Сказки

Кот призадумался.

А в это время у дома на краю деревни три ласточки-посыльные хором взволнованно щебетали Тасиной маме.

– Там ваш котище! – они тоже считали и Тасю, а с ней и её маму хозяевами кота. – У колодца! На дереве! Он хочет слопать синичкиных детей!

– Вот безобразник! – возмутилась мама. – Неужели мы его плохо кормим?!

Она схватила Тасю за руку, и они вместе побежали к колодцу.

А Мурзик к тому времени был уже обложен со всех сторон: сверху его поджидали ворона с сорокой, вокруг в воздухе вертелись всякие мелкие пташки с бомбочками, а внизу у дерева собрался возмущённый деревенский сход.

– Что за порядки в нашей деревне?! – галдели кружащиеся пернатые. – Почему нам не дают спокойно воспитывать своих птенцов?!

– Что ж ты, Васька? Что ж ты, Барсик? Что ж ты, Пушок? Что ж ты, Мурка? – укоризненно вторили птичкам из-под черёмухи вооружённые прутиками жители деревни. – Ты же сытно питаешься! Неужели сегодня не доел?

Но хуже всего для Мурзика было то, что чуть поодаль, за колодцем, собиралась ватага мальчишек, которым только дай повод покидаться безнаказанно камешками в кота.

Понял Мурзик, что пора ему убираться подобру-поздорову. Он изловчился, извернулся, с криком «Мяу!» слетел по стволу черёмухи вниз на землю и, получив в наказание пару ударов прутиком и нескольких грязных червяков и гусениц по спине, опрометью, с визгом и с позором скрылся от защитников гнездышка в кусты.

«Вот она, человеческая несправедливость, – сердился Мурзик, притаившись в зарослях и вычищая из шерсти грязь. – Мирного, доброго кота – прутиком, а нападавших на него злых птиц – нет!.. Надо попробовать поискать какой-нибудь подарок в темноте. Когда все, а главное – мальчишки с камнями, уснут, – решил он не отступаться от своей задумки. – Надо поймать и подарить Тасиной маме мышку».

Сказано, вернее, придумано – сделано. Когда стемнело и вся деревня угомонилась, кот вылез из укрытия, добрался до Тасиного дома и залез через поддувало в фундаменте в подпол. Мышки, почуяв неладное, тут же спрятались в норки. А Мурзик погулял в подвале, подыскивая подходящее место для засады, и затаился в уголке, внимательно прислушиваясь к мышиному писку и возне. Вскоре мышки осмелели и стали выглядывать из своих норок, проверяя, убрался их враг восвояси или нет. И мимо спрятавшегося кота попытался прошмыгнуть самый отчаянный и легкомысленный мышонок. Мурзик одним прыжком догнал и схватил его.

Однако надо сказать, что коты умеют ловить мышей очень осторожно – легонько прижимают жертву лапой к земле, а потом берут её зубами за шкирку и живую приносят своим котятам, чтобы они могли с ней поиграть, перед тем как съесть. Или своим хозяевам, чтобы они тоже могли с мышкой немножко позабавиться.

И вот утром, когда Тасина мама вышла на крыльцо, Мурзик услужливо положил живого и здоровёхонького мышонка к её ногам, чтобы она с ним чуть-чуть поиграла, а потом полакомилась.

Какой визг он услышал! Какой крик! Проснулись и Тася, и соседи, и даже те, кто жил на другом конце деревни. Все они стали сбегаться к крыльцу, а завидев мышку, снова принялись стыдить кота:

– Ах ты, Васька! Ах ты, Барсик! Ах ты, Пушок! Ах ты, Мурка! Лучше б попросил у нас молочка! Или даже сметаны! Зачем ты хочешь загрызть мышонка?

И некоторые из собравшихся в очередной раз попытались поучить кота прутиками. И опять Мурзику пришлось с криком «Мяу!» удирать и прятаться, на этот раз под крыльцо.

А Тася не боялась мышей. Пока все кричали, визжали и стыдили кота, она взяла тёпленький, мякенький Мурзиков подарок в ладошки, отнесла его в дом и посадила в коробку. Затем нарисовала на картонке красный крест и добавила синим: «Больница». И стала лечить мышонка. Примочки из подорожника – на больную головку; ванночки из ромашки – для помятых лапок; валерьянка – от нервов; сыр, сало и шоколадка – для подкрепления сил. И даже бубнила, как бабушка, заговоры. Всё это помогло. Вскоре мышонок самостоятельно выписался из клиники, когда Тася на минутку выскочила за листьями пустырника в сад. Вернулась – а больного и след простыл!

Ну, а Мурзик тем временем терялся в догадках, не зная, что бы ещё такое придумать, чтобы всё-таки угодить Тасиной маме.

«Вот она – человеческая несправедливость, – возмущался он. – Какую-то мышь, воровку, которая таскает у них конфеты из буфета, в дом несут! Сметаной, небось, сейчас потчуют! А валерьянкой-то как сладко из-под дверей несёт! А мирного, доброго кота – снова по спине прутиком!.. Чем бы всё-таки Тасину маму угостить? Может, поймать ей лягушку?.. Но она ведь не француженка… Или майского жука? С хрустящей корочкой!.. Но она и не китаянка… Жаль. Жуков нынче много. Но вдруг да опять – по спине прутиком?»

Дождался Мурзик, когда все собравшиеся разошлись, вылез из убежища и пошёл печальный по деревенской улице. А в каждом доме коты и кошечки на подоконниках как статуэтки сидят и на него, на Мурзика свысока смотрят. Вдруг видит, в одном дворе хозяйка курицу разделывает.

«А вот это удача! – обрадовался кот. – Окорочок! Куриный! Или грудка! Да на шашлычок! Да в субботу! Да какая же мама откажется?!»

Он осторожно пробрался на участок и затаился в малиннике неподалёку от стола, где тесаком орудовала хозяйка. А та уложила куски курятины в кастрюлю, залила водой и понесла в дом. Кот за ней. Пробрался в кухню и спрятался под столом. Видит – стряпуха поставила кастрюлю на растопленную плиту.

«Теперь поскорее бы ушла, – думает Мурзик. – Пока бульон не вскипел».

Всё сложилось как нельзя лучше: хозяйка отправилась в огород, на грядки за приправой. Мурзик осторожно вылез из-под стола и одним прыжком вскочил на край плиты. И чуть было не свалился обратно: даже сбоку, по краю, железо жгло подушечки лап. Чтобы вытерпеть жар, Мурзику сразу же пришлось начать выплясывать какой-то замысловатый танец, постоянно перебирая всеми четырьмя лапами.

Но это ещё, как говорится, были цветочки. Кастрюля-то стояла посредине плиты, на конфорке!

Мурзик попытался дотянуться и снять крышку – вот она, совсем близко, в двух шажках! Он одной передней лапой решительно ступил на горячий щит, взвыл от боли, но когтями второй зацепил крышку за рукоятку и рванул на себя. Крышка крутанулась на краях кастрюли, и, вычерпнув немалую порцию куриного варева, с грохотом свалилась на железный щит. Кухня, с шипением, стала наполняться бульонным паром. Зато теперь между танцующим на краю плиты котом и вожделенной кастрюлей, как мостик на раскалённом железе, расположилась не такая уж и горячая крышка. Правда, лежала она ручкой вниз – не очень устойчиво. И когда кот попробовал влезть на неё, от каждого его движения она начинала качаться на рукоятке и брякать, ударяясь о чугунный щит. Казалось, что это был какой-то новый сложный аттракцион: не свались в тумане с болтающейся крышки на горячую плиту!

Пытаясь сохранить равновесие, кот наудачу запустил лапу в кастрюлю и вытащил кусок курицы. Но это было крылышко. «Одни кости, мяса мало!» Он бросил добычу на плиту. Крылышко зашипело, наполняя кухню новой порцией пара и запахом поджаренного мяса. Следом за этим крылышком последовало и второе. И когда кот, наконец, повизгивая от жара, нащупал в горячем бульоне окорочок, в кухню как ни в чём не бывало, напевая весёлый дачный мотивчик, с пучками лука, сельдерея и укропа вернулась хозяйка. И увидела в клубах пахучего тумана какого-то зверя, танцующего на дребезжащей крышке чечётку и вылавливающего куски курятинки из кастрюли!

– Там чёртик! С рожками! – с визгом выскочила она во двор. За рожки она приняла в тумане торчащие Мурзиковы уши.

Кот с куриным окорочком в зубах – за ней. Хозяйка, как от чёртика, – от него. Но разглядела в прозрачном, без тумана воздухе кота и схватила полено. Еле-еле Мурзик увернулся!

Хромая на все четыре обожжённые лапы, но с чувством исполненного долга явился он к Тасиной маме и положил к её ногам очередное подношение.

– Ах ты, жулик! Воришка! У кого ты куриную ногу стащил? – возмутилась мама.

«Ох уж эти люди! – удивился Мурзик. – Никак не угодишь!»

Опять Тасина мама поступила не так, как рассчитывал кот. Она не стала разжигать мангал и дожаривать ножку, схватила подарок и побежала искать хозяйку украденного окорочка. И довольно быстро нашла её, узнав на улице по растерянному виду и толстому полену в руках.

Пришлось им вместе идти в магазин. Там Тасина мама купила пострадавшей женщине другую курицу. А та, в свою очередь, поняв, зачем кот воровал окорок с горячей плиты, восхитилась его самоотверженностью и приобрела Мурзику в подарок противоблошный ошейник.

Ну, а Тася тем временем внесла кота в дом и уложила на мягкую вату в больницу, из которой недавно выписалась мышка.

Лежит Мурзик в коробке, а Тася перед ним хлопочет. Примочки, компрессы – для заживления лапок; сметана, кильки, пирожное – для поддержания сил; валерьянка – для лакомства и успокоения. Подстилка под Мурзиком мышкой пахнет, и от этого запаха, смешанного с запахом валерьянки, совсем опьянел кот. Но не радуется он, а думает печально: «Что ж это получается? Теперь каждый раз за постой куриное мясо придётся с горячей плиты таскать?»

И задремал Мурзик с грустными мыслями.

Проснулся – опять молочко, конфеты дают, перевязки делают, мази готовят, в тазик воду тёплую льют – мыть собираются. Противоблошный ошейник сонному ему на шею надели, бантик синенький повязали. И окорок воровать никто не требует!

Обрадовался Мурзик, замурлыкал.

– Мамочка, он выздоравливает! Он мне уже песенки поёт! – от счастья на весь дом закричала и запрыгала Тася.

На следующий день взяла она кота на руки и пошла погулять с ним по деревенской улице. Навстречу ей девочка, с кошечкой с розовым бантиком и на поводке.

– У вас кошечка? – спрашивает её Тася.

– Кошечка. Её Эльза зовут, – отвечает девочка.

– А у меня Мурзик, котик, – представила своего подопечного Тася.

– А почему у него лапки перевязаны? – полюбопытствовала девочка.

– Он для нас еду добывал и обжёг, – объяснила Тася.

– Больным надо много гулять, – посочувствовала девочка. – Давайте гулять вместе.

А Мурзик смотрит сверху и видит – трётся расфуфыренная Эльза о ноги хозяйки, мурлычет, ласкается не переставая.

«Вряд ли эта фифа с её-то бантиками, ошейничками и плетёными поводочками за мышами гоняется! – думает Мурзик. – Вот так, наверное, и становятся домашними животными».

И решил он тоже попробовать к хозяевам, как кошечка, подлизаться. Просто так, без подарков. Стал тереться бочком, на колени к маме и приехавшему на выходной папе залезает, когда они в кресле перед телевизором устроятся. Горлышко им подставляет, чтоб почесали, спинку гнёт, чтобы погладили, в клубочек сворачивается и песенки без устали поёт.

И как-то очень быстро превратился он в полностью одомашненного кота.

Ну, а потом и осень приблизилась. Взяли Мурзика в город. К тому времени он ухоженным стал, шерсть густая, пушистая. Поэтому Тася объявила в классе, что её Мурзик сибирской породы.

– Посмотрите, какая у него тёпленькая шубка, – объясняла она своим подружкам. – Как раз для трескучих сибирских морозов.

Нарисовала она Мурзику котиный паспорт и сочинила для него родословную со знатным сибирским происхождением.

Но и у других девочек в классе тоже были свои коты и кошечки. И они тоже нарисовали для них паспорта и придумали родословные и однажды устроили в Тасиной квартире кошачью выставку. Мурзик завоевал на ней золотую шоколадную медаль. Кстати, так же, как и все остальные участники показа – десять котов и кошечек. Все они были признаны лучшими или в своей номинации, или в породе.

Почему цапли на одной ноге стоят

Как?! Вы до сих пор не знаете, почему цапли так обожают стоять на одной лапе? Да спросили бы у меня! Я бы вам давно уже всё объяснил!

Так вот, рассказываю. Правда, история эта будет немного печальной. Но обо всём по порядку.

Так странно отдыхать, спать и даже охотиться цапли научились очень давно. И научила их одна Старая Цапля. Дело было так.

Однажды прохладным осенним утром Старая Цапля проснулась возле огромной лужи, раскинувшейся в низине между невысокими, заросшими лесом холмами. Она всегда останавливалась на этом озерце, когда летела на зимовку на юг. Здесь можно было подкрепиться и набраться сил, чтобы продолжать путь дальше. Летом от жары озерцо подсыхало и разбивалось на несколько лужиц поменьше. Но сейчас дожди вновь соединили водяные оконца в одно длинное серебряное зеркало, отражавшее то низкие серые облака, то по-осеннему яркое, лазурное, если вдруг выпадал погожий денёк, небо. На дне лужи, там, куда вода приходила только в сентябре, зеленели трава и осока, а в ямках и впадинках, где влага сохранялась всё лето, торчали камыши и вились, будто русалочьи волосы, изумрудные водоросли. Вот здесь-то, в камышах, водорослях, в иле и тине и водились лягушки, тритоны, жуки-плавунцы, личинки и разные другие водоплавающие каракатицы.

Цапля плохо спала, холод и особенно промозглая сырость всю ночь донимали её. Поэтому она не отдохнула как следует после вчерашнего перелёта, и это ещё больше осложняло её и без того незавидное положение. Старой Цапле во что бы то ни стало надо было сегодня же продолжить путь. Оставаться у лужи на два, на три дня, отоспаться, отдохнуть, отъесться, как делала она это раньше, было опасно – холодное дыхание севера и подгоняло, и догоняло её.

Она отправилась в путь, как всегда, как много-много лет подряд – в те дни, когда вечернее солнце над её родным болотцем начинало падать не в зубчатый лес, а закатывалось раньше, ещё до ёлок, в поле. И ночи становились длинными и прохладными. Однако Цапля просчиталась – силы были уже не те. И хотя она старалась и тратила каждый день на перелёт больше времени, чем в прежние годы, всё равно отстала от стайки, с которой отправилась в путешествие. Старая Цапля понимала, что ещё немного, и стужа настигнет её, заморозки скуют водоёмы льдом, жизнь в них замрёт, и нечем будет кормиться. Да и ходить по мелководью, взламывая тонкий лёд, означало поранить старые ноги. И всё это вместе – бескормица и раны – привели бы её к верной гибели.

Проснувшись, Цапля не обнаружила противоположного берега – его скрывал густой туман. Вечером она прикорнула на краю сбегающей к озерцу узким краем длинной полянки. И теперь выступали из мглы только кусты и деревья, что стояли неподалёку. Как нарисованные, выступали из белой пелены их чёрные, мокрые стволы, сучья и ветви. Казалось даже, что они придвинулись ближе, чем были вчера, когда их освещало красное закатное солнце. И наоборот, ёлки, берёзы, осины, что высились сзади, за ними, отступили, казалось, ещё дальше, совсем далеко, и виднелись лишь тёмными, размытыми в белой пелене пятнами.

Было тихо, все звуки словно бы застряли в тумане. Только капли росы падали иногда в тишине, будто слёзы, с обречённо ожидающих осенних бурь пожелтевших листьев. «Шлёп» – на мокрую землю, «ширк» – в пожухлую траву, «плюх» – в чёрную воду. Птицы не летали вовсе. То ли боялись они сбиться с пути и натолкнуться сослепу на сук или ветку, то ли не получалось у них пробить крыльями плотную молочную мглу.

В далёкой деревне пропели петухи. В ответ им прогавкала собака. Это были, скорей всего, первые петухи. И они, и собака подали голос, скорей всего, давно, ещё до рассвета, но звуки только сейчас доползли до озерца, долго и с трудом пробираясь между капелек густого тумана.

Цапля почувствовала сильный голод, поднялась на тонкие, похожие на жёлтые тросточки ноги и подошла к берегу. Задирая лапы почти под брюхо, она направилась к месту, где можно было позавтракать – к русалочьим водорослям, растущим из чёрного ила. Споткнувшись о затопленную корягу, она чуть не упала и поцарапала лапу.

К своему удивлению, на месте предполагаемой трапезы она не обнаружила шныряющей в разные стороны пищи. «Наверное, на холоде обитатели лужи просыпаются позже, – подумала Старая Цапля. – А может быть, их перепугали кормившиеся здесь всю осень перелётные птицы? И они стали очень осторожными? И попрятались, услышав шлёпанье лап, и голодное урчанье в моём животе?» Она постояла немного, ожидая, когда уляжется муть и вода станет прозрачней – квакушек, личинок и каракатиц не было! Цапля подождала ещё и ещё – ничто не проплывало и не барахталось у её ног. Зато слабость и усталость давали о себе знать – Старая Цапля начала мёрзнуть, закоченели в студёной воде тонкие лапы-тросточки. И она решила позавтракать, когда поднимется солнце, рассеется туман, станет чуть-чуть теплее и повыползает из ила, тины и камышей всяческая съедобная живность.

Цапля вернулась к лёжке на берегу. Отыскать место ночлега оказалось нетрудно, трава здесь была сухой и светлее поэтому, чем мокрая, в росе, вокруг. Птица прилегла, укутав замёрзшие ноги перьями и пухом. Вскоре лапы согрелись. Правда, ту, что она задела о корягу, немного саднило. Капля росы упала ей на клюв и разбилась на множество мелких брызг. Старая Цапля потрясла головой, стряхивая с носа остатки воды. В это время послышалось долгожданное кваканье. Она насторожилась, но звуки не повторялись. И непонятно было, то ли действительно начали подавать голос лягушки, то ли это, когда она мотала головой, померещилось ей.

Раздумывала Цапля недолго – голод снова поднял её и погнал в холодную лужу. Она почти добралась до места кормёжки, но тут лапа её угодила между сучьев всё той же затопленной коряги, и она повалилась вперёд, раскинув крылья, с плеском и невольным вырвавшимся от резкой боли в ноге скрипучим возгласом «фра-арк!».

То, что она вымокла и вымазалась грязью с головы до пят, было ещё полбеды. Куда хуже оказалось то, что лапа её накрепко застряла в сучьях. Цапля попробовала, по-прежнему лёжа на груди, вынуть ногу из ловушки, но каждое движение приносило ей нестерпимое страдание. Ей пришлось, превозмогая боль, осторожно повернуться на бок, и только тогда смогла она высвободиться из капкана. На боку, помогая крыльями и отталкиваясь ото дна одной лапой, то ли медленно поползла, то ли поплыла Цапля к островку камышей поблизости. Здесь, отдышавшись и цепляясь за толстые стебли, после нескольких тщетных усилий сумела она подняться, и то лишь на одну здоровую ногу. Даже прикосновение ко дну повреждённой лапой причиняло пронзительную, до невольного вскрика и стона боль.

Растерянная, грязная, в тине и водорослях стояла Старая Цапля, покачиваясь на одной ноге и придерживаясь крыльями и клювом за камыши. Только что, какие-то мгновения назад она, совершенно здоровая, полезла в воду на лягушачье кваканье. И вот – такая нелепая случайность! «Как же так? Ни с того ни с сего! Мне же надо лететь», – не понимала она.

Однако на полянке Цапля не ослышалась – будто дразня её, именно сейчас повылезали отовсюду и шныряли рядом разбуженные рассветом и происходящими событиями обитатели лужи. Но даже думать теперь о том, чтобы подкрепиться, было глупо. Все помыслы птицы сосредоточились на другом – как бы добраться до суши, прилечь и перевести дух.

И тут она услышала шорох. Цапля обернулась – со стороны лесочка, по той самой полянке, где она ночевала, подкрадывалась к берегу… Лиса! Рыжий зверь, с каждым шагом всё отчетливее и отчётливее появляющийся из белой мглы, показался Цапле огромным. Лиса подобралась к берегу и легла, положив морду на вытянутые лапы и жадно уставившись на раненую птицу.

«Как быстро хищница прибежала на стон!» – испугалась и в то же время поразилась Цапля.

Она попыталась осмотреться, чтобы найти иной, кроме полянки, выход на сушу, повернулась, оглядываясь, качнулась и снова упала в воду. Вставать, опять, испытывая острую боль, Цапля не стала, лёжа в воде, окинула тоскливым взглядом знакомое озерцо. Со всех сторон его обступал лес, берега были невысоки, но круты и обрывисты, да и подходы к ним закрывали густые заросли камыша. С больной ногой выползти из воды можно было только на полянку, где сторожила жертву Лиса.

Понемногу Цапля начала осознавать всю безвыходность положения, и у неё заболела голова, заломило затылок. Она закрыла глаза и невольно представила, как, побоявшись выйти, медленно, здесь, у камышей, теряет последние силы, остывает и умирает. И грязный, серый, запорошенный инеем комочек перьев – всё, что от неё осталось, вмерзает через несколько дней в лёд. Потом представилось, как, отчаявшись, пытается она вылезти на полянку, отбиваясь острым клювом и когтистой лапой от хищницы. А та злобно треплет, терзает её и в конце концов вгрызается зубами ей в горло.

Постоянно мелькала у Цапли и другая мысль: надо попробовать улететь. Но вначале она гнала её прочь – такой путь спасения казался ей невозможным, несбыточным. Как подняться в воздух? Ведь для этого надо было оттолкнуться от дна. Сделать это одной, вязнущей в иле ногой, к тому же здесь, на глубине, где вода доставала почти до брюха, вряд ли бы удалось. Но чем больше она мучилась болью и сомнениями, тем яснее понимала, что другого выхода нет.

Цапля ещё раз осмотрела лужу. Лес вокруг – жёлтые берёзы, осины, ольха, тёмно-зелёные ели, – был высоким, поднявшись в воздух, она тут же врезалась бы в эту разноцветную сплошную ограду. Как и выходить из лужи, взлетать можно было только в сторону узкой, длинной полянки. Тогда, вначале над водой, потом над травой, ослабевшая Цапля постепенно сумела бы набрать высоту, и постараться взмыть у противоположного края лужайки над деревьями. Но пролетать-то надо было бы над Лисой! И низко-низко! Видимо, всё это понимала хитрая хищница. И она спокойно, терпеливо и зло наблюдала за своей обречённой жертвой.

Дольше лежать в холодной воде, теряя остатки сил, было опасно. «Ну что ж, лучше погибнуть, пытаясь спастись, чем медленно околевать. Была не была!» – решила Старая Цапля.

Она с трудом, преодолевая боль, всё так же на боку, толкаясь здоровой лапой и волоча раненую, доползла до противоположного от хищного сторожа крутого берега. Отсюда Цапля могла как бы взять разбег и удлинить полёт над лужей, чтобы успеть подняться над кромкой воды, где стерегла Лиса, как можно выше. Ей повезло – около обрывчика тянулась узкая полоска мелководья с твёрдым песчаным дном. И росла, окуная в озерцо ветви, ракита.

Лиса, увидев все эти передвижения, забеспокоилась и встала, не понимая, что задумала эта глупая, покалеченная, обречённая птица. А та, цепляясь клювом и крыльями за ветки ракиты, поднялась в полный рост, постояла, собираясь с духом, затем что есть мочи оттолкнулась одной ногой и захлопала крыльями.

Взмыть в воздух, как обычно, она не смогла, силы толчка ей не хватило. Цапле показалось, что она не летит, а ползёт над водой прямо на Лису, взметая крыльями тучи брызг, словно гусь. Но отталкиваться ногами, как бы бежать по поверхности, молотя одновременно крыльями, как это делают гуси, из-за больной лапы Цапля не могла. Еле-еле, с трудом, почти у берега она сумела оторваться от воды. Перед собой птица видела острые оскаленные клыки и чёрные злые глаза. Она сделала какой-то невероятный кувырок в сторону. Хищница прыгнула, её мелкие зубы клацнули совсем близко. Лисе удалось ухватить Цаплю за самый кончик, за перья крыла. Она дёрнула птицу вниз, та снова извернулась, ударила зверя клювом куда-то в морду и вырвалась из пасти хищницы.

Лиса бежала вслед за тяжело поднимающейся над землёй Цаплей, тявкая то ли от боли, то ли от злости, лязгая клыками и мотая головой, чтобы освободиться от застрявших в зубах перьев, и ожидая, что раненая, обессилевшая птица, врезавшись в ветки, рухнет ей прямо в пасть. Край полянки с деревьями, стоявшими стеной, стремительно приближался к Цапле. Вот совсем близко подлесок – грузная птица, вильнув в сторону, уклонилась от жёлтой ольхи и должна была неминуемо врезаться в колючую ель.

И тут вдруг, срывая с деревьев листву, налетел порыв ветра. Он отбросил Цаплю от тяжёлых игольчатых лап, поднял над ёлкой, над лесом – выше, выше, и понёс, подхватив под крылья – от озерца, от полянки, от плутавшей в чаще тявкающей злой хищницы.

В глаза ей ударили лучи восходящего солнца. Ветер вскоре ослабел, и измождённая болью и борьбой Старая Цапля опустилась на выгон у края деревни, откуда и доносились под утро кукареканье и лай. Туман здесь над избами, над полем, местами рассеялся, а частью поднялся вверх, и розовыми облаками уплывал неспешно по золотисто-голубому небу к серебряному месяцу, сиявшему над тёмно-синим, противоположным от алого светила краем земли. Обессиленная Цапля легла на траву.

Она видела, как из ближайшего дома выбежал румяный, белобрысый малыш, с показавшимся огромным в его детских руках котом. Мальчик поставил кота стоймя на скамейку. Поддерживаемый малышом, кот начал прогуливаться на задних лапах, хлопая вместе с поводырём в ладушки, передними. Кот напоминал маленького, смешного, волосатого человечка и гордо урчал, видимо, поэтому, от удовольствия, держа хвост пистолетом. Но вот малыш заметил пошевелившуюся за жердями забора Цаплю. Он очень удивился, бросил своего товарища по игре и с криком: