Сиреневый туман

Боря видел тень сомнений на ее лице и борьбу с желанием завыть в голос. Но не слышал ответа. Кокетливые брови, всегда сводящие его с ума, сошлись у переносицы, губы дрожали, а блестящие глаза вызывали в душе сумятицу. Такая же, как раньше, только теперь не его подруга, а жена гаденыша, которого следовало бы сапогом раздавить в зародыше, а не давать в жены такую девушку.

– Ладно, Лиза, все понял: это для меня расставание смерти подобно. Тебе, наверное, смешно такое слышать? Не представляю, как жить теперь, зная, что ты жена другого? Ну, ничего. Жизнь продолжается. Я сильный. Все выдержу. Я пошел. Извини. Тут тетя Тоня яблоки передала, говорит, в них много железа. Кстати, Степан больше не тронет, иначе будет иметь дело со мной.– Закрыл за собой дверь Боря.

После ухода Бориса Лиза впала в истерику. У нее тряслись плечи от рыданий. Ну, почему молчала, не рассказала обо всем? Что за блажь, думать, что все это происходит не с ней? Витала в облаках, надеясь, что все наладится, а сама палец о палец не ударила, чтобы хотя бы объяснить, почему стала Степкиной женой.

И что это за замужество? Название одно, рабство скорей, не семья. Все время ждала этой встречи, а тут спасовала, от страха и стыда готова была спрятаться с головой под одеяло.

Вошла медсестра баб Нина:

– Что случилось, Лиза? На тебе лица нет! Главврач предупредил всех: ни в коем случае не пускать твоего «суженого». Но это ведь не он был? Или ошибаюсь? Показался очень положительным.– Взволновано заверещала старушка, ставя возле кровати пациентки капельницу. – Предпоследняя сегодня у тебя процедура. Слышишь?

– Угу, – вздохнула Лиза и старательно вытерла влажные глаза.– Быстрее бы все кончилось.

– Вот, горе луковое. Что ни день, то слезы! Ты хоть когда-нибудь не ревешь? Такие красивые глаза, и не бережешь. Да наплюй на мужиков! И береги свое здоровье. Пока сама себя не полюбишь, не жди тепла от других. Что, этот прохвост обидел тебя?

– Нет!

– А что ж тогда ревешь белугой?

– Соскучилась, почти четыре года не виделись. Он совсем не изменился, а я бледная, с синяками под глазами. Самой на себя смотреть противно, а он глаз не сводил, совсем, как раньше.

– Так этот красавец – твой Борис что ли? Ну, тот, которого из армии не дождалась?

Лиза сдавила голову у висков:

– Он самый. Если бы знали, баб Нин, как трудно жить ожиданием и знать, что зря делаешь это.

– Доля наша, бабская, такая, Лизок: терпеть да ждать.

– И ведь сама все испортила. Мне было с ним так хорошо… – Лиза мечтательно улыбнулась через слезы, – Соринки сдувал, смотрел, как на икону. Ушел в армию, честно ждала. Уже не месяцы, дни считала. И надо ж было припереться свекру со сватовством.

Родители как с цепи сорвались: « Подумай, доченька, отец у парня серьезный, деловитый, скорее всего, и сын унаследовал трудолюбие. Будешь за ним, как за каменной стеной». Вот я и за стеной в рабынях у него и вместо груши боксерской.

Знаешь ведь, я у них приемная. Век благодарна буду, что сделали мое детство завидным. Ну, не смогла противиться отцу с матерью, не убедила, что не представляю жизни без Бори, не получилось у меня борьбы за наши чувства.

Решение родителей выдать замуж за нелюбимого лишило меня надежды на светлое будущее. В роли мужа представляла лишь одного мужчину. И уж точно не супруга. И получилось, выйдя замуж за него, предстала перед людьми и, главное, перед Борей предательницей. Он гордый, никогда не простит этого шага.

– Пришел же проведать! – отозвалась баб Нина, поправившая иглу капельницы в руке, – знать, не держит зла. С ним надо бы помягче. Если любит, поймет. Надо ж, – она покачала головой.– Через всю жизнь пронес любовь к одной женщине, так может далеко не каждый мужчина. И даже не пытается жениться на другой. Понимает, такой брак не принесет счастья, будут вечные воспоминания о прошлом, разрушая жизнь нынешнюю.

– Нет, баб Нин, вижу, что любит, а понять моего поступка не может. Это был всего лишь визит вежливости. Трухнул за меня. Бабы, небось, такого наговорили…

– Да ладно тебе, Лиз, какие твои годы, все еще наладится. Жизнь, конечно, нельзя начать сначала, но можно попробовать пережить некоторые моменты, что-то исправить или сделать лучше. Главное, поверь в себя. И ни в коем разе не прощай забияку. Ударил раз – теперь жди побоев каждый день. И как за этого гулену согласилась пойти? Ума не приложу.

– А вот согласилась, не дала отпор мамке с папкой. А в брачную ночь долго не могла набраться смелости, чтобы лечь в постель с постылым, нелюбимым мужем.

– И чего переживала?! Все знают, он повеса еще тот. Любовница уже много лет. И на все наплевать: на тебя и твои волнения. Брак ваш – обыкновенная ширма для успокоения отца, лелеющего мысль поставить с его помощью Степку на место.

Тот думал, женится сын, наберется ума, станет ответственным и остепенится, забудет о любовнице. Но ничего не вышло. Только жизнь тебе испоганили. Ладно, милая, не горюй. Бог все видит. Сдается, будет и на твоей улице праздник. Встретишь еще хорошего супруга. И дети будут, и счастье придет. Только не теряй надежду. – Она вздохнул, погладила Лизу по волосам.

– Как перестанет капать лекарство, закрой вот этот винтик и кликни меня. В пятую палату схожу, новенького там с травмами привезли. Авось, подмогну чем.

Размышления прервала постовая медсестра:

– Хмелева, к вам посетитель.

– К-к-то, – задрожал от испуга Лизин голос.

– Да не бойтесь так. Мама пришла.

– А… – успокоилась Лиза.

Мама Женя влетела в палату, как коршун, разыскивающий пищу для птенцов, и, как из рога изобилия, посыпались вопросы:

– Что он сделал? Как твое здоровье? Ребенок жив?

Медсестра еще была в палате:

– Вы что, милочка? Дочку-то еле спасли. Думали, все, конец. Ребенок умер еще до появления в больнице.

Мама заплакала:

– Бедная наша Лизонька. Прости, что отдали за изверга. Думали, раз отец хороший и отпрыск таким будет. Посчитали, Боря молодой, неопытный. А за этим будешь, как у Христа за пазухой. А вышло-то как? Борик вон сегодня тетку Матрену спас от топора Степкиного, а этот ирод не только не стал мужиком и защитником, а еще и издевается над тобой.

Хуторяне отпустили его, не стали сдавать в милицию, взяли только слово, что починит все разломанное в коровнике, когда искал тебя. А Боря еще пригрозил, если тронет еще пальцем, живьем в могилу закопает. До больницы к нему домой заскочила. Не знаю, правильно ли сделала, но сказала Степке, что больше ноги твоей в своем доме не увидит.

– Все правильно, мама. Не вернусь туда. Не хочу гробить жизнь ради подонка?! Лучше одна буду. Только, боюсь, не отстанет. Будет приходить и громить ваш с папой дом.

А у самой заволновалось сердце: испортила жизнь Боре, а он еще и заступается за нее. Вернуть бы все назад, никогда бы не послушалась родителей. На кону стояло будущее, а она всего лишь из благодарности не стала противиться.

– Слухи о случившемся долетели и до биологической матери. Приходила, предлагала помощь. Бабы говорят, исправилась, вышла замуж и живет теперь в Михайловском. Своя хата у них с мужем, большой двор. Пока Степка остынет, может, там переждешь?

– Скорее всего, так и сделаю, мамочка. Как не жалко от вас с папой уходить, а придется. Не должна портить вам жизнь вечными скандалами Степки. Он ведь, как выпьет, дурак дураком. Может, если бы любила, не было б такого?

– Ты еще и винишь себя?

– Да не виню я собственно, рассуждаю. Здесь времени много на это.

Мама обняла дочь:

– Никуда ты от нас не денешься. Каждый день приходить будем. Ты наша, Хмелева. Мы теперь на всю жизнь вместе связаны. Лишь смерть разлучит.

– Только об этом, мамочка, не говори вслух. Мысли-то материальны. Только с вами я и постигла счастье.

– Ладно, Лизонька, пойду. Отец в последнее время хворать часто стал. А услышал про твою беду, вообще слег. Напичкала его отварами, и к тебе.

Они обнялись И мать покинула палату.

Лизины мысли снова понеслись в пляс. Немало было родителям хлопот с нею: слабой и истощенной, она подхватывала то простуды, то ломоты, то всевозможные боли в разных органах. Мама не переставала лечить народными средствами. Денег-то тогда почти не было. Жизнь только-только у людей стала налаживаться. А тут еще, как гром среди ясного неба: война.

Глава 6. Война на Ставрополье. Ненависть свекрови

После удочерения счастье в новой семье, как неожиданно возникло, так же и исчезло в одно летнее утро. Сельчане узнали о нападении немцев утром двадцать второго июня. Сын тетки Матрены Федька вернулся на рассвете с михайловских танцев, где всегда встречался с зазнобой. И сказал матери новость:

– По радио передают: «Правительство призывает граждан и гражданок Советского Союза теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

– Что же теперь будет-то, Федюшка? Только чуть стали подниматься с колен, и снова-здорова нищета и лишения?! А-то и похлеще чего. Как же с вами, мужичками, расставаться? Без мужика дом на селе, что сирота.

– Ничего, мать, за Родину, за Сталина биться будем до последней капли крови! – ответил сын, обнимая одной рукой враз поседевшую женщину, а другой вытаскивая из сундука рюкзак. Его и рюкзаком-то назвать нельзя, скорее котомкой в виде небольшого мешка с завязками сверху и лямками для заплечной носки.

Тетка Матрена с ревом разнесла весть по хутору. Пришла беда, как говорится, открывай ворота. Растили люди детей для счастья, а получилось, многих забрала навсегда негода.

Мужчины стали уходить на фронт. В первый же день в действующую армию мобилизовали сто пятьдесят добровольцев. Среди них Федька, Митяй и Любин отец Алексей.

Из городов и районов края на поле боя направили по партийной мобилизации свыше 14 тысяч коммунистов и 20 тысяч комсомольцев. Многие из них после непродолжительной боевой подготовки пополняли формировавшиеся под Москвой в сентябре 7-ю и 8-ю танковые бригады и другие воинские части.

В 1941—1942 гг. по решению Государственного Комитета Обороны на Северном Кавказе сформировали десятки дивизий, бригад, отдельных полков. Стали проводить подготовку боевых резервов для действующей армии, вести обучение населения.

Все промышленные предприятия переориентировали на выпуск продукции для оборонной промышленности. Город и ближайшие села и хутора наводнили беженцы. Новости с фронтов жители населенных пунктов узнавали из сводок Совинформбюро, собираясь вокруг установленных на улицах громкоговорителей.

Вместе с регулярными войсками в Ставрополь вошли и немецкие микробиологи для ведения своей войны. Их главной задачей было получить документы с бактериологической станции, где ученая Магдалина Покровская разработала вакцину от чумы. Но та вовремя успела покинуть город и увезти разработки в Казахстан.

Бои за Ставрополье были упорными. И продолжались до двадцать первого января. Гитлеровцы рвались к нефти и газу Кавказа. Они сюда стягивали свои разбитые в других местах части, остатки полков и дивизий, уцелевшую технику. Здесь задерживали и прореживали их огромную силу.

То в одном, то в другом доме Подгорного и Михайловского слышался плачь после ухода почтальона. И все равно во время его возможного появления женщины с мольбой искали встречи с его глазами. По ним видели, чего ожидать от сегодняшнего дня.

Дмитрий Иванович Москвитин сообщал в письме из Белоруссии: «Со второго августа сорок первого года нахожусь в белорусских болотах среди грома самолетов, танков, орудий, пулеметов. Так что некогда писать в такой обстановке».

Строки из письма Ивана Конева: «Я жив – здоров. Вот немного меня осколком повредило – пробило ухо, плечо, бровь. А на вопрос, что я делаю на фронте, отвечаю – бью фашистов!». Оба не вернулись в родную Михайловку, пали на полях сражений.

От отца Лизы не было вестей. Неужели больше его не увидят, родные руки не обнимут, не приласкают, не погладят по голове? Когда, уходя на фронт, отец взял дочку на руки, поцеловал и заплакал, она не могла взять в толк, почему он так поступил. Теперь стало ясно: боялся. что объятия и это расставание могли стать последними.

А тогда он что-то говорил им с мамой, они ничего не понимали. Смотрели на него, как тупые ослицы, и просто старались запомнить взгляд, поворот головы, насладиться голосом. Только и услышали последние слова:

– Я обязательно останусь живым ради тебя, любимая, и нашей дочери. Это такое счастье держать ее на руках, жить ради нее, учить жизни и идти рука об руку с тобой, Женечка. Раз взяли мы заботу о Лизоньке, должны во что бы то ни стало поставить на ноги. Только ждите меня.

В колхозе работали теперь женщины и подростки. Они пахали, сажали картофель, свёклу и морковь, сеяли рожь, пшеницу, гречиху, выращивали скот. Весь собранный урожай сдавали государству. Причём, большая часть урожая и с личного подсобного хозяйства также шла в фонд государства. Работали, как говорится, от зари до зари, но никто не жаловался, не роптал, хотя сами оставались полуголодными. Главной мыслью было: лишь бы победить врага!

Ранней весной женщины с детьми отправлялись искать мягкую кору деревьев, лебеду, сныть, черемшу, выкапывать луковицы цветов- медуниц и рвать ее цветы, что были сладкими как мёд. Всё это использовали в пищу. Травы и плоды хоть и придавали горький привкус еде, давали хоть какое-то насыщение. Варили суп с крапивой и снытью на молоке, пока имелись в семье коровы.

Пригорки вокруг хутора, заросшие разнотравьем, были в те дни желаннее любых продуктовых лавок. Высокий конский щавель путался между ногами, словно подсказывая, что в лучшие времена из него получался зеленый борщ. Пусть сейчас не хватало для этого других ингредиентов, все равно ощущалась его приятная кислинка в похлебке.

Лебеду добавляли в тесто, отчего хлеб становился почти чёрным. Когда весной лопатой копали свой огород, большой радостью было обнаружить перезимовавшие в земле мерзлые картофелины. Их тщательно разминали, добавляли немного муки и лебеды и жарили оладьи на рыбьем жире. Матери не давали детям наедаться досыта, – лишь бы не голодали. Назавтра снова будет день, и захочется есть.

Сладковатый запах сурепки будоражил мозг, набирали ее для напитков. А когда при походах за пропитанием наступали на траву рядом, из нее поднимались полчища обеспокоенных бабочек белянок. Как только зацветала акация, голодные дети горстями ели ее цветы, которые называли кашкой.

Лиза с мамой Женей жили на квартире тогда в чужом дворе, из которого в любой момент их могли попросить. Мама стала строить самостоятельно хатку. Мужчин в селе не осталось. Если и встречались, то калеки да дремучие старики. Так что помощи ждать было неоткуда.

Она каждый день брала дочку за руку и шла на поиски палок и жердей, которые потом скрепляла между собой, месила глину с соломой и мазала. Шаг за шагом, построила небольшую хатенку, и через два года они с дочерью перешли жить в собственное жилье.

Счастью не было предела:

– Представляешь, доченька, мы ни от кого теперь не зависим. Это наша собственная хата. Может, не такая красивая, как сделали бы мужики. Зато наша. И соорудили ее мы с тобой вот этими руками.– показывала мать мозолистые, натруженные руки.

У Лизы от гордости катились слезы: вот какая у нее мама.

Не каждая женщина осмелилась бы взяться за такой труд после адской работы в колхозе, где и без того работницы костьми ложились ради победы и возвращения к мирной жизни.

Окна хаты выходили на улицу, не то, что раньше – в огород. Теперь Лиза сидела на печи и видела все, что происходило вокруг: кто куда пошел, какая чудесная весна за стеклами. Видела капель и появление зелени, распускание березовых листочков на дереве у калитки и разноцветье полевых цветов вокруг. И ощущала себя счастливой и причастной ко всему.

Детсады и ясли не работали. Мама Женя, уходя на работу, отводила дочку к кому-нибудь из соседей, у кого были старшие дети. Свекровь отказывалась оставаться с приемной дочерью сына и невестки:

– Сама на птичьих правах у дочки нахожусь. Зачем, спрашивается, брали чужое дитя? Нам самим есть нечего, еще лишний рот добавится. Вон у Лешкиной сестры есть ребенок. Лучше б ему отдала какой-никакой кусок, чем чужого …кормишь.

Дочка свекрови – Пашка- снимала тогда жилье на квартире у Ишковых на Тутовской площади.

Лиза уже понимала, о чем говорит бабушка и плакала: почему та ее так ненавидит и обзывает матерными словами. Ничего плохого ведь не сделала.

Женя возмущалась:

– Мама, вы сами детей растили в лишениях. Как можете ребенка крыть матом и жалеть куска хлеба? Да и не прошу кормить, свою еду оставлю. Вы только присмотрите за девочкой. Меня послали на курсы садоводов-виноградарей. Не брошу же одну?

– Еще раз повторяю: она мне никто и смотреть за ней не собираюсь. Лучше б Пашкиной Вале принесла гостинчик- хоть своя, кровная. А что касаемо твоих курсов, так плевать на них. Сына нет- ты мне тоже чужая.

Мама Женя плакала:

– Что бы делала сейчас, не будь весточек с фронта, если бы не Лизонька. С горя и тоски на тот свет уже отправилась бы. Она и обнимет, и пожалеет, и поддержит.

– Вот и живите сами по себе, раз вам так хорошо вместе.

Без приемыша есть, за кем присматривать, – вытолкнула в прихожую невестку с маленькой девочкой золовка. Свекровь выглядывала с ядовитой улыбкой из-за ее плеч:

– Нет сына и нет разговора с тобой.

– В общем так, мама, не хотите помогать с ребенком, то вы мне тоже не нужны. Чужие люди и то в беде не бросают, – в сердцах выкрикнула Женя.

– Пошла вон, голодранка безмужняя! Будешь тут еще права качать. Брата нет- ты для нас – ноль.

– Какая ж безмужняя голодранка? У меня Алексей на фронте фрица бьет, – загорелись глаза Жени.

– И где же муж, который объелся груш? Ты хоть одно письмо получила? – Скривила лицо Пашка.– Значит, нет его. Или не желает знать тебя. Вот и колупайся теперь с приемышем сама, как хотела. А у нас с мамой своих хлопот полон рот. Правда, мама?

– А то как!?

– Неправда! Алексей жив! Нечего хоронить раньше времени! Как вы можете так о сыне и брате говорить?

– Освободи помещение. Пошла вон. И выродка своего прихвати, – заметив испуг в глазах прижавшейся к ногам матери Лизы, золовка схватила за шиворот невестку и вышвырнула вместе с девочкой на улицу, закрыв дверь на засов.

Женя бы к своим родным отвела дочку, но жили те далеко. И все же поплелись они с малышкой туда. Всю дорогу проплакали: может, хоть подскажут, как быть.

– А к Хмелевым с тобой, доченька, больше ни ногой. У них, кажется, от злости и зависти мозги шиворот навыворот повернулись. И раньше не были особенно добрыми, а теперь вообще вместо слюны у них желчь изо рта брызжет.

– Мамочка, что же мне делать? Подскажи? Не бросать же малышку одну в доме?!

Мама погладила дочку по голове, как маленькую:

– Не расстраивайся, милая. Война пройдет, вернется Алексей твой. И заживете снова счастливо, как раньше.

Сестра Оля добавила:

– У нас на днях корова отелилась, решили отдать вам телочку. Подрастите, и получится из нее кормилица. А Лизоньку оставляй у нас. Как -нибудь общими усилиями присмотрим. А лучше будем приходить к вам. Лизе там привычнее.

Дочка помогала маме по мере сил. Пока та училась, приносила по охапке сена будущей корове, чтобы приучалась к нему, давала воду для питья. Животина тянула к ней радостно голову, лишь девочка показывалась в сарае.

– Ты поглянь, тетка Матрена! А из крестницы у Женьки подрастает помощница! – восклицала каждый раз Антонина.

– Вот и я так кумекаю. Добро окупается сполна. Хорошая девочка растет. Лешка придет, не нарадуется. Только бы вернулся живым и здоровым.

Вскоре в семье снова появились молочные продукты. А излишками они стали отдавать соседским детям. Тогда не особо делили детей на своих и чужих, понимали, где лад, там и клад, здоровье и силы.

Глава 7. Арест Лизиной матери по заявлению родственников

Осенью, когда ветер завывал за окном и слышался запах предстоящих морозов, утром рано пришла вдруг свекровь Жени:

– Ух, какая там холодрыга! – Передернуло ее.– Просто до костей пронизывает. А ты что, невестушка, куда-то идти собралась? Вижу нарядилась, дитя собрала.

– Каждое утро хожу на курсы. Говорила же вам, колхоз направил. А Лизу к куме отведу- с пацанами побудет. Они не отказывают в помощи. Хотела еще добавить,«как некоторые». Но что-то подсказало не делать этого.

В душе еще хранились воспоминания о последнем походе к свекрови с просьбой присмотреть месяца два. Она крыла тогда ее с дочерью самыми грязными словами. И даже выгнала за дверь.

И вот теперь, не иначе, что-то ей от них с дочкой понадобилось: льстит в лицо и притворяется добропорядочной свекровью:

– Ты, милая, иди, сама присмотрю за внучкой. Как-то нехорошо получается: бабушка есть, а помощи нет.

– Нет, мама, в прошлый раз вы ясно дали понять, что не желаете знать нас с Лизой. Я все уяснила, наступать повторно на острые грабли не собираюсь. В ваше хорошее отношение не верю, поэтому лучше уж закрою дверь хаты и отведу девочку к куме.

Бабка кинулась с кулаками на невестку:

– Ах ты, тварь неблагодарная! Лешка взял тебя в жены голу-босу, одел, обул. И теперь смеешь называть хату своей, когда в ней еще обитает и приемыш твой, а Леши моего в помине нет!

Она таскала молодую женщину за косы, вроде белье в реке полоскала. Та пыталась вырвать волосы из цепких рук взбешенной бабки. Потом набралась смелости и ударила старуху в живот. Если у той нет совести издеваться над невесткой, в честь чего она должна терпеть выходку свекрови?

Лиза подскочила к старухе, потянула за рукав:

– Бабушка, не бей маму!

Та скривилась:

– Бабушка? Это кого ты бабушкой назвала? Меня? – И отшвырнула девочку, как плешивого котенка, к печке. Малышка ударилась затылком, заплакала.– Бомжиха у мусорного бачка твоя бабушка. А я плешивых отбросов видеть даже не хочу.

Пока бабка орала на внучку, Женя высвободила из ее рук свои косы, схватила первый попавшийся под руку предмет- им оказался сапог- и ударила свекровь по искривленному от гнева лицу:

– Не смей обижать дочку!

Из рассеченной брови гостьи текла кровь, злой рот шипел:

– Если вдруг Лешка останется живым, не я буду, если не расскажу о этом избиении.

– Запомните, мама: он жив и обязательно вернется. Я тоже не стану молчать: пусть решает, кто прав, кто виноват.

– Дура умалишенная! Из-за какой-то бродяжки кидаешься на мать своего супруга. И это не пройдет даром! – Быстро одеваясь, кричала та и и побежала к Пашке.

Женя отвела Лизу к Яковенковым и отправилась на учебу.

На другой день, в воскресенье, бабушка пришла снова.

– Ты знаешь, Женька, чтой-то мы вчера взъерепенились не по делу. Я тут пришла сказать: давай мириться. Не по-родственному как-то кидаться друг на друга.

У невестки снова в голову закралось подозрение: что-то здесь не так:

– Дак я всегда «за». Зачем портить отношения из-за всякой ерунды? Двигайте стул к столу, чайку с чабрецом попьем. Смотрю, вы простыли. Фонит голос-то ваш.

– Когда мы с семьей жили на этом участке, Лешка любил по горам бегать с друзьями да в речке купаться, – говорила гостья, цедя чай и хитро прищурившись.

– Да кто ж этого не любит? Лиза тоже обожает с детьми носиться да барахтаться в воде.

У бабки появился злой блеск в глазах:

– Сын всегда считался с моим мнением и почитал как мать.

– Так и должно быть всегда.

– А как вы поженились, он сильно изменился. Теперь считает тебя своим главным авторитетом. Остальные никто.

– Ну, зачем вы так? Еще в библии говорится, что сын, когда повзрослеет, “ прилепится к женщине» и будет с ней создавать семью.

– Ты еще и Библию читаешь?! Негоже при коммунистах так говорить.

– Как ни говори, смысл один и тот же.

В комнате повисла зловещая тишина. Уже давно выпили чай, переговорили на многие темы, а странная гостья все не уходила.

За окном послышался перезвон цепей телеги, во двор въехала полицейская линейка. К дому подошли два огромных мужика. У одного из них через плечо висела винтовка со штыком.

Открылась входная дверь:

– Литвинова Евгения? Жена Хмелева Алексея Павловича?

– Да. Все верно? А что произошло?

– Вы избили свою свекровь. И прикидываетесь дурочкой, спрашивая, что случилось?! Во, наглая баба! Рассеченная бровь тому доказательство. Собирайтесь. Ждать долго не станем.

Женя быстро оделась, замкнула сундук, подошла к печке, где сидела Лиза и с испугом наблюдала за происходящим.

– Вот, доченька, ключ. Никому чужому его не давай, что бы ни произошло! – Сквозь слезы сказала она, поцеловав дочку.– Когда придут мои сестры-тетя Оля или тетя Настя, – отдашь только в их руки. И больше никому.