Дорога на Старобалык. Были и небыли о людях и маленьких чудесах

Однако кота было жалко, поскольку он был пушистый, грациозный и какой-то чересчур уж живой. Тогда Сашка вспомнил, как недавно отец, придя домой, долго отряхивал пиджак в ванной и ругался.

– Сначала динозавры охотились за обезьянами, – ворчал отец. – Затем обезьяны превратились в людей, а динозавры в птиц, но продолжают гадить. Птицы – наши враги! Если бы коровы летали, например, они бы точно не вели себя как птицы, потому что – млекопитающие.

Сашка ничего из слов отца не понял, но «птицы – наши враги» – запомнилось. Врагов не жалко.

Во дворе пятиэтажки голубей хватало. Вот и сегодня они целой стаей кормились неподалеку от мусорных баков.

Для начала Сашка выбрал совсем маленький камень. «Ничего, – успокаивал он себя. – Только разок легонько кину и все». Однако ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза не попал. Голуби тревожно взмывали в воздух, но вскоре опускались обратно и продолжали деловито наклевывать что-то с земли.

Наконец на пятом броске Сашке удалось попасть. Он точно видел, как его камешек угодил птице прямо в крыло, однако ничего особенного не случилось. Голуби вновь взлетели, причем и условно пораженная цель тоже, и перенеслись на другой конец двора, где возобновили кормежку.

Мальчик задумался. Получалось вовсе неинтересно. Он старается, подкрадывается, бросает, и даже попал! А голубям хоть бы что. Эксперимент следовало продолжить. И Сашка подобрал увесистый обломок кирпича.

На этот раз он попал сразу. Стая сорвалась с места и набрав высоту скрылась за крышей пятиэтажки. Лишь один голубь остался на месте. Он отчаянно трепыхался на земле, хлопал крыльями, взметывая фонтанчики сухой пыли. Бился суетно и бесполезно. Сашка с колотящимся сердцем наблюдал, как хлопки крыльев становились все реже, до тех пор, пока птица совсем не затихла.

Мальчик осторожно подошел поближе.

Серый голубь с белой грудью неподвижно замер на земле, неестественно вывернув шею. Он еще дышал, но маленький круглый птичий глаз уже покрылся смертельной поволокой. Крови не было и это было странно. Отчего же тогда голубь умирает?

Птица в последний раз дрогнула. Только сейчас Сашке стало понятно, что произошло непоправимое. Он только что убил живое существо. Убил просто так, не за что-то, а из глупого любопытства. Мальчику вдруг стало нестерпимо жалко голубя, захотелось вернуть все назад, что-то исправить. Потому что если этого не сделать, он будет все время думать о случившемся и чувствовать себя виноватым. А виноватым быть Сашка очень не любил.

Сначала мальчик хотел отнести птицу в ветеринарную клинику. Вдруг там смогут голубя починить. Но потом подумал, что в клинике начнут задавать всякие неудобные вопросы. «А что случилось»? «Кто кинул в голубя камень»? «А не ты ли, Саша Трифонов, с улицы Кропоткина это был»? Нет, в клинику соваться не стоило. Но что же делать?

В сказках, павших героев друзья и соратники неизменно оживляли живой водой. И хотя Сашка считал себя уже практически взрослым и серьезным человеком, который сказки считает глупостью и сплошным враньем, глубоко в душе все-таки еще не перестал верить в чудеса. Вот на прошлой неделе классная хотела вызвать его к доске, когда он совершенно не знал урока, но потом вдруг передумала и вызвала вредного Витьку Самойлова. Так ему и надо. Ну разве не чудо?

Где же взять живой воды?

Тут мальчика осенило. Оглянувшись он заметил неподалеку под кустом измызганный потрепанный пакет с логотипом соседнего супермаркета. Взяв пакет, Сашка очень бережно положил в него еще теплое тельце голубя и со всех ног помчался домой.

Дома никого не было. Мальчик зашел на кухню, положил пакет с голубем на пол и достал из подвесного шкафа трехлитровую банку с водой. Воду эту мать набрала в церкви еще зимой на Крещение и скорее всего благополучно о ней забыла. Сашка знал, что вода эта считается святой, то есть с живой водой разница невелика. Возможно с ее помощью удастся починить птицу.

Примерно с полчаса Сашка пробовал разные ухищрения. Брызгал на голубя, пытался влить воду в клюв с помощью пипетки. Наконец он перелил воду из банки в кастрюлю и целиком погрузил туда птицу. Все тщетно. Голубь нипочем не желал чиниться.

Опечаленный мальчик слил остатки воды обратно в банку, поставил ее на место и засунув в пакет голубя отправился на улицу с твердым намерением хотя бы достойно похоронить свою жертву.

Едва выйдя из подъезда Сашка неожиданно встретился со своим одноклассником Ромкой, который жил в соседнем доме. Мальчики особо не дружили, но Ромка был точно не вредным, как Витка Самойлов. Хорошо учился и рассказывал порой такие интересные истории, что заслушаешься.

Одноклассники поздоровались. Ромка поправил очки и стал любопытствовать, почему Сашка такой грустный и куда направляется с этим грязным и почему-то мокрым пакетом. Как-то незаметно для себя Сашка выложил всю историю, включая подробности про неудачные попытки починки голубя.

– Ты не так подошел к вопросу, – важно заявил Ромка, выслушав приятеля.

– Куда подошел? – не понял Сашка.

– Святой водой голубя точно не починишь, – пояснил Ромка. – Его скорее всего вообще никак не починишь, но если тебе нужна живая вода, то я знаю где ее достать.

Выяснилось, что дядя у Ромки работает в «Горводоканале» и Ромка сам сто раз слышал, как тот рассказывал отцу о том, что городу несказанно повезло с водопроводной водой. Она в городе одна из лучших в стране по качеству, проходит многоуровневую очистку, не только безопасна для здоровья, но и сохраняет полезные свойства. Если и есть живая вода на свете, то это точно она.

– Папа дядю Колю вечно подначивает, – рассказывал Ромка. – Тот придет к нам в гости, сядут они пиво пить, и папа потом начинает дядю про воду расспрашивать. Мол ему кто-то рассказал, что из-под крана воду пить совсем нельзя, потому что там сплошные микробы. Так ли это? Дядька разгорячится, кричит, доказывает, руками машет. А папка делает вид, что ему не верит. Тогда дядя Коля хватает стакан, наполняет водой из-под крана и начинает залпом пить в доказательство. Раз, второй, третий. А папка смеется и говорит: «Ты, брат, полегче, а то для пива места не останется».

Сашка задумался.

– Выходит, – спросил он, – что если голубя просто водой из-под крана полить он починится?

– Нет, вряд ли, – заметил Ромка. – В городе же почти две тысячи километров водопроводных сетей. Пока вода до крана добежит конечно силу живую чуть подрастеряет. А вообще надо просто в «Горводоканале» узнать.

– А как это сделать?

– А мы туда позвоним. Знаешь, я недавно ел конфеты из коробки, вдруг вижу – бумажка внутри и на ней написано «укладчица №8». Мне жутко стало интересно, что это за укладчица такая. И конфеты вкусные. Я тогда взял и прямо на кондитерскую фабрику позвонил, попросил укладчицу №8 к телефону позвать. И что ты думаешь?

– Что? – стало интересно и Сашке.

– Позвали ее. Я ей и спасибо сказал и попросил, чтобы она побольше конфет в коробку укладывала в следующий раз. Она обещала подумать. Так что мы и в «Горводоканал» запросто позвоним. Тем более, что там дядя Коля работает. Пошли ко мне. Его номер телефона у родителей записан.

Действительно, дома Ромка быстро нашел нужный номер телефона. Да и дядя Коля оказался на рабочем месте. Потом Ромка очень подробно рассказывал родственнику, как они с товарищем нашли еле живого голубя «которого подбили камнем злые хулиганы, и которого они хотели вылечить, но он все-таки совсем подох». Дядя Коля вник в ситуацию, пообещал сделать все возможное и велел привезти голубя к нему на работу. При этом дорогу мальчикам следовало переходить на зеленый сигнал светофора, не разговаривать с незнакомцами и не глазеть лишний раз по сторонам.

– Я же говорил, что дядька поможет, – обрадовался Ромка, повесив трубку. – Бери пакет и поехали.

Добираться было не очень далеко. Всего три остановки на трамвае.

В дребезжащем стареньком вагоне пассажиров было немного, но Сашке казалось, что все глазеют на них и на пакет, точно зная куда и зачем они едут. От всего этого он смущенно уставился в окно, да и Ромка как-то тоже притих.

Мальчики вышли на нужной остановке и долго шли вдоль высокого забора за которым работали люди, обеспечивающие живой водой огромный город. Наконец они добрались до проходной, где их уже поджидал Ромкин дядя.

Дядя Коля оказался высоким худощавым брюнетом с пышными усищами и добрыми глазами. Он поздоровался с мальчиками за руку, как со взрослыми, взял у Сашки пакет, приоткрыл и долго разглядывал голубя, склонив чуть набок голову.

– Значит так, – наконец сказал он, – помочь я вам смогу, но дело это очень непростое. Требует времени.

Одноклассники согласно кивнули.

– Я сейчас голубя вашего заберу и отнесу прямо к установке, которая у нас живой воду делает. Вода там в самой полной силе. Он у меня полежит, а потом с ним все в порядке будет. Завтра утром к своей стае прилетит как новенький.

– А он точно дорогу назад найдет? – засомневался Сашка. – Он же сюда в пакете ехал и ничего не запомнил.

– Найдет, даже не сомневайся, – успокоил его дядя Коля. – Голуби они такие. Всегда знают куда лететь. А вы сейчас двигайте домой поскорее, пока родители не потеряли. Завтра с утра будет вам ваш голубь.

– Спасибо! – в один голос крикнули Сашка и Ромка.

Дядя Коля улыбнулся, почему-то погрозил легонько Сашке пальцем, попрощался и ушел вместе с пакетом в здание проходной.

– Я же говорил, – радовался Ромка. – Классный у меня дядька. А давай завтра с утра встанем пораньше и вместе пойдем на голубя смотреть.

– Давай, – согласился Сашка отстраненно, думая о чем-то своем. Всю дорогу до дома он молчал, вечером был тих, спать лег рано, но долго ворочался и не мог заснуть. Забылся едва ли не под утро.

Разбудил его звонок в дверь. На пороге стоял Ромка.

– Ты чего спишь-то? – удивился он. – Мы же договаривались вместе идти на голубя смотреть, пораньше!

– А может он еще не прилетел, – усомнился Сашка.

– Да точно прилетел! – возмутился товарищ. – Дядя Коля же сказал «утром», а уже утро давно. Одевайся скорее.

Голубиная стая во дворе была на месте. Птиц было много, никак не меньше тридцати-сорока. Они деловито сновали с места на место, наклевывая крошки и были все такие одинаковые, что у Сашки, который изо всех сил искал своего голубя, даже в глазах зарябило.

– Не вижу, – разочарованно пробормотал он.

– Есть! Есть, – вдруг закричал Ромка. – Вон он!

– Да где же? Где?!!!

– Ты ослеп что ли?! Вон же он справа, у деревца, с белой грудкой.

Сашка увидел голубя, о котором говорил Ромка и он показался ему каким-то немного не таким, как вчера.

– А это точно он? – недоверчиво спросил мальчик. – Какой-то он худее вроде и всклокоченный.

– Вот тебе бы сначала камнем заехать, потом в пакете по городу таскать, а затем в живой воде всю ночь отмачивать. Как бы ты выглядел, интересно?!

«И впрямь – подумал Сашка». У него словно внезапно открылись глаза, и он совершенно ясно увидел, что это именно его вчерашний голубь, живой и здоровый, деловитый и вроде бы даже радостный. Вон как глазом косит. Узнал, наверное.

Мальчик легко улыбнулся и подумал, что сегодня обязательно купит батон и покормит птиц. Конечно, и Ромку позовет. Хорошо, когда у тебя есть друг.

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ

И МЕСТА ГДЕ ОНИ СЛУЧАЮТСЯ

ВЕДЬМИН ХУТОР

– Ку-ку, – хрипло сообщила кукушка. Час пополудни.

Филипп Прокопьевич знал, что настенные часы спешат, но решил, что можно перекусить.

Первый секретарь Бердского горкома солидно расправил пышные усы, достал кусок сала, заботливо укутанный в тряпицу и три вареные картофелины. Разложил еду на развернутой газете, сало нарезал тонкими ломтиками, высыпал рядом горстку соли. Чуть поколебался, нырнул в недра стола, добыл початую бутылку водки и граненый стакан.

В распахнутое окно кабинета дышала свежестью и солнцем весна. Репродуктор знакомым женским голосом пел про синий платочек, прощание и надежду. Война закончилась, а песня осталась.

Филипп Прокопьевич посмотрел на календарь. 7 мая 1949-го. Суббота. Обычный рабочий день. Такой же, как и послезавтра, в годовщину Великой Победы.

Отмена выходного на 9 мая первому секретарю была не по душе, хотя он благоразумно помалкивал. Чего хорошего? Фронтовикам все равно, выходной – не выходной: на производствах зафиксируют прогулы, случаи пьянства. А значит, предстоят разбирательства, выговоры, исключения из партии, а то и до суда какие-то дела дойдут. Кому помешал праздник?

Поморщился в такт своим мыслям, выдернул из бутылки бумажную затычку и решительно набулькал четверть стакана, «для аппетиту». Не пристало, конечно, но ничего, можно лаврушкой зажевать.

Не успел первый секретарь убрать водку в стол, как тщательно запертая дверь кабинета настежь распахнулась и моментальный сквозняк разметал бумаги на столе.

«За мной? – испуганно порскнуло в голове».

Однако, вместо решительных и мрачных чекистов в кабинете появилась высокая статная старуха.

Стоптанные кирзачи, черная шерстяная юбка ниже колен, потрепанная, но чистая, что редкость нынче, телогрейка. Богатый цветастый платок на плечах. Черные как смоль волосы со многими жемчужно-седыми прядями тщательно прибраны. И ведь красива, хоть и стара, увядшей, но истинно живой женской красотой. Каждая морщинка на ладном лице к месту, и глаза васильково-синие, такие, что и утонуть в них хочется, и в то же время холодок тревожный по спине.

Однако, что за безобразие?!

– Кто впустил?! – Филипп Прокопьевич хотел сказать это грозно, как умел. А вышло как-то пискляво и несуразно.

Старуха между тем приблизилась к смятенному первому секретарю.

– Таисией зови, – сказала она глубоким грудным голосом, как теплой водой обдала. – А хочешь, никак не зови, служилый. Надобность у меня к тебе небольшая, долго не задержу.

Филипп Прокопьевич потянулся к телефону. Позвонить дежурному милиционеру, пусть немедленно выпроводит непрошенную гостью. Но пальцы, коснувшиеся трубки, обожгло как кипятком. Первый секретарь взвыл и принялся дуть на несчастную пятерню.

– Не суетись, служилый, – усмехнулась старуха. – Скажи мне лучше, кто в столице державной ратует за то, чтобы вместо запруды большой, инергичество из геенны огненной добывать?

– Чего? – оторопело пробормотал Филипп Прокопьевич.

Старуха вздохнула.

– Недалекий. Как тебя на службе держат? Люди ученые позапрошлогод к нам приезжали? Место под запруду искали? Было, аль нет?

Первый секретарь прозрел.

– Гидроэлектростанция!

– Гидра, да, – старуха удовлетворенно кивнула. – Станция. А теперь ведомо мне, что перерешили всё и захотели котлы бесовы вместо запруды возвести, для инергичества. Вот я и спрашиваю, кто перезамыслил?

Филипп Прокопьевич остолбенел. О намерении построить под Бердском вместо гидроэлектростанции опытную АЭС, ему под большим секретом, под «расстрельную» подписку, сообщили буквально накануне. А тут какая-то странная старуха заявляет, что ей все ведомо, и просит назвать ответственного за это решение.

– Ну, милок, не томи, – пропела Таисия. – Имечко мне назови только, да и распрощаемся.

– Гражданочка, – подбоченился первый секретарь, – да вы хоть представляете, где находитесь и кому вопросы каверзные задаете? Я же только свистну, и вам вопросы будут задавать с пристрастием. Покиньте кабинет!

– Ну, свисти, – пожала плечами старуха и щелкнула пальцами.

Первый секретарь с изумлением почувствовал, что легкие сами собой наполняются до краев, а губы складываются в трубочку. Задорный пронзительный свист заполнил кабинет, заметался по стенам, вырвался за окно, навстречу весне.

Через десять минут все прекратилось. Филипп Прокопьевич без сил сидел на полу и запалено дышал. Чертова старуха возвышалась над первым секретарем утесом речным и участливо его разглядывала.

– Насвистелся, служилый? Имечко мне скажешь, или, допустим, захочешь в штаны накласть?

И тут не робкий Филипп Прокопьевич, повоевавший на трех фронтах, горевший в танке под Прохоровкой, четырежды раненый, причем один раз настолько серьезно, что врачи не верили, что выкарабкается, дал слабину. Лучше на «Тигра» в чистом поле в лобовую атаку идти, чем с этой старухой связываться. Прищелкнет пальцами и действительно в штаны наложишь, и голый три раза вокруг горкома обежишь, и портрет вождя сожжешь при стечении народа. К черту эти подписки!

– Минуточку, гражданочка, – миролюбиво сказал он, тяжело поднимаясь с пола и отряхиваясь. – Сейчас я предоставлю все необходимые сведения.

Старуха невозмутимо опустилась на стул, а хозяин кабинета бросился к шкафу и зашуршал бумагами.

– Вот, гражданочка, – первый секретарь победно шлепнул на стол газету «Правда». – Вот, – он потыкал заскорузлым пальцем в большую, на четверть разворота, групповую фотографию, – во втором ряду, пятый слева. Этот самый товарищ и есть. Очень, очень ответственный и облеченный большим доверием. На самом верху, так сказать, облеченный.

– Ишь ты, – старуха склонилась над газетой. – Да точно ли он, служилый?

– Точнее некуда. А зовут его… – Филипп Прокопьевич, боязливо оглянувшись, прошептал старухе на ухо имя ответственного товарища.

Старуха кивнула, встала, упрятала куда-то в недра телогрейки газету. Ухватила со стола стакан с водкой и залихватски выпила, не поморщившись.

У первого секретаря глаза сделались совсем круглыми.

– Спасибо, служилый, уважил, – коротко поклонилась гостья, – а бражку не пей на службе. Иначе донесут на тебя вскорости. Снимут за пьянство. Из секты вашей исключат и пропадет твоя головушка. Понял ли?

Филипп Прокопьевич молча кивнул.

– Вот и славно. Прощевай тогда, служилый.

Дверь за старухой беззвучно закрылась. Первый секретарь утер холодный пот со лба и упрятал бутылку поглубже в стол. Очень хотелось перекреститься, но было стыдно дисциплинированным стыдом партийного работника.

На улице бушевал май. Он щедро разбрызгивал изумрудную зелень по оттаявшим веткам, жмурился на солнце сонным прищуром тощих облезлых уличных котов, вспархивал облачками теплой дорожной пыли из-под ног редких прохожих.

Таисия шла и поглядывала по сторонам. В Бердске бывать ей приходилось нечасто. Почитай одиннадцать лет как не выбиралась – и то нужда погнала. Изменился город. Дымят кирпичные трубы. Вот, на месте сгоревшей купеческой лавки, свежеотстроенный магазин, а рядом клуб: ветерок лениво колышет красное тяжелое полотнище над крыльцом, на двери амбарный замок. Откуда-то со стороны «чугунки» доносится протяжный певучий паровозный гудок. Идет жизнь.

Деревянные домишки, жмущиеся к дороге, время военное не пощадило. Ставни у замызганных окошек покосились через одну, крыши худые, палисадники пообветшали, почернели от времени, дождя и снега.

Улица с разбега ткнулась в базарную площадь. Здесь торговали в основном прошлогодней картошкой, соленьями, желтым залежалым салом, засахаренным мёдом. Ну и одёжка ношеная, латанная-перелатанная тоже на продажу имелась. Между рядами бродили редкие покупатели, да все больше приценивались и любопытствовали.

Скрипучий потрепанный грузовичок «Студебеккер» догнал Таисию уже на выезде из города. Водитель – веселый молодой парень в лихо заломленной кепке распахнул пассажирскую дверь.

– Тебе куда, мамаша?!

– А по пути нам, – заметила старуха, без всякого стеснения забираясь в кабину.

– А ты откуда знаешь куда я еду?

– Чего тут знать-то? В Тюменькино. Везешь кой-чего для сельмага. Ну так и мне в ту сторону, однако.

– Ловко, – парень удивленно хмыкнул и замолчал, время от времени поглядывая на попутчицу.

Вскоре грузовик свернул с проселочной дороги и неспешно покатил по узкой лесной просеке. Водитель, словно по неслышному приказу, вдруг опять разговорился. Пересказав последние гаражные новости, он переключился на тему, которая в последние годы волновала всех бердчан.

– Электростанция, она, конечно, дело нужное! – авторитетно заявил парень. – Взять, к примеру, Днепрогэс. Ведь целый шахтерский край питает. А у нас-то после Победы тоже, куда ни плюнь в завод попадешь. А значит, без электричества никак. Вот только не все мне нравится.

Он посмотрел на старуху, явно ожидая реакции. Попутчица смолчала. Шофер вздохнул и вдруг удивился тому, как легко грузовик преодолел очередную глубокую лужу:

– Вот скажи пожалуйста! Вчера на этой же самой дороге три раза считай на пузо сел. А сегодня – как по шоссе! С чего бы это?

– Пока я с тобой еду, ни в одну лужу не сядешь. Так мне сходить уже скоро. Но так и быть. Парень ты неплохой. Без беды доедешь.

– Вот спасибо, – иронически улыбнулся шофер. – Век не забуду.

– Забудешь, – равнодушно сказала старуха. – Так чего ты там про запруду плел?

– Какую запруду?! А, про станцию! Так не по нраву затея мне эта, говорю.

– Что так?

– Ну как же, – разгорячился шофер. – Я ж местный, бердский. В дому живем, прадедом строенном. Могилки родные все тут. Корнями глубоко мы вросли. И вдруг раз, и всё под воду. Конечно, не обидит власть работягу, но перебираться на новое место, да все сначала начинать – неправильно это как-то.

– Ишь, – недовольно скривилась старуха, – сам молодой, а бухтит как кержак замшелый. Куст-то в кадке тоже небось корни подлиньше пущает, укрепиться норовит, а как высосет из земли все соки, да не пересадишь его и – конец. Дерева лесные опять же. Кабы семена далече не разбрасывали, так бы всем и гибель в пожаре огненном, заединожды. Люди – тоже таково. Если бы каждый за кус землицы держался, давно бы повымерли, от хворей, нищеты, произвола служилого. Так что думай головой, за тем и дана.

– Ты, мать, прям научный лектор, – улыбнулся водитель, закуривая. – Сама-то, небось, за кус свой тоже держишься!

– Не держусь, – заметила старуха. —Давно мои корни оборваны, еще при царе лютом, да грозном. Но переезжать, верно, негоже мне. Иначе все сгинете, малахольные. Соберете друг с друга жатву кровавую, почище войны недавней. Придержи-ка. Сходить мне пора.

– Чудная! – парень затянулся так свирепо, что кабина вмиг наполнилась едким табачным дымом. – Речи странные, да и сходить непонятно собралась. Тут бурелом и чаща непролазная, а жилья никакого сроду не было.

– Это мне виднее, – отрезала старуха. – Стой, говорю.

Грузовик скрипуче остановился. Таисия, не по годам ловко, выскользнула из кабины. Неопределенно махнула в знак прощания и шагнула в высокую траву вдоль просеки. Как ее и не было. Через какую-то минуту и водитель забыл о своей нежданной попутчице.

Возможно, чаща и выглядела непролазной для местных, но не для Таисии. Перед ней стелились папоротники, обнажая утоптанную тропинку, а ветки и коряги гнулись, как от урагана, давая дорогу. Обрадовано стрекотали сороки. Хозяйка вернулась домой.

Вскоре вековые сосны расступились, и старуха вышла на залитую солнцем поляну, где стоял добротный дом, срубленный из массивных кедров. Возводили его по-сибирски – когда и жилье и банька и сараюшка с курятником собраны под одной крышей, чтобы не приходилось по снегу и морозу хлопотать по хозяйству. Обнесен был сибирский хутор настоящим малороссийским плетнем. Выглядело это соседство непривычно, но хозяйку вполне устраивало.

Таисия остановилась. Принюхалась, раздувая ноздри, сторожко. Затем, успокоившись, скользнула в калитку. Тяжко опустилась на завалинку.

Давно не покидала свое жилище. И сегодня, возвратившись, гораздо сильнее чем обычно почувствовала острую, почти физическую боль, которая возникает только у Старшей, рядом с разрушенным ведьминским кругом.

Вот он круг бывший. Только глаза закрой и увидишь. Там, за густым малинником стоял дом Синявы. Нет Синявы. Сгинула где-то на фронте еще в сорок первом.

У ручья жили сестры, Марийка да Злата. Эти просто ушли, разуверились. Ушли в своем праве, поскольку сказано было, что хранить ведьминский круг, сокровища славянские заповедные должен триста тридцать лет да три года. Завещано то было богами старыми, передано волхвами истинными, вслед за богами ушедшими. Минул отмеренный срок, да разве все предусмотришь наперед? Разве нет уже опасности? Разве успокоились, сгинули черные маги Востока во главе с окаянным проклятым Засибуром?

«Нет опасности», – посчитала и Алеся, что южнее жила, у оврага. Тоже ушла на фронт. И сердце вещует, что жива осталась, да не вернется уже.

И напрасно Таисия заклинала, доказывала, месяц в ясную воду роняла. Не поверили ей Младшие. И зря ведь, зря! Разве не маги жестокие тевтонов глупых облапошили, приманили тайными знаниями, открыли для них свои горные крепости? Они!

Почитай полземли на Русь войной подняли, да и не в первый раз. Руками орды иноземной сокровища добыть хотели. Сорвалось, хоть и цену пришлось заплатить кровавую. Только все равно не уймутся. А попади им в руки предметы заветные – конец миру. Пойдет брат на брата, отец на сына, до самого конца, безжалостно.