли из телячьих нежностей и начинают басить, грубить в соответствии с переходным возрастом. За собой он такого не припоминал. Гости привычно отмечают положительные качества чужих отпрысков, никогда не задумываясь о том, что они говорят собственным чадам.

Действительно, как справляется бывшая с двумя погодками, притащившими в дом своих жен, еще и внуков народивших. Там, конечно, теща – как тяжелая артиллерия, а здесь хрупкая, избалованная Лисонька. Любит ли он ее? Все так думают, и он привык думать, что любит безумно. Некоторая общепринятая данность.