Эстетика бродяг

− О чём задумался? − остановил меня голос. – Идешь, как в сказке, ничего не видишь перед собой?

На пути стоял человек в темных очках, на небольшой залысине поблескивала испарина. Я его не узнал. Но он улыбался так приветливо − точно старый знакомый.

− Привет, − сказал он.

− Привет. А ты кто?

− Я Толик, твой сосед.

− Какой еще сосед? Какой Толик?

− Ну не Толик, так Алик, − ухмыльнулся знакомый незнакомец.

− Алик?

− В каком-то смысле и алик. Хм, шучу. Не узнал?

− Нет.

− Вижу, что не узнал, − радостно кивнул незнакомец. − Вот чудак, да ведь мы и не знакомы, поэтому ты меня и не узнал.

Он рассмеялся.

− А ты меня откуда знаешь? − нахмурился я.

− И я тебя не знаю.

− А чего тогда?

− Чего тогда, хм, лицо у тебя забавное. Идешь, как во сне, и ничего не замечаешь, вроде как ненормальный. О чем думал-то?

Незнакомец был рослый и пока вполне дружелюбный. Он напоминал сразу несколько брутальных киногероев, которые на протяжении фильма только и делают, что смеются над неприятностями и негодяями, которые эти неприятности пытаются создать. От него веяло коньяком и свободой.

− Да ни о чем, − вдруг тоже улыбаясь, соврал я.

− Как ни о чем?

− Так, просто шел, погрузившись в созерцание. Я – йог.

− Пи*ди больше, − добродушно проговорил мужик, − с такой рожей не созерцают, видел бы ты себя со стороны. Не йог, а пи*добол ты.

Я состроил гримасу, мол, добавить нечего.

− Ладно, не хочешь говорить, не говори, − усмехнулся незнакомец. − Только я-то тебя остановил не просто так.

Он оценил моё замешательство и продолжил:

− Мне нужен собутыльник. Я сижу вон в том кафе.

Он указал через дорогу, на двери кафе «Пинта».

− Не могу пить один, − говорил он, − а там никого нет.

− Еще бы в такую рань.

− Ерунда, туда, куда я вылетаю через пару часов, уже вечереет.

− Я не могу пить, − отказался я. − У меня скоро важная встреча.

− Выпьем немного хорошего коньяка и разойдемся, − убеждал незнакомец. − У тебя лицо идеального собутыльника, мне кажется, ты должен понимать, что такое по-настоящему важная встреча.

− Даже не знаю, − почесал я затылок, решая, стоит ли отказываться от халявного коньяка.

− Я не аферист, на деньги тебя не кину, − говорил обаятельный незнакомец, − да у тебя их, скорее всего, и нет. Пошли, выпьем, чего ты ломаешься, как девочка. Выпьем, и ты свободен.

Я согласился.

− Алексей, − представился незнакомец и снял темные очки.

− Валера, − придумал я себе имя, глядя в веселые серые глаза.

И мы пошли через дорогу в «Пинту».

− Стихи любишь? − спросил Алексей, когда мы выпили по первой рюмке.

− Хорошие люблю, − сказал я, сомневаясь, что передо мной непризнанный поэт.

− А вот эти хорошие? − Алексей прочистил горло. − Мне открылось, что времени нет. Что недвижны узоры планет. Что бессмертие к смерти ведет. Что за смертью бессмертие ждет.

− Что-то знакомое? Чье это?

− Не знаю, − беззаботно пожал плечами Алексей. – Это с листка отрывного календаря, вчера прочитал и выкинул его. А вот сегодня утром вспомнил, и хочу спросить у кого-нибудь. Ведь это вранье, что времени нет и что за смертью бессмертие ждет?

− Если вранье, то очень красивое.

− А сам как думаешь? Времени нет?

− Да, времени нет.

− Выпьем.

Мы выпили по второй.

− Так ты полагаешь, что ложь может быть красивой? − спрашивал Алексей, глядя в окно. − Или все-таки её уродство как-нибудь обязательно проявится?

− Точно. Проявится. Будь она даже самой распрекрасной.

Мы выпили по третьей.

− Да, интересный ты человек, − похвалил Алексей. − Всё понимаешь. С тобой можно поговорить о сокровенном.

− И ты тоже, − с энтузиазмом поддержал я.

Так мы допили бутылку. Взяли еще одну. Алексей заказал дорогущих омаров, пожевал их, безучастно глядя в окно. Налил себе пол стакан, выпил, не чокаясь.

− Сейчас я приду, − сказал он и вышел.

Алексея не было минут двадцать, и меня начали одолевать смутные подозрения. Хоть я и был пьян, − мог на всё наплевать, и денег не было ни копейки, но связываться с администрацией не хотелось. Я поднялся, демонстративно достал сигарету и неспешно направился к выходу, как бы желая покурить на свежем воздухе.

Охранник и официант, давно наблюдавшие за нашим столиком, вышли покурить вместе со мной, встав по бокам, словно старые друзья. Я подкурил от зажигалки охранника и поинтересовался, который час. Выдыхая дым, я беззаботно щурился на солнце, ожидая подходящий момент. Когда конец сигареты подбиралась к фильтру, официанта позвали, и я, сделав вид, будто захожу обратно с ним, резко развернулся, соскочил со ступенек и дал деру. Охранник бросился за мной. Я хорошо знал дворы в квартале от кафе, бежал и думал только об одном – чтобы никто не сделал подножку.

Еле оторвавшись, я юркнул между гаражей, перелез через забор, спрыгнул и, сменив направление, скрылся.

В офисе отца я появился перецарапанный и пахнущий коньяком.

− Что случилось? − спросил отец.

− Ничего, упал с велосипеда, − выдал я готовый ответ.

− Какого еще велосипеда? − поморщился отец.

− Взял у пацанов прокатиться.

− Пил?

− Рот полоскал, зуб болит.

− Короче, вот, − отдал связку ключей отец. − Квартира в центре, она твоя на неделю. Не больше. И помни, сосед там старичок, бывший гэбэшник, шпионит за всем происходящим, дежурит у глазка день и ночь. Шаг влево, шаг вправо − позор на твою и мою голову. В общем, понял, как себя вести?

− Всё будет норм, − пообещал я.

Поигрывая ключами, я вышел на проспект. Настроение было отличным.

Квартира мне понравилась. Полупустая, три комнаты, в каждой по дивану, в зале на полу телевизор с перебитой антенной. Но зато подключен dvd-плеер, заряженный диском «Скромного обаяния буржуазии». Диск не вытаскивался, но показывал. На кухне холодильник, забитый полуфабрикатами, в середине гордо царила двухлитровая банка с заплесневелыми огурцами, в нижнем ящике дюжина вздувшихся банок с красной икрой.

На полке с десертной посудой нашлось немного денег, а в чулане в пыльном чехле обнаружилась электрическая печатная машинка и упаковка бумаги для принтера. От радости я захлопал в ладоши. Целую неделю можно ни о чем не беспокоиться. Имелось всё необходимое. Радуясь моим мыслям, с подоконника улыбнулась распечатанная бутылка вина. Предвкушая счастливые деньки, я ощупал почки, сердце и печень.

Хей-хоп, у трубадура всё в порядке.

печень трубадура

Сначала я подумал, что в ведерке олифа или древесный лак. Утром я спускался с пятого этажа новой квартиры, а ведро стояло в аккурат между третьим и четвертым. Я не выдержал, наклонился и понюхал, − в ведре было вино. Я лакнул его. Портвейн. Не самый лучший, но и не мерзок.

Даже не думая о последствиях, я молча взял ведро, спустился во двор и пошел дальше. Шел и думал, если кто окликнет, отхлебну, сколько смогу, поставлю ведро и дёру. Так я прошел пару кварталов, ожидая оклика в спину, как выстрела. Потом сел в незнакомом дворике и поставил ведерко перед собой. Просто сидел, смотрел на него и улыбался, как дурачок. Чудеса, да и только.

Окунувшись с носом в ведро, я наконец-то попил оттуда, как из маленького озерца. Встал и опять сел. Куда же, подумал я, идти с полным ведром портвейна. Хотя можно было никуда не ходить, нырнуть в ведро и плавать там рыбкой. Наверху знали, что я большой поклонник органических соединений алифатического ряда и всегда мечтал о винных реках, бьющих прямо из-под земли, о дожде и морях из вина. И вот мечта начала сбываться.

Прихватив ведерко, я не спеша двинулся на прогулку, стараясь не выходить на большие перекрестки. Время от времени я останавливался в укромном местечке, делал несколько глотков и шел дальше. Было не просто хорошо или очень хорошо, я чувствовал себя так, словно с этого дня зачислен на ангельское довольствие, и мне полагались в достатке вина, хлеба и зрелищ.

На серой стене, возле которой я остановился выпить, кто-то вывел оранжевой краской «here is fun» и пририсовал стрелку, указывающую − стену нужно обойти.

Я так и сделал.

Обошел здание и обнаружил несколько столиков − небольшое уличное кафе для работников офисов, занимающих первые этажи. Столики пустовали, лишь за одним сидела молодая женщина и пила какую-то шипучую гадость, закусывая фисташками.

Бывало я приставал к женщинам на улице для знакомства, навязывая себя. Но чаще я их гипнотизировал, как удав. Сейчас я сам замер и чуть не выронил ведерко. Сомнений не было, я опять наткнулся на неуловимый призрак женщины своей мечты. Мне и раньше они встречались, но исчезали, прежде чем я успевал объясниться. Или принимали мифический образ какой-нибудь Мэрилин, Риты, Умы, Милы…

В этот раз она находилась в двух шагах и не спешила уходить. Я решился сделать комплимент, но, подойдя ближе, растерял запас куртуазной словесности. Догадливости хватило лишь на то, чтобы поставить перед ней ведро и галантно предложить:

− Предлагаю выпить за встречу. Это чудо!

− Вы кто? − испуганно спросила женщина.

− Трубадур.

− Кто?

− Тру-ба-дур. Как Гираут де Борнель из округа Эксидайль, у которого не было ни гроша за душой, а он умудрялся проводить все свои дни в кабаках да при дворах богатых сеньоров, служивших его покровителю герцогу Лиможскому. Мужчина прославлял чужих дам и бродячую жизнь.

Молодая женщина поморщилась и сделала движение встать.

− Извини, я сегодня выиграл ведро вина на ярмарке, − доверительно сообщил я. – И потерял голову от везения, потому что сегодня, кажется, мой день.

Она поднялась, но не уходила.

− Как тебя зовут? Скажи, − упрашивал я, чувствуя, что не внушаю доверия. − Оставь хотя бы номер телефон.

− Меня зовут Юлия, а номера я не оставлю. Ты странный…

− Оста-а-авь. Оставь обязательно!

− Зачем?

− Я исполню любое твое желание, − твердо пообещал я. − Какое твое главное желание?

− Уехать в Париж.

− Считай, что ты уже там.

Она улыбнулась, вырвала из блокнота листок, написала номер и протянула.

− Вот, − сказала она. – Удачи.

И пошла.

Я смотрел вслед молодой женщине, видел, как качаются бедра, и влюблялся, влюблялся, словно падал на дно своего ведерка. Хотя, возможно, у меня просто крыша поехала от выпитого. Свернув за угол, я помочился и положил бумагу с номером поближе к сердцу. Потом, подумав, нежно потерся об неё х*ем и опять положил к сердцу. Вздохнул и так, оставшись с расстегнутыми штанами, припал к краю ведра, опустошив на четверть.

− Как не стыдно, молодой человек, − запричитал за спиной старческий голос.

− Мне стыдно, правда… Но сейчас я не человек.. Я рыба-анабас, пьяная-пьяная… − задумчиво проговорил я, застегивая ширинку,

Хлопнула дверь.

− Сумасшедший, − пожаловалась кому-то старушка.

У меня кольнуло в печени и я, не глянув в сторону недовольных жильцов, пошел дальше. Бухлишко сыграло злую шутку, мой корабль сходил с рельс, я шел на дно. Беспечная игра с Бахусом не проходит бесследно. Только в одном случае из ста угадываешь в своем отражении рога и хвост, в остальных тебя водят за нос до тех пор, пока не подвесят над пропастью, а потом прилетит большая птица и склюёт печень.

Начинало подташнивать. Срочно требовалось поделиться с кем-нибудь своим богатством. Кто угодно − лишь бы в компании, я был готов распивать вино с сатирами. И они не преминули появиться. Их было трое. Хитрецы знали, чем угодить, чтобы содержимое ведра перекочевало в их глотки.

Вино требует песен, и сатиры пели всё, что я хотел услышать. Они дружно затягивали песни о моряке на деревянной ноге, о сладкой Дженни. У них не возникло бы трудностей с репертуаром, попади они к эскимосам или на вечеринку в другую галактику. Сатиры играли в местном кабаке, имели человеческие имена, модные прически, перстни и серьги в ушах. Стоило им взяться за инструменты, как на слушателей нападало желание веселиться и прожигать жизнь.

В обнимку с сатирами я шел по городу, утверждая, что каждый имеет право сойти с ума, как ему заблагорассудиться.

− Еще глоток-другой и мы доберемся до тайников сознания, где хранится любовь ко всему сущему! Суть настоящей свободы! – вещал я.

Сатиры кивали, шарахались прохожие.

− Нам нечего скрывать, мы стали частью природы, − говорил я.

Сатиры громко смеялись.

− Кто сказал, что дни трубадура сочтены только потому, что он подставил свой парус под безрассудный пьяный ветер? – спрашивал я, теряя сознание.

− Никто так не скажет. Давай выпьем еще, − говорили сатиры где-то вдали.

− Где я? – очнулся я. − Ведро еще не опустело?

Мы валялись на лужайке в парке, а с нами еще две молодые женщины. Сатир подмигнул, схватил ведерко и исчез. Пока я судорожно курил сигарету, вспоминая, что же было − как мы здесь, он вернулся с полным ведерком вина.

Женщины захлопали в ладоши, одна из них обернулась ко мне и, хитро прищурившись, проговорила:

− Мы слышали, ты трубадур. Что-нибудь скажешь по этому поводу.

− Вина чрезмерно не бывает, пока хоть кто-то наливает, − сказал я и нырнул в ведро.

− Ты, наверное, много сочиняешь о любви? − спросила вторая женщина, когда я вынырнул.

− Да, − охотно поддержал я беседу. – Сочиняю я много. Но порой не разберешь, кто напевает в ухо ангел или демон. Впрочем, зеркало никогда не ищет нас, мы сами заглядываете туда, чтобы увидеть нечто похожее на правду.

Женщина с улыбкой покачала головой, давая понять, что не поняла моего бреда, и сказала:

− Что ж, раз тебя одолевают такие мысли, значит, ты что-то знаешь о жизни.

− Да нет, ни хрена я не знаю. Просто я псих, и гляжу на мир боковым зрением.

Эти слова не понравились женщине, она поморщилась.

− Но тебя я вижу хорошо, ты прекрасна, − добавил я.

Женщина улыбнулась. Хотя прекрасной она могла показаться только после доброго глотка вина.

− Ну что, поедем к тебе? А то можем и ко мне, − предложил я. – Зови меня Мирон, или Бражник. Как тебе больше нравится.

Сатиры дружно засмеялись, наблюдая, как я полез к женщине целоваться и упал.

− Успокойся, − сказал один из них. − Это женщина моя.

− Какая мне разница, чья она, − бормотал я, пытаясь подняться. – Если она не прочь развлечься со мной, то это наше дело. Что ты лезешь?

− Выпей-ка лучше еще вина, дружок, − сказал сатир.

И силой окунул мою голову в ведро.

− Теперь у него будут другие заботы, − услышал я издалека.

Не знаю, что имелось в виду, но моей единственной проблемой стало то, что я не мог вынырнуть, как ни старался. Меня окружал винный кошмар, внутри него играла музыка похожая на «Soul desert» группы Can.

Вынырнул я на другом конце города. Я стоял на краю тротуара у самой дороги, где проносились машины. Чей-то плеер в ушах, в руках ведро, на дне плескалось вино. Редкие прохожие обходили меня стороной, как чумного. Заглянув в ведерко, я увидел отражение, оно выглядело подозрительно и маниакально, такие рожи встречаются на свалках у парней, выискивающих в кучах мусора какую-нибудь дрянь.

Меня мутило и лихорадило, я плохо соображал, куда и зачем иду. Тело отказывалось повиноваться разуму, оно явно хотело от него избавиться. Попив вина, я понял − снова погружаюсь, не надеясь спастись, словно шхуна, получившая кормовую пробоину. Впрочем, о спасении я и ни думал, потому что, вообще, ни о чем не мог думать.

Что заставляло так пить? Хм. Ну, допустим, я пил поменьше, чем старина Чинаски, поменьше извергающейся мочи и блевотины, но я дышал ему в самый затылок. Думаете, я хотел стать таким же крепким поэтом, как он? Нет. Может, мечтал о том деньке, когда объявлю, что обошел Хэнка по количеству выпитых бутылок? Тоже нет. Просто моя жизнь кружилась в спирали праздничных рюмок, и я доверял им.

Пить нужно с душой. Что хорошего в отутюженной рубашке, если она одета на мертвеца? Ничего. Она так же мертва и холодна. Что таит вино, вливающееся в мертвое горло? Ничего. Дешевая смазка, одна механика и никакой души. Дело в том, с каким настроением ты открываешь бутылку. Исчезновение происходят между дном последнего стакана и самым темным поворотом самого заброшенного уголка души. Там, где ничего нет, − там можно все.

− Давай обоссым его, − услышал я откуда-то сверху.

Я лежал в темноте на краю пустыря, надо мной стояли два подростка. Один из них наклонился и попытался одеть мне на голову пустое ведро. Я схватил его за горло и зарычал. Подросток вырвался и отскочил, второй бросил в меня обломок кирпича. Тогда я проорал всё, что о них думаю. Это было неприятное зрелище. Они покидались еще и ушли.

С трудом я поднялся, сделал несколько десятков шагов, споткнулся и выкатился на грунтовую дорогу. Мне было все равно, в какую сторону идти, но громкие возгласы за спиной заставили спрятаться в кустах на обочине. На дорогу выбежали четверо возбужденных подростков с палками, они посовещались и разбежались в разных направлениях.

Немного полежав, я пополз прочь от дороги.

Ночные призраки чудом доволокли меня до знакомой двери в городской трущобе недалеко от ипподрома. За дверью было шумно, там громко пели и танцевали, я толкнул дверь и ввалился в дом. Здесь веселились не первый день, горы бутылок и пьяных тел. Воняла перегаром и табаком, иногда долетавший в окно запах свежего навоза и то был приятней. Никто не удивился моему появлению и потрепанному виду, мало чем отличавшемуся от окружающих.

Только я хотел рассказать свою историю, как мне налили, я выпил и перестал владеть языком. Еще долго я что-то бессвязно кричал и танцевал, стараясь разглядеть лица, но мир крутился каруселью звуков и мутных картин.

Неожиданно всё оборвалось и стихло. Я увидел чудовище с красными горящими глазами, оно выбралось из темноты и набросилось на мою плоть, пытаясь сожрать самое вкусное − печень и сердце. Я брыкался, пока ужас, возросший до крайних пределов, не прервал жуткое видение.

Будто кто-то стукнул по голове, и я открыл глаза, вздохнул и больше не смог закрыть веки, они слезились. Кто-то склонился надо мной.

− Кто ты? − испуганно спросил я.

− Это я, Лесник, − представилась тень.

− Фуф, Лесник, − облегченно вздохнул я, погладив сердце. − Привет. Ты что здесь делаешь?

− Вообще-то, я у себя дома.

− Повезло. А я как здесь?

− Хм, − многозначительно хмыкнул Лесник.

Под таким «хм» могло подразумеваться что угодно. С Лесником мы познакомились в общежитии пединститута, куда мы с другом лазили на свидания с первокурсницами. Мы столкнулись с Лесником на пожарной лестнице, где он хотел оторвать кусок арматурины, чтобы наказать обидчиков, не пустивших его внутрь. Дрался он плохо, но не сдавался никогда. Вид у него был дремучий, разбитной, как из лесу вышел. Он сам был − та еще оторва.

− У меня было ведро вина… − начал я.

− Тут оно.

− Где?

На столе у изголовья, словно дорогая ваза, ждущая охапки цветов, стояло моё ведро. Ну не совсем моё, поменьше и другого цвета.

− Полное вина? − тревожно спросил я.

− Да, − радостно подтвердил Лесник.

− Ты понял? Оно не заканчивается.

− Конечно, раз ты в него постоянно подливаешь.

− Как это?

− Не помнишь?

− Нет.

− Ты покупал вино в бутылках и сливал в ведро.

− Ерунда какая-то… А деньги откуда?

− Выпрашивал у ларька, рассказывая, что ты морячок со шхуны, ушедшей на дно в море Бахуса. Великолепно рассказывал! Все смеялись, а один мужик сунул денег, ну и я добавил, а ведро в песочнице нашли.

− Глупо.

− Может быть, и глупо, но с этой глупости мы имеем полное ведро вина.

− Ты один дома? Это точно ты? Наклонись ближе, что-то я тебя плохо вижу, глаза слезятся.

− Да, предки на даче, − вплотную приблизив лицо, сообщил Лесник, − иначе я бы тебя сюда не потащил с ведром вина.

Он исчез в темноте, чем-то погремел, включил свет в прихожей и вскоре появился со стаканами. Вид у него был жизнерадостный, словно мы собирались окунуться в источник вечной молодости. Мне даже показалось, он светился.

− Ты чего это? − невольно спросил я.

− Не знаю, ощущение, словно в космос стартую.

− Люди-то всё по космосам, а мой голосам, − передразнил я. − А сколько время?

− Скоро светать начнет.

В космос Лесник отправился один, на середине ведра его ступени оторвались, и он полетел. Меня вино не брало, и я засобирался домой.

− Отлей половину, − еле ворочая языком, попросил Лесник из далекого космоса.

− Держи, − поделился я.

Дома я стал приходить в себя. Пока отмывался, позвонил отец и спросил:

− Ты не забыл, что твоя неделя заканчивается?

− Как заканчивается?

− Так. Завтра-послезавтра занеси ключи. Понял?

− Понял. У тебя всё в порядке?

− Всё.

− И где ты был неделю? − спросил я у существа с безумными красными глазами в зеркале

Существо дико поозиралось, потом заглянуло в ведро. На дне плескалось чуть больше литра.

Я осторожно разделил содержимое на три равные части. Выпив первую порцию, я хорошенько отдышался, достал из чулана печатную машинку и попытался зарифмоваться. Но ничего не получалось, трижды я брал чистый лист и трижды выстукивал одним пальцем одну и ту же чушь:

нас имеют, как хотят – как щенят или котят

нас имеют каждый день – все, кому иметь не лень

Я плюнул на лист, скомкал и кинул на пол к остальным.

На кухне я сразу выпил вторую порцию и почувствовал, что я Уолт Уитмен, которого неожиданно придавило космосом, и ему стало тяжеловато жить под бременем вечности. И я настучал на четвертом листке:

сердце моё было брошено

в серную кислоту любви,

его перетерли на каменных жерновах одиночества,

душу, как старую тряпку, бросили в ноги бродягам -

всем одиноким несчастным безумцам,

казалось, во мне не осталось

ни капли дневного света,

казалось, во мне не звучало

ни ноты живого звука,

только немного звериной привычки -

цепляться за жизнь,

воздух глотать и пищу,

воздух и пищу…

даже инстинкт сохранения во мне

обратился в сломанный механизм,

и вместо радости жизни -

странное напряжение,

словно я один из поваленных высоковольтных столбов,

словно я огромное дерево,

что сломлено бурей,

вырвано с корнем и брошено в пропасть…

Тут я остановился и перевел дух. Меня вдруг растрогало, что я поваленный высоковольтный столб. Нахлынувшая волна жалости к себе и ко всем страдавшим и страдающим за любовь заставила разрыдаться. Слезы оставили кляксы.

Я сходил, ополоснул лицо, вышел на балкон и закурил. Внизу у детской качели стояли молоденькие студентки, тоже курили и болтали:

− Знаешь, Юлька, а он ничего этот твой однокурсник.

− Генка, что ли?

− Нет, Игорек.

− Аа. А мне Генка больше понравился.

− Ой, Юль, он так посмотрел на тебя сегодня после лекции.

Воспоминание обожгло меня: Юля! Надо немедленно исполнить желание − сделать всё, что в моих силах. Пусть она уедет в Париж. Я бросился к ведру, сцедил последнюю порцию и через мгновение, не успевая переводить дух, в две руки отпечатывал в пустоте:

Юля едет в Париж

Третий год подряд в конце декабря у Юли случались неприятные дни, когда одолевали тоскливые мысли, беспардонно сотрясавшие ее маленький уютный мир.

«Почему моя жизнь такая не примечательная? – мучилась вопросом Юля. – Мне тридцать с хвостиком, до старости еще далеко. Трудоголик, верчусь, как белка в колесе, постоянно что-то делаю, а ничего особо не меняется, будто воду в ступе толку. И впрямь, если поглядеть, живу одна, как Баба-яга, еще и с черным котом, брр».

Так думать накануне любимого праздника было невыносимо. Юля стойко старалась мыслить позитивно и не нарушать простые правила: жить рационально, не медлить в решениях и верить в чудо только раз в году. Но именно под Новый год мысли в голове бунтовали, закипая, как в чайнике со свистком, бурно выплескиваясь наружу.

Хотя другие бы позавидовали Юле. Небольшая перспективная компания, где она была ценным специалистом, собственная квартира, дорогие вещи.

«Но я ведь не другие, – хмурилась Юля, – и вообще кто эти другие?»

Через улицу, в доме напротив, за окнами на втором этаже с похожими горчичного цвета шторами, жила женщина. В её окнах по ночам отражалась неоновая надпись кафе «Избушка» под квартирой Юли. Симпатичная немолодая женщина внешне очень напоминала Юлю. Рано утром и поздно вечером Юля могла наблюдать за соседкой, за её привычками, схожими с Юлиными. Они имели одинаковых черных котов, утром в одно и то же время, в половину седьмого, кормили любимцев завтраком. Около девяти выходили из дома. Обе были наполовину одиноки. К женщине по воскресениям приходил седоволосый мужчина в неизменном костюме, похожий на провинциального врача-дантиста на пенсии. К Юле приходил, а чаще просто звонил Алик, её бывший однокурсник, он уже лет пять делал вид, что ухаживает. Впрочем, Юля сама не воспринимала Алика, как жениха, он слишком много пил, меньше её зарабатывал, как попало тратил деньги, и для семейной жизни не годился.