Кожа и чешуя. С чего начинается Деликатес

Мария Волощук Махоша, Арсений Волощук

Кожа и чешуя. С чего начинается Деликатес

От автора

Прежде чем пуститься в приключения вместе с героями этой истории, надо бы разобраться, что ждёт читателя на её страницах: сказка или быль? В книге так много уже свершившихся в действительности событий, герои её так часто говорят знакомыми словами и сталкиваются с такими привычными нам «сказочными» проблемами, что можно уверенно утверждать: это быль!

Вы скажете: «Что-то тут не то… Говорят, книга про драконов, а драконов наяву не бывает!» В том-то и дело, что многие так думают, и драконам слышать такие речи очень обидно. Я лично знакома с некоторыми, и ребята в негодовании: создали им образ злобных, рогатых змеюк, принцесс ворующих и головами без счёта обрастающих. Попросили меня знакомые драконы исправить эту несправедливость. Я со своей стороны их сразу предупредила: приукрашивать не буду. Какую правду знаю, та в буквы и обратится. Они согласились, но с условием, что и про людей тогда правдиво будет написано.

Что ж… Раз такое дело, взялась я за перо. Была, однако, одна проблема: драконы – звери интеллигентные, при мне ведут себя чинно, выражаются культурно. Поэтому моим друзьям и редакторам, знакомым с драконами поболе моего, особую благодарность хочу передать. Помогли они приправить текст драконьими крепкими словечками, которые хитрецы-ящеры от своего летописца тщательно скрывали. Без них было бы жизнеописание пресным, а сами ящеры слишком правильными. Всем миром и эту их тайну раскрыли, помимо прочих.

С написанным и драконы, и люди ознакомились. Не всё понравилось и тем, и другим, просили кое-что убрать, особенно касающееся пикантных моментов, но я отказалась наотрез. Если кому хочется красивой сказочки, пусть идут к сказочникам, а я по были специализируюсь. Это в сказке всё свадьбой и воцарением заканчивается – в реальности же с них начинаются семейная жизнь и настоящее управление государством, где мёда мало, а дёгтя полно. Об этом и книга. И ещё о том, что жертвами обстоятельств становятся те, кто себя «жертвой» считает. И даже если кому суждено смертный приговор услышать, жить он после может долго и радостно. Разве что постараться придётся. Но жизнь – такой большой, полный сюрпризов разного толка, подарок, что за неё стоит побиться! Каким бы ты ни был: защищённым бронёй из чешуи или беззащитным тонкокожим, за себя в нашем мире сражаться нужно. Потому и быль.

МахОша

С чего начинается Баба

Глава 1. Баба Коня

Далёкий топот копыт чутким ухом не уловить: скрывается он за ветром, водой, рокотом моторов, криками живых, мычащих, рычащих, ржущих, поющих, жужжащих и матерящихся. Но, когда конь, сорвавшись с узды, скачет, всей мощью вольности своей втыкая копыта в землю, сотрясается мать-земля, и дрожь её можно осязать, не видя скакуна, загодя. Кожа для этого должна быть тонкая, чувствующая, и ждать коня надо, терпеливо выщупывая голой нежной пяткой вибрации земли от ударов мощных конских ног. Потому-то именно бабы и есть лучшие ловцы коней на скаку: пятки у баб нежнее мужицких, и сами они нежнее, чуют тщательнее, ждут настойчивее, изготовиться к приближению коня умеют, а там уж только знай, лови.

Баба была розовая, сисястая, настоящая, живая, «кровь с молоком» баба. Могла она на вилах маленький стожок на воз закинуть, и телеге колесо поменять, и дома сидеть, детей рожать. Могла, но не хотела – хотела баба ловить. С детства так повелось: бабочек сначала, потом котов. За котов досталось ей сильно: коты часто чьи-то, их ловить не положено, их почесать можно и отпустить, а она ловила и себе оставляла, прятала в сенном сарае. Коты, конечно, её любили: такую тёплую грех не любить, но, когда вскрылось всё, кошачьи чувства во внимание никто не принял. Если ты кого-то чужого поймал, хоть он тебя любит, хоть он тебя боготворит – отдавай обратно. Родители насилу уговорили всех котовладельцев простить шалость и оставить тогда ещё девку в покое, без претензий и неустоек за удержание чужого движимого имущества. Один лишь кот с ней остался, ничейный, лишайный, с глистами и обрубленным хвостом.

– Что ж тебе, Девка, неймётся? – спросил её строго отец. – То полон дом бабочек, то коты эти. Тебе бы с парнями по кустам обжиматься, а ты вон что. Коты!

– С парнями, тять, скучно, – ответила Девка как на духу. – Их помани кончиком мизинца – они и липнут сами, и потом таскаются за тобой по пятам – не отвяжешься. Скукотища!

– Так ты себе такого заведи, чтобы нескучно было, – посоветовал тятя.

Девка послушалась, поймала таких парней, чтобы нескучно, даже троечку, один другого лучше. Ох, и корил себя потом папка за слова свои: нескучно стало всем! Норовистые, бессемейные, волком в лес смотрящие, её мужики узды не признавали и творили чёрт знает что. Невинное дочкино котонакопительство померкло в лучах их дурной славы. Как разгуляются, разбузятся, так вся деревня по подполам прячется. Кто не спрятался – ходит подбитый. Девка от них стала бабой, походя рожала сыновей, а потом давала мужу вольную, потому что ежели все проделки его известны наперёд, а обещания развеялись лёгким пшиком, опять скучно делается.

Когда мужик обещает стать богатырём, он не врёт: сам верит искренне, желает богатырства всей душой и говорит так правдиво и гладко – заслушаешься! Вот только стать богатырём дело хитрое, не у каждого выходит. А коль не вышло, что делать? Если горы не по силам свернуть, приходится заборы сворачивать. Если супостата не победить, приходится соседу морду бить. Силу-то, пусть и небольшую, и немудрую тратить надо, она ж на волю просится, ключом бьёт!

Наплетёт мужик с три короба, напьётся, набузится, бабам местным репутацию попортит раз, другой, третий и снова наплетёт с три короба. Что за радость такого дурня по деревне ловить, да потом краснеть, за ним порушенные изгороди восстанавливать и бадягу от синяков раздавать направо и налево? Скучища, да ещё с позорищем в придачу! Выгоняла Баба такого, прочитанного до эпилога мужика и ловила другого, тоже норовистого, чтоб снова воспламенил её словами, будто он великий богатырь и горы свернёт. Пока верила – сыновей и от этого рожала. А он ей через годик-другой начинал «голову делать» пуще прежнего, и всё богатырство его, на поверку, тоже яйца́ выеденного не стоило, значит снова скучища.

Так и металась Баба в поисках чего-то настоящего, сильного, из мечты, и, наверное, до старости бы прометалась, не вмешайся родитель со своим строгим словом.

Дед множеству внуков поначалу радовался: ему одни дочери и даны были, сыновей не случилось, некому мужицкую науку передать. Но осознав бесконечность процесса детопроизводства, пригорюнился: в дочке силы и любвеобилия хоть отбавляй, и если такими темпами звание деда ему будет присваивать, то считать внучат придётся как цыплаков, десятками. Кормить-то отпрысков чем? Папаши их невесть где, хвост задрав, носятся – с таких не спросить. Какие из них отцы? Семеро внуков на шее у бабки с дедом сидят, как и мамка их беспутная, и всем выводком есть просят. На их прокорме и живот надорвать недолго. Хлеба одного на день мешок без малого приходится. Всё сметают подчистую и крошки ещё в пригоршню собирают. Непорядок! Пошёл к жене советоваться.

– Что, мать, делать будем? Наша-то разошлась не на шутку. Эдак, футбольная команда скоро у нас народится!

– А чем ты, старый дурак, думал, когда советы ей давал? Разве не видишь, что девка твоя – ловец? Сызмальства ловит всё, что ни попадётся, вот и надо было её в ловцы пристраивать, а не в жёны. Не учёл индивидуальность, теперь выкармливай кровных большеротиков, как знаешь.

– Ой, и правда, ловец. Как я сразу-то не догадался! Что ж ты, глупая баба, мне не подсказала?

– А ты меня много спрашивал? Я с тобой потому столько лет и прожила, что без спроса рта не открываю. Я ж не ловец, я – мужняя жена. Разницу разумеешь? Потому за такого дельного мужика, как ты, я и вышла. А если кто не мужняя жена, так ищет себе шальных да опальных, тех, кто в уши воды нальёт и весь из себя щёголем ходит, а сам – хуже тех котов, которые нам тогда весь сенной сарай загадили. Это дело известное: на ловца и зверь бежит. Зверь, а не муж. Так-то. Спросил ты меня – ответила, дальше поступай по своему разумению, а я пойду кашу варить, ненасытных кормить.

Сказала мать и пошла кашу варить, а отец ещё больше закручинился. Девка-перестарок, три раза разведённая, куда такую денешь? Думали-то, вырастет она обычной бабой, и ничему особому её не обучали. К шитью пробовали пристроить – все иголки поломала; к готовке – в руках её стаканы лопаются; возьмётся кастрюлю драить – дыру протрёт. Непригодная получилась к домоводству. Поехал отец в город, просить школу, где учат коней на скаку останавливать и в избы горящие входить, принять его дочку великовозрастную. С собой взял большой кошель. Про котов им рассказал, про мужиков. Головами покивали, полкошеля взяли и велели Бабу везти на погляд, мол, им те, кто дыры в кастрюлях трёт, ей-ей, подходят. А как увидели её, так сразу и зачислили, без экзаменов. У них на ловцов глаз набитый. Опыт! Но ещё полкошеля за милость свою, конечно, прибрали – полкошеля лишними никому не будут – и кушак эксклюзивный, что жена вышила, в придачу. Отец продумал про себя: «Хапуги!» Когда, улыбаясь, им кушак отдавал, злился, но пока до́ дому добирался, подостыл: и дочка теперь при деле, и жене будет, чем досуг занять. Пусть-ка новый кушак вышивает. Вот так, одним махом, пристроил своих женщин к делу!

Училась Баба примерно – нравилось ей очень. Когда дрожь по земле от первого своего скакуна учуяла, аж в мурашки ударилась от удовольствия, и потому ни одного занятия не пропустила: как коня приманить, как коня убедить, как коня обуздать, как коня удержать, как коня оседлать – всё выучила. Как в избы горящие входить, чтоб из них с имуществом ценным живой выйти, тоже освоила. Дали за это Бабе диплом «Женщины в русских селеньях», и с тех пор семья горя не знала: конины вдоволь, кумыса вдоволь, сил лошадиных тоже мерином немерено и тепла, понятное дело, тоже в достатке. Так и жили, не зажиточно, но сытно. Кони, они ж не коты: конь, если сорвался, скачет, всё снося на своём пути, несёт его. Баба когда его остановит, даже если седок на нём, снимет беднягу бережно. Он дрожит весь, Бабе в ноги валится, мол, спасительница, мать родная, выжил! И коня опального ей оставит, и ещё за спасение приплатит. К выгодному делу, наконец, Бабу пристроили.

С избами вот сложнее. Как-то раз зашла Баба в избу горящую, вытащила всё, что могла: и людей, и попугая в клетке, и мебель, и сейф здоровенный. Хозяин посмотрел на неё зло, плюнул, и не то, что спасибо не сказал, – чуть не измордовал за спасение имущества застрахованного и сейфа с бумагами, из-за которого он сам избу-то и подпалил. Она ж как лучше хотела, где ей знать, что у хозяев в голове? Её спасать учили, а видеть людей насквозь – нет. С избами можно и прогадать, а с конями не прогадаешь. Несёт его – хватай не задумываясь. Но диплом «Женщины» обязывал опекать и коней, и избы. Потому, завидев чёрный дым, честно являлась Баба на каждый близкий ей пожар и вытаскивала всё, что могла вытащить. А если чего или кого вытащить не смогла, так ругали её потом за это на чём свет стоит. Неблагодарная работа! Кони – благодарные, а избы – нет.

От всей этой неразберихи: от коней, от погорелья бесконечного, от упрёков – одичала Баба, ушла жить от людей далеко, одна. Почует коня, словит, приведёт в семью добычу – и снова к себе, на выселки. Сыновей аж по прозвищам забыла, как звать, так одичала. И глаз на людей не поднимает, всё в землю да на небо смотрит, словно ищет чего-то.

– Ты бы, доча, побыла дома-то, в тепле да в заботе. Я тебе каши сварю, хочешь? – уговаривает её, бывает, мамка.

– Нет, мама, нет, я одна хочу, не надо мне тут вам мешаться. Увидят меня сыновья, скажут: «Вот мать наша, женщина» и потом найдут себе таких же девок шальных или будут думать, что любая баба может коней валить и сквозь огонь ходить. Не надо это! Неправда это! Котов ловить и бабочек – вот что может баба, ну, рыбу ещё, если по колено в ледяной воде можно не стоять, а коней и избы – не надо, мама! Пусть не видят лучше, что такое на свете бывает!

Сказала и ушла, а мать потом всю ночь проплакала. Ведь и правда, ловец-то, он ловцу рознь, и вроде пристроили дочку на любимую работу, а несчастлива она. Но кормить-то всех надо, а кони – дело прибыльное. Кто-то же должен, если дед уж не тянет, а отцов и в помине нет? Мать ведь тоже плакала-горевала, когда замуж вышла и стала «за мужем» жить, мечты свои девичьи прибрав. Что поделаешь, такая бабья доля! Если есть в ней какое хорошо, так найдётся и то, что плохо. Непременно найдётся. Так что, пусть дочка терпит, ловит и прокорм обеспечивает.

А Бабе что? Тот, кто отведал сладость одиночества, покой и мир, который по-настоящему только тебе принадлежит, обратно к людям разве что в гости заходит. Опасное оно, искушение одиночеством, лучше его не пробовать вовсе, а то затянет. Её и затянуло: одни коты рядом, но они сами по себе приходят, их и ловить не надо, сами по себе и живут, так что коты – не в счёт.

В тот вечер сидела Баба на берегу речки, смотрела на красный закат, рассуждала, как завтра дождь с ветром встречать, и вдруг ощутила еле заметное приятное щекотание в пятке. Такое ни с чем не перепутать: скачет. Теперь расслабиться надо всем телом и прислушаться, к ней ли? Или далеко и мимо, а значит можно не слезать с тёплого насиженного пригорка. Ладонь приложила к земле… Придётся-таки изготовиться – к ней несётся. Щекочет и щекочет кожу его прыть.

Баба встала, потянулась, не по-женски хрустнула костями, размяла руки, погнулась во все стороны и пошла на горку. Хитрое там место: пока скачет конь вверх, выдыхается, тут-то она его и берёт, немощным. Кони, они понятные: даже когда срываются, всё равно дорогу торную находят, чтобы скакать – по траве-то неудобно, так что путь коня ей известен. Пошла на дорогу принимать. С горки видно его издали: сначала точка тёмная, потом больше, больше, и слышно, как топочет, а потом и как сопит. Этот совсем вольный, скинул седока, похоже. Седло отстегнулось, висит сбоку, мешает, конь оттого ещё злее. Подустал, блестит мылом. Давно, видать, скачет, хочет сбежать от людей подальше, чтобы их не видеть, в одиночество, как она сбежала. Она потому их и ловит так хорошо, что знает, чего коняга хочет – воли. А она сама воля и есть.

Вот конь перевалил через хребет холма и, когда уже не близко и не далеко был, она пошла к нему, широко раскинула руки и всем видом своим показала, что она – скала, и громко покрикивала: «Стой, т-ш-ш, стой!»

Так их учили: хорошо воспитанный конь – а хорошо воспитанные тоже, бывает, срываются вскачь – так вот, хорошо воспитанный интеллигентный конь хоть и рассчитывает на то, что маленький человек подвинется с его пути, но если не подвинулся, то на человека просто так не наскочит. Плохо же воспитанный конь удивится такому скальному человечьему поведению и от удивления замедлится. Тут главное – взять его, любого, воспитанного и не очень, за взгляд. Не руки коней ловят: глаза скалы́ и глаз коня должны встретиться и переплестись в тугой канат, и тогда конь твой. Он тут должен покориться, принять узду как данность ещё на бегу. И он принял, замедлился, остановился, подсел на задние ноги, она взяла его под уздцы: «Тихо, тихо, тихо, мальчик мой…» Взмыленный конь дышал тяжело, втянул живот. «Загнался совсем, – подумала она с сожалением, чуя острый запах загнанного, который ни с чем не спутать, – только на шкуру и пойдёт». И вдруг конь рванулся, встал на дыбы, она повисла на узде, дёрнула его и, оступившись, рухнула в придорожную канаву. Конь упал на неё бездыханный, в конвульсиях, и укрыл с головой, придавил – не шелохнуться.

Быстро всё – в мгновение. Вот была она скала, и он покорный, а вот и нет её, и он сверху скалой лежит.

«Как там в стихах? “Но примешь ты смерть от коня своего”? Так, кажется? Сколько я их, бедолаг, на убой пустила, вот мне и аукнулось. Помирать буду, конём придавленная», – думала Баба в темноте, чуя колкое онемение в ногах. Она попробовала шевелиться, но нет – конь лёг прямо на неё, боком, и что-то нужное в ней передавил, обездвижив. Лёг, похрипел и умер, быстро, как у них бывает, оставив Бабу медленно угасать под собой, вспоминая жизнь, последний свой красный закат, злиться от бессилия, от его теплоты, мокроты и вони. Хорошо, что скоро мысли её поплыли, стали глупыми и яркими. А что если вот сейчас мимо будет проезжать прекрасный принц и освободит её, и заживут они долго и счастливо? Зыбкая нечёткая мысль, одни контуры от неё, и принца не разглядеть, какой он там красавчик, а жаль. Давно у неё принцев не было, напоследок бы принца…

– Ну не-е-е-е-т! Нет, нет, нет! – услышала вдруг Баба над собой хриплый бас. – Что угодно, только не Баба! Ещё этого не хватает!

Сквозь пелену Баба разглядела нависшие над ней очертания чего-то большого и коня, который парил в воздухе. Если так выглядит то, что бывает «потом», после жизни, то это полное безобразие! А где свет, где торжественная встреча с отчётом о прожитом? Всё, что она смогла выдать из себя в ответ, больше походило на хрип, смешанный с рыком, чем на членораздельную речь.

– Чтоб тебя! Ведь скажут, что опять я виноват, что женщин ворую! Мало одну голову откромсали ни за что, по навету, полёты ограничили и в полмира не пускают – теперь вообще в зоопарк запрут. Может, проще сожрать тебя, пока никто не видит? – ворчало огромное тёмное пятно.

Нет, похоже, «тот свет» временно отменяется. Без коня сверху, Баба видела лучше и могла уже пошевелить пальцем, выходит – жива. При таком раскладе перспектива быть сожранной ей совсем не подходила. Над ней явно маячили две драконьих головы. Одна в зубах держала конягу, другая ругалась и угрожала, а от третьей, действительно, остался лишь обрубок шеи.

– Здесь место напрогляд. Я на виду ловлю, чтобы таким, как ты, дармоедам неповадно было у меня коней воровать, так что не советую, – смогла заговорить Баба тихо.

– То-то тебя никто спасать не прибежал, как я погляжу, на лобное место-то твоё? – попробовал возразить Дракон, которого терзали смутные сомнения по этому поводу.

– А ты ещё подожди минут пятнадцать, помощь мне не оказывай, живой водой меня не отпаивай и посмотришь, как лапы кандалами окольцуют! – угадала смекалистая Баба драконьи мысли.

– Три раза тьфу! Мало того, что Баба, да к тому и на язык злая! Как вас жрать вообще можно, змеюк ядовитых? Хуже любого дракона! – злился Дракон, аккуратно поднося флягу с живой водой к её губам огромной курьей лапой.

– Ой, не делай вид, будто вкуса бабы ты не пробовал! Говорят, вкуснее бабы для дракона нет, – сказала она и, от живительного лекарства окрепнув, начала присаживаться, опершись на руку.

– Не знаю. Пробовать даже не хочу, а то пристрастишься – проблемы с законом наживёшь. И так их полно на пустом месте. С вами, людьми, в одном мире жить – хуже некуда! Одни подставы от вас! Ну, полетели, что ли? Повезу тебя твоим сдавать, раз оклемалась!

– Да пока не очень. Ног не чувствую, – призналась Баба.

– И что мне делать с тобой? Сидеть, ждать, когда пойдёшь своими ногами? Я жрать хочу, конь стынет! – возмущался Дракон.

– И что ты до меня домотался? Я просила с меня коня стаскивать? Спасать меня? Лежала бы под конём и лежала себе, последние сны цветные смотрела. Реши уже, что делать. Ты ж мужик, судя по противной морде в бородавках. Вот и прими драконье мужское решение! Хочешь свалить – сваливай. Помру – сам знаешь, что тебе будет за неоказание помощи человеку. Хочешь здесь жрать коня, пока тёплый, – жри, я не такое в жизни повидала, в обморок не упаду, тем более лёжа. Есть у тебя третий вариант?

– Есть, – ответил Дракон зло, обдав Бабу горячим дыханием. – Во-первых, драконихи тоже в бородавках, и это красиво, не то, что ваши белые блюдца в дырках вместо морды, но это к делу отношения не имеет. Во-вторых, жрать посреди пыльной дороги загнанного немытого коня – это, может, у вас, у людей, так принято. Я, пожалуй, в пещеру к себе полечу, там у меня все удобства, а загнанного ещё приготовить надо уметь, чтоб его мылом не притравиться. Решено: ты полетишь со мной, потому как есть я хочу очень, а бросить тебя здесь немощную прав не имею. Раз сидеть толком не можешь, значит, простите, мадам, за шкирку – и в полёт. Смотри, не вывались из своей рубахи!

Баба покрепче застегнула ворот, затянула пояс, понимая, что она в драконьей власти, а с голодными драконами препираться не стоит.

Красный предветренный закат догорал, пряча последние всполохи солнца за горизонт. В этих закатных лучах летел, тяжело махая крыльями, полноватый двуглавый дракон. В одной пасти он нёс бабу, в другой – коня, а свободной от головы третьей шеей этого коня поддерживал, чтобы бабу случайно им не пришибло. Человек – он ведь ценность, его беречь надо!

Глава 2. Баба и Дракон

Пока летели, стемнело. Дракон летел неровно, рывками, словно в воздушные ямы ухал, от тяжести, наверное. К тому же холодно в небе и нехорошо, когда тебя за шкирку волокут: опоры нет под ногами, качаешься, будто серёжка на берёзе, и того гляди из зубов выскользнешь. Конь ещё этот рядом болтается – только успевай уворачиваться от ударов туши на поворотах. Но, опять же, виды потрясающие: на горы, на леса, на закат. Где на такое наглядишься, как не у дракона в зубах? Баба всё думала по дороге, зачем Дракон её к себе тащит? Наверняка, сожрать хочет, проверяет, хватятся ли её… И если никто не побеспокоится, то сожрёт точно.

Дракон доро́гой думал, как ему из Бабы максимальную выгоду извлечь. Если никто её не хватится с неделю, то есть варианты. Коли окрепнет и пойдёт своими ногами, то можно её в рабство гномам продать. Гномы спелых баб страсть как любят! И Бабе опять же хорошо будет – поживёт хоть праздно, в любви и сытости. В подземелье у гномов все удобства, балуют баб лакомствами, чтоб счастливые были, сговорчивые и с формами. А коли обезножет окончательно, придётся её старому Шиа в драконий ресторан продать на запретные деликатесы. Это сильно дешевле, конечно, и статья закона за это похуже, если что, но всё равно прибыль какая-никакая.

Долго летели, до самых Драконьих Гор. В полёте Баба замёрзла, оцепенела, и виды радовать перестали – скорее бы хоть куда приземлиться! Когда Дракон пошёл на снижение, в лунном свете искала глазами вход в нору, как на картинках: одинокую пещеру на вершине скалы. Нет такого. Есть лес на пологом склоне горы, сосны-великаны в небо макушками упираются. Среди них и сели на поляне. Дракон коня плюхнул оземь, а Бабу аккуратно ссадил. Долго затёкшими шеями крутил, зубами клацал, хвостом по земле лупил – разминался. Непросто такой махине с поклажей летать. Баба ноги попробовала – идут! Вот радость-то! «Отошли» почти! Разве что хромать стала на обе, но это всё лучше, чем ползком! Дракон тоже этому обрадовался, позвал её, и пошли куда-то по широкой тропе меж деревьев. Бабе идти тяжело, ноги волочит, Дракон тоже неуклюжий, переваливается. Оба еле тащатся.

– Так ты в пещере живёшь или в шалаше? Когда дойдём-то? Ты вроде меня в гости звал, а не на лесной променад, – не удержалась от ехидства Баба.

– А тебе какая разница? Дом, он любой хорош, хоть шалаш, хоть дворец. Когда в гости идёшь – грех привередничать, – обиделся Дракон. – Видишь в камнях проход?

– Нет, конечно. Мы ж в темноте не видим.

– Тьфу, зараза! Ну и никчёмные же вы существа, люди. Исключительно по подлости угораздило вас вскарабкаться на верхушку пищевой цепи! – огрызнулся Дракон в ответ.

– Э-э-эй, я бы попросила! Ты ж меня вроде как в гости позвал, – повторила Баба. – Или сожрёшь, поэтому и хамишь?

– Не-е. Вас готовить сложно. Вы же набиваете свои животы, чем ни попадя, психуете всё время, пьёте, курите. Кровь портите и делаете себя невкусными для себя самих и окружающих! Так что, Деликатес, с приготовлением тебя в пищу возиться замучаешься, спецнавыки для этого нужны, мне неизвестные, – «успокоил» её Дракон.

– Вот вы странные! И зачем вы себе на головы такие неприятности наживаете? Не жрали бы тогда людей, если всё так сложно! – удивилась Баба.

– Вот ещё! Почему это вам можно, а нам нельзя гадость всякую жрать? У вас рыба такая есть, фуга. Вы же её жрёте? Дрожите, но покупаете за сумасшедшие деньги и потом, пальцы скрестив, гадаете: помру, не помру. А мы чем хуже? Драконам тоже острых ощущений хочется – нервишки пощекотать!

Баба не удержалась, засмеялась, представив себе, как Дракон с осторожностью бабу жрёт, а сам пальцы крестит. Забавно. Если, конечно, это какая-то другая баба, а не она сама…

Дракон корявой лапой неловко поднял сук с земли, воткнул в щель меж камней.

– Отойди от греха, – велел Бабе.

Баба попятилась в лес, огляделась. Может, бежать, пока суть да дело? Нет, в таком лесу погибнешь быстрее, чем в драконьей пасти, особливо с плохими ногами. А раз он здесь, у порога своего, её жизни не лишил, значит, что-то другое задумал, кроме свежего бабьего мяса прямо сейчас.