Хроники спекулянта. В поисках утраченного антиквариата

– Эх, Изя, не повезло тебе страшно. У жены здешнего комполка регулярно бывают истерики. Её, конечно, можно понять: она не работает, скучища тут смертная, заняться ей нечем, вот и бесится. Минимум раз в неделю с ней случается истерический припадок: рыдает, кричит о своей загубленной жизни, ругает мужа последними словами, грозится покончить собой. Комполка, разумеется, вызывает меня. Обычно истерический припадок случается с ней часа в три ночи.

Можешь представить? Я целый день с раннего утра до поздней ночи на ногах, не тебе объяснять, а тут ещё бессонная ночь, а то и две в неделю. Измотан до смерти. Сил уже никаких нет. Стал просить перевода, иначе понял, что скоро серьёзно заболею от такой жизни. Комполка вошёл в положение и помог. Ты уж прости, я же не мог знать, что тебя пришлют.

– Ничего страшного, – отвечаю ему. – Честно говоря, особых проблем не предвижу. Езжай трудись и будь здоров.

Приступаю к работе на новом месте. Работа военврача везде примерно одинакова, я её знаю прекрасно и сразу погружаюсь целиком в текучку, изучая и учитывая особенности вверенной мне конкретной воинской части.

Проходит неделя. Как-то будит меня ночью вестовой:

– С женой командира полка плохо. Просят вас срочно.

Одеваюсь, везут меня к дому командира. Захожу: он встречает меня сам не свой, а его жена рыдает и бьётся в натуральной истерике. Говорю:

– Всем выйти, оставить помещение немедленно.

Командир и ещё кто там был выходят. Запираю дверь в комнату, подхожу к женщине и сразу даю ей пощёчину. Она только вдохнула: «Ах, ох…» – и мгновенно замолчала. Это и есть вариант шоковой терапии. Больная в шоке – она такого никак не ожидает. Пощёчину надо наносить, конечно, слабую – тут важен только эффект неожиданности. А потом я ей тихо-тихо говорю:

– Вот что, милочка. Я целый день тружусь как проклятый. Если я ещё по ночам не смогу отдыхать, то просто сдохну. Потому пойми и прости – у меня нет другого выхода. Когда меня в следующий раз ночью поднимут, чтобы твою истерику успокаивать, то знаешь, что я сделаю? А сделаю я тебе, милая, такой укольчик, от которого у тебя не только никакой истерики больше не будет, но и ты… то ли в дурдоме окажешься надолго, то ли на кладбище. Извини, но точную дозу трудно рассчитать. Я тебя понимаю: жизнь в глуши, скучно и тошно, но и ты меня пойми: тяжёлая работа врача с утра до ночи. Поэтому или ты меня оставишь в покое, или…

Так вот: истерики у жены комполка с этого момента прекратились совершенно. Знаешь, как он меня потом благодарил – волшебником называл. А тут никакой магии – простая шоковая терапия.

Спрашиваешь, если бы стала опять меня по ночам вызывать, то взаправду убил бы её? А чёрт его знает. Всякое в жизни может случиться.

Не веришь? И правильно делаешь.

Глава 2. Книжка трудовая

Полотёр

Свою трудовую деятельность я начал полотёром. Во время учёбы на первом курсе МАТИ (Московского авиационно-технологического института), куда поступил по настоянию матери. Военная кафедра института означала службу в армии офицером, а не солдатом. Мама боялась, что солдатская служба не пойдёт мне на пользу, мягко говоря.

Как-то на перемене я подошёл к нашему преподавателю марксистско-ленинской философии – молодому крепкому парню небольшого роста, который вызывал у меня инстинктивную симпатию и доверие. Имя его не помню. Он чем-то напоминал мне моего пионервожатого Олега.

Я обратился к нему на первый взгляд со странной просьбой: помочь мне найти работу в свободное от учёбы время. Он не удивился, а дал мне телефон своего приятеля, который работал мелким начальником в конторе бытовых услуг «Заря». Я позвонил туда и приехал. Оказалось, что «Заря» в основном оказывает услуги по уходу за окнами и паркетными полами. Причём всем государственным учреждениям города. Стеклопротирщицами были, как правило, женщины, а полотёрами – мужчины. Меня оформили полотёром и приставили в ученики к опытному мастеру.

Работа была простая: сдвигаешь мебель в одну сторону, красишь пол мастикой и обрабатываешь его полотёрной машиной, снабжённой щёткой из стальной проволоки. Щётка сдирает влажный верхний слой паркета, и он становится чистым. Потом передвигаешь мебель в другую сторону и повторяешь процесс. Да, паркет очень портится. А кого это волнует?

Мой учитель, алкоголик Виктор, рассказывал интересные истории. Однажды его подрядили привести в порядок деревянный пол на какой-то заводской проходной. Он пришёл рано утром и испачкал мастикой стены чуть выше плинтуса. Когда появился комендант здания, закрывающий наряды полотёрам, то, услышав, как уборщицы ругают полотёров, поверил, что работа успешно проделана. А рабочие с утра своими ногами уже привели пол в обычное состояние.

Была история, как он с товарищем взял подряд на циклёвку полов в двадцатидвухэтажном одноподъездном доме. До сдачи дома была неделя. И они всю неделю не выходили из этого дома, даже ночью, но работу выполнили. Заработали за неделю баснословные деньги – по пятьсот рублей.

Запомнилась его история, как он служил в армии через несколько лет после войны. В Закарпатье. Их воинское под разделение постоянно перемещалось, и в каждом селе Виктор находил невесту. Играли свадьбу с обильной едой и выпивкой, на которой присутствовали все его сослуживцы. Какое-то время он жил и спал с молодой женой, потом его подразделение переезжало, и всё повторялось на новом месте. После войны чего только не случалось.

Через неделю я стал работать самостоятельно. Машину мне выдали. Работал два-три раза в неделю по три-четыре часа. Только по вечерам, когда люди заканчивали свой рабочий день. Моими объектами были Полиграфический институт на Садово-Спасской и один из корпусов Тимирязевской сельхозакадемии. Работа была однообразная и скучная. Начинаешь с первого этажа, потом переходишь на второй и затем на третий. Примерно за месяц надо было обработать все три этажа и опять вернуться на первый, который к тому времени уже становился грязным. В конце месяца я закрывал наряды у коменданта здания. Получалось около двухсот рублей в месяц чистыми.

Никогда позже я не зарабатывал столько, даже будучи старшим научным сотрудником. У нас было «пролетарское государство», быть пролетарием было материально выгодно, но тухло. Рабочие производили реальные материальные ценности и зарабатывали намного больше инженеров, как правило прожигающих жизнь в курилках и на овощебазах.

Через пару месяцев я заскучал, но тут комендант Полиграфического института посоветовал мне взять напарника. И работать веселей и производительность выше. Я пригласил в напарники своего одногруппника Мишу Петрянина, который жил в Подмосковье у станции Трудовая. Он был старше меня и опытней. Мы стали работать с ним вместе только на Полиграфическом. Он часто прогуливал, но клялся, что его вклад в общее дело будет неоценимым. Через месяц он отправился подписывать наряды с комендантом Полиграфического института. Собственно, в этом и должен был заключаться его вклад.

Миша Петрянин и комендант пили горькую всю ночь. Утром мой еле живой напарник принёс подписанные наряды, согласно которым мы заработали рублей по пятьсот каждый. Я – наивный юноша, окрылённый невероятной удачей, сдал наряды в свою контору «Заря».

Случился страшный скандал. Оказалось, что мы получаем лишь процент от той суммы, которую Полиграфический институт выплачивал нашей конторе «Заря» за работу полотёров. Институт оказался на грани банкротства. Его бюджет не был рассчитан на такие расходы. Ректор института впервые узнал о существовании каких-то полотёров. Коменданта уволили. Перед нами поставили выбор: или мы увольняемся сами, или против нас заводится уголовное дело. Разумеется, мы уволились.

Домодедово

После окончания института меня распределили в проектно-конструкторское бюро с жутким именем «Главэнергостроймеханизация». Лаборатория пайки этого ПКБ находилась в городе Домодедово, на территории завода металлоконструкций.

Домодедовский завод металлоконструкций – один из старейших в России заводов по производству опор линий электропередачи. Завод был основан в 1934 году. Рядом бок о бок стоял Домодедовский завод «Кондиционер». Оба завода существуют до сих пор.

Голубятня

Напротив нашего завода, ближе к железной дороге располагались склады, пакгаузы и неизменный атрибут пейзажа окраины любого города – голубятни.

Голубятни обычно располагались в «домиках» причудливой архитектуры, обязательно на стойках или сваях. Может, чтобы голубям быть поближе к небу, а возможно, это была дань средневековой европейской архитектуре, когда голубятни являлись дворянской привилегией и потому были заметными сооружениями.

Голубятня

Разводили голубей не для еды, а «для души» и особого шика. Голубятниками обычно были товарищи с криминальным образом жизни. Они всегда любили дешёвые понты: от голубятен до яхт и дворцов – издержки дворового менталитета.

На Филях, где я вырос, голубятен было полно, как и криминального люда. Невозможно было нам, мальчишкам, не проводить время с голубятниками: да, такая была забава – «пальцы в рот – и весёлый свист».

Считается, что голубей приручили три-пять тысяч лет назад как средство связи, но я всегда с сомнением относился к любым подобным датировкам. Самыми распространёнными породами голубей в Москве и Подмосковье были турманы, сизари, вяхири и прочие гонные голуби.

Так вот, был тогда в городе Домодедово голубятник, который работал на заводе «Кондиционер». Как и большинство тогдашних голубятников, был он шпаной и хулиганом, в результате чего доставлял постоянные проблемы местному участковому милиционеру. Другими словами, был этот голубятник в жёстком противостоянии с участковым ментом до взаимной ненависти.

Как-то мент заметил, что главный возмутитель его спокойствия обтянул свою голубятню новой сеткой. Понятно, что украл, но поди докажи. Через какое-то время участковый сообразил, что у всех голубятен сетки становятся со временем коричневыми от ржавчины, а у этого как блестела, так и блестит. Нержавейка, смекнул участковый, значит, украл с завода. Нержавеющую сетку нигде тогда не продавали.

У мента появилась реальная возможность засадить своего «друга» – голубятника в тюрьму, а нет для мента большего удовольствия, как засадить в тюрьму человека.

Участковый тайно подкрался к голубятне и откусил кусачками кусочек проволоки, из которой была изготовлена сияющая сетка. Затем он отдал этот образец на исследование в лабораторию того же завода «Кондиционер» с целью установить марку металла и выяснить, используется ли сетка из аналогичного металла на заводе. Разумеется, мент использовал своё служебное положение и угрозами склонил работника лаборатории к сотрудничеству. Вот такую сложную оперативную работу проделал простой участковый, чтобы посадить человека. Настоящий милиционер всегда должен быть уверен, что место простых советских, а позже российских людей в лагерях и тюрьмах. На том стояла и стоит наша власть.

Однако вместо ответа из лаборатории неожиданно пришла неприятность. Нашего бдительного участкового средь бела дня задержали и притащили на допрос в местный отдел КГБ.

Из-за его излишней бдительности чуть было не случился чудовищный скандал. Сетка голубятни, как оказалось, состояла из чистой платины – «три девятки». Эта платиновая сетка использовалась на заводе «Кондиционер» для каких-то тайных оборонных изделий, но по инструкции надо было отчитываться за её расход до миллиграмма! Как могли пропасть бесследно килограммы чистой платины, было непонятно.

Работник лаборатории, установив состав ментовского образца, помчался к начальнику первого отдела завода и с удовольствием донёс на участкового. Начальник первого отдела – полковник КГБ в отставке – поставил в известность об инциденте руководство завода и своих друзей в КГБ. И всё завертелось.

Были задержаны: участковый, голубятник и даже работник лаборатории. Никого не расстреляли и даже не посадили – другие времена уже были. Взяли со всех подписку о неразглашении, страшно запугали и отпустили. Сетку платиновую с голубятни изъяли.

Эту историю потом часто рассказывал наш голубятник, когда напивался. Объяснял, что он, ясен пень, понятия не имел, что сетка платиновая. Её только привезли, где-то сгрузили, вот он и прихватил пару рулончиков. Перепрятал, потом перекинул через заводской забор и притащил на голубятню. Хорошо, старую ржавую сетку не выбросил, а то потерял бы своих голубей. И участкового ругал последними словами.

Во время описываемых событий цена на платину составляла шестьдесят долларов за грамм (в интернете есть всё). В украденных рулонах платиновой сетки, которой была обтянута голубятня, было ровно двадцать килограммов платины стоимостью, соответственно, одного миллиона двухсот тысяч долларов. Напомню, что тот доллар был намного потяжелее нынешнего.

Как мог не развалиться Советский Союз раньше – остаётся неразрешимой загадкой.

Утренняя электричка

Чтобы быть в восемь утра на работе, мне надо было успеть на электричку в 06:53 с Павелецкого вокзала. Встаёшь полшестого: автобус – метро – электричка – пару километров по шпалам – и на работе. Вечером обратно. Никому не пожелаю. Ужас кромешный. Особенно в зимний холод и темень.

Зато электрички всегда пустые – все люди с утра на работу в Москву едут, а вечером домой. Через месяц знал всех в электричке, как родных, – одни и те же люди. И нищие были одни и те же.

Регулярно появлялась одна глухонемая побирушка: вся дёрганая и невероятно грязная – с соответствующим запахом. В когда-то красном пальто. Я слышал её приближение по вони за три вагона. Она входила в вагон и начинала мычать, привлекая внимание. Потом шла с протянутой рукой, продолжая страшно выть.

Я стал свидетелем пару раз шутки, которая навсегда отбила у меня желание спать в вагоне. Рано утром в электричке люди обычно спят. Неспящие остряки указывали этой бомжихе (они называли её Машкой) на любого спящего, протягивали деньги и знаками предлагали ей поцеловать незадачливого бедолагу. Обычно выбирали жертвой интеллигента в очках и шляпе – они смешные и безобидные.

Эта полоумная глухонемая тётка, радостно улыбаясь, кивала и буквально набрасывалась на спящего, впиваясь губами в его рот. Что было потом с несчастными жертвами её мимолётной любви, невозможно описать, и всё под громкий хохот шутников.

За пару лет моей работы в Домодедово я прочитал в электричке невероятное количество книг.

Слава Чистяков

В лаборатории славного города Домодедово, где я трудился, работало человек пятнадцать. Сблизился я только с одним – Славой Чистяковым. Высокий, обаятельный, из хорошей московской профессорской семьи, всеобщий любимец. При этом он был абсолютно безответственным алкоголиком и бабником. По молодости сел за что-то на год, потом получил ещё три года за попытку побега. Дуриком женился на жительнице Домодедово и завяз в этом городе и на этом заводе.

Тогда я первый раз в жизни попытался получить нетрудовые доходы. Мы с Чистяковым фотоспособом напечатали несколько книг по занятиям йогой. Асаны, мантры, позы для лечения различных органов, чтобы жить вечно и никогда не умирать.

Со Славой Чистяковым постоянно происходили истории, которые меня просто шокировали. Это была совершенно иная, неведомая мне доселе жизнь. Вот типичный его рассказ.

«Еду домой в электричке из Москвы поздно ночью. Был у родителей. Совершенно пустой вагон. На какой-то станции заходит девушка. Села недалеко, поглядывает на меня. Я встал и пересел прямо напротив неё. Молчим. Я стал коленом тереться об её колено. Она всё поняла сразу. Встала и пошла. Я за ней. Вышли в тамбур. Она молча нагнулась ко мне задом и задрала платье. Я её с удовольствием трахнул. Перегоны там длинные. Потом она пошла в другой вагон, а я вернулся в свой. И всё молча, ни одним словом не обмолвились».

Меня такие рассказы изумляли. Просто животные, а не люди. Особенно фраза «Она всё поняла сразу».

Народное творчество

На проходной завода вывешивали регулярно стенгазету с последними заводскими событиями. Однажды непосредственно на территории завода произошёл стандартный рядовой инцидент. Один рабочий поругался с другим, распивая очередную бутылку водки, и в процессе спора пырнул товарища ножом.

Стихи из заводской стенгазеты въелись в память навсегда:

Во хмельном, дурном угаре, потерявши рожи вид,Со свирепой злобой вдарил безоружного бандит.Пусть не думает бандюга, что ему де с рук сойдёт,дело мокрое милиция вот так вот вот обведёт.

Ниже была нарисована тюремная решётка. Все читали, и всем нравилось, а ведь обязательное образование было. Пушкина с Лермонтовым наизусть заставляли всех учить.

Таня Климашкина

Однажды кладовщица Таня Климашкина пришла на работу с огромным фингалом под глазом. Сочувствующие услыхали такую историю.

«Мой муж вчера приехал из командировки. И, как только вошёл в нашу комнату в коммуналке, так сразу мне и врезал.

– За что? – закричала я. – А он сказал, что когда ехал, значит, в поезде, то проводница его спросила, женат ли он. Он ответил, что да, а проводница ему тогда смеясь объяснила, что, пока он по командировкам ездит, жена ему и изменяет. Вот он как зашёл, так сразу и впечатал мне. За измену, которой не было. Ну потом помирились мы. Сейчас всё хорошо».

Эта история потрясла мой юный ум своей… «логичностью».

Аспирантура

Начальником нашего ПКБ был тогда Виктор Маркович П., еврей по отцу и русский по паспорту. До этого Виктор Маркович работал начальником механизированной бригады где-то в Сибири. Бригада состояла сплошь из уголовников, отбывших свои сроки – «откинувшихся с зоны». Такого изощрённого и вычурного мата, такой изобретательной ругани, как у Виктора Марковича, я не слышал более никогда. Сначала я впадал в панический ступор, у меня дома мата вообще отродясь не слыхали, но потом быстро привык. Он привил мне навсегда иммунитет к любым оскорблениям. Позже, когда меня пытались бранить и распекать мои различные начальники, я всегда вспоминал Виктора Марковича. Уж как он умел ругаться, так другим и не снилось.

В СССР были тогда две школы пайки металлов. Наше ПКБ окормлял Иван Егорович Петрунин, а конкурирующей считалась школа Софьи Васильевны Лашко. К нам в лабораторию частенько заезжал сын Петрунина, который у нас для своей кандидатской диссертации активно проводил эксперименты по пайке металлов, а заодно и над домодедовской алкогольной продукцией. Неудивительно, что я безоговорочно выбрал С. В. Лашко.

Доктор технических наук профессор Софья Васильевна Лашко была автором ряда монографий в области технологии пайки металлов, основателем своей научной школы и признанным лидером страны в этой области. Монография «Пайка металлов», написанная Софьей Васильевной в соавторстве с мужем Н. Ф. Лашко, была издана пять раз с 1959 по 2008 год. Полвека в строю для научной книги при современных темпах научно-технического прогресса – это немыслимый успех!

Вспоминая сейчас моё поступление в аспирантуру к Софье Васильевне Лашко, я не перестаю удивляться своей молодой безрассудности. Однако смелость города берёт. Я приехал к проходной ВНИИНМАШ, где тогда работала Софья Васильевна, и, узнав её внутренний телефон, позвонил:

– Здравствуйте, Софья Васильевна, мы могли бы увидеться? Я стою в проходной.

– Я вас не знаю. А вы по какому вопросу?

– По личному.

– Сейчас буду.

Много позже я узнал, что она связала мой звонок со своим великовозрастным сыном, который не давал ей расслабиться своими хулиганскими выходками.

Софья Васильевна появилась и спросила о цели моего визита.

– Я хочу учиться у вас в аспирантуре. – Она обомлела, но облегчённо выдохнула (не проблема с сыном).

– Вы первый человек в моей жизни, который пришёл ко мне с подобным предложением прямо с улицы. Я же вас совершенно не знаю. А вдруг вы лентяй?

– А вы проверьте меня. Дайте задание. Я выполню, и вы увидите.

Она подумала, внимательно изучая меня через очки с толстыми стёклами, и дала задание. Я должен был подготовить за неделю реферат по эффекту термоциклирования.

Подготовил. Оказался очень интересный эффект. Кратко: если подвергать изделие из металла многократному нагреву и охлаждению – термоциклированию, – то такое изделие меняет свою форму. Все металлы по-разному себя ведут, конечно. Например, кубик из свинца, если его десять тысяч раз нагреть и охладить, превращается в тонкую веточку.

Софья Васильевна оценила мой реферат, я сдал экзамены и поступил в аспирантуру. А свободное время, которое у меня появилось в очной аспирантуре, привело меня на кривую дорожку спекулянта антиквариатом и в корне изменило всю жизнь.

* * *

Последняя моя встреча с Виктором Марковичем в домодедовской лаборатории была знаменательной. Он собрал общее собрание и в присутствии всех сотрудников объявил в своём стиле:

– В нашем коллективе завелась сволочь. Эта грёбаная сволочь вступила в отношения с нашим врагом – Лашко. Но мы выявим этого негодяя, мерзавца и подонка и то гда… – Некоторые товарищи стали оборачиваться и поглядывать на меня с ужасом, я ведь не очень-то скрывал, что поступаю в аспирантуру к Лашко. И тут я сделал то, что до сих пор приводит меня же в изумление. Я встал и сказал:

– Кто эта сволочь, Виктор Маркович? Скажите, кто этот подонок, и я сам, своими собственными руками задушу его.

Виктор Маркович долго молча смотрел на меня. Потом он закрыл собрание, и я покинул лабораторию пайки ПКБ «Главэнергостроймеханизации» на домодедовском заводе металлоконструкций навсегда. Стоял 1973 год.

ВНИИНМАШ

Подпись

После аспирантуры я остался работать в том же головном институте Госстандарта – ВНИИНМАШ. Там производили государственные стандарты в области технологии машиностроения. Я занимался технологией пайки цветных металлов. Например, нужен стандарт «Технология высокотемпературной пайки в вакууме лопаток из жаропрочных сплавов для ракетных и авиационных двигателей». Исполнитель пишет проект стандарта, а потом самое главное – согласовывает текст проекта с десятками, а то и сотнями предприятий, которые, возможно, будут работать по этому стандарту. Согласительные совещания, жаркие споры, тысячи поправок. Проделывается огромная работа, пока не будет написан окончательный текст государственного стандарта.

Но самый важный и заключительный этап всей работы – это подписание проекта стандарта у больших начальников из башни Госстандарта в начале Ленинского проспекта. Начальники отделов, замначальники, начальники подразделений и их замы, вплоть до самого большого начальника – Василия Васильевича Бойцова (1907–1997), который командовал с 1963 по 1984 год всем Госстандартом СССР.

Утром прибываешь в это заколдованное здание и бегаешь по этажам, получая резолюции, подписывая ворох бумаг, ожидаешь часами: совещание, обед, симпозиум, срочное собрание ответственных лиц и прочее.

Много позже я понял, почему наше родное советское государство боролось всеми силами с такими, как я, – «лицами, живущими на нетрудовые доходы». Мы мыслили нестандартно, даже работая в Госстандарте, не по-советски, а значит, неправильно. Мы видели такой путь решения проблем, который и в голову никогда не придёт стандартному советскому человеку. Может, по мнению властей, именно потому мы и подрывали устои страны.

Вот что я сделал: получив однажды все подписи ценой невероятных усилий, я их тщательно скопировал. Художественная школа не прошла даром. Итак, я скопировал все эти подписи, и в следующий раз, когда я должен был собирать эти же подписи под другим проектом стандарта, – я их просто подделал. Теми же чернилами, такими же ручками.

Я понял простую вещь – все эти начальники представляют из себя симулякры, я их и живьём никогда не видел. Работают и имеют значение не руководители, а только их подписи. Это ошибочный взгляд, что подпись существует в нераздельной связке с её творцом. Отнюдь – подпись существует сама по себе, а человек, которому принадлежит эта подпись, – сам по себе.

Это простое открытие позволило мне использовать драгоценное время моей жизни по собственному произволу.

А теперь самое поразительное и необъяснимое. Я, разумеется, поделился с близкими друзьями своим открытием: молодость – задор! Стал и другим рисовать эти подписи, абсолютно бескорыстно – исключительно из желания продемонстрировать всем полную бессмысленность существования высокого руководства. Например, помню подпись великого начальника Федина – его «Ф» напоминала сигару, перечёркнутую посередине. Он, когда её расчёркивал на всю ширину листа, думал, наверное, о своём всемогуществе. Колосс с глиняной головой. Я мог легко так же расписываться.