Сиреневый туман

Подолгу устанавливали небольшой «Кодак» где-нибудь на ветке, дружно бежали к выбранной точке и, счастливые, замирали, шикая друг на друга. Потом Сашка долго уговаривал её распустить волосы. После клятвенного обещания: – сам заплету – подхватил Настю, поставил на скамеечку и, прикусив губу, сосредоточенно стал возиться. Он распускал косу прядь за прядью, медленно пропуская каждую через ладонь. Блестящая, пушистая, мягкая она выскальзывала из пальцев и, как живая, закручивалась крупным локоном.

– Настёна, – изумлялся Сашка, – я разглядел! Каждый волос похож, как бы тебе объяснить…. Вот металлическую спираль, если распрямить, она вроде бы и прямая, а всё равно волнистая. У тебя каждый волос такой волнистый, а когда вырвется на свободу, ещё и в кольцо закручивается. Никогда такого не видел! – И тихо ахал.

Насте надоело его копание, она привычным движением расплела, тряхнула головой и…

– Я же говорил – фея! – Сашка полез за сигаретой. Пышный роскошный плащ, надёжно укрывающий тонкую фигурку до колен, золотился на вечернем солнце, слегка шевелился под слабым ветерком, будто живой. Настя достала щётку, скомандовала: – Теперь собери! – Он послушно возился, сопел, запутывался, пытался собрать. Она обняла его за шею, укусила за ухо: – Ну, теперь понял, какое это наказание?

– Настён, дай я тебя сначала поцелую. А теперь сама подумай: если мы вдруг заблудимся в тайге и обносимся до предела, нам твоих волос на двоих хватит – и для тепла, и срам прикрыть. Обещание своё помнишь? Стой, не шевелись!

Он побежал за фотоаппаратом, щёлкнул несколько раз.

– Ещё два кадра осталось на танцы, не забыла?

Она перебросила волосы на одну сторону, быстро причесала, придерживая локотком, собрала в пучок, и завязала на макушке лёгким зелёным шарфиком.

– Всё, Настёна, не трогай больше! Походи немного так, – упрашивал он. Она фыркнула: – Если бы я была лошадью, все бы любовались на мой хвост.

– Так, душа моя, о хвостах всё! Давай ужинать, я есть хочу! Скоро темно, а ты обещала танцевать для меня. Я сегодня как будто султан, опечаленный думами о народе. А ты будто моя наложница и пытаешься отвлечь меня от этих дум. – Сурово сдвинув брови, он суетился у костра, разогревая в котелке мясо, Запахло так вкусно, что Настя побежала накрывать на стол. Красиво разложила огурцы, помидоры, приготовила хлеб, приплясывая: – Ну, быстрее, Сашечка, я тоже есть хочу!

Потом дружно мыли посуду, поставили на огонь котелок для чая. Солнце почти село, яркий край его висел где-то совсем недалеко, прямо за деревьями. Ветерок совсем затих, и только речка негромко шумела на перекатах. Сашка уселся под лиственницей на штормовку, скрестил ноги и объявил: – Ну, всё! Я султан!

– Ещё нет, – Настя принесла полотенце, намотала ему на голову подобие чалмы, – вот теперь всё! Держи кассету, я переоденусь. Буду готова – скажу.

Она убежала в избушку. Сашка курил, улыбаясь, смотрел на тот берег, на скалы, лес, будто хотел оставить в памяти каждый кустик.

– Включай, Сашечка! – Он нажал клавишу, недолгое шипение и вдруг посреди тайги у избушки северного охотника зазвучала музыка. Незнакомые инструменты заголосили резко и пронзительно, но так дружно и слаженно, что перед глазами сразу возникла картина: песок, караван верблюдов, закутанная с головы до ног женская фигура…. Вот вступили барабаны – солидные, басовитые. Им отозвались звонкие и энергичные, лёгкая перекличка и полилась музыка. Томная, страстная! Темп то нарастал, то затихал, и тогда негой разливались знакомые голоса скрипки и флейты.

Солнце уже совсем упало за деревья, но багровая полоса на небе ещё не погасла, горел костёр. И вот сюда, в отблески огня молнией вынеслась фигурка и резко остановилась. На щиколотках босых ног звенящие браслеты. Широкий тёмно зелёный пояс, низко сидящий на бёдрах, расшит бисером, блёстками, бусами. От него вниз спадает полотно юбки лёгкого шёлка такого же цвета и вьётся вокруг ног мягкими складками. Где-то в них запутался разрез, в котором иногда мелькает округлое белое колено. Блики огня играют на нежном обнажённом животе с неправдоподобно тонкой талией. Высокая красивая грудь прикрыта лифом, расшитым в тон поясу, несколько рядов блестящих пластинок на шее спускаются на грудь. Голова туго повязана зелёным шёлковым платком до самых бровей, одним концом прикрывая лицо. Только огромные зелёные глаза остались свободными и они пристально, и даже с вызовом смотрят на Сашку. У него медленно сошла улыбка с лица и упала сигарета.

Быстро – быстро забили барабаны, ритм нарастал. Широкий пояс на бёдрах вдруг стал мелко подрагивать, заметались нашитые бусины и висюльки, и только потом стало заметно, что это не пояс, это по нежным бёдрам проходит мелкая дрожь. Но вот резко стихли барабаны, запели скрипки и флейты, и фигурка закружилась по поляне. Лёгкий шёлк взлетал, открывая стройные девичьи ноги. Трепетали нежные плечи, и тогда дивное ожерелье начинало звенеть и перешёптываться. Руки сорвали платок и он, будто сказочное перо Жар-птицы то зависал в воздухе, то, подхваченный ловкими пальчиками, опять кокетливо прикрывал лицо, оставляя улыбающиеся лукавые и дерзкие глаза.

Сашка, схватив фотоаппарат, щёлкнул пару раз, отбросил его в сторону и опять замер неподвижно. Танцуя, фея то приближалась к нему, слегка касаясь кончиками пальцев и немыслимо изгибаясь, то, резко отпрянув, кружилась по поляне, играя с платком. То замирала на месте, и только бёдра вели свой соблазнительный танец. Зелёный шарфик развязался, сполз с волос и упал к Сашкиным ногам. Барабаны резко выдали заключительный аккорд. Над поляной повисла тишина, только слышалось Настино дыхание. Она стояла, окутанная водопадом волос, раскрасневшаяся и вопросительно смотрела на Сашку.

– Настёна, – сдавленно сказал он, – если ты меня бросишь, я…. Не знаю…. Я залезу на самое высокое здание и прыгну оттуда…. чтобы мозги.… в разные стороны…

Немного помолчав, она вскинула голову и звонко сказала: – А если ты меня бросишь, я их из тебя сама вышибу!

Он растерянно хлопнул несколько раз глазами и…. заплакал. Крупные, как горох слёзы сыпались из глаз. Он пытался задержать дыхание, чтобы не всхлипнуть, зажмуривался, а они всё сыпались, и он сидел и ждал, когда же, наконец, сгорит от стыда!

Настя, скользнув на колени, мягким движением прижала его голову к груди и поглаживала по отросшим волосам, приговаривая: – Всё хорошо, Сашечка, всё хорошо…

– Мне так стыдно, Настёна, я не мужик…

– Не правда, ты мужик! Самый настоящий! Только настоящий может быть добрым, а добрый может позволить себе плакать – это нормально. Ублюдки не плачут, у них сердца нет.

– Я вообще – то не трус, – Сашка яростно вытер глаза кулаком, – но мне сейчас стало так страшно, что в то день мы могли разойтись или не понять друг друга. Или…. Да мало ли что! Я даже придумать не могу, как бы я дальше жил. Наверное, у меня не получится тебе объяснить всё, да и не надо. Я же чувствую, что тебе и так понятно.

– Понятно. – Настя улыбнулась, заглядывая в его глаза. – Мы ведь с тобой даже думаем иногда одинаково. Хотя временами ты кажешься старше, чем есть на самом деле. Похоже, ты или многое повидал, или знаешь, по крайней мере, что-то такое, с чем незнакома я. В глазах иногда замечаю жёсткость, но это не личное. Такое чувство, будто там, без меня ты бываешь в ситуациях…. экстремальных, что ли…

– Тебя это пугает?

– Нет. Я бы никогда не осталась с балаболом и пустомелей. Ты надёжный, я это сразу почувствовала и поняла: ты мой. Как ты говоришь – моя половина. Другого мне не надо. А что ты всё время дурака валял – это же очевидно: сначала хотел завоевать моё доверие, а потом боялся показаться скучным.

– Я выглядел, как идиот?

– Не совсем. Ты выглядел, как влюблённый идиот, это было очень трогательно. Не поверишь, я просто таяла от нежности. От сознания, что всё это для меня делается. Спасибо, Сашечка! Я была так счастлива этим летом, что уверена: счастливее уже никогда не буду! Счастливее уже невозможно быть!

Сашка сгрёб её в охапку, усадил на колени и, покачивая, нашёптывал: – Вот увидишь, Настёна, самое счастье ещё впереди. Нам ведь немного надо от жизни: просто быть вместе. Когда не вместе – дышать трудно. Понимаешь, душа моя? Понимаешь. Ты понимаешь всё, кроме одного: мне крупно, мне сказочно повезло! Только бы не свихнуться! Я иногда сам себе напоминаю идиота, хожу и разговариваю с тобой вслух. Что? У тебя тоже так? Тогда в этом регионе два идиота, уж извини!

Уткнувшись носами, хихикали над собой. Краем глаза заметили какую-то вспышку, подняли головы, и тут над ними громыхнуло так, что они оглохли. Низко, так низко, что можно достать рукой, неслись грозовые тучи. Чёрные! Вдоль реки сверкнула молния. Даже не сверкнула, она висела над рекой и сияла жутким белым светом.

Они стояли, завороженные дикой картиной, но тут опять громыхнуло так, что у Насти подкосились ноги. Сашка подхватил её на руки и полетел в избушку. Сунул на топчан: посиди. Сам выскочил, мигом собрал разбросанные вещи, тёплый котелок, залетел в избушку и захлопнул за собой дверь. Зажгли свечи.

– Настён, я сейчас печку разожгу, а потом ноги помоем, ага?

– Ага. – Печка разгорелась сразу и даже не дымила. Весело заплясал огонь, стало ещё светлее. Снаружи громыхнуло так, что пламя свечей дрогнуло и заметалось. И вдруг хлынул дождь! Нет, это нельзя назвать дождём. На землю обрушился водопад. Сашка приоткрыл дверь, они встали на пороге. В двадцати сантиметрах от них стояла стена воды. Долго смотрели, заворожённые, пока Сашка не спохватился: – Настёна, ты же раздетая, простудишься!

Он подхватил её на руки, приказал: – Мой! – Она вытянула ноги, подставила их под водопад. Усадив её на топчан, он ополоснул свои, обулся.

– Давай вытру! – Взял полотенце и принялся растирать её розовые пятки. Она хихикала и вырывалась, он строго покрикивал: – Сиди смирно! – А сам пытался удержать непослушные губы: они так и расползались в счастливую улыбку.

– Что будешь пить – чай или сок?

– Всё!

– Тебе сколько?

– Всё!

– Я же говорил – жадина!

В избушке было уютно, от печки пошло тепло. Они сидели по обе стороны стола, каждый на своей постели и переговаривались.

– Что это с погодой? Не могла подождать ещё немного?

– А если это на неделю, что делать будем?

– Сидеть у печки и ждать пока МЧС найдёт.

Сашка встал, отодвинул котелок на край печки, приоткрыл дверь, покурил.

– Настён, ты спать хочешь?

– Да!

– Вот соня! Я думал, всю ночь разговаривать будем. Ты, почему не одеваешься?

Он сел на топчан: – Давай заплету. Ты сейчас на русалочку похожа, Настён, прямо сердце щемит! – Он копался в волосах, раскладывал их, делил, пытался сплетать в косу, а сам то и дело зарывался носом в пышную гриву.

– Настёна, это сон, так не бывает!

Она отобрала у него щётку, быстро и небрежно заплела волосы.

– Сашечка, где моя одежда? Помоги расстегнуть, я не достану.

Сашка, обняв ее, искал на спине застёжки, путался, а сам норовил чмокнуть в нос. Она пищала и уворачивалась.

– Какие там застёжки? Дай посмотрю, а то никак…

– Там такие…. Крючочки. Всё просто и нечего смотреть. – И опять вертелась и уворачивалась. Последний крючок расстегнулся, резинка лифа щёлкнула, и он соскочил с Настиных плеч. Перед Сашкиным носом торчали две восхитительные грудки! Он уставился на них и смотрел, не в силах отвести глаз. Растерявшаяся Настя даже не пыталась прикрыться.

– Настёна. – Сашкин шёпот вдруг оглушил. – Настёна…

Он поднял тяжёлую руку и осторожно потрогал грудь. Медленно перевёл глаза на неё и долго смотрел. Она сглотнула и неожиданно попросила: поцелуй.

В Сашкиных глазах появилось сомнение, он немного постоял в нерешительности, медленно наклонился и тихо дотронулся губами раз, другой. Настя напряглась и перестала дышать. Это было восхитительно! Сашкино горячее дыхание обжигало кожу. Он губами нашёл розовый сосок и лизнул его. Настя охнула и ухватилась за его плечи. Он судорожно вздохнул и поднял пьяные глаза. Молча смотрели друг на друга и тяжело дышали. Пересохшими губами Настя сказала: – Ещё! – И выпрямилась, подставляя грудь. Сашка благоговейно трогал их руками, поглаживал, прижимался лицом и целовал, целовал…. Потом сел на топчан, трясущимися руками взял её лицо: – Настёна… Она пыталась снять с него футболку, руки не слушались. Путаясь и мешая друг другу, справились. Долго расстёгивали юбку, наконец, она свалилась к ногам. Сашка подхватил и бережно уложил Настю на постель. Не было стеснения, не было смущения, не было стыда, будто они первые и единственные люди на всем континенте.

Долго и бережно целовал он руки, плечи, грудь, нежный живот и ноги, потом возвращался к губам, задевая и царапая кожу горячими колючими щеками. И уже не было сил терпеть эту сладкую муку, и Сашка что-то тихо шептал, то ли ругался, то ли молился, потом крепко прижал к себе, она вздрогнула, тихонько ахнула и уронила руки с его плеч.

…Настина голова лежала на Сашкиной груди. Его сердце стучало прямо в ухо. Она прислушалась. И у неё стучит, в такт. Он прошептал: – Слышишь, будто одно на двоих работает! – Настя кивнула. Помолчав, он спросил: – Настён, ты как? – Приподнялся и заглянул в глаза. Она густо покраснела: – Нормально.

У него повлажнели глаза.

– Фея моя, колдунья моя, что же ты со мной делаешь?! Я же свихнусь, Настёна! – Прижал её голову к себе и затих. Немного погодя шепнул: – Я воду приготовлю, тебе помыться надо.

Настя встрепенулась: – Я сама. – Но он уже встал, быстро, ловко и бережно, не слушая возражений, всё сделал сам, промокнул полотенцем и уложил на свой топчан. Сам выскочил под дождь, прибежал мокрый и холодный, налил сок в кружку: – Попей. – И пока она жадно пила, собрал и аккуратно сложил простыню.

– Брось её в печку. – Настя опять густо покраснела.

Сашка погладил её по голове: – Настён, давай сохраним, пусть это будет наше реликвией.

Она фыркнула: – Тоже мне, реликвия! Глупо это.

– Пусть глупо, пусть сентиментально, я так хочу. – Он полез в рюкзак прятать «реликвию» и вдруг завопил: – Настёна, я всё-таки осёл! Помнишь, я говорил, что заказал в городе кое-что? Совсем забыл, хотел сегодня вечером и забыл! – Он протянул синюю бархатную коробочку: – Открой! – Настя открыла и легонько ахнула: на голубом шёлке лежали два обручальных кольца. Тоненькие, изящные золотые ободочки. Сашка достал маленькое, взял её руку, надел колечко на палец. Оно было в самый раз.

– Настёна, я хотел сегодня обручиться с тобой, но раз так получилось…. Женой ты мне стала и сейчас я клянусь: никогда, слышишь, никогда не дам тебе повода обижаться на меня, никогда ты не будешь нуждаться ни в чём, никогда и никто не посмеет обидеть тебя, пока я жив. Умирать буду, и тогда буду просить Бога, чтобы послал тебе счастья, здоровья и жизни. Если для этого надо будет отдать кровь, я отдам её по капельке, только ты живи! Я так хочу! – Она положила ладошки на его колючие щёки, долго смотрела в глаза, всхлипнула, одела ему на палец кольцо и поцеловала руку. Они легли рядом, притихшие. Настя положила голову ему на плечо, обняла за шею и…. уснула.

Солнце светило прямо в маленькое окошечко, ярким снопом пробивало сумрак избушки и упиралось в дверь. Маленький лучик, пробегая мимо, касался ресниц. Это и разбудило Настю. Она полежала, вспоминая, что-то такое случилось.… Вспомнила, медленно улыбнулась и открыла глаза. Сашка лежал на боку, подпирая рукой голову, и в упор смотрел ей в лицо. Она нахмурилась и тихо спросила: – Я громко храпела и разбудила тебя?

Он улыбнулся и покачал головой: – Нет.

– Значит, ты подглядывал?

Сашка засмеялся: – Нет, душа моя, я разглядывал. У тебя ресницы в несколько рядов, поэтому такие густые. Я всё удивлялся, почему они такие мохнатые? Когда ты поднимаешь глаза, они почти прикрывают брови, а когда спишь, лежат на щеках, как два веера. Брови немного темнее волос и…. Наверно о таких говорят – вразлёт. Как крылья птицы!

– Тебе не холодно? Почему ты голый? – Не глядя на него, спросила Настя. Он опять засмеялся.

– Знаешь, душа моя, одна маленькая фея оказалась такой нахальной, стянула с меня одеяло, потом простыню. Честно сказать, я сопротивлялся. Но против феи не устоишь. А она оказалась ещё и жадной. Даже для себя оставила только половину, остальное под себя. Ни себе, ни людям!

Настя опустила глаза и опять немедленно покраснела. Сашка взял её в охапку: – Настёна, да не красней ты так! Не могу я смотреть на это!

Лежали и шёпотом болтали.

– Я ещё в школе стригла ножницами ресницы под самый корень. Три раза. Всем почему-то хотелось непременно потрогать, подёргать и, конечно, попасть в глаз. Потом Ли купил мне слегка затемнённые очки, очень дорогие. И стало проще.

– Я бритву забыл. Представляешь, всё взял, а бритву забыл.

– Ну и ладно, переживём! А есть сегодня будем?

– Как, опять есть? Вчера ели, позавчера ели и сегодня тоже?

– Ага, ещё жениться не успел, а уже прокормить не можешь! Сашечка, мне так кольцо нравится, как ты угадал размер?

Сашка засмеялся.

– Я тебе однажды целый день наматывал на пальчик то травинку, то нитку из полотенца, не помнишь? Настёна, давай проживём эти десять дней здесь, давай не пойдём никуда, а?

– Хорошо бы! Но…. Нехорошо!

– И чего людям не живётся, как медведям? Поели и спать! – Вздохнул Сашка.

– Сашечка, а ты.… Ну, в той нашей жизни будешь так же надолго уезжать?

– Настён, я сам об этом думаю. Пока ещё ничего не придумал, вот приедем домой, я тебе всё расскажу, и мы вместе решим – что и как, хорошо? А ты будешь против такой работы?

Она немного подумала.

– Нет, конечно! Я свою работу очень люблю и не хочу от неё отказываться. И ты будешь делать то, что хочешь, и совсем неважно, на сколько ты будешь уезжать. Главное – ты у меня есть, а часто мы будем видеться или нет, это неважно!

– Душа моя, красавица должна быть дурой, а ты почему умная?

– У красавиц размеры: девяносто – шестьдесят – девяносто, я в них не вмещаюсь.

– А ты свои знаешь? – Заинтересованно поднялся Сашка

– Примерно: девяносто пять – пятьдесят пять – девяносто пять.

– Настён, это правда? Нет, это правда? – Веселился Сашка.

– А какая от этого радость? На улице всё равно в балахоне хожу, на работе в халате. Была бы горбатая, так и жить было бы легче!

– Настён, а в больнице как?

– На работе, Сашечка, меня называют «наша Снегурочка». Говорят: повзрослеет, станет снежной бабой. Они считают, что у меня сердце ледяное. А так…. Нормально относятся, я умею держать на расстоянии. Ты знаешь, что-то мне плохое снилось.

– Не бери в голову, это всё погода.

День был солнечным и холодным. Кончилась благодать, ушло «бабье лето». В лесу сыро, с каждой ветки при малейшем движении сыпались холодные капли. Решено было на прогулку не идти. Есть не хотелось, пили чай с пряниками, грызли шоколад, лежали на топчане в обуви.

– Ты сегодня спал?

– Немного. Обидно было спать, я хотел смотреть на тебя.

Настя уткнулась носом в его шею: – Какое счастье, что ты у меня есть! Понимаешь…. Нет, ты не поймёшь. У тебя всегда была семья. А у меня сейчас ты – это весь мир. Это трудно переварить, мне иногда как-то не по себе. А почему ты меня не целуешь сегодня?

– Душа моя, радость моя, девочка моя хорошая, да я бы зацеловал тебя до самых пяток. Но вид сегодня у тебя…. усталый и измученный. Я тебе всё лицо своей щетиной изодрал! Кожа у тебя, как у ребёнка, чистая и нежная, а теперь пятнами красными покрылась. На подбородке даже шелушится. Мне больно это видеть! Всё-таки я осёл, что бы ты не говорила. И не спорь со мной!

– Хорошо, не буду.

– А что это ты сегодня такая покладистая?

– Сам же говорил: и да убоится… – И со смехом отбивалась от Сашки, который не выдержал и полез целоваться.

Остаток дня прошел тягостно. Настя молчала, Сашка вздыхал и, наконец, не выдержал: – Настён, ну что ты молчишь? Что-нибудь не так?

Она пожала плечами: – Вроде всё так…. Но мне так плохо, Сашечка! Такое чувство, будто что-то случиться должно. И мне страшно.

Сашка сплюнул и выругался.

– Мне казалось, что это я дурью маюсь. Значит, ты тоже чувствуешь. Значит, тоже. – Медленно повторил он и заторопился: – Пойдём, душа моя, я отведу тебя домой и успею вернуться. А в следующее воскресенье не выходи из дома, сиди и жди меня, поняла?

Настя грустно улыбнулась: – Это не со мной, Сашечка, это с нами произойдёт, понимаешь? Я знаю, я это чётко знаю. Не могу сказать, откуда, но знаю.

– С нами? – Озадаченный Сашка полез за сигаретами. – Что может с нами произойти?

Он ходил по поляне, курил, хмурился, потом решительно сказал: – Давай выбросим всё из головы. Если это с нами, то до следующего выходного всё будет спокойно, а за это время что-нибудь прояснится. Обещай, что не будешь думать о плохом.

Они простились, как всегда, на перекрёстке. Долго молча стояли, держась за руки, неохотно разошлись в разные стороны и всё оглядывались. На душе у каждого было муторно, непонятно от чего.

Всю неделю Настя чувствовала себя разбитой. Всё валилось из рук, ничего не хотелось делать, сердце грызла такая тоска, что…

В то воскресенье она уже собралась выходить из дома. От волнения раскраснелась: наконец-то прошла эта проклятая неделя, вот ещё немного и …. Всё будет хорошо! В дверях столкнулась с молодой женщиной, женой главного инженера.

– Анастасия Григорьевна, дочка заболела! Извелись за ночь, что делать? Помогите!

– Почему раньше не пришли?

– Да выходной же, не хотели беспокоить!

Настя рассердилась.

– Как можно относиться так к своему ребёнку?! При чём здесь выходной?

Они побежали на другой конец посёлка, на ходу выяснили, что случилось. Всё оказалось не так плохо, но девочка нуждалась в помощи. Бледное маленькое личико, заплаканные глазки. Накануне папа привёз из города целую сумку сладостей и фруктов, ребёнок просто переел. Настя провозилась больше часа, дождалась, когда девчушка уснула и, строго проинструктировав родителей, ушла. Лодочника на месте не оказалось. Искать его – долгая история и реку пришлось переходить вброд. Последняя неделя выдалась по-осеннему холодной, с промозглыми ветрами и холодными дождями. Выскочив из ледяной воды, Настя насухо вытерлась, оделась и побежала: надо было срочно согреться. Бежала и думала, что Сашечка не дождался и идёт навстречу. Вот за тем поворотом и увидимся. Но ни за тем, ни за следующим его не было. Она немного отдышалась, сама себе приказала: Не суетись! Что он говорил? «Если меня нет на перекрёстке, иди в деревню, я тебя там найду». И она не спеша отправилась дальше, прислушиваясь. Заглянула в магазин, спустилась к реке. Долго сидела, стараясь не думать ни о чём, но в голове стучало: Я знала…. Я знала….

– Что случилось, Сашечка? Ты только не молчи! Не молчи, а то в груди больно, так больно…

Медленно встала, ноги тряслись и плохо слушались, но она упрямо заставила их шагать по тропинке вверх.

– Дойду до избушки, и буду сидеть, пока он там не появится. Что-то случилось, что-то…. Сашечка, я чувствую, тебе так же плохо…. Да что же это?

Она почти прошла последний дом, когда из калитки вышел лохматый чернявый мужик и крикнул: – Слышь, девчонка, это не тебя тут парень искал?

Настя резко повернулась, сердце забухало где-то в горле: – Где он?

Губы онемели и не хотели шевелиться. Мужик прикуривал, не сводя с неё чёрных глаз.

– Где он? – Чуть громче спросила Настя.

– Тебя же Настя зовут? Красивый такой парень! – Помолчал и сочувственно покачал головой: – Ох, как же он тебя искал! – Сплюнул табак и, увидев её побелевшие губы, заторопился: – Он в город улетел. Слышь, девчонка, ты не переживай! За ним вертолёт прислали, значит срочно надо. Да погоди ты, он тебе письмо оставил.

Настя задохнулась от неожиданно накатившей ненависти: – Сейчас убью! Подойду и убью!

Мужик, не сводя с неё глаз, крикнул: – Валька, там на столе письмо лежит, принеси! За ним пришли.

Невидимая Валька отозвалась противным визгливым голосом: – Какое письмо? Нету тута ничего! Бумажка какая-то лежала, дак я баню растапливала, подожгла, а больше и нету ничего.

Мужик пристально оглядел Настю, укоризненно покачал головой и доверительно сказал: – Пойду, удавлю, всё равно толку нет! – И ушёл. Настя медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы и, ссутулившись, медленно поплелась к дороге. Деревянные ноги ступали неуверенно, в голове шумело, губы пересохли, хотелось прилечь, но она упорно шла. Вот уже знакомый поворот, поляна. Она вошла в избушку, бросила рюкзак и тяжело опустилась на топчан. Бездумно посидела, прилегла, поджав ноги, и до вечера лежала, изредка шевеля спёкшимися губами: – Сашечка, найди меня…

Домой пришла поздно, без сил упала на кровать. На следующее утро Настя зашла в контору, взяла расчёт и вместе с начальником участка, летевшим в город, на лодке добралась до деревни. Вертолёт уже ждал. Не прошло и часа, она попрощалась с попутчиками, купила билет прямо в аэропорту и улетела в свой город.