Дом сестер

После всех этих лет мучительной тоски по дому Уэстхилл должен был бы стать для нее раем. Но что-то изменилось, и прошло несколько недель, прежде чем Фрэнсис поняла, что это она стала другой. За прошедшие годы детство незаметно попрощалось с ней. Незаметно, потому что в своей тоске и печали она оберегала его как сокровище и никогда не думала о том, что оно когда-то закончится. Фрэнсис больше не была той босоногой девочкой, которая заслушивалась историями своей бабушки и скакала галопом на лошади. Она была в замешательстве, осознавая, что не успела подготовиться к тому периоду жизни, в который ей предстояло вступить.

Май с его небывалой жарой, казалось, был единственным серьезным предзнаменованием, и беспокойство Фрэнсис еще больше возросло.

– Я думаю о том, что будет со мной дальше, – сказала она однажды утром матери. Была пятница, шестое мая, дата, которую ей в дальнейшем придется вспоминать по многим причинам. – Я ведь не могу все время сидеть дома и ничего не делать!

Ее мать, Морин Грей, как раз искала в своей комнате ноты для фортепиано; с минуты на минуту должна была прийти ее преподавательница по музыке, и она хотела до этого еще раз сыграть заданные произведения.

– Дорогая, все устроится, – сказала мать чуть рассеянно, – почему бы тебе просто не наслаждаться летом?

– Каким же образом? Здесь абсолютно ничего не происходит! Каждый день одно и то же!

– Но, когда еще училась в Ричмонде, ты постоянно говорила, как тебе не хватает Уэстхилла и жизни здесь. По выходным ты жаловалась, что вынуждена учиться и не можешь делать то, что тебе хотелось бы. Теперь ты можешь. Ты хотела, в конце концов, снова лежать на цветущем лугу и смотреть в небо, ты…

– Мама, но я не могу заниматься этим весь день, – прервала ее Фрэнсис раздраженным голосом. – Это просто… я не могу продолжать то, что уже закончила. Мне больше не двенадцать! Мне семнадцать!

Морин вынырнула из шкафа и пригладила волосы. Ей вскоре должно было исполниться 37 лет, и у нее уже было четверо детей, один из которых не прожил и нескольких недель, но выглядела она как юная девушка. Фрэнсис, у которой, как и у ее отца, был кельтский тип внешности, завидовала матери из-за ее медово-золотистых волос и янтарных глаз. Все краски на лице и теле Морин заключали в себе золотистый оттенок, были теплыми, мягкими и гармоничными. У Фрэнсис же, напротив, – холодными и жесткими. Ни малейшего розоватого оттенка, который смягчал бы белизну ее кожи, ни одной светлой пряди на волосах интенсивного черного цвета. В школе мисс Паркер девочки сказали, что у нее интересная внешность. Слово «симпатичная» не звучало никогда.

– Через неделю у Ли состоится Праздник весны, – сказала Морин. – Тебя это не радует?

– Радует, конечно. Но я же не могу бегать с одного праздника на другой. Разве в этом смысл жизни?

– Фрэнсис, пройдет еще немного времени, и один из местных молодых людей попросит твоей руки. Ты выйдешь замуж, у тебя появятся дети, ты станешь вести домашнее хозяйство. И будешь злиться, что испортила себе это прекрасное лето бесплодными мечтаниями, вместо того чтобы по-настоящему им наслаждаться. Если у тебя на самом деле будет собственная семья, ты больше не будешь иметь так много свободного времени.

– Я еще слишком молода, чтобы выходить замуж и иметь детей.

– Мне тоже было семнадцать, когда появился мой первый ребенок.

– В твое время все было по-другому. Да и ты была другой. Я сейчас просто не могу представить себе, чтобы я решилась выйти замуж за человека, с которым потом проживу всю свою жизнь!

Морин вздохнула. Фрэнсис знала, что, по мнению матери, подобные разговоры ни к чему не приведут. Она была убеждена, что Фрэнсис однажды влюбится, резко поменяет свое мнение о детях и браке и будет сама удивляться, почему она так долго была всем недовольна.

– А как у вас с Джоном Ли? – осторожно спросила мать. – Вы ведь с детских лет практически обручены. – Она улыбнулась, и эта ее улыбка разозлила Фрэнсис.

– Ах, мама, когда это было… уже давным-давно. Он меня больше об этом не спрашивает.

– Наверное, ты постоянно делаешь такое недовольное лицо, что он не осмеливается, – предположила Морин. Тут она вздрогнула – с улицы раздался сигнал клаксона. – О господи, это уже приехала мисс Мэйнард, а я все еще не нашла ноты!.. Беги вниз и скажи ей, чтобы шла в гостиную. Я сейчас приду.

Мисс Мэйнард, преподавательница по музыке, была известна своим бестактным поведением. Фрэнсис знала, что сегодня она была в мрачном настроении, и не удивилась, когда мисс Мэйнард сразу же сделала ей замечание.

– Кто же тебе насолил? – спросила она. – Душевные страдания?

– Нет, – ответила Фрэнсис рассерженно. У нее всегда возникал вопрос: почему люди, глядя на молодую девушку, не в состоянии предположить, что у нее могут быть и иные проблемы, кроме душевных страданий?

– У меня есть кое-что, что исправит твое настроение! – заявила мисс Мэйнард и стала рыться в своей сумке. Она извлекла из нее конверт и помахала им перед носом Фрэнсис. – Я иду как раз от Ли. Старая мисс Ли недавно внушила себе, что она непременно должна играть на фортепиано… Джон Ли попросил меня передать тебе это письмо. – И вложила письмо в руку Фрэнсис.

– Разве Джон дома? – удивленно спросила та. Джон учился в Кембридже и редко приезжал домой.

– Его отец неважно себя чувствует, – объяснила мисс Мэйнард. – Я не знаю, в чем там дело, но в любом случае Джон приехал домой из-за него.

Должно быть, что-то серьезное, предположила Фрэнсис. Джон приехал из Кембриджа в Дейл-Ли явно не из-за простуды отца.

– Письмо заклеено, – констатировала мисс Мэйнард, подмигнув. – Ты можешь проверить. Конечно, меня так и подмывало узнать, что в нем, но по дороге нигде не нашлось водяного пара! – Она громко рассмеялась и прошла мимо Фрэнсис в дом, откуда сразу донеслось: – Морин! Привет, Морин! Это я, Дороти!

Фрэнсис закатила глаза и стала размышлять, куда бы ей скрыться, чтобы спокойно прочитать письмо. После ее возвращения из Ричмонда она видела Джона лишь однажды, мельком, на Пасху во время богослужения. Вокруг них было много народу, и им удалось перекинуться разве что парой слов.

Девушка огляделась. Как всегда, когда она лицезрела ферму Уэстхилл и окружающий ее ландшафт, в ней пробудилось чувство умиротворенности и благодарности за то, что она здесь живет. Кругом, насколько хватало глаз, простирались зеленые холмистые луга, вдали – пасущиеся коровы и овцы, отдельные островки небольших темных пролесков; кое-где ручьи, петляющие вокруг горы. Пастбища вдоль и поперек пересекались низкими, неровными и косыми каменными стенами, поросшими мхом и мелкими лиловыми цветами. Широкая полевая тропа вела от дома вниз, по склону, к извилистой проселочной дороге, по которой в одном направлении можно было попасть в Дейл-Ли и дальше в Аскригг, а в другом – в Дейлвью, в поместье Ли. Семейству Ли уже на протяжении нескольких поколений принадлежала вся земля в окрестностях, за исключением относительно скромного участка земли, который занимала ферма Уэстхилл. В течение минимум двухсот лет каждое поколение Ли всякий раз пыталось завладеть землей Уэстхилла. Но им это не удавалось, и в том числе Чарльз Грей, отец Фрэнсис, отклонял любое заманчивое предложение старого Артура Ли без малейших колебаний.

Фрэнсис обошла дом и через небольшую калитку вошла в сад. Все здесь цвело и разрасталось не случайно. Каждый цветок, каждый куст, каждое дерево Морин сажала тщательно и обдуманно. Здесь можно было прогуляться вдоль плантаций шиповника и гигантских кустов рододендронов, помечтать в тени фруктовых деревьев или под меланхолично свисающими ветвями плакучей ивы. Еще всего несколько недель – и зацветут розы, а весь сад покроется розовыми и лиловыми цветами фуксий.

С тех пор как Фрэнсис себя помнила, она была постоянным свидетелем ставшего привычным зрелища: мать, стоящая на коленях где-нибудь между кустами и деревьями и копошащаяся в земле. Однажды она сказала, что это в ее характере – преодолевать проблемы и заботы повседневной жизни. «Если я чувствую между пальцами землю, если вижу, что раскрывается новый бутон, если вдыхаю аромат роз, то все мои заботы так быстро растворяются в воздухе, что я даже забываю, что именно так удручало меня еще минуту назад!»

Фрэнсис сумела обойти это пристрастие матери, так как терпеть не могла ползать на коленях и с болью в пояснице бороться с сорняками. Тем не менее она понимала мать, потому что так или иначе земля давала ей столько же силы, что и Морин.

Она села на окрашенную в белый цвет скамейку под одним из вишневых деревьев и открыла письмо. Ей на колени упала открытка, в которой Джон своим округлым почерком написал ей следующее:

«Дорогая Фрэнсис, мне очень надо сегодня после обеда поговорить с тобой. Давай поедем на лошадях! Я заеду за тобой около пяти».

– Интересно, что он хочет, – пробормотала Фрэнсис. Тут она подняла голову и, увидев свою сестру Викторию, которая шла к ней по дорожке сада, вовремя успела спрятать весточку от Джона в карман юбки.

– Привет, Фрэнсис! А я тебя ищу… Что ты здесь сидишь? – крикнула она.

– А почему ты вообще здесь? – спросила Фрэнсис. – С каких это пор в школе мисс Паркер так рано отпускают на выходные? В мое время, видит бог, было по-другому…

– В школе обнаружили коклюш, – объяснила Виктория, – и нас как минимум на две недели отправили по домам!

– Что же мне так не повезло! – сказала Фрэнсис завистливо. – У нас никогда не было ни коклюша, ни чего-то подобного… Надеюсь, ты не успела заразиться?

– Я тоже надеюсь. Как же это хорошо – неожиданно получить каникулы!

– Безусловно, – согласилась Фрэнсис, но при этом была совершенно уверена, что этот неожиданный подарок для Виктории означает далеко не то же самое, чем это раньше было бы для нее, Фрэнсис. Виктория с удовольствием училась в школе мисс Паркер. Она любила похихикать с другими девочками, обожала чопорную школьную форму, в которой Фрэнсис всегда чувствовала себя как арестантка. Она не была особенно хорошей ученицей, но зато преуспела в пении и рукоделии. Мисс Паркер называла ее «одна из моих любимиц» и предоставляла ей множество привилегий. Фрэнсис всегда могла прочитать мысли старой директрисы по ее лицу: «Как это только возможно, чтобы две сестры были такими разными?»

И тот, кто увидел бы их сейчас, сказал бы то же самое. В свои почти пятнадцать лет Виктория выглядела как прелестная кукла. В ней не было ни капли той бесформенности, от которой в этом возрасте страдала Фрэнсис. Она была очень похожа на свою мать. У нее был тот же золотистый оттенок кожи, волос и глаз, очаровательная улыбка и такой же бархатистый голос. Она всегда была милой и хорошенькой, каждый ее баловал и исполнял любую ее прихоть. Будучи еще крошечным, розовым, пухленьким карапузом, она приводила людей в восторг. Каждому хотелось ее подержать на руках, погладить и прижать к себе. Фрэнсис, которой исполнилось два года, когда родилась Виктория, была достаточно смышленой и разумной девочкой, чтобы суметь это заметить и наблюдать за всем происходящим с болезненной ревностью. Позднее Морин рассказывала ей, что она была совсем другим ребенком: пугающе худым, но очень выносливым и с огромным желанием научиться всему быстрее и раньше других детей. Хватать, ползать, ходить – всем этим она овладела очень рано и училась этому с твердой решимостью, до тех пор пока у нее не стало получаться.

Морин никогда не говорила ей об этом открыто, но Фрэнсис и без того было понятно, что люди не восторгались ею так, как Викторией. Их отец дал младшей дочери имя глубоко почитаемой им королевы, и только позднее Фрэнсис пришла в голову мысль о том, почему не ее, как дочь, родившуюся первой, крестили этим именем. Но, вероятно, при виде худого ребенка со слишком светлыми голубыми глазами, которого Морин произвела на свет в марте 1893 года, ему такая мысль даже в голову не пришла. И только очаровательную толстощекую малышку, которую ему два года спустя положили на руки, он счел достойной того, чтобы она носила имя великой правительницы.

В этот майский день на Виктории было синее, достающее до щиколотки платье-матроска и голубой бант в длинных темно-русых волосах, которые блестели на солнце, как мед, и слегка завивались.

Еще два-три года, подумала Фрэнсис, и мужчины из-за нее разобьют здесь дверь своими лбами!

– Джордж, кстати, тоже приехал, – сказала Виктория, – пять минут тому назад, из Уэнсли, на наемном экипаже.

– Джордж? А что случилось? – Их брат учился в Итонском колледже и приезжал домой только на каникулы.

– Он кого-то привез.

– Друга?

– Какую-то женщину! – ответила Виктория. – Приятная, но какая-то странная.

Женщина… Это было интересно. Из всех людей на свете Фрэнсис больше всех любила и восхищалась Джорджем, своим старшим братом. К тому же он был единственным человеком, к которому она относилась практически без критики.

Джордж был привлекательным, умным, деликатным, обаятельным… она могла бы наградить его бесконечным множеством льстивых характеристик. В этом году он заканчивал учебу в Итоне. Если брат во время своей подготовки к экзаменам приехал в Йоркшир, наверняка не больше чем на один или два дня, да еще и привез с собой какую-то даму, Фрэнсис могла предположить, зачем. Он хотел представить девушку семье. Вероятно, тут нечто серьезное…

– Почему ты сразу об этом не сказала? – спросила она, встав. – Где они сейчас? Я хочу поздороваться с Джорджем!

«И посмотреть на эту женщину», – подумала она.

Джордж стоял перед домом, с трудом защищаясь от двухгодовалой дворняги Молли, которая радостно бегала перед ним и с громким лаем то и дело прыгала на него, выражая свой восторг от его приезда. Казалось, что она понимала, что обязана своей жизнью Джорджу. Два года тому назад темным, холодным осенним вечером он нашел на обочине дороги полуживой комок. У него были каникулы, и в течение этих двух недель Джордж постоянно вставал каждую ночь, чтобы дать крохе молоко и яичный желток. Когда ему надо было уезжать, произошло душераздирающее прощание, и теперь, с его возвращением, Молли от счастья потеряла рассудок.

– Джордж! – крикнула Фрэнсис еще издалека, потом подбежала к нему и бросилась в его объятия. Закрыла глаза. От него так хорошо пахло! К нему было так приятно прикоснуться…

Она слышала, как Джордж рассмеялся, нежно и тихо.

– Иногда я не знаю, кто больше рад меня видеть – ты или Молли. В любом случае, мне это очень льстит.

Фрэнсис отступила на один шаг и посмотрела на него.

– Ты надолго?

Он с сожалением покачал головой.

– Я, собственно говоря, вообще не должен был уезжать. Мне нужно каждую минуту зубрить. Но…

Не договорив, он посмотрел куда-то в сторону, и Фрэнсис, последовав за его взглядом, увидела молодую женщину, стоявшую облокотившись на автомобиль мисс Мейнард. Та направилась к ним.

– Элис, позволь представить тебе мою сестру Фрэнсис, – сказал Джордж. – Фрэнсис, это мисс Элис Чэпмен.

– Добрый день, Фрэнсис, – ответила Элис. У нее был глубокий, теплый голос. – Я много о вас слышала. Рада с вами познакомиться.

Фрэнсис нерешительно протянула Элис руку.

– Добрый день.

Они оценивающе посмотрели друг на друга. Фрэнсис подумала, что Виктория права; Элис действительно симпатичная. У нее были тонкие, правильные черты лица, темно-зеленые глаза, красиво изогнутый нос. Волосы цвета меди она зачесывала строго назад. Элис была невысокой и грациозной и источала почти осязаемую энергию. От нее исходила какая-то необычайная сила.

– Знаешь, Джордж, – сказала Элис, – пожалуй, ты должен сначала один пройти в дом и подготовить твою маму к моему появлению. А я пока немного осмотрюсь здесь, на улице. Может быть, твоя сестра будет так любезна и составит мне компанию?

– Мы можем пойти в сад, – предложила Фрэнсис.

Джордж кивнул.

– Хорошо. Очевидно, у моей матери сейчас урок музыки. Тогда мы увидимся позже.

Он улыбнулся Элис, и Фрэнсис увидела в его глазах обожание. У нее возникло ощущение, что из них двоих он был более влюбленным и уступчивым. Элис Чэпмен держала его на коротком поводке.

Виктория исчезла – во всяком случае, ее нигде не было видно. Элис села на каменную стенку в конце сада. Уэстхилл располагался на холме, и отсюда, сверху, открывался великолепный вид на раскинувшиеся на другой стороне долины стойла и дома рабочих с ферм, принадлежавших Уэстхиллу.

Элис огляделась и глубоко вздохнула.

– Как хорошо побыть на природе… Поездка на поезде была бесконечной. В Уэнсли, или как называется это место, Джордж нанял экипаж. – Она улыбнулась. – Какая здесь идиллия!

– Иногда и здесь бывает скучно, – ответила Фрэнсис, сев рядом с Элис. – Откуда вы знаете моего брата?

– Мы познакомились с ним во время демонстрации. Н-да, это мягко сказано… Скорее тогда была настоящая битва. – Она рассмеялась. – Вы выглядите совершенно растерянной, Фрэнсис! Я думаю, вы как раз пытаетесь представить себе вашего брата в качестве участника демонстрации… Однако можете быть совершенно спокойны. Он не имеет к этому никакого отношения. Мы проникли на занятия в Итон и развернули там наши плакаты. Возникла порядочная суматоха.

– Кто это мы?

– ЖСПС. Вы ведь наверняка об этом что-то слышали?

Конечно, Фрэнсис слышала о ЖСПС – Женском социально-политическом союзе. Это была партия борцов за права женщин под руководством Эммелин и Кристабель Панкхёрст, которые выступали за предоставление женщинам избирательных прав с помощью радикальных средств. О них много говорили, чаще всего с негативным оттенком. Многие мужчины насмехались над ними, используя довольно грубые слова: «мужеподобные бабы», «неудовлетворенные шлюхи», «мерзкие вороны» и «бедные сумасшедшие».

Фрэнсис не могла до конца понять подобное поведение мужчин; как будто возникала угроза того, что рухнет империя, если женщины получат избирательное право. «В следующий раз пусть еще мой пес принимает решение о политической судьбе Англии!» – возмущался недавно старый Артур Ли на каком-то общественном мероприятии, и при этом сам зарычал, как разозленная собака. Все присутствующие засмеялись и зааплодировали, в том числе и женщины. Фрэнсис знала, что даже ее отец, хоть и являлся приверженцем партии тори[3], по своим взглядам был либералом и противостоял суфражисткам, как их называли в соответствии с преследуемой ими целью – добиться избирательного права[4].

«Политика не женское дело», – говорил он всегда. Морин никогда не высказывалась по данному поводу, и Фрэнсис расценивала это как молчаливое согласие, но все-таки решила как-нибудь спросить об этом мать с глазу на глаз.

– Я еще никогда не встречала никого, кто являлся бы членом ЖСПС, – сказала она.

– Думаю, ваши родители придают большое значение тому, с кем вы общаетесь, – сказала Элис язвительно, – и суфражетки вряд ли входят в круг одобряемых ими лиц.

– Мои родители придают также большое значение тому, с кем общается Джордж.

– Да, я полагаю. Тогда вряд ли они будут в восторге, когда он представит меня им.

Фрэнсис тоже этого опасалась. Она была крайне удивлена, что Джордж влюбился в эту девушку. Элис была привлекательна и наверняка неглупа, но Фрэнсис не могла представить себе, чтобы у брата не возникали серьезные сомнения в отношении ее убеждений.

– Джордж… – начала она осторожно, и Элис снова рассмеялась.

– Я знаю. Он вообще не согласен с тем, что я делаю. Вероятно, он надеется, что я смогу образумиться, когда повзрослею, но я почти уверена, что он на ложном пути. Может быть, как раз он станет разумным.

– Он хочет на вас жениться? – спросила Фрэнсис с любопытством.

Элис замялась.

– Да, – ответила она наконец, – он хотел бы. Только вот не знаю, хочу ли этого я.

Пока Фрэнсис размышляла над непостижимостью этого заявления – женщина, которая не испытывает счастья от того, что Джордж Грей хочет на ней жениться! – Элис покопалась в своей сумке и достала плоскую коричневую коробку, из которой вынула сигарету.

– Вы будете? – спросила она.

Фрэнсис, конечно, никогда не курила и знала, что дама в любом случае не должна этого делать. Но чтобы не показаться маленькой девочкой, невозмутимо пробормотала:

– Да, с удовольствием.

Она поперхнулась при первой же затяжке и какое-то время боролась с сильным приступом кашля. Элис терпеливо подождала, пока кашель пройдет, и потом констатировала:

– Это ваша первая сигарета, не так ли?

Так как не было смысла это отрицать, Фрэнсис кивнула и вытерла слезы с глаз.

– Да. Я еще ни разу не пробовала.

Она ожидала услышать насмешливое замечание, но Элис лишь серьезно на нее посмотрела.

– Сколько вам лет? – спросила она.

– Семнадцать, – ответила Фрэнсис и осторожно сделала вторую затяжку. Ощущение было омерзительным, но на этот раз она хотя бы не закашлялась.

– Семнадцать, понятно… Мне двадцать, немногим больше, чем вам, но я уже многое испытала. Мне кажется, что вы тоже этого хотели бы. Вы производите впечатление девочки, которую от всего оберегают и которая очень бы хотела узнать, что такое настоящая жизнь. Или вы просто хотели бы делать то, чего от вас ждут? Выйти замуж, родить детей, иметь гостеприимный дом и устраивать чаепития в дамском кругу.

– Я… не знаю… – ответила Фрэнсис, чуть торопливо продолжая курить. Вдруг ей неожиданно стало очень плохо, и она не могла сконцентрироваться на словах Элис. Появилась тошнота, в желудке возникли спазмы, и стало рябить перед глазами.

«О нет, – подумала она в ужасе. – Меня сейчас вырвет. На глазах у чужого человека!»

– Вы должны как-нибудь приехать ко мне в Лондон, – продолжала меж тем Элис. – Я могла бы познакомить вас с некоторыми очень интересными людьми…

Фрэнсис соскользнула со стены. Ей казалось, что она едва может передвигаться на своих дрожащих ногах. Издалека она слышала голос Элис: «Фрэнсис! Что с вами? Вы совсем бледная!»

Сильные руки крепко схватили ее за талию. Так плохо ей не было еще ни разу в жизни. У нее начались рвотные позывы.

– Боже мой, это моя вина, – воскликнула Элис, – я не должна была давать вам сигарету!

Фрэнсис наклонилась над густым кустом папоротника, и ее вырвало всем ее завтраком.

Джон Ли не приехал. Ни в пять часов, как он сообщал в своем письме, ни в шесть; не появился он и в половине седьмого.

– Уже действительно пора купить телефон, – рассерженно сказала Фрэнсис матери. – Тогда я могла бы, по крайней мере, позвонить Джону. Я надеюсь, что он припасет убедительное оправдание своему поведению.

– Наверняка, – согласилась Морин.

Она выглядела напряженной. За час до этого Джордж объявил ей и отцу, что намерен жениться на мисс Чэпмен. Чарльз Грей захотел больше узнать о молодой женщине, и при этом выяснилось, что она является членом ЖСПС. Чарльз так рассвирепел, что даже Морин с трудом удалось его успокоить.

– Но зачем ты об этом сказал? – спросила Фрэнсис брата, когда тот сообщил ей о разговоре с родителями; выглядел он при этом совершенно подавленным.

Джордж обреченно пожал плечами.

– Иначе это сказала бы она. Когда-нибудь, сегодня или завтра, отец все равно спросил бы, чем она занимается.

– И тогда она сказала бы правду?

Джордж засмеялся, но его смех был безрадостным.

– Можешь быть уверена! Благородная сдержанность, к сожалению, не присуща Элис. Она бы на все лады расписывала ему их идеалы и постаралась бы убедить его в необходимости за них бороться. Ты можешь себе вообразить, как бы они схватились!

Так что он принял на себя весь гнев отца. Чарльз в конечном счете категорически заявил, что он не потерпит в своем доме «эту особу». Только благодаря Морин, владеющей искусством убеждения, наконец согласился до отъезда пары принять у себя в Уэстхилле Элис Чэпмен.

Морин, которая как раз накрывала в столовой стол к ужину, отвлеклась на минуту от своих мрачных мыслей о будущем сына и неожиданных проблемах и пристально посмотрела на Фрэнсис.

– Ты грустишь, потому что Джон не приехал? – спросила она. – И почему ты такая бледная? Что-то плохо выглядишь…

Фрэнсис еще не отошла от действия сигареты.

– Мне действительно неважно, – сказала она, – но это не имеет никакого отношения к Джону. Он мне довольно безразличен, честно говоря. Однако я думаю, что я не буду ужинать.

– Садись с нами и попробуй все же что-то съесть. Вечер и без того не задался, да еще ты хандришь… Боже мой, неужели Джордж не мог найти себе какую-нибудь другую девушку?

Постепенно собрались все члены семьи. Во главе стола сидел Чарльз Грей. Он, как обычно, появился к ужину в темном костюме, светло-сером жилете и с шелковым галстуком. Чарльз утратил статус, который принадлежал ему с рождения, но тем более старался придерживаться определенных традиций. К ним относились элегантная одежда, свечи по вечерам и семья в полном составе из числа присутствующих. Он очень переживал, что смог предоставить в распоряжение Морин только одну-единственную помощницу по ведению хозяйства в доме – энергичную Аделину. На другой прислуге он вынужден был экономить, поскольку хотел, чтобы его дети учились в престижных школах.