По ту сторону ПравоСудиЯ

Вообще вид всех оперов говорит о том, что они разочарованы процедурой задержания. Я бы выразился «не добили». Взятие было очень тактичным, поскольку вероятно было указание брать аккуратно. Не было криков, сопротивления или ругани. Все прошло тихо и спокойно. И опера все время смотрели, чтоб я чего-нибудь не сделал случайно и не спровоцировал их. Это и был для них единственный момент разочарования, зато все остальное прошло «на ура»!

Очень хочется в туалет. После моей просьбы идем вместе с сотрудником. Он заходит со мной и смущенно говорит, что он посмотрит, и чтобы я дверь не закрывал. Как бы оправдываясь, попутно рассказывает истории о том, что когда-то кто-то выпрыгнул из окна третьего этажа. Посмотрел бы я на этого человека. Стараюсь не забивать голову всякими историями, и без того в голове такой компот, что ничего уже не лезет. Через полчаса мне сообщают о приезде следователя и о том, что теперь все и начнется. В коридоре раздается фамилия Кулиманов и где-то в подсознании мелькает мысль, что я уже слышал эту фамилию. По пути в кабинет в коридоре я вижу… Я вижу своего бывшего однокашника! Ничего себе, что он здесь делает? Работает или его тоже сюда привезли? Даже как-то неудобно встретиться в таком месте. Вот лишь некоторые мысли, посетившие меня в тот момент. Каково же было мое удивление, радость, и какое облегчение я испытал, узнав, что это и есть следователь по особо важным делам прокуратуры Кулиманов! Теперь-то уж точно во всем разберемся, и мне удастся объяснить и рассказать, как все было на самом деле. Мы здороваемся за руку, и я прохожу к нему в кабинет. Чувство неловкости повисает в воздухе.

– Вот так встреча! – говорю я.

– Да уж, – нерадостно отвечает он.

Мы садимся по разные стороны его стола и начинается допрос.

– Надеюсь, ты понимаешь, во что ты вляпался?

– Если честно, еще не совсем, но понимаю, что ничего хорошего.

– Это уж точно. Дело очень серьезное. Кофе будешь?

– Давай, было бы неплохо. Когда я смогу освободиться?

– На, почитай пока.

Сует мне бумагу, где описаны обстоятельства моего дела, в чем меня обвиняют и почему задержали.

– Это же полнейшая чушь!

– Вот и будем разбираться.

– Что мне надо сделать? Я должен, наверное, вызвать адвоката?

– Да, думаю, он будет тебе необходим. У тебя есть кто-нибудь знакомый?

– Да, ты знаешь, никогда не сталкивался, не приходилось как-то. Нет. Знакомых адвокатов точно нет. А можно позвонить родственникам, чтобы они вызвали?

– Нет. Либо сам, либо мы тебе обязаны предоставить.

– Может, ты мне по знакомству, не как следователь, а как знакомый порекомендуешь кого-нибудь?

– Хорошо, сейчас подумаю… Есть один неплохой адвокат, бывший прокурор, так что свое дело знает.

Я наклоняюсь к нему и полушепотом говорю:

– Саша, только мне нужен хороший адвокат, а не ваш… Ну, ты меня понимаешь?

– Конечно, я же как знакомый тебе рекомендую, а не как следователь.

– Спасибо. Звони ему.

После этого был длинный бессмысленный разговор с «дружеским» объяснением, что от меня надо и на что я должен согласиться для облегчения своего положения. Конечно же, я не стал давать никаких «нужных» показаний и тем самым определил свою будущую судьбу.

Я не зря привел начало нашего разговора. В дальнейшем я еще не раз его буду вспоминать и удивляться, как же я мог ему поверить? Это же система, и он ее часть. И не пришла мне тогда мысль, что не зря на это дело поставили моего знакомого, хорошо известного в узких кругах великого махинатора и подтасовщика, а только за тем, чтоб расположить меня, склонить к нужным действиям и «упаковать» по полной.

Это была моя первая и самая большая ошибка. Зато это послужило самым поучительным уроком мне на будущее. Никогда не верь стороне обвинения, независимо от того, кто ее представляет, как не верь и тем, кого она подсылает (я имею в виду адвоката, который еще сыграет свою роль в этом деле). И еще, в результате этой малоприятной беседы я понял одну очень важною и страшную мысль. Меня уже не отпустят. То есть совсем не отпустят, не дадут даже заехать переодеться, увидится с родными, не дадут сообщить родителям, а главное – Ольге. Значит, я не смогу даже на несколько минут увидится с ней, чтобы успокоить ее и подбодрить. Как же она переживет такую новость и как отнесется к этому? Эта мысль угнетала и пугала меня больше всего. Всего остального я еще не осознавал, а это уже осознал, и тогда эта мысль приводила меня в ужас. Это было первое ясное и отчетливое чувство, которое я испытал в тот момент.

Скоро на меня наденут наручники, и я поеду в этот далекий путь, где мне придется столкнуться с чем-то чужим и незнакомым, с тем, с чем я никогда не мог, как я думал, столкнуться в своей жизни. Это было настолько нереально, как полететь на луну, или даже еще нереальней, но это случилось, и теперь мне нужно с этим свыкнуться и жить дальше. В следующий раз я увижу свою девушку только через полгода во время часового свидания в следственном изоляторе, через стекло. А до этого нам запретят даже созвониться. Однако тогда в голове, где-то билась мысль, что все-таки сейчас что-то произойдет и все наладится, встанет на свои места. Ведь все должно образоваться.

В дальнейшем мы еще не раз будем встречаться со следователем прокуратуры Кулимановым в стенах следственного изолятора. Он будет приходить с целью добиться необходимого результата следствия. Но никаких приятельских разговоров больше не будет, поскольку каждый будет понимать свою роль и свое место в этом деле. Пораженный и шокированный методами и способами его работы, я буду неоднократно обращаться с жалобами и ходатайствами в вышестоящие инстанции, но все будет тщетно. Правда, в середине следствия его снимут с моего дела и заменят еще более высокопоставленным следователем Шабариным. Именно он впоследствии будет вести дело мэра Донского. Но никаких ощутимых изменений в моем деле в связи со сменой следователя не последует.

После того, как следователь позвонил своему подставному адвокату, он разрешил мне позвонить родственникам и рассказать о случившемся. На мой вопрос о том, смогу ли я после допроса быть свободен, он сказал, что навряд ли, и скорее всего, теперь я долго не смогу увидеться с родными, поскольку буду арестован и помещен в изолятор временного содержания. В дальнейшем суд определит целесообразность моего содержания под стражей. Он сразу пояснил, что сам никаких решений по этому делу принимать не может и вынужден выполнять распоряжения сверху, поскольку дело лично контролирует прокурор области и только он лично может принимать какие-либо решения.

Я решил позвонить своему двоюродному брату, поскольку важнее в тот момент было принять взвешенное решение без эмоций, нежели вступать в эмоциональный разговор с Ольгой или родителями. Славик подтвердил мои предположения, что в ближайшие несколько часов своего адвоката нам не найти, поскольку близко знакомых и надежных у нас нет. Сошлись на том, что он займется поисками и, конечно, оповестит всех моих родных о случившемся и успокоит, насколько это возможно. Однако весть о моем аресте так быстро облетела город и даже вышла в интернет, что уже через несколько часов после задержания еще ничего не знавшей Ольге позвонила моя знакомая из Москвы и рассказала, что прочитала новость в интернете. Сначала Ольга не поняла, о чем речь, и посчитала это за розыгрыш, но после разговора со Славиком все подтвердилось.

На время моего разговора с братом следователь учтиво вышел из кабинета, предупредив, что у меня только один звонок и даже по знакомству он не может отступить от правил. Меня удивило, что на столе он оставил свой мобильник. Позже я догадался, что он включил режим записи разговора и, соответственно, знал все, о чем мы разговаривали и что собирались предпринять. Но тогда я не задумался об этом и поэтому продолжал верить в искренность его сочувствия и предоставление мне хорошего адвоката. Всякий раз, вспоминая об этом, не устаю удивляться, насколько я был наивен и глуп. Хотя не будь я таким на тот момент, то вообще ничего не произошло бы, а значит, за свое и получил в итоге.

После нашего разговора прямо у следователя в кабинете я сдал ему все ценные вещи: часы, бумажник, ключи и даже галстук. Меня посадили в уазик и в сопровождении двух оперативных сотрудников и следователя повезли в отделение милиции Ломоносовского района. По дороге оперативники заехали в торговый павильон и спросили, не надо ли что-нибудь заодно и мне купить. Я попросил купить сникерс и бутылочку воды, предполагая, что поесть мне еще долго не удастся. Из-за переживаний есть я не хотел и поэтому положил сникерс в карман на будущее.

Приезд в изолятор временного содержания

В Ломоносовском отделении Управления внутренних дел (УВД) меня заставили раздеться догола, вынули все из карманов, осмотрели меня на предмет синяков и ушибов, вынули шнурки из ботинок, ремень, выдали шапочку заключенного и посадили в камеру дожидаться специальную машину для этапирования в изолятор временного содержания. Забавно, должно быть, я смотрелся в костюме, в ботинках без шнурков, в спадающих брюках без ремня и зэковской шапочке на голове. Сотрудники негромко переговаривались между собой и до меня доносились обрывки фраз, из которых становилось понятно, что говорили они обо мне, обсуждая подробности случившегося и всю необычность ситуации.

Через несколько часов, надев наручники, меня с заднего двора здания посадили в милицейскую «буханку» и повезли в изолятор временного содержания в соседний небольшой город. Со мной ехали еще двое арестованных молодых парней. Мы молчали, и каждый думал о своем, в очередной раз прокручивая в голове все произошедшее за сегодняшнее утро и планируя свои ближайшие действия.

Был красивый весенний солнечный день. Таким он на долгие годы и отпечатался в моем сознании. Я смотрел на улицу сквозь решетку уазика, все еще не до конца осознавая происходящее. Дорога была недолгой. Заехав по дороге еще куда-то и забрав еще одного парня, около 17 часов мы подъехали к ИВС. Выйдя друг за другом из машины, по приказу опустив головы, мы прошли в здание ИВС. В коридоре нас поставили лицом к стене, после чего по очереди завели всех в помещение, в котором распределяли по камерам временного содержания. Почти сразу нас стали по одному вызывать для досмотра и дальнейшего размещения. Очередь дошла до меня.

В помещении стояло несколько сотрудников ИВС. Дежурный приказал мне раздеться и также осмотрел меня на наличие синяков, наколок и других особых примет на теле. По всей видимости, они были осведомлены о том, кого к ним направили, поскольку смотрели на меня и усмехались, перешептываясь между собой. Однако ярко выраженной агрессии или неприязни никто не проявлял. Я молча повиновался всему происходящему и находился в полном стопоре и оцепенении. За один день случилось столько, что я уже не воспринимал происходящее и ждал только одного – конца дня. Помимо этого, я уже испытывал чувство голода, поскольку с утра ничего не ел. Теперь это давало о себе знать. Однако поесть в этот день так и не удалось. Со временем я настолько углубился в свои размышления, что чувство голода притупилось и вскоре совсем исчезло. Еще через пару минут я был сопровожден в камеру.

Первый раз в жизни я оказался в таком помещении. Я, конечно, имел представление о камерах, поскольку, как и все, смотрел фильмы, читал книги и пытался представить себе вид камеры, но то, что я увидел там, поразило меня до глубины души. Впоследствии я узнал, что это помещение – одно из самых жутких, поскольку арестованные находятся там лишь сутки или двое, поэтому никто не заботится о его состоянии.

Попробую описать, хотя вряд ли получится передать ощущение смрада, грязи, мерзости и отвращения, возникающее при входе. Это небольшая камера (примерно 4 на 5 шагов), с грязно-серыми стенами, в копоти и с грязно-ржавыми подтеками, покрытые бетонной «шубой». Справа от двери находилась не отгороженная от остального помещения, грязная, загаженная, вся в ржавчине, встроенная в пол «параша». Что-то подобное раньше можно было увидеть в общественных туалетах на вокзалах. В «парашу» была направлена труба с вентилем на конце. Это служило смывочным устройством и одновременно источником воды в этом помещении. В воздухе стоял страшный смрад – смесь курева, пота, пыли, перегара, затхлости, влаги, грязи и еще чего-то. Чтобы перебить этот запах и не добавлять к нему запах от посещения «параши», мы жгли бумагу. Это было первое ноу-хау, познанное мной в тюрьме. Жженая бумага на время перебивает любой запах и позволяет таким образом не постоянно дышать запахом выделений от каждого сходившего в туалет.

Слева, прямо у двери стояло ведро с теплой водой (как я потом узнал, это была питьевая вода), накрытое грязным куском целлофана. Один вид грязного пластмассового ведра отбивал все желание пить. Напротив двери, под потолком было окно. Хотя о том, что это окно, я узнал позже, поскольку оно было полностью заделано ржавым металлическим листом с маленькими дырочками, из которых сочилась вода с улицы. Свет из них не проникал, поскольку был уже вечер, хотя и утром было видно лишь сами дырочки, поскольку они выделялись на темном фоне светлыми пятнышками. Ни стола, ни стула – ничего подобного в этом помещении не было. Хотя нет, в шаге от меня находился подиум вдоль всей стены, высотой около 30 сантиметров, который и являлся кроватью, столом и стулом одновременно. На этом подиуме, подстелив под себя свои куртки, головами ко мне и ногами к противоположной стене лежали 3 человека. На меня удивленно смотрели 3 пары глаз и 3 бритые головы.

После того, как лязгнул затвор двери, и я остался с ними один на один в камере, они долго смотрели на меня не понимая, что я делаю в камере и почему за мной закрыли дверь. Позже один из них сказал мне, что я был похож на проверяющего из администрации, поскольку был в костюме и поэтому они не поняли, почему меня оставили в камере. После некоторой паузы мне предложили сесть на край подиума и стали знакомиться со мной.

Шагнув к подиуму, я протянул руку и сказал: «Виктор». Один из парней привстал, протянул мне руку и ответил: «Саня». Второй тоже привстал, улыбнулся, показав редкие зубы, и проговорил: «Вован». Третий парень, так и не поднявшись, сказал: «Я Николай», – но руки не подал. На мой жест протянутой руки он отвернулся и сказал, что ему нельзя, поскольку он «в системе». «Не понял, в чем?» – переспросил я. Тут парни оживились и стали объяснять: «в системе» – это значит «обиженный» или «опущенный», понятно? Мне, конечно, было совсем не понятно, но чтоб не показаться совсем дилетантом или невеждой, я сказал, что понятно, и сел на край подиума.

Сперва я даже подумал, что система – это круто, так как он лежал под одеялом на матраце и даже руки не подал. У остальных постельных принадлежностей не было. Постепенно мне объяснили, что значит быть «в системе» и какие ограничения существуют в тюрьме при общении с такими людьми. Впоследствии этот «опущенный» еще сыграет свою роль в моем деле, полностью оправдав отношение к себе.

– Ты кто и за что здесь? – спросил Саня.

Я замялся, поскольку не знал, что и сказать. Не много помявшись, сказал:

– Я депутат.

– Депутат? – переспросил Саня.

– Да, – сказал я.

– А я сначала подумал, что проверка пришла, – повторил Саня. – А за что тебя?

– Наверное, взятка, – ответил я, тяжело вздохнув.

– Понятно, – сказал Саня и удовлетворенный ответом потерял интерес.

– А вы за что? – поинтересовался я.

После этого вопроса я минут двадцать выслушивал истории моих сокамерников, из которых я понял, что все беды в мире от пьянок, сотовых телефонов, плохих компаний и других, совершенно, оказывается, не зависящих от самих людей причин.

Моим сокамерникам было от двадцати до тридцати лет. У них было одно желание – быстрее бы отправиться на этап. Для меня это звучало просто ужасающе. Как можно хотеть быстрее на зону? Но, пообщавшись с этими парнями несколько часов, я понял, что там и есть их настоящая жизнь. Они уже не в первый раз заезжают в тюрьму и другой жизни просто не представляют. Вся их жизнь протекает в тюрьме и в колонии. Там их друзья, знакомые, их круг общения, там они известны и что-то из себя представляют.

Помню, меня поразили их своеобразные высказывания о жертвах их преступлений. Они говорили о них, как о средствах попадания в тюрьму. Они вроде и жалеют людей, и сами не понимают, зачем так поступают. Они во всем винят алкоголь, но при этом абсолютно не раскаиваются в содеянном. С улыбкой и даже со смехом они рассказывали, как забавно все получилось в этот раз. Не буду посвящать вас в подробности этих историй, скажу лишь одно: я столкнулся с людьми, как будто из другого мира, с другими взглядами на жизнь, с другими приоритетами, с другими ценностями. С людьми, которые в слове «заявление» делают 4 ошибки и считают это вполне нормальным. И самое страшное, что с такими людьми мне придется жить и общаться в ближайшее время, а значит надо находить общий язык.

Только в камере мне удалось немного передохнуть и упорядочить свои мысли. У меня было одно желание – побыстрее уснуть и дождаться завтра. А завтра что-нибудь обязательно изменится. Завтра будет суд по избранию мне меры пресечения и, скорее всего, меня выпустят под подписку о невыезде, или придумают еще какой-нибудь способ, и этот кошмар закончится. От напряжения и всего пережитого я долго ворочался и не мог уснуть. Мысли лезли в голову, развивая различные варианты будущего.

Никакого постельного белья нам не выдали. Не было даже матраца и подушки. Мне пришлось постелить свою куртку на деревянный подиум и прямо в одежде, накрывшись пиджаком, пытаться уснуть. Свет в камере изолятора, как и в тюрьме, не выключают даже на ночь, поэтому он ярко бил в глаза. Мы соорудили «облачко» из сигаретной пачки и повесили его на светильник. В дальнейшем я постоянно так делал в тюрьме, за что периодически получал втыки от коридорного охранника. Но без «облачка» спать совсем невозможно и это больше напоминает пытку.

В легкой полудреме я промучился всю ночь до утра. Заснуть нормально я так и не смог, хотя очень хотел спать. Мысли роем вились в голове, не давая заснуть. В итоге я абсолютно не выспался, сильно замерз и набил несколько синяков на боках от лежания на деревянном основании.

После того, как меня увезли из ИВС, всех троих моих сокамерников по одному вызывали к следователю и допрашивали о том, что я говорил, как себя вел, чем занимался, какие фамилии или имена упоминал в рассказах и многое другое. Впоследствии я видел протоколы их допроса у себя в деле. Саня и Вован не стали ничего врать и наговаривать, хотя я знаю, что их просили. А вот «системщик» Николай проходил по моему делу свидетелем обвинения и подписал все, что ему подсунули. Такая уж особенность большинства людей из этой категории осужденных. В дальнейшем я расскажу, почему это так, и как этого добиваются.

«Малый суд»

Избрание меры пресечения

На следующий день после моего задержания состоялся суд по избранию мне меры пресечения. В тот момент я считал суд чем-то сакраментальным, не зависящим ни от кого и ни от чего. В моем представлении, если можно было задержать человека по недоразумению или указанию сверху (поскольку приходилось слышать о таких случаях), то уж точно нельзя было посадить в тюрьму без существенных на то причин и оснований. Только сейчас, окидывая взором все произошедшее с высоты нынешнего положения и приобретенного опыта (поскольку я четырежды сталкивался процедурой избрания меры пресечения и ее продления), понимаю, что, несмотря на придание этой процедуре элементов независимости и непредопределенности, она по сути является чисто технической процедурой и зависит исключительно от желания следственных органов и прокуратуры.

Согласно норм уголовно процессуального кодекса, избрание меры пресечения – это принятие дознавателем, следователем, прокурором, а также судом решения о мере пресечения в отношении подозреваемого, обвиняемого.

Согласно статье 98 УПК РФ, мерами пресечения является:

1. Подписка о невыезде;

2. Личное поручительство;

3. Наблюдение командованием воинской части;

4. Присмотр за несовершеннолетним обвиняемым;

5. Залог;

6. Домашний арест;

7. Заключение под стражу.

Нет абсолютно никакого смысла подробно разбирать, в каком случае, какая мера избирается судом и что на это влияет. Одно не поддается сомнению – даже при небольшом желании следователя или прокурора арестовать вас, у суда найдутся все необходимые основания, поскольку закон дает большое разнообразие причин и трактовок для избрания этой меры пресечения. Достаточно подозреваться в совершении преступления, за которое уголовным законом предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок свыше двух лет. А у нас даже за кражу ведра картошки можно получить гораздо больше, не говоря уже о чем-то более серьезном. Да и, как вы понимаете, подозревать можно вообще в чем угодно и кого угодно, но это абсолютно не будет свидетельствовать о виновности человека в преступлении или определять квалификацию. А еще есть формулировка, которая постоянно цитируется заключенными и над которой смеются абсолютно все. Ее смысл сводится к тому, что решение судья принимает на основании «внутренних убеждений»! А уж у кого какие внутренние убеждения – попробуй догадайся.

Также суду будет вполне достаточно теоретических опасений, что вы можете скрыться от органов следствия или будете оказывать давление на свидетелей, или, например, угрожать потерпевшему. А еще, например, вы можете продолжить заниматься преступной деятельностью, по мнению суда, конечно. Интересно, как они могут сделать такой нелепый вывод? Тем не менее, в законе существует и такая формулировка. Одним словом, избрать меру пресечения «арест» можно абсолютно любому человеку, которого хоть в чем-нибудь подозревают или обвиняют. Особых причин для этого не требуется. Суд с легкостью выдаст такое определение при ходатайстве со стороны следственных органов.

Даже если вы произнесете пламенную речь и будете с пеной у рта доказывать, что вовсе не собираетесь скрываться от органов следствия, поскольку у вас семья и дети, что не собираетесь оказывать давление на кого-либо и, тем более, заниматься преступной деятельностью, все равно вам никто не поверит, а точнее – никому это будет не важно и не интересно. Все это будет лишь никому не нужные слова. В крайнем случае, адвокат скажет это все с одной лишь целью – произвести впечатление на вас, дать понять, что он не зря будет получать от вас деньги за дальнейшую защиту и у него есть аргументы на доводы суда. Хотя при этом он будет заранее абсолютно уверен, что вас арестуют, если на то будет воля следственных органов, и если он с ними предварительно не договорится о другой мере пресечения. Естественно, под словом «договорится» подразумевается, что вы сделаете все, что вам скажут, дадите какие надо показания, оговорите кого укажут. Одним словом, каждый арестант знает и всегда имеет в виду: если задержанного отпускают под подписку о невыезде или назначают домашний арест, значит, он пошел на договоренность со следователем. Особенно опасна такая ситуация для тех, у кого задерживают «подельников» или свидетелей. Это сигнал, что, если вы не будете давать показания на своих напарников или не будете говорить необходимое органам, то начнут «сливать» вас, «навешивая» на вас всю вину. Этим успешно пользуются органы следствия, зачастую делая специальную подставу, арестовывая одних участников, но при этом не арестовывая кого-нибудь одного из группы. Еще раз хочу напомнить: я не защищаю бедненьких арестованных, как вы можете подумать. Я пишу о том, что всегда «управляемый» суд, как и вседозволенность следственных органов при желании добиться поставленных результатов – это плохо, и это ломает жизни людей, зачастую невиновных или виновных не в такой мере.

Существуют, конечно, разовые случаи, когда суд не усматривает наличие оснований для избрания меры пресечения «арест» и избирает другую, более мягкую меру пресечения, но их процент настолько мал, что скорее это исключение из правил, поэтому рассчитывать на это в большинстве случаев не приходится.

В моем случае все было обыденно и банально. Мой «подставной» адвокат оттарабанил свою бестолковую речь, судья сделал вид, что послушал, следователи поухмылялись моим заявлениям о бессмысленности меня арестовывать, поскольку ни сбегать, ни препятствовать следствию, ни оказывать давление на кого-либо я не собираюсь, и спокойно арестовали меня на два месяца по понятным и описанным выше причинам. Естественно, на тот момент я испытал очередной шок от такой обыденности процедуры суда для всех участников и такого результата. Ну зачем, казалось мне, засовывать меня в тюрьму? Я и так был напуган, раздавлен и не понимал, что делать. В тот момент у меня не было озлобленности на следственные органы и судей. Я был готов рассказывать, как все было на самом деле, и сам был бы за справедливое разбирательство. Но, как оказалось, у всех были свои цели и задачи в этом деле. Я попал в эпицентр большой политической игры, поэтому для надежности было принято решение надежно упрятать меня на пару месяцев, а дальше уже посмотреть, как будет развиваться ситуация.