Одуванчики среднего запада

Внезапно воцарившаяся тишина разбудила спящих. Антракт.

Женщины вышли в холл подразмяться и обменяться впечатлениями.

– Кто эти трое? Сёстры? Любовницы?

– Ведьмы! – уверенно сказала Мила. Она отчётливо расслышала несколько раз произнесённое «witch».

– Это же не сказка, это правдивая история из жизни. Одиннадцатый век. Какие ведьмы?

– Настоящие! Их тогда всех сожгли… и остались только глупые блондинки, – вставила своё слово Полина.

– И кто из них Макбет? Тот, что с бородой и в доспехах?

– Да!

– А кто тогда высокий худой в камзоле?

– Брат его.

– Какой брат! Это сын убитого.

– Нет – это король.

– Тоже ещё выдумаешь!

Подруги разошлись во мнениях – кто есть кто. Люся в споре не участвовала, но внимательно слушала. Ей хотелось вникнуть в сюжет, чтобы не сидеть дурой, раз уж предстоит пойти на второе отделение.

– Увидим, кто из нас прав. Кому голову отрубят, тот и Макбет! – заявила Мила.

Люся сжалась:

– Ещё и головы рубить будут? И как долго?

– Похоже, до конца.

– Домашнее насилие. Средневековье! Что от них ждать? – заключила Галя.

Люсю такая перспектива не обрадовала, но она покорно пошла в зал, хотя с удовольствием бы дождалась окончания спектакля в холле. Признаться в том, что великий классик ей не зашёл – стеснялась. Люся не знала, что дюжина зрителей, а может и больше, были солидарны с ней. Но, как часто случается, никто не хотел признаваться. Общественное мнение трудно поколебать. Шекспир велик… И крепок, как железобетон.

В следующем отделении предсказание Гали сбылось – резали, убивали, причём убивали тех, с кем пировали, кого заключали в дружеские объятия. Коварству и подлости не было предела, кровища текла самая что ни на есть настоящая. Выглядело всё настолько натурально и правдоподобно, что повергало в ужас. Под занавес мужику в доспехах, обзаведшемуся к тому времени короной, действительно отрубили голову. Голова покатилась по сцене и чуть не упала в оркестровую яму. Мила устремила победный взгляд на Полину: «Ну что я говорила?! Кто Макбет?!» Полина, делая вид, что не замечает Милу, энергично хлопала в ладоши. Люся с облегчением выдохнула – конец пытке! И на радостях присоединилась к общему рукоплесканию.

В гардеробной Мила призналась:

– Люся, тебе и Гале хорошо, вы спали. А я весь спектакль мучилась, хэппи-энда ждала.

Ночью Люсе снились люди в доспехах и бронежилетах, с автоматами и мечами, они стреляли, кололи, резали друг друга… отрезанные головы прыгали, вращали глазами, их бороды мазками оставляли на полу замысловатые кровавые узоры. Люся просыпалась среди ночи, не в состоянии пошевелиться, тело не слушалось, голова раскалывалась. Вот-вот треснет, и рубить не надо.

Такую же беспокойную ночь провели Мила и Полина. И даже не шибко впечатлительной Гале под утро приснился покойник-муж. Повёрнутый к Гале спиной, со сковородкой вместо головы, он сидел на той самой хорошо ей знакомой табуретке. Галя точно знала, что эту сковородку она всадила накрепко.

Утром за кофе Люся выразила общее настроение: «На Вильяма нашего Шекспира, девочки, больше не пойдём».

Возражений не было.

Полина

Последние дни перед отъездом Полина Абрамовна часто плакала, бесцельно перекладывала вещи в чемоданах, забывая то одно, то другое – совершенно запутывалась, куда и что положила. На вопросы отвечала рассеянно, не слыша и не понимая, о чём её спрашивают. По телефону жаловалась старинной подруге: «Зять! Всё он! Ладно, мы – евреи, а он-то – русский, а больше нашего в Америку рвётся. Жили себе тихо, с голоду не умирали, летом на дачу, грибы, ягоды… Говорю им: оставьте меня, езжайте, а я уж тут как-нибудь. Нет – тащат меня за собой, как овцу на закланье».

– Саша, смотреть на маму больно – в столетнюю старуху превратилась. Убьёт её этот переезд. Может, устроимся, а потом заберём?

– Без неё никак – сама знаешь. Кто с Эммочкой сидеть будет? Левины сказали, маму забирайте, если что – прокормит вас на пособие.

– Всю жизнь мама у нас вроде курицы, несущей золотые яйца… В кого превращаемся? Зачем едем? За хорошей жизнью? А будет ли она хорошей? – Елена задавала вопросы скорее себе, чем мужу. Оставляемые без ответа – они как мухи – отмахнёшься от них, а они снова тут как тут.

– В институте мхом всё поросло. Денег нет. Тему закрыли. Что ты хочешь? Чтобы я на базаре семечками торговал? Довольно! Всё говорено-переговорено, обратного пути нет.

– Фира унитазы моет, – продолжала Лена.

– Как шутил Жванецкий, это ей не мешало ездить на «Мерседесе». Его Фире не мешало, нашей Фире не мешает, никому не мешает. Мы не глупее ни Левиных, ни Гуревичей. Никто обратно не попросился. Не трави душу себе и мне. Программистом пойду.

В Америке Полина Абрамовна прижилась. Вышло всё, как и говорили знакомые. Пока дочь Лена с зятем встраивались в новую жизнь, заботы о внучке легли на её плечи. Двадцать лет пролетели быстрее, чем ожидание зубного протеза. А уж его она ждала – вся извелась, потому как без него ни пожевать, ни на людях показаться.

За эти годы внучка выросла, дети на приличных работах – дочь в банке кредиты выдаёт, зять – программистом в крупной компании.

Всё! Отдала долг. Выполнила-перевыполнила. Самое время для себя пожить, восьмой десяток разменяла, когда как не сейчас? Полина Абрамовна опёрлась на ходунки, подумала и, отставив их в сторону, осторожными шажками засеменила на урок рисования.

В прошлом биолог, кандидат наук, она всегда имела тягу к творчеству. Музыкальная школа, посещение студии «Юный художник» приобщили её к прекрасному ещё в детстве. Поэтому, несмотря на научную работу и житейскую рутину, она всегда находила время, чтобы помузицировать или набросать акварельку – лес, река, закат.

И как не сейчас вернуться к любимым занятиям – сначала «цветочки-лебесточки» рисовала, затем картинки позамысловатей – птички-кошечки. Первое место на конкурсе. Среди жильцов работы Полины Абрамовны нарасхват, а самая большая и яркая холл украшает. Администрация жилищного комплекса ей грамоту вручила.

Жизнь у Полины Абрамовны, как в песне «Ой, полным-полна моя коробушка». Холодильник ломится, в серванте стекло чешское, ковёр, как в старой квартире на Фурцевой, четыре русских канала по телевизору, подруги любимые, занятия по интересам, и главное – кавалер, брюнет белозубый итальянских кровей – рояль фирмы Фациоли. Блестит, ни пылинки на его полированной поверхности – результат её заботы о нём.

К сожалению, союз с итальянцем длился недолго… Разлучили злые люди. А как старалась! Если и сбивалась, то переигрывала заново и погромче, как бы извиняясь. Люди дверью в зал туда-сюда хлопают, заглядывают, руками машут, улыбаются. «Нравится! Громче просят!» – радовалась Полина Абрамовна и давай по клавишам пуще прежнего. Головой трясёт, аппарат слуховой падает, сняла – без него даже лучше.

Ван Людвиг глухой был, а какую музыку сочинил, и я справлюсь – у меня репэртуар попроще.

Как же я хорошо отыграла сегодня!

Взволнованная, она долго не могла уснуть. Под утро Полину Абрамовну сморило.

К ней подошёл Фабрицио – маэстро, загорелый высокий брюнет с тонким лицом, обрамлённым тронутыми сединой баками. Элегантный, как рояль! Он взял её за руку и под аплодисменты проводил к инструменту. В зале был аншлаг. Полина Абрамовна заиграла арию Тореадора. О, как божественно он пел! Если есть счастье – это оно! Как ни любила Володю, а к Фабрицио ушла бы без сомнений.

Последний аккорд, овации, цветы летят на сцену. Восторг переполняет Полину, и в этот момент из-за занавеса вылез палец и погрозил ей.

«Вовка!»

Полина проснулась. Она изменила ему с Фабрицио. Точно знала, что изменила. И ей, о Господи, не стыдно! Как же так?! И откуда этот Фабрицио взялся? И имя-то странное, сроду ни о каких Фабрицио она не слышала. Полина Абрамовна ещё какое-то время лежала в кровати, обдумывая случившееся.

Позавтракав, «побежала», стуча ходунками – не терпелось прикоснуться к клавишам, ощутить полноту жизни. Дёрнула за ручку, а вход закрыт.

Оказалось, вчера просили её играть не громче, а тише. Администрация скорбно уведомила: «Вынуждены ограничить ваше время игры на фортепиано субботой и воскресеньем с часу до двух, и то – если нет других мероприятий».

«Они мне сделали О’рэвуар!», – подытожила Полина Абрамовна, продемонстрировав знание школьного французского.

Полина Абрамовна втащила ходунки в квартиру.

– Лапа, Лапа, я тебе гостинчик принесла, кис-кис-кис… Из комнаты лениво вышла миниатюрная киса. Её можно было принять за котёнка – скромный размер, пожалуй, единственное, что было примечательного в питомице.

– Лапочка моя, девочка моя… дай тебя поцелую, – но наклониться к кошке, а тем более взять её на руки Полине Абрамовне было не под силу.

Она тяжело опустилась на диван. Вот уж точно в ногах правды нет!

После того как ей ограничили доступ к роялю, настроение часто портилось. То голова болела, то ногу тянуло, то руку… То понос, то золотуха, прости Господи.

Готовсь к юбилею Полина Абрамовна – восемьдесят пять скоро! А мало. Ещё хочется, чуть-чуть, хоть самую малость: на солнышко глянуть, цветочками полюбоваться, у правнучки на свадьбе побывать. Даст Бог – ещё не один годок поживу. А если возьмёт, так чтобы без мучений, тихо и незаметно. Чтоб уплыла я, как спящая красавица. Полина Абрамовна глянула на себя в зеркало и усмехнулась: «Красавица», – достала из косметички помаду, подвела губы – привычно сомкнула-разомкнула две ниточки на бледном морщинистом лице. После чего машинально убрала помаду обратно и замерла, потеряв нить внутреннего монолога.

Вечером перелистывала фотоальбом, вспоминала юность: посещение Большого театра, компании, походы, песни под гитару, мужа – какой же красавец Вовка её! Образ итальянца стёрся и поблек за день. Вспыхнув, погас, как далёкая звезда. Полина Абрамовна устыдилась. Неужели я могла променять своего Володеньку на баритон?! Что на меня нашло? Ума не приложу!

Вовка, Вовчик, Вовочка… От воспоминаний наворачивались слёзы, Полина брала платочек, промакивала глаза. Лапа забиралась на руки. Мурлыкание и мягкая шёрстка любимицы успокаивали хозяйку.

Мила

Мила, в девичестве Маневич. Отца звали Михаэль – в паспортном столе, не мудрствуя лукаво, записали «Михайловна». В институте Мила вышла замуж за Леонида Ивановича Голубкова, став Милой Михайловной Голубковой.

В девяностых, в период распада СССР, финансовой пирамиды МММ и Лени Голубкова, потянулась еврейская Одесса в заокеанские дали – Мила с семейством и родственниками, у кого хоть капля иудейской крови была, уехали.

Перед отъездом Мила ещё сомневалась, но Лёньчик убедил. «Америка – это страна, где всем везёт!», – говорил он, отметая всякие сомнения.

Америку Мила полюбила из практических соображений – социалка тут, что коммунизм, о котором мечтали. Поначалу звонила подружкам-одесситкам: «Живу при коммунизме!» И не преувеличивала: для бедных медицина бесплатная – катайся на скорой хоть каждый день. Чем не такси – звонок, и через пять минут карета подана.

Кто-то скажет – брак по расчёту, так и нет в этом браке ничего плохого, одно сплошное удовольствие.

К мужу Милы, тёзке популярного персонажа Лёни Голубкова, привязалось прозвище «ЭМ-ЭМ-ЭМ».

«Лёньчик, а деньги где?» – ехидничали знакомые. На что Лёньчику хотелось завернуть матерно, но, как человек интеллигентный, он отвечал: «В Караганде».

Лёня и Мила жили на пособие, поэтому утверждение Лёньчика было недалеко от истины. Лёня не унывал, записался на курсы английского, купил подержанный «Шевролет», надел кипу, что способствовало его трудоустройству в автомастерскую Славы Когана, где платили мало, но наличными. Пособие, плюс заработок в автомастерской подняли Лёню с Милой до уровня среднего класса. Неофициально, конечно. Афишировать дополнительный доход – что яму себе рыть.

Счастье длилось недолго. Леня пошёл вынести мусор, а заодно и перекурить, между первым и вторым этажом упал с сердечным приступом. Кипа слетела с головы Лёньчика, а с ней отлетела и православная душа Леонида Ивановича Голубкова. Потеря любимого мужа обернулась для Милы ужасным открытием, что в Америке люди тоже умирают.

После смерти мужа прозвище «ЭМ-ЭМ-ЭМ» перешло к Миле, прослеживалась в этом некая кармическая закономерность трёх «М» – Мила Михайловна Маневич.

В общем, на прозвище Мила не обижалась: «Рассудить здраво – в Америке кругом одни сокращения, и на вопрос – как тебя зовут? – часто можно услышать: Ди, Ти, Кей, Джей. Чем «ЭМ-ЭМ-МЭЙ» хуже? Почти что Эминей». «Эминем» – поправлял Дениска: «Баба, это рэпер классный, послушай!». Послушала – уши чуть не отвалились: одно «F». «Ну как? Понравилось?» – «Очень!» – и пошла песочить сына, что за музыку непотребную внук слушает. «Мам, ты не понимаешь! Все дети сейчас это слушают. Здесь их «F» – это не то, что наши «хэ» или «пэ». Это так, ненастоящее. В этом «фэ» ни силы, ни гармонии. Пустой звук. Не переживай. Вон, Дэнис на «отлично» полугодие закончил». «Денис! Какой Дэнис?! – Де-нис!», – не выдержала Мила. Всё в ней клокотало и протестовало против англоязычной версии имени.

Так что «ЭМ-ЭМ-ЭМ» не проблема. Дэнис – проблема.

За двадцать лет иммиграции Мила так и не слетала посмотреть на «шаланды полные кефали», на дворик, в котором выросла. Может, и правильно – многое в Одессе по-другому, и страна другая, и дворика того уж нет, и «сарая», в котором жили – нет. Комната в коммуналке: бежишь по коридору на кухню – тьфу! соль позабыла, бежишь обратно за солью; только прибежишь – тьфу! теперь поварёшку позабыла; и бегаешь туда-сюда – очень неудобно. Жили-то бедно, продукты в комнате держали; у кого холодильник на кухне, те замки вешали.

Писала подруга, что снесли их сараюху, перестроили, магазинов понатыкали. Зачем ехать к тому, чего уж нет. «Да и без нас, евреев, Одесса – не Одесса», – подводила черту Мила.

Полюбила новую страну.

Землю эту готова целовать. Живу, как королева, дети мои здоровы – большой дом у них, на двух машинах ездят, внуки колледжи позаканчивали.

«God Bless America!» – закатывала Мила глаза при каждом удобном и неудобном случае.

Дети, внуки, родственники – седьмая вода на киселе, все здесь, кроме старшей дочери Ривочки, та в Израиле за ортодоксом – семеро детей. Бедная. Говорят, в Израиле всё дорого. Мила со своего пособия Ривочке деньги каждый месяц переводит. Зачем старухе деньги? Не спится, не жуётся, не серется – одни сплошные «не». Проснулась – уже хорошо.

Не прочь была продемонстрировать знание английского, как зацепится языком с «аборигеном», не отцепить:

– Как у вас дела?

– Прекрасно, а у вас?

– Прекрасно. Погода сегодня хорошая.

– Да, хорошая погода. А вчера был дождь.

– Да, дождь, а сегодня солнце.

– Да, сегодня очень хорошо – солнце.

– Вы уже гуляли?

– Ещё нет, а вы?

– Собираюсь.

– Я тоже.

– Прекрасный день.

– Да, замечательный.

– Хорошего вам дня.

– И вам.

Порой разговор мог принять драматический аспект:

– Вчера свет отключили, не знаете, что случилось?

– Повреждение на линии. Весь вечер без телевизора. В планшете батарейка села.

– А я свечку зажгла.

– Какая прелесть, я люблю свечи, это так романтично! – восклицала англоязычная знакомая.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Детский сад» для пожилых.