Экстрасенс разбушевался

Анатолий Дроздов

Экстрасенс разбушевался

Все персонажи этой книги являются вымышленными, всякие совпадения случайны.

Пролог

Следователь выдохнул воздух и отворил дверь в кабинет начальника Минского РОВД.

– Разрешите, товарищ подполковник?

– А, Пыткин[1], – оторвался от бумаг начальник. – Заходи.

– Вызывали? – спросил следователь, подходя ближе.

– Вызывал, – подтвердил подполковник. – Ты чего, Пыткин, дела тянешь? Почему не закрываешь вот это – с тремя трупами, что под Минском нашли? – он постучал пальцами по лежавшей перед ним толстой папке.

– Не все обстоятельства дела расследованы полностью, – попытался оправдаться следователь.

– Какие, на хер, обстоятельства?! – взвился подполковник. – Трое зэков купили «Волгу», выехали на ней за город, где сели обмыть покупку. Выпили, поругались, одному дали по голове бутылкой, от чего тот отбросил копыта. Поняв, чего натворили, выпили еще и сами сдохли. Ну, так не спортсмены ведь – сердца изношены. Заключение медэксперта читал? Смерть наступила по естественным причинам, внешнего воздействия не обнаружено, – процитировал начальник. – Кроме первого, которого стукнули. Так там все ясно: есть бутылка, на ней – следы крови и отпечатки пальцев. Чего кота за хвост тянешь? Да еще уголовный розыск замучил своими поручениями. Нам прокурорские не для того дело передали, чтобы ты из себя Шерлока Холмса изображал.

– Там был четвертый фигурант, – попытался оправдаться следователь. – Обнаружен отпечаток обуви, не совпадающей с той, что нашли на трупах. Кроссовки «Адидас», сорок четвертый размер.

– Ну, и что? – пожал плечами подполковник. – Кто-то обнаружил трупы раньше нас. Подошел, посмотрел и смылся от греха подальше. Ты же знаешь наш народ: не хотят в свидетели. По допросам затаскают.

– Вдруг сообщник?

– Не было у них сообщника, – нахмурился подполковник. – Уголовный розыск все поднял. В Минск приехали втроем, «Волгу» покупали – тоже. Отпечатки пальцев внутри машины только их. А теперь скажи, Пыткин, сколько денег обнаружили на трупах и в машине?

– Свыше тридцати тысяч рублей, – вымолвил следователь.

– Ну, и как думаешь, сообщник их оставил бы? – усмехнулся начальник. – Прекращай херней маяться, капитан. Тут все ясно. Закрывай дело! Новый год скоро, а у нас «глухарь» висит.

– Так не ясно: деньги-то откуда? – сделал последнюю попытку следователь.

– Кооператора какого-то потрясли, – не замедлил с ответом подполковник. – Хрен ты его счас найдешь. От наших заявлений не поступало, а в России пыль замучишься глотать в поисках. Пойдут в доход государства. Разговор закончен. Забирай дело, – придвинул папку, – и чтоб сегодня же закрыл.

– Есть, товарищ подполковник! – отчеканил следователь, взял папку и вышел из кабинета.

«Если вы встретите в нашей милиции хмурых людей с изможденными лицами, знайте, что это трудяги из следствия – службы тяжелой и очень ответственной!..» – бормотал следователь, шагая к себе, строчки из популярного стихотворения, ходившего по рукам милиционеров. С начальником Пыткин был категорически не согласен. Слишком много непонятного в деле. Например, почему зэки пили, не закусывая? В их вещах нашлись хлеб и колбаса. Впечатление такое, что кто-то заставлял. Рядом с трупами нашли обрез охотничьего ружья. И ведь что интересно? На всех обнаруженных там предметах отпечатков пальцев полно, а на обрезе – ни единого. Будто кто его в перчатках держал. А на зэках перчаток не имелось. Как же так? И еще допрошенные водители грузовиков видели неподалеку человека, бегущего вдоль дороги к Минску. Одет в импортный спортивный костюм и кроссовки. Плохо, что никто толком не разглядел «спортсмена» – темновато было. Отыщи его в миллионном городе![2] Отыскать же хотелось. Побеседовать…

Дело Пыткин закрыл в тот же день – приказ есть приказ. Он так и не узнал, что это незначительное в масштабах страны событие обернулось серьезными последствиями.

В США скончался от рака миллиардер, известный в узких кругах под прозвищем «мистер Пи». Он давно стоял одной ногой в могиле – 96 лет человеку, но как-то ухитрялся балансировать. Перенес несколько пересадок сердца и других органов. О его болезни знали, но полагали, что выживет – до сих пор старику это удавалось. Потому кончина «мистера Пи» застала всех врасплох – к ней не были готовы. На фондовой бирже воцарился хаос. Началось переформатирование рынка и политических центров силы. «Мистер Пи» был самым авторитетным финансистом Америки. Его влияние на политический истеблишмент страны признавали даже враги. «Серый кардинал», как звали его в узких кругах, умер, не оставив преемника. За оставленный им трон началась война – невидимая, но жестокая. Зашатались кресла под высокопоставленными чиновниками администрации президента и руководителями Конгресса. Стали срочно сколачиваться блоки и объединения. Предстоящие выборы в Конгресс обещали стать интересными. На этом фоне спешный отзыв из Москвы резидента ЦРУ и его последующая отставка остались незамеченными публикой. Только несколько человек знали истинную причину немилости Лэнгли к своему сотруднику. Это по его вине скончался «мистер Пи» – так сочли в штаб-квартире ЦРУ. Сам резидент вину категорически отрицал. Он-де приложил все силы для выполнения приказа: направил в Минск агентов, чьей задачей стали похищение и доставка в Таллин нужного «мистеру Пи» целителя. Оттуда его переправили бы в Финляндию и далее – в США. Но агенты исчезли без следа – наверняка, их перехватил КГБ. Резидент сформировал вторую группу, но отправить не успел – пришла весть о смерти миллиардера… В Лэнгли оправданиям не поверили, Даунинга выпихнули в отставку. Словом, страсти кипели.

А настоящий виновник событий обо всем этом не подозревал. Нарезая круги по лыжне в парке Горького в Минске, он радовался солнечному дню и морозам, сменившим надоевшую оттепель.

1

Шух, шух, шух, шух… Лыжи легко скользят по мягкому снежку. В середине января 1991 года в Минске установилась настоящая зимняя погода. Мороз да солнце… Перед этим две недели было пасмурно, температура держалась около нуля. Выпавший в декабре снег слежался и напитался влагой – ходить по такому удовольствие малое. Накануне Крещения ударили морозы, и посыпался снежок – мягкий и пушистый. Он припорошил деревья и кусты парка, превратив их в зимнюю сказку. Рассекать в таком – красота. Да еще солнышко выглянуло. Хорошо просмоленные лыжи идут ходко. Монотонная работа рук и ног не мешает думать и вспоминать.

Со времени моего похищения бандюками минуло два насыщенных событиями месяца. Расскажу по порядку. Ну, во-первых, никто не связал смерть троих зэков в придорожном лесу близ Минска с целителем Мурашко. На меня никто не вышел и вопросов не задавал, хотя опасения были. Пронесло. А потом стало не до этого – затянула работа. Эксперимент с чернобыльскими детьми переформатировал мое целительство. На успешный результат обратили внимание в Министерстве здравоохранения республики. Для начала туда вызвали главного врача областной клиники, а потом пригласили меня. Состоялся непростой разговор с министром. Тот желал расширить практику, я не возражал, но выдвигал условия. После долгих споров ударили по рукам, и министр собрал в своем кабинете совещание в узком кругу. Он, я, главные врачи Минских областных взрослой и детской клиник плюс директор НИИ радиационной медицины, что в Аксаковщине под Минском. Институт после аварии на ЧАЭС специализировался на лечении заболеваний щитовидной железы.

– Значит так, товарищи, – начал совещание министр. – Как вам известно, в Минской областной клинике в Боровлянах уже несколько месяцев практикует наш известный целитель Михаил Иванович Мурашко, – он кивнул на меня. – До недавних пор специализировался на лечении детей с ДЦП. Добился колоссальных успехов. Это не фигура речи – счет исцеленных детей пошел на тысячи. Но с недавних пор Михаил Иванович занялся онкологией. У Семена Яковлевича, – взгляд на главного врача областной больницы, – есть отделение, где лечат пострадавших от аварии на ЧАЭС детей. Михаил Иванович начал с них. Эксперимент прошел удачно. Его повторили несколько раз – результат тот же.

– Это вы серьезно? – удивился директор НИИ радиационной медицины.

– Более чем, – кивнул министр. – Три-четыре дня после биоэнергетического воздействия – и детей можно выписывать. В том числе и тех, кого ранее считали безнадежными. Результаты неоднократно перепроверены. Исцеление полное. В связи с этим возникла мысль распространить практику на другие медицинские учреждения. От онкологических заболеваний страдают все дети, а не только те, что пострадали от аварии на ЧАЭС. Михаил Иванович любезно согласился помочь, причем – подчеркну – совершенно безвозмездно. Предлагается поступить следующим образом. Онкологическое отделение из Боровлян перевести в детскую областную клинику в Минск. Вместе с персоналом, естественно. Тот обладает необходимым опытом и знаниями. Вам, Сергей Сергеевич, – министр посмотрел на главного врача детской клиники, – придется сократить прием детей с другими заболеваниями – теми, которые не угрожают жизни. Мы перераспределим их по другим учреждениям. Возражения есть?

– Нет, конечно! – поспешил тот. – А Терещенко людей отдаст?

– Разумеется, – заверил Яковлевич. – А вот отделение для больных ДЦП оставлю. Михаил Иванович будет приезжать к нам раз или два в неделю.

– Информирую, что своих больных с ДЦП мы практически исцелили, – пояснил министр. – Разумеется тех, кого можно. Остаются пациенты из других республик, но, как понимаете, это не острая проблема. Об угрозе жизни речь не идет. Онкология куда более актуальна.

Собравшиеся за столом закивали.

– НИИ радиационной медицины сохранит свою специализацию, – продолжил министр: – Дети с поражением щитовидной железы.

– Почему только дети? – насупился директор.

– Таково условие целителя. Объясните, Михаил Иванович!

– Организмы детей и взрослых реагируют на воздействие по-разному, – сказал я. – Проще говоря, чтобы исцелить взрослого, понадобится день, да и не факт, что получится. А детей за это время могу исцелить до двух десятков.

– Сколько?! – изумился директор НИИ.

– Вы не ослышались, – подключился Терещенко. – Подтвержденный результат.

– Потому никаких взрослых! – продолжил я. – Менять жизни двух десятков детей на одну, пусть даже близкого кому-то человека не собираюсь. Приметесь пихать блатных – развернусь и уйду. Таково мое условие.

– А еще полная секретность! – подключился министр. – Участие в исцелении больных Михаила Ивановича должно остаться тайной.

– Почему? – удивился директор НИИ.

– Потому что к нам повалят пациенты со всего СССР. Возле ваших учреждений встанут толпы. В этой ситуации Михаил Иванович откажется работать – он об этом предупредил. У него был случай, когда толпы встали у конторы, где он принимал пациентов. Случилось это после публикации статьи о нем в «Советской Белоруссии». Ажиотаж еле удалось погасить. Поэтому никаких публикаций – ни в газетах, ни в журналах. Персоналу прикажите держать рот на замке. Если кто откроет – уголовное дело о нарушении врачебной тайны. Я добьюсь, чтобы его возбудили и довели до суда. За молчание будут премии – издам приказ. Разумеется, с другой формулировкой: за успехи в лечении онкологических заболеваний у детей.

– А еще добавим от моего кооператива, – подключился я. – Будем хорошо сотрудничать – не обижу.

– Удивительный вы человек, – покачал головой директор НИИ. – В первый раз слышу, чтоб платили за право исцелять. Почему-то у других наоборот.

Я усмехнулся и развел руками.

– Что будет делать персонал? – поинтересовался главный врач детской клиники. – Если исцеляет Мурашко?

– Странный вопрос, – удивился министр. – Обследовать и вести больных. Вот представьте: вы получили новое лекарство. Его применение дает поразительный эффект. Разве это отменяет участие врача? Наблюдение, поддерживающее лечение… Кстати, о лекарствах. Химиотерапию применять прекращаем, высвободившиеся препараты отдадим в клиники для взрослых. Всем все ясно?

Участники совещания закивали. Так я стал работать по трем адресам. В понедельник отправлялся в Аксаковщину, два последующих дня практиковал в Минске, четверг и пятницу проводил в Боровлянах, где исцелял детей с ДЦП. Не скажу, что все шло гладко. Более всего хлопот доставлял рак крови. Не лимфома с ее четкой локализацией, а лейкозы. Муторное дело. Для начала долгий поиск патологии в органах кроветворения, затем помощь им в возвращении прежних функций. Если деток с «обычным» раком мог исцелить два десятка в день, то с лейкозами – троих или пятерых. По моей просьбе в клиниках ввели сортировку больных. Для начала шли тяжелые в терминальной стадии, после их исцеления занимался остальными. Но процесс шел и приносил радость. Как и прежде, я являлся к деткам с гостинцами. Пока те жевали конфетки, работал. Но с тяжелыми номер не проходил – времени требовалось больше. Я облачался в халат и бахилы, надевал перчатки и хирургическую маску. Врачи отводили меня к больному, где выдавали за коллегу из Москвы. Я делал вид, что обследую пациента, сам же занимался исцелением. Иногда это занимало час или два.

Разумеется, сохранению тайны это не способствовало; тем не менее, ее блюли – и врачи, и средний медицинский персонал. Не из страха. Как сказала мне заведующая отделением онкологии: «Как иначе, Михаил Иванович? Вот узнают в Москве – и заберут вас. Кто станет исцелять наших деток?» Информация все же протекла, но об этом позже. Для начала любопытная история.

Это случилось в декабре. Как-то вечером в нашей съемной квартире долго и протяжно зазвонил телефон – межгород. Этот номер знали многие – нет смысла таить, все равно скоро в свою квартиру переберусь, потому звонок не удивил. Я снял трубку.

– Господин Мурашко? – спросил мужской голос. Неизвестный абонент говорил по-русски, но с заметным акцентом.

– Да, – подтвердил я.

– Меня зовут Серхио – Сергей Иванович, по-вашему, – представился собеседник. – Я потомок русских эмигрантов. В настоящее время – советник посольства Аргентины в Москве. Наслышан о вас. У меня такой вопрос: вы исцеляете слепоту?

– Не доводилось, – признался я. – Хотя можно попытаться. Сколько лет пациенту?

– Пациентке. Это девушка, восемнадцать лет.

– Слепота полная или частичная?

– Различает день и ночь, а еще фигуры людей.

Значит, зрительный нерв не умер окончательно.

– Тогда стоит попытаться. Привозите, посмотрю. Но гарантий не даю – до сих пор этим не занимался.

– Договорились, Михаил Иванович, – обрадовался Серхио. – Сколько это будет стоить?

– Консультация бесплатна, гонорар обсудим на месте. Не волнуйтесь, не разорю.

– По этому поводу беспокоюсь меньше всего, – сообщил Серхио. – До встречи!

Он позвонил спустя неделю – тоже вечером.

– Мы в Минске, – сообщил, поздоровавшись. – Что делать?

– В первый раз в городе? – поинтересовался я.

– Да.

– Тогда, видимо, захотите осмотреть достопримечательности белорусской столицы. Предлагаю начать с площади Победы. Берите такси и приезжайте. Встретимся возле Вечного огня.

– Будем! – заверил он, догадавшись о причине такого предложения. – С вас – рассказ о памятном месте.

Спустя час я вышел к монументу. Возле Вечного огня стояли двое: невысокий мужчина лет сорока в коричневом пальто и фетровой шляпе и девушка в шубке из голубой норки и такой же шапке. Белые сапожки обтягивали ее икры до колена. Не бедные клиенты. Я подошел и поздоровался.

– Рад познакомиться, господин Мурашко! – Серхио пожал мне руку, не снимая перчатки. – Разрешите вам представить сеньориту Анну.

Он произнес несколько слов по-испански.

– Буэнос ночес! – звонким голосом сказала Анна и протянула руку в белой кожаной перчатке. Я ее осторожно пожал, заодно рассмотрел аргентинку. Красивая девушка. Правильные черты лица, маленький ротик с пухлыми губками, большие черные глаза под пушистыми ресницами. Нос слегка великоват, но это только придает шарма. Цвет волос под шапкой не разглядеть, но наверняка черные, как и брови. Жгучая испанская красота. Впечатление портил только взгляд – неуверенный, без огня во взоре.

– Синьорита говорит по-английски? – поинтересовался я, перейдя на язык Шекспира.

– Йес, ай ду! – улыбнулась Анна.

– Предлагаю прогуляться в парке, он совсем рядом, – сказал я на английском. – Там расскажу вам о Минске. Да и памятник оттуда лучше виден.

– Хорошо, – кивнула Анна. Молодец, понятливая.

Серхио аккуратно взял девушку под руку, мы спустились в подземный переход. Выбравшись наверх, зашагали к парку. Серхио вел девушку осторожно, периодически предупреждая о чем-то по-испански. Интересно, кто она ему? Вряд ли дочь или родственница – слишком уж почтителен. Ребенок начальства? Тогда почему Анну привез он?

Гуляющих в это время в парке не было. Мы без труда нашли свободную скамейку, где устроились втроем. Я сел рядом с Анной, Серхио – с другой стороны от девушки. Я осмотрелся по сторонам.

– Опасаетесь слежки? – спросил Серхио по-русски.

– Да, – кивнул я. – КГБ нервно реагирует на мои контакты с иностранцами.

– Сомневаюсь, что есть причина беспокоиться. Аргентина мало интересна КГБ. Да, в Москве присматривают, но без рвения. Я согласовал поездку в Минск в министерстве иностранных дел, там охотно дали разрешение. Слежки не заметил.

– Ну, раз так, займемся исцелением, – я достал из кармана шарф. – Завяжите сеньорите глаза.

– Для чего? – удивился он.

– Чтобы яркий свет не повредил исцеленную сетчатку.

На пути к парку я определил причину слепоты Анны. Атрофия зрительных нервов ишемического происхождения. Нарушен кровоток к нервам, что и привело к потере зрения. Следствие перенесенной болезни, скорее всего.

Серхио сказал Анне несколько слов по-испански, та кивнула. Он завязал ей глаза.

– Сидите смирно! – сказал я по-английски и положил ладонь ей на ближнюю глазницу. Нужды в том не было, но зачем светить возможностями? Для начала расширить кровоток. Теперь запустить процесс восстановления сетчатки…

Анна внезапно сказала что-то по-испански.

– Говорит, что в глазу покалывает, – перевел Серхио.

– Объясните, что нужно потерпеть. Идет процесс исцеления зрительного нерва, – сказал я по-английски.

Девушка успокоилась. Я немного подождал, чтобы быть полностью уверенным, и предложил ей снять повязку. Порывистым движением она сорвала шарф.

– Диос мио! – воскликнула девушка и затараторила по-испански. При этом она вертела головой и тыкала пальчиком в нас, окружающие деревья, входную арку.

– Анна говорит, что все видит, – перевел, наконец, Серхио. – Нас, деревья и вон то сооружение. Видит хорошо, как в детстве, до того, как перенесла болезнь. Сокрушается, что только одним глазом.

– Будет и второй, – сказал я. – Не хотите прогуляться, Сергей Иванович? Нужно кое-что обсудить. Анна пусть подождет здесь.

– Хорошо, – кивнул он и встал. Мы отошли на пару десятков шагов.

– Поговорим о гонораре, – сказал я. – Деньги мне не интересны. Хотел бы получить аргентинские паспорта – для себя и своей супруги.

– Хм! – задумался он. – Необычная просьба. Собираетесь эмигрировать?

– Нет, – покачал я головой. – Но пусть будут.

– Полагаю, не откажут, – сказал он. – Если исцелите Анну окончательно. Она дочь… как это по-русски? Большого человека в нашей стране. Мне понадобятся ваши фотографии. Вышлете их обычным письмом по адресу, который продиктую. Запомните?

Я кивнул. Он продиктовал. Ничего сложного. Москва, Главпочтамт, до востребования, Клавдии Михайловне Ивановой.

– На конверте укажете адрес, по которому желаете получить паспорта. Их вышлют почтой. Это самый безопасный способ, – улыбнулся он. – КГБ не перлюстрирует письма обычных людей.

А не прост ты, Серхио, совсем не прост. Сомневаюсь, что советник посольства – твоя настоящая должность. Погоны на плечи так и просятся.

– Пожелания насчет новых имен есть? – спросил он. – Или хотите сохранить свои?

– Пусть будут новые, – сказал я. – Что-нибудь из наиболее распространенных. Например, Мигель Санчес или Рамирес. Для жены Виктория…

– У аргентинок нет такого имени, – поспешил он. – Привлечет внимание. Более того, вызовет неприязнь. Это имя английской королевы, а у нас после войны за Мальвинские острова отношение ко всему британскому неприязненное. Предлагаю: Мария. Фамилия: Гомес.

– Почему не такая, как моя? – удивился я.

– У нас женщина, выходя замуж, не меняет фамилию.

– Хорошо, – кивнул я.

Мы вернулись к Анне, где я довершил исцеление. В этот раз процедуру она выдержала без звука. На обратном пути девушка крутила головой, разглядывая все подряд, и трещала по-испански. А потом обратила внимание на меня.

– Вы красивый мужчина, мистер Мурашко, – сказала по-английски. – Высокий и сильный. У вас есть жена?

Я стащил с правой руки перчатку и продемонстрировал ей обручальное кольцо.

– У нас носят на левой, – сообщила она. – Прилетайте к нам в Буэнос-Айрес. Вас там встретят оркестр и почетный караул.

Это чью же дочь я исцелил?

– В самом деле, Михаил Иванович! – поспешил Серхио. – Моя спутница преувеличила, но теплый прием вам обещаю.

На том и расстались. Назавтра я отвел Вику в фотоателье, где получил снимки нужного формата. Вике объяснил, что для заграничного паспорта, не став уточнять, для какого. Снимки отослал по указанному адресу и из-за навалившихся дел забыл. Велико же было мое удивление, когда спустя десять дней достал из почтового ящика плотный конверт. В нем оказались аргентинские паспорта на имя Мигеля Рамиреса и Марии Гомес. На главных страницах – наши с Викой фотографии. И еще в конверте лежала короткая записка. «В аэропорту пограничник спросит, почему в паспортах нет советской визы и штампа о въезде. Объясните, что паспорта вам выдали в посольстве взамен утраченных в СССР. Отметка об этом в них есть. Спросит: чем занимались в Советском Союзе, отвечайте, что вы врачи и проходили стажировку в клинике Склифосовского. У нас есть об этом договоренность с Министерством здравоохранения СССР, стажировки идут постоянно. Удачи!»

Записку явно писал Серхио или кто-то под его диктовку. Я пожал плечами и сжег листок в пепельнице. Паспорта спрятал. Улетать по ним из СССР не собираюсь. «Для чего тогда выдурил?» – спросите. Объясню. В прошлой жизни у меня были знакомые – брат и сестра. В 90-е годы они занимались выездным туризмом, а я редактировал туристическую газету. Познакомились в одной из поездок. Симпатичные, открытые в общения люди. Вот они и рассказали. Дети советских дипломатов родились в Аргентине. По законам этой страны автоматически приобрели возможность стать ее гражданами – так называемое право почвы, которым знакомые и воспользовались, когда СССР рухнул. Обратились в посольство Аргентины, предъявили свидетельства о рождении, получили паспорта. Из Минска брат и сестра вылетали по белорусским документам, а оказавшись за границей, прятали их в чемоданы. Далее путешествовали по аргентинским. Гражданам этой страны виза в страны Европы не нужна. И не только там. Зачем упускать возможность? Для меня же это – задел на будущее. Вдруг пригодятся? Я и предположить не мог, как скоро случится это «вдруг»…

* * *

В тот день в клинику я опоздал. Утром, как обычно, повез Вику в Боровляны – она продолжала трудиться у Терещенко. Ночью выпал снег, дороги не расчистили, ехал осторожно – шины-то летние. О зимних здесь понятия не имеют. Довез, попрощался и отправился обратно в Минск. Колею на асфальте к тому времени успели раскатать, в ней нарос ледок, «Ауди» пару раз занесло. Справился, но в детскую клинику опоздал. Припарковав автомобиль на улице, вышел и заспешил к калитке.

Возле нее стояла «Волга», а рядом – мужчина в импортной дубленке. На голове – пыжиковая шапка. Богатый прикид. Мужчина курил. Увидав меня, швырнул сигарету под ноги. Я невольно проводил ее взглядом и увидел на снегу несколько окурков. Поморщился – не люблю нерях. Если куришь, отойди в сторонку – урна в трех шагах. Гадь в нее.

– Михаил Иванович Мурашко? – неряха шагнул ко мне.

– Да? – отозвался я, остановившись.

– КГБ СССР, подполковник Родин, – он махнул у моего носа красной книжечкой.

– Извините, не верю, – буркнул я и попытался его обойти.

– Погодите! – он ухватил меня за рукав. – Почему не верите?

– Документ не показали толком.

– Хорошо, – хмыкнул он и вновь достал свою книжечку. Раскрыв, поднес к моему лицу. – Читайте.

Так… Родин Валентин Семенович, Первое Главное управление КГБ СССР. Эти-то с чего мной заинтересовались? Они, вроде, внешней разведкой занимаются.

– Убедились? – он спрятал удостоверение. – Мы могли бы поговорить?

– Не сейчас, – покачал я головой. – Меня ждут больные дети. И без того опоздал. Это первое. И второе. В белорусском КГБ у меня есть куратор – Николай Сергеевич Хилькевич. Все беседы исключительно в его присутствии.