Дороги, которые нас выбирают

Довольно долго органы не давали о себе знать. Дядя Витя уже мысленно поставил крест на своей диссертации, когда вдруг Владимир Иванович неожиданно позвонил и предложил встретиться с ним в городском парке. Что-то изменилось, и сотрудник органов выглядел не таким самоуверенным, как в первый раз. Он долго рассказывал о том, как он хотел помочь доктору, сколько усилий он приложил к тому, чтобы тот мог работать дальше, и какое важное значение имеет его тема для общества. Одним словом, дяде Вите было разрешено писать диссертацию, только защита должна быть закрытой, а сама монография иметь гриф «Для служебного пользования». В конце разговора Владимир Иванович, вдруг глядя себе под ноги, смущенно сказал: «Товарищ Мецнер, у меня есть к вам личная просьба: мне нужна ваша помощь».

Ящичек открывался очень просто. Оказалось, что сын Владимира Ивановича, студент первого курса университета, начал употреблять наркотики, чем поставил под удар не только свое будущее, но и благополучие всей семьи, включая карьеру отца. Обратиться за помощью официально нечего было и думать, это означало немедленный крах и изгнание из органов. Доктор согласился, у него с этим проблем не было. Мецнер лечил людей, и это все определяло. В клятве Гиппократа, которую он давал по окончании мединститута, ни слова о регистрации больных и оформлении документов не было.

Таким образом, благодаря пагубной привычке сына ответственного работника дядя Витя смог продолжить корпеть над диссертацией, которую в скором времени благополучно защитил.

И вот к дяде Вите было решено обратиться с просьбой помочь папе бросить курить. Единственным условием доктора было то, что лечение должно было происходить не дома на кухне, а в стенах клиники, пусть даже и амбулаторно. Таким образом, папа должен был по пути с работы домой заходить в психбольницу, где после короткого разговора с врачом он получал пару таблеток, кроме того, ему регулярно там меняли антиникотиновый пластырь на спине, который был тогда последним криком медицинской моды. Дома маме вменялось в обязанность каждый вечер перед сном выгуливать супруга в соседнем парке. На работе папа находился под неусыпным оком инженера по социалистическому соревнованию Алисы, которой в качестве благодарности в будущем мамой были обещаны американские джинсы. Короче говоря, папа был загнан в угол, и ни одного шанса не бросить курить ему оставлено не было. По Борькиному мнению, главной причиной того, что папа все-таки бросил курить, было то, что он не хотел расстраивать своего друга Витю Мецнера, которого очень любил и уважал.

Итак, будущий семейный бюджет был спасен. Наступила последняя, заключительная, фаза сборов. Все, что происходило в эти дни, было в последний раз. Последняя поездка на дачу, которая была уже продана, но с условием использования ее до отъезда в Америку. Последняя поездка в гости к бабушке и дедушке. Последний поход на море и в кино.

В этот день Борька пошел последний раз на тренировку по плаванию. Несколько последних лет он три раза в неделю ходил в городской бассейн. Большого удовольствия плавание в вечно холодной, воняющей хлоркой воде ему не доставляло. Но родители были непреклонны, считая, что спорт – дело святое, и ему приходилось подчиняться. Единственным светлым местом в этой истории была дорога в бассейн. Борька шел через центр города, и обязательным условием была покупка по пути мороженого и газированной воды. Но это было не все. Иногда по дороге, проходя мимо театров, он встречал знаменитых артистов. Множество красивых женщин заставляли учащенно биться его сердце. А еще был один человек, встречи с которым всегда очень волновали Борьку. Нет, они не были знакомы и даже никогда не разговаривали. Этим человеком был художник Балтыков. Он был местной достопримечательностью, его знал весь город. Небольшого роста, с лицом, как будто высеченным из камня, он был похож на первых американских президентов, барельефы которых являются визитной карточкой этой страны. Он был далеко не молод, и совершенно седые, длинные, волнистые, но при этом ухоженные волосы спадали до его плеч. Балтыков служил художником в оперном театре. Он был талантлив, но никогда не занимал никаких официальных должностей, не был обласкан властью и жил в бедности. Написанные им декорации были очень яркими и сочными, они создавали у зрителей ощущение вечного праздника и счастья. Сам же художник был очень одинок и, казалось, совершенно несчастлив.

Но не театральные декорации прославили Балтыкова на весь город. В то время театральные и кинохудожники были малоизвестны среди обычных людей. Известность художнику принесла его совершенно удивительная манера одеваться. По городу он ходил в ярко-голубом гусарском кителе с золотыми аксельбантами. Белые гусарские штаны и сверкающие латунные пуговицы завершали этот удивительный ансамбль и заставляли прохожих в остолбенении останавливаться.

При жизни Балтыков не продаст ни одной картины. Спустя много лет, когда художник умрет в полной неизвестности и нищете, он, как положено, будет всеми признан, его картины начнут продаваться за большие деньги, и все узнают его удивительную историю жизни.

Художник Балтыков был абсолютно счастливым человеком. У него была мечта, и она каждый день могла осуществиться. О том, что она с таким же успехом могла не осуществиться никогда, он старался не думать.

Балтыков ждал встречи с инопланетянами, они должны были за ним прилететь и забрать его с собой на далекую замечательную планету, где все счастливы и живут вечно. Единственная проблема заключалась в том, что инопланетяне могли взять с собой только одного человека. По плану художника, этим человеком должен был стать непременно он.

Вначале инопланетяне будут долго наблюдать за людьми, и тогда среди серой унылой массы одинаково одетых людей они увидят яркое пятно. Это пятно будет двигаться зигзагами и поэтому быстрее обратит на себя внимание. Потом инопланетяне приземлятся и вежливо предложат художнику отправиться вместе с ними на далекую планету. И тут настанет очень важный и ответственный момент. У пришельцев не будет времени ждать, пока художник завершит все свои дела и со всеми попрощается. Ничто не должно было держать его на этой земле. Поэтому художник никогда не имел семьи, близких людей и друзей. Кроме этого, у него не было никакой собственности. Когда-то он жил в бараке, но потом барак расселили, и Балтыков получил однокомнатную квартиру в блочном доме. В квартире не было никакой мебели, то есть не было ни одного шкафа, стола или стула и даже ни одной табуретки. Художник ел, спал, сидел и лежал исключительно на газетах. Газеты заполняли всю квартиру. Балтыков покупал каждый день по несколько газет и просматривал их только с одной целью: выяснить, не приземлились ли уже где-нибудь на Земле инопланетяне. Если бы это произошло, то его шансы быть замеченным резко бы уменьшились. Поэтому, купив и прочитав все газеты и не найдя никаких сообщений о пришельцах, он спокойно продолжал свой зигзагообразный путь.

Художник Балтыков был всегда готов по первому предложению инопланетян покинуть нашу планету и отправиться навстречу новой неизвестной жизни. В этой жизни и на этой Земле его ничто не держало. Так он прожил, с этой светлой и яркой мечтой, свою такую внешне безрадостную, бедную и тоскливую жизнь.

И вот, возвращаясь домой после последней тренировки, Борька издалека заметил мелькающее, быстро движущееся, ярко-голубое пятно. Когда художник проходил мимо, Борьке показалось, что тот ему подмигнул. Борька расценил это как хороший знак, но также с грустью подумал о том, что в Америке ему будет очень не хватать этих встреч.

Все было готово к отъезду. Папа был исключен из партии и уволен с работы, мама простилась со своим строительным управлением, Борька был изгнан из комсомола. Квартира была отнята в пользу государства и уже была отдана какому-то ветерану труда, вся семья была лишена советского гражданства, дипломы о высшем образовании были сданы, потому что вывозить их было запрещено. Практически образцовая, создаваемая в течение многих лет советская семья перестала официально существовать. То есть она как бы была, но в то же время ее уже не было.

Все мосты были сожжены, пути отступления отрезаны, возврата назад больше не было. Родственникам и знакомым была роздана мебель, одежда, постельное белье, книги. Как бы по одному взмаху волшебной палочки семья превратилась в бомжей. Если бы в этот момент выезд по каким-либо причинам не состоялся, Борькина семья оказалась бы на улице. Единственное, что давало силы пережить эту довольно сложную ситуацию, это абсолютная уверенность в том, что на новой родине все будет несравнимо лучше. А тогда зачем все это барахло? Мысль о том, что это так называемое барахло с трудом зарабатывалось, с помощью больших связей доставалось, много лет накапливалось и часто являлось предметом семейной гордости, старались отогнать, как назойливую муху.

То, что в Америке все будет намного лучше, чем дома, сомнению не подвергалось. Борькина семья жила неплохо по советским меркам, но кое-чего все-таки не хватало. Хотелось бы иметь немножко долларов, купить машину, поехать в отпуск на остров Кюрасао или хотя бы на Лазурный берег и прикупить фирменных шмоток. Собственно, это было и все, чего не хватало большинству советских людей. У тех, кто был наверху или работал за границей, это все было, поэтому они были абсолютно счастливы и в своей стране.

Борькины родители ехали за этим счастьем на другой конец света. В том, что там их ожидает абсолютное счастье, никаких сомнений не было. По-другому быть попросту не могло, там они получат все, чего им здесь так не хватало.

Наконец настал день отъезда. Процедура прощания достигла своего эмоционального апофеоза. Дедушки и бабушки рыдали навзрыд, предполагая, что больше никогда в жизни не увидят своих детей и внука. Родители крепились и старались убедить стариков, что, как только они обустроятся, тут же заберут их к себе, тех, в свою очередь, одолевали смутные сомнения.

Папа прощался со всеми, не спуская при этом глаз с драгоценных лыж. Мама не знала, куда пристроить каракулевую шубу, потому что в свернутом виде она занимала полчемодана, а о том, чтобы надеть ее на себя, не могло быть и речи – на улице стояла сорокоградусная жара. Борька тренировался с двадцатикилограммовой ручной кладью, чтобы со стороны это выглядело так, как будто бы внутри была подушечка из лебединого пуха.

Вначале Борьке с родителями предстояло доехать на поезде до Москвы, дальнейшее путешествие планировалось проделать на самолете. Все родственники и знакомые несли еду, причем в таком количестве, что казалось: семья будет добираться до столицы на гужевом транспорте в течение нескольких месяцев. Жареные курочки, вареные яйца, запеченные с чесночком баклажаны испускали уже сейчас достаточно пикантный аромат, которому предстояло в поезде, на сорокоградусной жаре, превратиться в настоящее зловоние.

Итак, под прощальные вопли друзей и родственников семья была загружена в скорый поезд, и пронзительный гудок поставил последнюю жирную точку в их на самом-то деле довольно счастливой и насыщенной событиями жизни в этом прекрасном городе, на берегу теплого, синего и до боли любимого моря.

В поезде Борьке было строго-настрого запрещено рассказывать о том, что семья уезжает за кордон. Патриотические настроения в то время в стране были достаточно сильны, и советская пропаганда клеймила отъезжающих как отщепенцев и предателей Родины. Шанс наткнуться в поезде на какого-нибудь ура-патриота был достаточно высок, поэтому для особо любопытных была придумана версия, что семья едет по работе отца на дальний север. Огромное количество зимней одежды, в том числе каракулевая шуба, а также лыжи, очень хорошо вписывались в эту историю.

Дорога до Москвы прошла довольно спокойно. Еды, принесенной провожающими, хватило всему вагону до самой столицы. Даже в соседнем вагоне Борька видел, как какой-то мужик закусывал водку бабушкиными фирменными, запеченными с чесноком, баклажанами.

На Киевском вокзале нужно было взять такси до аэропорта. Цепкий взгляд таксиста сразу же выделил живописную Борькину семейку. С первой же секунды он понял, о чем идет речь, и рассказывать ему историю о поездке на дальний север было совершенно бесполезно. Подойдя к родителям, он с наглой ухмылкой сообщил, что именно он специализируется на перевозке иммигрантов, а если они все-таки поедут с кем-нибудь другим, то рискуют вместо аэропорта оказаться прямиком на Лубянке, со всеми вытекающими последствиями. Пугливо озираясь по сторонам, Борькины родители согласились, хотя водила заломил астрономическую по тем временам цену в сто рублей.

Семья загрузилась в такси и тронулась в сторону аэропорта. Столичный международный аэропорт был своего рода государством в государстве, он жил по своим собственным законам. В отличие от других московских аэропортов туда нельзя было добраться ни на электричке, ни на автобусе. Единственным возможным транспортом было такси, и все перевозки жестко контролировались криминальными группировками, которые, в свою очередь, обязаны были делиться любой информацией с органами.

Все эти проблемы в данный момент Борьку совершенно не волновали, ему было все страшно интересно, еще бы, он улетал в Америку, и все ему жутко завидовали.

Вдали появились контуры аэропорта, радостное возбуждение Борьки достигло своего апогея, он уже мысленно видел себя сидящим в салоне иностранного самолета и потягивающим через соломинку восхитительную кока-колу.

Что же касается Борькиных родителей, то они находились в полуобморочном состоянии: папа непрерывно сосал валидол, мама нюхала валерьянку. Когда они подъехали к аэропорту, их состояние было уже предынфарктным. В ближайшие часы им предстояло самое страшное испытание в их жизни: переход государственной границы в летнее время, в зимней одежде и с лыжами, в которых находились контрабандные бриллианты. Все, что до этого казалось таким простым и безопасным, представлялось теперь в совершенно ином свете. Перед папой замаячил реальный срок за нарушение правил валютных операций и контрабанду.

Глава 9. Влад

Шел семидесятый год, Влад заканчивал школу. Предстояло поступление в университет. Попасть в разведчики было легче всего после юрфака, но поступить на него было чрезвычайно сложно. Шансы пройти конкурс на общих основаниях были практически равны нулю. В школе Влад звезд с неба не хватал, успехи в учебе были очень скромными. Сдавать на юрфаке нужно было гуманитарные предметы, а оценки за них – дело очень субъективное. Всегда можно сказать, что абитуриент не раскрыл тему, неправильно расставил акценты, не отметил роль рабочего класса, не показал руководящую роль партии. Это означало, что сдающие экзамены были полностью в руках преподавателей, экзамены принимающих. И здесь была очень большая проблема. Члены приемной комиссии были связаны по рукам и ногам списками.

Первым по рангу шел ректорский список. Все, кто был в него внесен, могли считать себя студентами, не сдав еще ни одного экзамена. Это были дети и родственники крупных городских аппаратчиков и руководства университета. Попасть в этот список Влад не мог по определению.

Вторым по значению был список декана. Здесь были детишки руководителей рангом пониже: университетских профессоров и просто нужных людей. Влад не был ни тем, ни другим, ни третьим.

Была еще одна категория льготников. Они не были детьми высокопоставленных родителей, золотых медалей за отличную учебу у них тоже не было, потому что в школе они бывали не так уж часто. Впоследствии они создавали славу родному университету, завоевывая для него золотые медали, но не за успехи в учебе, а за спортивные победы.

Высшее руководство требовало от университета спортивных успехов. Вырастить большого спортсмена за время учебы в вузе было практически невозможно, поэтому гораздо легче было принять уже спортсмена готового. Но принять его в вуз было только половиной дела, потом его надо было еще пять лет учить. Каждую сессию декан должен был просить доцентов и профессоров, поставить студенту-спортсмену очередную положительную оценку.

Вот тут-то и видел Влад свой единственный реальный шанс, и он не должен был его упустить.

Шел семидесятый год, и вся страна готовилась к великому празднику – столетию со дня рождения Вождя. Этому событию посвящалось все. Не только ввод в строй заводов, домен, электростанций и полеты в космос, но и спортивные победы. Имя Вождя всегда употреблялось в сочетании со словами «великий», «могучий», «гениальный». Во всем он был самый-самый. Самый человечный, самый умный, самый добрый. Огромные гранитные и бронзовые памятники, стоящие по всей стране, как бы подтверждали это.

Влад, как и все советские дети, никогда, ни на минуту в этом не усомнился. Но однажды Влад со своим классом оказался на экскурсии в музее Октябрьской революции. И там он увидел одежду Вождя. Маленькие, похожие на детские, ботиночки, коротенькие штанишки, кургузый пиджачок. Какая-то острая жалость вдруг пронзила его. Ему казалось, что он понял, насколько одинок и несчастен был этот пожилой и тяжело больной человек. Трагическими были его последние годы, когда он видел, как по его вине страна погрузилась в пучину голода, террора и Гражданской войны, как погибали миллионы людей, как покидали родину ее лучшие сыны. С этого дня в душе Влада появится сомнение в величии и гениальности Вождя. Спустя многие годы Влад поинтересуется, как такой занятой и больной человек смог написать такое огромное количество книг.

Окажется, что большая часть огромного собрания сочинений – на самом деле просто документы Совнаркома, им подписанные.

И вот в канун великого праздника в городе должны были состояться соревнования по самбо. Участвовать в них, а тем более победить, считалось особой честью, потому что это связывалось с именем Вождя. Влад прошел отборочные соревнования и был одним из участников. Он понимал, что ему дается шанс и упустить его он не может.

Влад тренировался как одержимый, все свободное от школы время проводил в спортзале. Дома продолжал качать руки гантелями, отжиматься и подтягиваться. Даже на встречи с Мариной не было времени.

И вот этот день настал. Влад шел на соревнования как на свой последний и решающий бой. Все будущие соперники были его смертельными врагами. Некоторые из них были сильнее его физически, но Влад знал, что все происходит в голове и побеждает тот, у кого есть цель и кто сильнее духом.

Первенство города прошло для Влада как в тумане. Его били без пощады, он отвечал тем же. На теле не было ни одного живого места, все болело, ныло, жгло. Иногда ему казалось, что он сейчас упадет и больше никогда не поднимется. Но он устоял, выдержал и победил. Влад стал чемпионом города среди юниоров. Так он достиг своей первой большой цели. Дорога в университет была открыта.

Начались выпускные экзамены в школе. Результаты могли оказаться очень плачевными, последние месяцы времени на учебу у Влада не было. Единственная надежда была на Марину. Не только потому что она была круглой отличницей, на то была еще одна причина.

Мама Марины была в родительском комитете, а институтский друг папы заведовал отделом в гороно. Эта многообещающая комбинация означала, что накануне экзамена можно было узнать темы сочинения и содержание контрольной по математике, которые присылались из гороно в закрытом конверте.

Мама же могла с помощью учителей исправить пару ошибок в сочинении и контрольной по математике еще в школе. Самое главное было при исправлении ошибок пользоваться той же ручкой, которой была написана работа. Сочинения и работы по математике проверялись комиссией гороно, поэтому любое влияние со стороны было проблематично. Остальные экзамены принимались школьными учителями, поэтому с этим было несколько проще.

Прием экзаменов теми, кто обучает, был очень интересной особенностью советской системы образования. Результат был легко предсказуем и, естественно, устраивал обе стороны. Неприятные сюрпризы были практически исключены, провалы и пересдачи – чрезвычайно редки.

Советская система образования была совсем не плохой. Все сводилось на нет порочной системой приема на учебу и проверки знаний.

Во всем мире дети в шести-семилетнем возрасте дружно идут в начальную школу недалеко от дома. Через несколько лет, к моменту окончания школы, когда становится ясным, кто на что способен, детей делят примерно на три группы. Самые слабые идут в низшую школу, окончив которую, можно стать безработным или разнорабочим, а иногда получить квалифицированную рабочую профессию. Следующая по трудности школа дает возможность получения среднего специального образования. Самые же лучшие идут в гимназию, а после нее – в университет. Переходы из школы одного уровня в школу уровня, более высокого, не запрещены, но очень редки – слишком сильно отличаются по трудности учебные программы.

Богатым родителям тупых детей после начальной школы остается только одно: отдать свое чадо в частную школу, где оно по крайней мере будет в приличном обществе. В низшей школе частенько бывает сложная криминальная ситуация. В дальнейшем теоретически возможно поступление в дорогой частный университет на несложную специальность, больше для повышения общего уровня развития. После гимназии отличники идут учиться на врачей и юристов, хорошисты – на инженеров и учителей, троечники на социальных работников и филологов. Самые же умные становятся математиками и физиками. О списках ректора, декана и председателя приемной комиссии никто никогда не слышал.

Все важные экзамены, включая выпускные в школе, а также заключительные в средних и высших учебных заведениях, принимаются комиссиями, состоящими из людей, не знакомых с экзаменуемыми. Пересдавать экзамен можно один, иногда два раза, после чего неудачник получает пятилетний запрет на следующую сдачу.

Из ста поступивших в университет студентов диплом получает одна треть, остальные по разным причинам отсеиваются. Это считается совершенно нормальным явлением.

Результатом этой системы образования являются вызывающие зависть медицина, красивые машины и хорошие дороги. Все без исключения выпускники университетов говорят по-английски, а тупые чада богатых и влиятельных родителей не сидят на важных постах в министерствах. Работа за границей чем-то особенным не считается. По знакомству и рекомендации с удовольствием на работу берут, но не оставляют, безжалостно изгоняя ленивых и некомпетентных, независимо от того, кто их пристроил.

Каждый год, весной, среди выпускников школ проводится опрос о самых престижных специальностях. На первых местах традиционно стоят врачи, адвокаты, пожарные и полицейские. Самые непрестижные, нижние строчки занимают правительственные чиновники, политики, профсоюзные деятели и дипломаты. Об этих профессиях молодежь не мечтает.

В советской, а потом и в российской школе, как известно, детишки, пришедшие в первый класс, вместе потом дружно учились до класса десятого. Трудно представить, с какой сложной задачей сталкивались учителя. Через пару лет в классе образовывались три группы детей: сильные, средние и слабые. То, что нужно было сильным, было для слабых совершенно неприемлемым, и наоборот. Бедные учителя совершенно не понимали, как вести урок, на котором сильные ученики откровенно скучали, средним надо было объяснять два-три раза, а слабые ни слова не понимали. Так и мучились несчастные учителя десять лет, натягивая оценки и перетаскивая деток из класса в класс. Оставить на второй год можно было только одного ученика, и это считалось позором. А потом были экзамены, которые, естественно, принимали сами учителя, поэтому положительные оценки были гарантированы всем.

Дальше начиналось самое интересное – поступление в институт или университет. Самые умные поступали на математический, физический факультеты или на информатику. Там не было списков, и связи были не нужны. Те, у кого были связи, оказывались по спискам в медицинском или юридическом. Средние и без связей поступали в политехнический, слабые – в педагогический, а самые слабые – в сельскохозяйственный. Потом была учеба, совсем не плохая, на довольно высоком уровне. Зачеты и экзамены иногда нужно было вымаливать, а позднее и покупать. Естественно, экзамены принимали те, кто учил, поэтому результат был заранее предсказуем. Потом были экзамены заключительные, которые сдавали все. Из ста поступивших дипломы получали девяносто. Это считалось нормальным.

Результаты такой учебы были плачевны. В стране была огромная детская смертность, продолжительность жизни была одной из самих низких в мире. Позднее в стране лечились только те, у кого не было денег, даже вырезать гланды детям стали за границей.

Иногда дело доходило до абсурда. В одной из южных республик у ее главы был личный врач, одновременно главный терапевт республики и заведующая кафедрой мединститута. У этой во всех отношениях замечательной женщины был сын – дебил. Это не помешало ему успешно закончить мединститут и стать врачом институтской клиники. Дебилизм его был настолько ярко выраженным, что даже присутствие высокопоставленной мамы не давало ему возможности и права лечить людей. Руководство клиники поручило ему заниматься наглядной агитацией и оформлением красного уголка, с чем он и его мама безропотно согласились. Прошли годы, мама умерла. На следующий день после ее похорон сыну была вручена метла, и с тех пор он благополучно подметает двор клиники. Никаких возражений эта смена рода деятельности у него, как ни странно, не вызвала.