Снегурка. Новая Сказка. Два

что шагало рядом с ним,

капли с озера: «Алёнка?!»

– Да…

И чувствами томим,

молоде́ц опять всё вспомнил…

Клятву милой на пиру,

что вернётся она снова

на Покров, но до того,

будет между ними снова

взглядов молний что – ого!

Чудо Ваню оглядело,

заглянув в раскрытый рот

и на ножки посмотрело,

на свои, где в хладе вод

пух встал дыбом мягким, белым,

как над озером туман,

и промолвило: «Что, Ваня?

Сердце мается от ран?»

Молоде́ц слезой ответил,

та, скатилась каплей вниз,

шмыгнул носом: «Ах, Алёнка,

потерял я главный приз.

Снег растаял. В лужах синих

проплывают облака.

В них любовь моя – Снегурка…

Коромысло – два ведра…»

– Коромысло я сломала,

отбиваясь от волков,

а живу я бабули,

ей уж тысяча годков

будет завтра,

мне-ж шестнадцать…

Как попала, спросишь, к ней?

Не скажу, но не напрасно

я жила здесь столько дней.

Йогой часто занималась

вместе с Бабушкой Ягой

и таком научилась!

Показать?..

Хороший крой у кафтана твоего.

Сарафана моего не такой…

и я сейчас, из подснежников, на глаз,

наберу пыльцы ведро,

что бы было полотно

тёплым, лёгким, голубым –

будто небеса родным,

с бирюзой к краям чтоб было,

что бы к глазкам подходило.

Вот гляди, что накручу,

нити с Месяца с сучу

и серебряною строчкой

их добавлю к полотну.

Щедро камушков насыплю,

что нашлись на берегу,

пусть горят как звёзды в небе,

что смотрелись здесь в волну…»

– Полотну покрой под стать…

– Ваня! Воду ты опять из ведра на ноги льёшь.

Прорастёт в обнове рожь

и придётся до зари нам с тобою в две косы,

рожь косить… А как носить?

Если следом за тобой поле тянется с копной…

Брови светлые, дугой,

не укрыть копной густой.

Носик миленький в веснушках,

чуть с горбинкой золотой…

Ну, а очи – Глубина!

Заглянул Иван туда…

И зелёная волна,

что бросают в берега

Кама, Обь, и Ангара,

хладом чистым не спеша,

душу мо́лодцу леча́,

от ступней, сквозь грудь, до лба

пронеслась туда – сюда,

и залив все закоулки,

грусть от сердца погнала.

И, кусачая тоска

от потерь, что вон гнала

к горизонту молодца́,

вдруг как выпрыгнет из рта

змейкой жёлтою из зла

и травой лесною прячась,

шмыг, и в камушки ушла…

«Чар хозяйка, что со мной?!

Где-ж тревожных мыслей рой?

Где та цепкая тоска,

что терзала так меня? -

распрямился молоде́ц. -

Горю горькому конец.

Горю горькому беда.

Сел я снова на коня!»

И пустился Ванька в пляс,

во́круг вёдер, во́круг глаз,

что зелёною волной

злой тоске в нём дали бой:

– Малахита озерца!

О, Алёнка, ты меня…

Ты вернула жизнь во мне!

Краски мира, мир в себе!

Снова стал я – молодец,

разудалый удалец!

Снова бодрым колесом

я вкачусь на царский трон!

Вёдра в небо подхватил

наш герой, что было сил

так к избушке побежал,

что всю воду б расплескал,

на ходу крича: «Ура-а!

Где вы, Санки, в путь пора!»

Да так быстро добежал

до крыльца, что там лишь встал,

перед дверью внутрь избы…

«Ну, чего стоишь? Войди.» -

вдруг услышал голос он. Дверь петлями скрипнув в тон,

накренилась и Иван,

наклонившись к сапогам,

в полумрак шагнул вперёд,

он уж понял кто зовёт…

На него, в монокль глядя,

Баба двигалась Яга:

«Дайка, дайка погляжу…

Ну-ка, Мурка, брысь к коту.

Кто таков? Как звать?

Принц? Князь?

Иль простой, деревня-грязь?»

«Здравствуй, Бабушка-Яга,

вот летел… а тут вода… -

вёдра на пол опустив,

и поклон Яге отбив,

шапку смял Иван, смутясь, -

Жил в селе, а нынче – князь.

Прозываюсь Ваней я…»

«Вот же дивные дела, -

закудахтала Яга, -

Сказок много – я одна!»

Стукнув в пол клюкой кривой

и блесну в монокль совой,

захихикала она:

«Дефицит на имена.

Тыщу лет я здесь живу,

Русь святую сторожу.

Кто б не был к старушке зван,

обязательно – Иван.

Помню, был один Руслан

Люду с Киева искал.

Ну, так этого послал

Пушкин Саша… Тот – писа́л!

Ну, а ты-то от кого?

Вроде, Пашкино перо».

– Мне бы, Бабушка Яга,

в санки надо-ть. Мне пора

в путь обратный, в град-столицу.

Я же царь…

– Получишь вицей

ты от Бабушки Яги.

Царь – он. Царь, но не спеши!

Дай бабуленьке сказать.

Я ж вам русским, всем, как мать.

И приблизив профиль дряхлый

к русым кудрям молодца́,

Ведьма, канарейкой сладкой,

пропищала: «Для царя

у меня подарок есть.

Ты не видывал Алёнки.

Персик спелый. Хочешь съесть?»

По щекам Ивана жаром

полыхнул румянца стыд:

«Что вы, бабушка, такое говорите…»

– Я не МИД.

Для венца подходишь очень

ты, Иван, и если хочешь,

буду тёщей царской я.

Хочешь, Ваня?

– Так ведь я…

– Что? Женат уже?

– Ага.

– И на ком?

– Так на Снегурке.

– На Снегурочке? Из льда?!

– Точно, Бабушка Яга, на Снегурочке, из льда.

– И поди-ж ещё влюблён?!

– Ах, какой был это сон…

– И любовь твоя из льда подрастаяла?

– Ага…

– В корень, Ваня, погляди –

эскимо не пироги.

Льдом лишь гланды растревожишь,

Пирожком же жарким сможешь,

душу ты свою согреть. Понимаешь?

– Не медведь…

Но сказала же она –

На Покров ты жди меня.

– На Покров!? Сгоришь в тоске.

Не дождёшься и в доске

лишь останешься ты датой

и портретом глуповатым

встретишь ты свою любовь…

Ну, а смысл?

– Так то-ж любовь…

«Чур меня, – икнула ведьма,

мухомором ткнув в ноздрю. -

Вот грибок. Кусай и сгонишь

ты свою любовь-тоску».

– Нет, бабуленька, не надо.

Я уж весел! Вновь лечу!

Я, бабуленька, за это

Персик твой благодарю.

– Персик?!

– Да. Чиста́ моя

кровь от страстного зелья́!

Излечил уж от беды

взгляд сей силы изумрудной,

сердце выровняв к любви.

Ай да, Персик…

– Персик… мой?!

– Твой.

– Моя Алёнка?!

Ах вы, острые сучки,

ах вы, шишки, ах, дрючки,

колдовать то научила,

а расчёту не дала.

Смысла жизни не открыла…

Ах я, глупая Яга.

Девке б мо́лодца завлечь,

чары девичьи привлечь,

да влюбить его в себя –

и устроена судьба,

и живи потом в Кремле,

шли подарки в лес Яге…

Эх, святая простота́…

подлечить то подлечила,

а влюбить то не смогла…

Эх, попал-б ты на меня.

Дверь в избушке приоткрылась, солнца Луч пустив во мрак:

– Ваня, бабушку не слушай,

опыт хоть умней в сто крат

нас с тобой, но по расчёту,

лишь ему подходит брак.

«Это как же так, не слушай? –

поперхнулась мхом Яга. -

Главное, что будет кушать,

как пройдёт медов пора.

Глянь, в лучах нарисовалась,

пух торчит ещё торчком,

чтобы бабушку не слушать.

Тыщу лет!.. А тут – роддом».

А Алёнушка смеётся,

в точь апрельский ручеёк,

за рукав схватила Ваню,

тянет к солнцу, за порог:

«Молодцу́, уж в путь обратный

надо, бабушка Яга,

попрощайся с дивным гостем,

князю царствовать пора».

Огоньком досады вспыхнул

в темноте монокль Яги:

«Что ж, лети, кисель столичный,

не твои тут пирожки…»

И в проём дверей открытых,

как в воздушный мир-простор,

молоде́ц с Алёнкой быстрой

прыгнул в вверх с крылечка, вон.

Припустил обратно к санкам,

в мыслях весь уж далеко…

Но услышал от избушки

глас скрипучий: «Всё равно…

Всё равно я буду правой,

прорастёт любви зерно».

И не злая паутинка

ведьме спрятала лицо.

За сокровищем морщинок

глаз небесное тепло улыбалось:

«Ишь, как скоро

на крыльце опять свежо…

Хочется с Ягой вам спорить?

Спорьте, спорьте. Всё равно,

вас Апрель с грозою да градом

уж настигнет – то дано!

И прольётся в летний зной

с тучки синей, с золотой,

мёд то пчёлки производят,

а не ос жужжащий рой».

Ну, писатель, – молодец, как любовь воспел, подлец,

Ну и что, что ритм стиха – прост, как думки дурачка,

Ритм частушки тоже прост, да бодрит пышней чем тост.

Эх, и звона от стишка, от стишка – на два гроша!

Но теперь, давай всерьёз,

без шипов не будет роз.

Что за сказка без врага.

Про любовь? Да, скукота́.

Подавай, гадючник злой,

хексу с колкою метлой,

иль коварный, хитрый план,

что готовит злой Обман.

Не тени, меси скорей!

Наверни-ка кренделей.

Пусть, читатель пропотеет

от фантазии твоей!

В баню – веник, в суд – закон, а в колонки – Rolling Stones.

ОБМАН

Во́лны, на́ бере́г крутой,

солью бьют береговой

в остров, что скалой надменной

возвышается над мглой.

Монолитом в океане

надвигается в тумане

и скребёт, скребёт шипами

небоскрёбов, и шпиля́ми

неба мутного туман – он…

И правит им Обман.

В во́лны монстром смотрит вниз

замок, где премьер-министр,

сэр Обман, ныряя в бездну,

взором рыбьем, стеклорезным,

мысль облизывал одну,

как пустить всю Русь ко дну.

Он, Обман – премьер-министр

и победный дерзкий бриз

лишь его лицо ласкал,

так как он здесь правил бал.

Он, Обман – премьер-министр

и любой его каприз,

несмотря на страх и риск,

выполняться должен в срок,

а не то, вот стул, да ток,

вольт так это-к на пятьсот.

Для начала – сорок пять,

как получишь, выполнять

побежишь любой приказ,

хоть и мал боезапас.

Он, Обман – премьер-министр

и на мир лишь сверху-вниз

он привык взирать и в том,

сам он был себе закон.

Всё он сгрёб и здесь, и там

и теперь к своим мечтам

он прибавил царство Русь,

вот он – самый жирный гусь.

Всё уж сгрёб, лишь Русь опять

вицей надо подгонять -

в рай не хочет, тянет вспять,

«дурочка́» давай включать,

упирается лаптё́м

в крышку печки, да локтё́м,

так и хочет под дых дать,

ей, сермяжной, не понять

стройных планов мудрый крой,

ишь, не хочет в путь прямой.

От неё и кризис жмёт,

а она лишь только ржёт,

миллиардною ордой…

Ох, уж этот древний вой…

Нет. Сидит в Кремле не тот,

кто б ему глядел бы в рот,

кто б покорен был да млел…

Вишь, холоп как осмелел,

Русь с колен, гляди, поднял

и на Запад наплевал…

Мчась в "Богати" в главный штаб, в руль вцепившись будто краб,

План прокручивая свой, где бы дать Ивану бой,

Сигаретою пыхтя, сэр Обман терзал себя:

– Не давить же их войной?

Только тронь осиный рой,

так ответят, что опухнешь

и от яда мёртвый рухнешь.

С ними надо похитрей… -

газ давя ещё сильней,

мчался он по автобану,

мысль ловя между бровей. –

Сколь мечей уже сломали,

сколь хребтов переломали…

не выходит ни чего,

Ванька-встанька всё равно

на ногах опять стоит,

улыбается корява

и с азартом ждёт удара…

А теперь у них там пара…

Тьфу, ну, как её – Снегурка,

вышла замуж за придурка

и злодею помогает…

И агенты сообщают –

В гору Русь бегом пошла,

не догнать уж, обошла

всех и снова в силе стала,

и теперь рубля обвалы

не страшны ей, царь Иван

Рубль злато́й взамен бумаги

в оборот пустил. Дворняги…»

Тут "Богати" подскочил, бугорочек зацепил,

Крутанулся на асфальте и Обман педаль вдавил:

«Этот вольности росток,

непонятный всем Восток,

роет ямы на дорогах

для прогресса… В нём порок.

Что там кризис? – Ерунда.

Русь – вот главная беда.

А, точнее, сам Иван

и его семейный клан».

…Солнце к Месяцу склоняясь, подмигнул

И, чуть дивясь на земную суету, пробасил:

– Понять смогу

я земную чехарду,

лишь покуда райский свет

будет лить с благих планет

благость, радость и любовь,

в мир, где часто льётся кровь,

в мир, где чаще на коне

зависть, жадность, и в вине

дух мятежный ищет правды,

где враги не так коварны,

как друзья, где предаёт друг,

а „верная“ любовь,

изменяя вновь и вновь,

оправдания не ищет,

потому что „правду“ ищет.

Не спалю лучами я

этот мир, покуда я,

хоть одно создание вижу,

что хоть видит эту грыжу

и томится, но живёт,

мир собою бережёт.

«Да и я не упаду

в мир хрустальный, сберегу

я планеты тонкий слой,

Солнце братец, я косой

не скошу сей мир подлунный, -

Месяц гласом громким трубным

братца Солнце поддержал

и смеясь, так продолжал, -

В этом мире для меня

будут главным два сосца

для младенца, что зовёт

писком мамку. Кто тут врёт?

Дарит в мир надежду он,

что спасёт, иль сам спасён

будет он – Затем рождён!

Материнская любовь

в мир надежду дарит вновь».

– Ну, так дальше. В путь. Вершим.

Месяц, братец, поспешим.

Сказок много, но одна –

наша, лучше, как всегда!

И свершив полезный круг, по экватору вокруг,

Солнце с Месяцем, катясь через небо не таясь,

Появились снова там, где весной уж был Иван.

Где в урочище тайги был он гостем у Яги,

И куда его опять глаз зелёных томных гладь

изумрудною волной тянет силой озорной.

ДОЖДИК. АВГУСТ и СЕНОВАЛ

Как накаркала Яга,

во́след мо́лодцу глядя,

так и сталось – голова

закружилась молодца́

и любовный сладкий хмель,

сбросив с пе́тель мнений дверь,

Ваню с девицей красой

разом ухнул в летний зной.

И грохочущей грозой

хитрый, шумный, озорной

Август их к себе загнал

на избушку в сеновал

и, танцуя по доска́м

градом хлёстким в барабан,

в тучах радостных урча,

он сквозь громы хохоча,

спрятал первый поцелуй

в диком танце ливня струй.

Самый первый поцелуй…

Что ж, Яга, давай – ликуй!

Сладкий, нежный, жаркий вздох,

уст лобзаний, первый «Ох…»

лишь услышал он хитрец,

Август – жадный сорванец.

Даже Солнце – глаз богов,

Даже Месяц – друг всех снов,

Даже Кама – бог любви,

насладиться не смогли,

страстью первою любви…

Среди грозных облаков

спрятал нежную любовь

Август, ласковый хитрец.

Скаль же зубы, сорванец.

ПОСЛЕ ДОЖДИКА

Царь не может без царицы, как и сказка без жар-птицы!

Эй, Народ, встречай царя! Златом бей в колокола!

Златом бей в колокола –

Свет-Алёнушке – Ура!

На двуглавой на Орлице,

в злате крылья чудо – птице,

наш герой с невестой скромной,

пребывает в духе ровный.

«А Снегурка? Вот те на…

Слышь, сосед, вот чудеса.

Царь то наш поди женат, -

под крылом бурлит Арбат. -

Чай поди не мусульманин,

не индус, а христианин!»

– Вот природы чудеса.

Свадьба что ли? А когда?

– Как когда? Туда-сюда.

Ах, отстаньте, кум, кума,

гляньте лучше в небеса,

как невеста хороша!

– Девки тем и хороши,

что запрятаны грехи.

– Кум, кума, да бросьте вы

полоскать другим портки.

Главное, что наш Иван

снова в духе и врагам

Русь-Златую не сломить.

Ей, Жар-Птицею парить

снова в небе голубом

и смеяться над врагом!

Ну, а те уж копошатся, им в открытой драке драться смысла нет,

И вот у них, план созрел – пахуч, да тих.

Новый, смелый, долгожданный, обещающий, желанный.

Сам Обман предложил план: «Главный кто у них?.. Иван.

Вот его и украдите. Царство в пепел разорите…»

КАЛИИН ВЕРНОО – ШПИОНКА СУПЕРЭКСТРАКЛАССА

Был на острове агент,

всем шпионам – монумент,

звался кротко он – Верноо́,

был прекрасен, как в кино,

хваткой был, как вурдалак,

ну, а образ – наивняк.

Зубки – жемчугом слепят.

Губки – дудочкой свистят.

Локоны – ну, в точь пастушка,

что глядит с молочной кружки.

Ножки, бёдра, то да сё,

всё как надо – как кино.

«007» был для неё, палочкой от эскимо.

Всё что надо, всё могла,

зубками из «Калаша»

трассеры, стуча, цепляла

и могла под одеяло

полк элитный заманить

и лягушек им скормить.

Лишь в одном была плоха,

мизер, мелочь, ерунда –

для её длиннющих ног

наш глубокий русский слог

слишком пышен был и в нём

увязал агент бедром.

Нет… По русский говорила

с выраженьем и красиво,

быстро, ласково, умно́,

непонятно лишь про что,

падежей, вишь, у неё

в языке лишь два и всё.

а вот в царстве у Ивана,

дуракам шести – всё мало,

вот и в суффиксах плутала,

окончания глотала

резидент Калии́н Верноо́,

но зато, могла легко

по сугробам без пальто

месяц бегать от погони,

да быстрей, чем в тройке кони.

Ни одна разведка мира,

как бы не была ретива,

не могла схватить её…

– Ну… кого послать?

– Верноо́!

Похищение Ивана –

вот заданье от Обмана:

«Ваньку выкрасть из Руси́

и на остров принести!»

И, ресничками захлопав

на дремучий русский лес,

резидент открыл свой ротик

и мурлы́кнул сладко: «Yes.

Потому я и Верноо́,

спечь пече́ньку из дерьмо».

…Месяц Солнцу ухмыльнулся, подмигнул и развернулся.

Рожки звёздам показал, стал расти, хоть убывал.

Так сказать, ускорил бег звёзд, галактик да планет,

Чтоб снежинки на «Покров» в Кремль внесли ещё любовь…

ПОКРОВ

По сугробам, по снегам –

не вида́ть, где улица,

тройка звонкая бежит,

Снег Снегович вьюжится.

На октябрьский на Покров,

подарил он сто снегов,

сто сугробов накрутил,

бабой снежной залепил

всю округу, лес, дома.

Где ж тут осень? Тут зима!

А спроси его, к чему

на октябрь ты шлёшь пургу,

так рассердится, что в раз,

Кремль наш станет «Снежный Спас».

И кому под санки снег,

чтобы резвым был их бег,

Снег Снегович набросал?

Ты, конечно, угадал?

В тройке девица сидит,

на знакомый град глядит

и уверенной рукой

правит тройкой удалой.

На ресничках снег блестит.

льдинкой тонкой он искрит

на румянце, на бровях,

на пылающих губах!

Под воздушною рукой,

кони гривой золотой

рассекают вьюги вой

и подков гудящий зной,

подхватив Курантов бой,

вносят тройку по прямой

сквозь врата, что под звездой,

ко дворцу, где муж родной.

Где её любимый Ваня,

от разлуки сердце раня,

изнывает от тоски,

ждёт её с самой весны.

Кони встали у крыльца,

пар пустив под купола,

и, качнув туда-сюда

санки резвые, любя,

отпустили седока,

стражу грозную топча.

Сапожком снежок волнуя,

сердцем радостным ликуя,

устремилась в дверь, в палаты –

дорога́ разлуки плата,

вверх взбежала по крыльцу

к Ване, к мужу, к удальцу

вьюгой лёгкою Снегурка…

Но Яго́ва кошка Мурка

ей дорогу перешла,

зашипев: «Чего пришла?

Шибко долго ты была

от Ванюши далека.

Место заняли твоё.

Слышишь свадьба?»

«Ё – моё…», -

во дверной проём, что в зал,

лик Иван нарисовал.

Красаве́ц, ну что сказать,

вновь жених, ядрёна мать,

при короне, при бантах

и с помадой на губах…

ПОХИЩЕНИЕ

Да-а, вошла ты, сказка, наша незаметно в зал, где краше

всех Алёнушка была…

…к ней Снегурка и пошла…

…Меж гостей к столу идёт,

Ваню за собой ведёт,

кубки в сторону отводит,

да гостей к стенам разводит.

Пир застыл, умолк, притих…

– Эка, врюхался жених.

– Тут невеста, там жена…

– Наигрались в «дурака».

«Так ведь я…, – бормочет Ваня,

кудри в пальцах теребя, -

Разум, братцы, помутился,

как от дыма кочерга.

Я ж, того, чтоб в государстве

жизнь, того, сего, была…

Глянь, Снегурочка, то «Лада»

птицей мчит сквозь облака…

А доходы у народа?

Не по дням, а по часам

вверх растут, скажите-ж, люди,

счёту нету теремам…»

Но Снегурочка украдкой,

отмахнув с ланит слезу,

улыбнулась вдруг Алёнке:

«Как же так?.. Я не пойму? -

а потом к Ивану тихо,

ручейки с ресниц пустив, -

Как же так, мой верный лебедь,

ты с другой и всё же жив?»

«Я… – Иван, в словах копаясь,

оглянулся на людей, -

я же ждал, но ты ж сказала…

ну, судьба из кренделей…

Ты ж сама тогда сказала,

что вернёшься вновь ко мне,

как Алёнушка… весною…

как придёт пора листве…»

– Ваня, Ваня, в том ли дело,

что сказала я тогда.

Я никак не ожидала

встретить свадьба у тебя.

Как же так, мой сокол верный?

Я пришла, а ты с другой

снова свадьбу здесь играешь.

Ты сошёл с ума, родной?

Как же быть? Ответьте, люди.

Коромысло два ведра.

Вот же сказка накрутила

кренделей нам в три ряда.

За окном снежок порхает

меж злачёных куполов,

а в Кремле Рубин бледнеет,

между свадебных столов.

За окном снежок фатою

кружит кольцами Покров,

а в Кремле Сапфир с Алмазом

взглядом жгут друг другу кровь.

…Ох, и вредный же народ эти девки, когда в брод речку надо перейти,

Хоть в ней нету глубины – по колено воробью, всё равно идут ко дну.

Всё равно, дай повизжать,

сарафан позадирать.

Выше туч да облаков, потому что без портков,

Потому что – на, смотри, как мы снизу хороши!

Как мы ла́дны, да жарки́…

«Как в корзинках пирожки!»

Любят стервы подразнить – молоде́цку кровь взвинтить,

Яд тревожный в сердце влить, красной радости лишить.

Да-а, в них сила велика́, коль в пропорциях видна…

…Тут вдруг стража распахнула

двери в залу широко

и тревожно прокричала:

«Поздравление пришло

к жениху – царю, к… невестам.

От Обмана к нам посол,

так сказать, с подарком к свадьбе

с поздравлением пришёл».

Ожил стол, зашевелился,

к «молодым» оборотился,

в сотни глаз ловя их знак –

Разбегаться или как?

Тут Снегурка улыбнулась

сквозь слезинок бирюзу:

«Не печалиться, уж точно,

а не то, пойдём ко дну.

Выручайте, гости, нас –

сей момент от чуждых глаз

скрыть должны мы –

вот причина не бросать нас этот раз…»

К ней Алёнка обернулась,

промокнув фатой слезу:

«Это Август всё напутал.

Он послал на нас грозу, -

и, подняв курганный кубок,

ближе к Ване подошла, -

Вот, послу подам бокал я

изумрудного вина…

Дело наше молодое –

разберёмся как-нибудь.

Ну, а вы, ча́стные гости,

уж подпойте что-нибудь…»

Двери в за́лу распахнулись

и, заморский мир неся,

на паркет с берёз карельских

встала в туфельке нога.

Зал застыл… Волну пуская,

свадьбу формами пугая

и открыв обзор к бедру,

гостья двинулась к столу.

К жениху и двум невестам,

взгляд народа тормозя,

плавясь вся от сладострастья,

гостья серною пошла.

Тут оркестр, как грянет в трубы,

а бокалы в перезвон,

так, что с Ваниной макушки

аж корона прыгнет вон.

Та корона, что на шапке

с алым бархатов вверху,

вдруг, как знамя проигравших

в ноги кинулось к послу.

Вот же срам какой случился

пред державой с далека́,

но Снегурочка с Алёнкой