Когда Бог смотрит в микроскоп. 50+1 невероятно-вероятных историй из жизни землян

Когда Бог смотрит в микроскоп

50+1 невероятно-вероятных историй из жизни землян

Ирина Барабанова

Люди и их дела имеют свою точку перспективы: на одних нужно смотреть вблизи, чтобы лучше судить о них, а о других никогда так хорошо не судят, как отойдя от них на известное расстояние.

Франсуа де Ларошфуко

Редактор Лилия Илюшина

Иллюстратор Татьяна Кабанец

© Ирина Барабанова, 2022

© Татьяна Кабанец, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-1036-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЖИЗНЕЛЮБИВЫЙ

Эдуард боролся. С момента зачатия. Он хотел быть и жить. Родители – не очень. Особенно его мама, когда узнала, что залетела.

Все произошло случайно – как-то ненужно и не вовремя. Она не любила. Власть захватили гормоны. И любопытство. Парень числился студентом на практике, а Валентина подрабатывала вечерами санитаркой в больнице. Девушка тоже училась. На повара-кондитера в техникуме через дорогу. Разумеется, там были одни девчонки.

В 17 лет ей хотелось чего-то красивого, запретного и романтического. А все случилось быстро, скомканно и в грязной кладовке.

Вскоре студент исчез. Вместе с фамилией.

Валентина плакала. Записалась на аборт. Втихаря, по блату. Но в тот день оступилась и потянула лодыжку. Нога опухла, идти она не смогла. Никуда. Даже на работу. Решила, что знак и, видимо, придется брать на себя позор и ломать судьбу.

Когда начался токсикоз, Валя молила Бога, чтобы случился выкидыш. Или ребенок родился мертвым. Да хоть бы и умер в ближайшие дни. Однако мальчик пришел в мир здоровым и красивым.

Молодой матери дали комнату в общежитии, пособие по уходу за ребенком и академотпуск. Помогали соседи, бывшие коллеги из больницы, однокурсницы – все, кроме родной семьи. Потому что ее не было. Валя выросла в детдоме. Поисками родителей никогда не занималась. Возможно, из-за обиды или из-за страха перед неожиданным.

Эдик рос веселым и задорным. Послушно ходил в детский сад. В школе хорошо учился, побеждал на олимпиадах.

Валя в техникум так и не вернулась. Устроилась в кафе мыть посуду. И прижилась. График удобный, всегда сыта и она, и ребенок, работа не ответственная. Со временем им дали квартиру на краю города в панельном доме.

Эдик поступил в институт. Сам, своей головой.

Валя гордилась. Подруге хвасталась. А Эдик все бросил и добровольно ушел в армию. Это был удар.

Но Эдик твердо решил, что жить как прежде он больше не может. Не хочет. И боится себе сознаться в том, что ненавидит мать и бежит от нее.

Да, он «сломал» ей жизнь. Да, он неуклюжий, неопрятный засранец, который делает все неправильно и наперекосяк. За него стыдно. У него не может быть ничего своего, во что не вмешалась бы мать. Даже трусы покупала она и решала, в какой рубашке выходить на улицу. Она выбирала, с кем дружить, как играть и с кем. Подробно объясняла, почему надо обходить стороной девочек и не драться с хулиганами. Эдик не спорил. Не мог. Не смел. Он же не хотел в очередной раз «убить» свою мать? В детстве он искренне винил себя, когда она демонстративно ложилась на диван с полотенцем. Мальчик боялся, что она на самом деле умрет. И тогда его отдадут в детдом или еще куда-нибудь. Что никому он кроме матери не нужен. Потому что вот такой убогий, тупой и никчемный. И лишь она его любит и терпит, жертвует собой и желает ему добра.

Эдик устал от этого «добра». Он хотел свободы. Но уже на второй день в армии понял, что попал в тюрьму. Женские слезы и истерики заменили глухие удары под дых и жесткие приказы. Жизнь заметно усложнилась. Накрыло отчаянье и безысходность.

Там, «на свободе», он презирал женское. Здесь по нему прокатывалось мужское.

Сам он потерял всякие ориентиры и держался только верой в справедливость. Пока не понял, что она противоречива и у каждого – своей масти и цвета.

– Что бабе на праздник, то мужику в убыток, – старик со скрипом устроился на скамейке. – Одна, говорят, любит пломбир, другая офицера.

– Простите, это вы мне?

– Тебе, тебе, сынок. Что хмурый такой? Никак побили малость?

– Не понял.

– Ладно, это дед шутит. Вкусное мороженое-то, а?

– Да-да, спасибо.

– Ну и славно, солдатик, и славно. Наслаждайся жизнью, пока молодой, да лишний раз под пули не лезь. Лучше к девкам. Там теплее. Хотя… Это еще тот народ. Ох, непростой народ.

Эдик хотел уйти, но вытер сладкую руку о сапог и протянул ее деду.

– Эдуард, приятно познакомиться.

– Дед Владимир. Иванович. Давно ты здесь служишь?

– Первый год.

– Сложно?

– Ну, привыкаю.

– Девушка есть у тебя? Письма пишет?

– Мать… Мама пишет…

– Понятно. Увольнительный, значит, сегодня?

– Угу.

– Тогда пошли ко мне в гости чай с пирогами гонять. Бабка моя утром еще спекла. Пошли, пошли, сынок. Отогреешься от казармы. Яблок из сада с собой возьмешь.

Эдик кивнул. Он никогда не был в деревенском доме с настоящей печкой. Запах молока, печеных яблок и свежего теста. Домотканые половики на деревянных половицах. Иконы под расшитыми салфетками над столом. Часы громко тикают на стене. Кошка сладко умывается под столом. И улыбчивая хозяйка с ухватом.

Засиделись до полуночи. Эдик знал, что попадет на гауптвахту за опоздание. Но принял это заранее и со смирением. Ему еще ни разу в жизни не было так хорошо, тепло и спокойно. Господи, неужели такое бывает? Чтобы легко и свободно за просто так, без условий и ограничений? Счастье.

У стариков были и дети, и внуки, и корова с курями, и две кошки с собакой во дворе. А еще много любви и сочувствия. И Эдик купался в них, как рыба, попавшая из мертвой воды аквариума в лесное озеро.

Он заходил к ним всегда, когда получал увольнительную. Помогал по хозяйству. Научился баню топить, дрова колоть и грибы чистить. Они много смеялись, пели народные песни и дегустировали соседский мед.

Эдик полез на чердак посмотреть проводку. Он не очень разбирался в электрике, но все же. Присел, чтобы не удариться головой о перекладину и машинально нащупал рукой что-то твердое. На свету разглядел, что это старая книга, без обложки, с тонкими желтыми страницами и мелким шрифтом.

Дед полистал и протянул ее Эдуарду обратно:

– Возьми себе. Штука стоящая. Я раза три читал. Давно, правда. Но помню, что потом пачку выкурил за ночь. Продрала меня эта история до костей. Тебе понравится. Хотел человек с судьбой побороться, да вишь что, не по силам это ему. Никому не по силам.

– По силам, Владимир Иванович. Было бы желание.

– А ты попробуй, потом приходи, расскажи.

Эдик кивнул.

Ночью на дежурстве осторожно вытащил книжку из-под кителя. Открыл. На первой странице от руки чернилами была выведена надпись: «Софокл. Царь Эдип».

Сколько времени прошло? Он не заметил. Только почувствовал ком в горле, который словно катался в разные стороны и мешал сделать вдох-выдох. Слезы наворачивались и щипали глаза.

Чёрт!

Надо же! Как такое может быть? За что? Почему? Очевидно же, что Эдип не хотел убивать своего отца и жениться на матери! Он бы точно не захотел. Даже под дулом пистолета. Встреть он сейчас отца, скорее всего, руки бы ему не подал, но бить… а тем более убивать… ну нее… зачем? Хотя, конечно, он, Эдик, не виноват, что двое молодых ребят увлеклись игрой в больничной подсобке. Что его мать забеременела. За что он расплачивался все свое детство? За то, что родился? Глупо и несправедливо, но как есть. Надо свою судьбу строить. Пусть, если даже наперекор. И очень постараться никого не обижать.

Однажды дед умер. Бабушку забрали дети. Дом продали. Животных раздали соседям.

Эдик горевал. Но был безмерно благодарен судьбе за эту встречу.

Отслужив свой срок, несмотря на мольбы и упреки матери, домой не вернулся. Улетел с другом работать на Север. Эдик хотел жить, но это казалось возможным только там, где у него не было никаких шансов.

БЕЗУПРЕЧНАЯ

Ниночка родилась отличницей. День в день, минута в минуту по прогнозу акушеров, астрологов и даже тетки Любы. Она как увидела бледную мать Ниночки у почтового ящика в подъезде, так сразу и выдала: срок 3 недели, девочка, конец января. Разумеется, ей никто не поверил. Это уже потом будущий папаша принес килограмм овсяного печенья. Позвонил в дверь, смущенно впихнул кулек в руки соседки и убежал.

Все сбылось точнее некуда.

Ниночка пришла в новый мир тихо, крикнув для приличия три раза и сразу же виновато умолкнув. Не дай Бог кого побеспокоить. Так хорошие девочки не поступают. Даже, если внутри все горит от больничного воздуха. Даже, если боль от перерезанной «на живую» пуповины дикая. И страх умереть от голода и холода. Она будет молчать, терпеть и улыбаться. Иначе может задеть чувства уставшей матери, задерганных врачей и подать плохой пример другому младенцу.

Ниночка была аккуратной. Никаких каш с фруктовыми пюре по ковру, рисунков на обоях, обливаний кипятком и пальцев в розетку. Все чинно, благородно, без эксцессов.

В школе – лучшая, в институте – первая, на работе… Ох! Коллеги бы с радостью ее сожгли и закопали где-нибудь, но кто тогда будет ночевать в офисе, спасая их задницы в конце квартала? Конечно, безотказная и безупречная Ниночка. Она не пьет, не курит, с чужими мужьями не спит, в барах в нижнем белье не танцует.

Ниночка идеальная жена, мать и вообще невозможно без слез на это все смотреть, но куда деваться.

Ниночка никогда не уставала, не жаловалась на проблемы, всех спасала, всем помогала, везде успевала и однажды проснулась в реанимации.

– Ба! Кто это у нас тут разлегся без дела и еще заботы требует?! Нина, ты што ль?

– Тетя Люба? Здравствуйте, извините, – прошептала Ниночка пересохшими губами и зажмурилась.

– Я-я! Уже лет пять в этой забегаловке для трупов швабрами заведую.

– Что?

– Санитарка я здесь. Карма-йогой занимаюсь, видишь? Чистоту навожу. Памперсы меняю, полы мою и там по мелочи всякое. Чего разлеглась?))

– Не знаю, простите….

– Эх, девочка! Доигралась. Воды попьешь? Давай немножко? Ага, глотай, глотай. Да, не торопись. Хорошо, молодец.

Ниночка подавилась, раскашлялась и заплакала. Стыд душил ее. Она не могла встать. Не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Господи, неудобно-то как.

– Что со мной, теть Люб? Как я тут оказалась?

– Инсульт. Нашла тебя на лестнице в подъезде. Хорошо, что не убилась. Доктора говорят, удачно упала, ничего себе не разбила. Сумки твои Генке отдала. Он пьян, как обычно. Муж твой грёбаный с диваном обрученный.

– Дети?

– Участковый приходил. Сашке колония грозит, если за ум не возьмется. А Ольку я к себе пока взяла. Аллергия у нее жуткая по всему телу. Чешется бедный ребенок. Займусь этим, свожу к своему гомеопату.

– Деньги…

– Потом, лежи молча. Сейчас сорочку тебе поменяю. Ты тут уже две недели, знаешь?

Нина не ответила. Не могла. Провалилась в небытие. Ей снилось, что горит в печи, а выйти не может. Голос хриплый кричит: «Выходи!»

А она упирается. Ей кажется, что все правильно, что так надо: терпеть… молчать… и ненавидеть… СЕБЯ!

За что?

Огонь превратился в черную смоляную лаву. Нина почувствовала, что злость, гнев раздирают ее сердце, а выхода им нет и быть не может. Это плохо. Она не должна. Пусть погибнет, но никто об этом не узнает.

Никогда. Она хорошая… она справится.

– Нин, ты как?

Муж смотрел напряженно и, что невероятно, трезвыми глазами. Он был выбрит, чисто одет и даже пах едой, а не водкой.

– Я работу нашел. Сашку в школу вернул. Олька пока у соседки, но так сейчас лучше.

– Вы без меня справились?

– Конечно. Все путем.

– А почему со мной не справлялись?

– Не хотели разочаровывать.

– …?

– Ты же у нас такая вся правильная, сильная, безупречная. Ну, а я говно. Слабак и алкоголик. Плохо мне, но выхода не вижу. А ты была счастлива?

– Нет.

– Тогда зачем это всё?

– Не знаю. Мне казалось, что так надо: постараться, потерпеть и все получится.

– Дотерпелась.

Гена покормил Нину. Поменял грязные вещи на чистые и ушел.

Вечером на смену заступила тетка Люба. Поделилась новостями.

Ольке легче. Она перестала чесаться. Сашка принес первую в жизни пятерку. Гена, наконец, починил всю сантехнику в квартире.

В то время как жизнь Нины рушилась, вокруг все как будто оживало и восстанавливалось.

Что она делала не так? Почему?

– Когда мы безжалостны к себе, то жестоки по отношению к другим – тетка Люба поправила Нине одеяло.

– Никогда об этом не думала. Мне казалось, что я должна быть комфортной и удобной, тогда всем будет хорошо со мной. Заботиться о других в первую очередь. Не быть эгоисткой.

– От осинки не родятся апельсинки. Страдание творит только страдание, боль отражает боль, и только радость умножает радость. Измучила ты себя, девочка.

– Да, нет. Хотела как лучше.

Из больницы Нина вышла через два месяца. Ей очень повезло. На своих ногах. Речь немного притормаживала, но это ее не пугало.

Дома было чисто. Гена пожарил картошки. Дети закидали больничные вещи в стиральную машинку. Позвали соседку. Отметили возвращение морсом из клюквы.

Утром Нина приготовила на всех завтрак и тихо ушла…. В кино. Одна. Присела за столик в кафе. Заказала капучино с ароматной пенкой. Закрыла глаза от удовольствия, развернув бледное лицо к солнцу, подпевая французскому шансонье знакомую песню….

И опоздала на сеанс (!) Как двоечница?! Господи! Ну, как так?

Зато счастливая и с кремом от пирожного на щеках.

ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННАЯ

Анжела отчаянно хотела замуж, но мужчины ей не нравились. Точнее, то, как они себя проявляли. Возможно, где-то (в кино, например), у кого-то и как-то существовали «нормальные», «адекватные», «симпатичные», «порядочные», «галантные» джентльмены благородных кровей, но именно ей такие никогда не встречались. А она искала. Уже 7 лет. Ходила на свидания два раза в неделю. Выделяла время в рабочем графике. Посещала салон, магазин и даже психолога-таролога-астролога. Готовилась. Наряжалась. Короче, убивала кучу времени и тратила деньги на «что попало». Однако от цели не отступала. Следовала завету мамы, которая получила его от бабушки, та от прабабушки – и так через каменный век поколений он пришел к самой Еве: терпеть, страдать, но своего добиваться. Нафига это всё? Ответа не было. Анжела работала над собой: фитнес, тренинги, мантры, ретриты, тантры… алкоголь, баня, еда… Хотя, нет. Это уже слишком! Еду вычеркиваем! В конце концов, это ее ЖИЗНЬ, и она на ней отыграется. Одним словом, Анжела была прекрасна. Настолько, что мужчины сомневались в ее реальности. Они начинали мямлить, хамить, сбегать, притворяться мертвыми, чем только усугубляли список причин своего ей несоответствия.

У любого серьезного и ответственного человека есть свой план и сценарий развития проекта. Как оно, по словам психологов-астрологов-гинекологов и духовных учителей, должно быть правильно, красиво и по-настоящему. У Анжелы он тоже был. С этапами, эвентами, бюджетом и сроками. Она же не про развлечения, секс, любовь и прочие глупости, а про брак, семью и четкие обязанности. Иногда мужчины соглашались сразу и на всё. Тогда отступала Анжела. Иногда только на часть. Анжела не соглашалась.

Однажды она заболела. Но встала с постели, прополоскала горло, закинулась таблетками и по привычке собралась на свидание. Пришла. Села. Заказала облепиховый чай с чизкейком и приготовилась дать бой.

Он опоздал. Нарисовался без цветов, улыбки, и в свитере времен викингов. Окинул взглядом хмурую Анжелу. Потребовал виски. Выпил. И мрачно произнес:

– Может, пойдем потрахаемся?

– …!!!!!! (Анжела подавилась, но не смогла даже откашляться)

– Ну а что тянуть? Ты вроде ничего. Жизнь коротка. Давай, пошли!

Пауза. Взрыв.

Конец цивилизации. Всемирный потоп.

Мат…

P.S. Через месяц они поженились. Ну, а что тянуть то?

ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНАЯ

Образ бедной рабыни Изауры произвел на Олю неизгладимое впечатление. Она резко начала скашивать глаза, покачивать головой и прихрамывать, подражая героине бразильского телесериала. Девушка казалась ей невероятно красивой и грациозной. Оля даже выучила невыразительное имя актрисы, не зная, что это первая роль бывшей порнозвезды.

Днем Оля аккуратно посещала школу, закрывая четверть тройками, а вечерами думала о судьбе рабыни. О ее нравственной чистоте и неприступности. Вот надо же что творится в этой самой Бразилии (где, как Оля знала из другого фильма, водится много диких обезьян) – одна девушка и столько претендентов! А тут сидишь себе в 15 лет, красишь ресницы маминой тушью, а вокруг тишина. Никто не только на твою честь не покушается – даже имени не спрашивает.

Странно. Видимо, социализм – не самый лучший вариант для жизни девушек.

У Оли и раньше были политические сомнения, но в тот вечер они как-то особенно уязвляли.

Она причесалась. Нашла модные колготки в черную сеточку. Накрасила губы яркой помадой. И резко захотела драмы. Про любовь и что-нибудь неприличное.

Весна подстрекала. Коты орали. Оля достала каблуки из-под кровати. Процокала неумело по паркету и вышла на балкон.

– Эй! Слышь! Ты это… выходи давай!

– Красильников?! Ты чего там делаешь?

– Жду. Пришел, но потом понял, что номера квартиры твоей не знаю. Пойдешь?

– Куда?

– Куда-нибудь.

– Ага.

Оля вышла быстро, но без каблуков. Красильников окинул одноклассницу взглядом и вздохнул:

– Изаура?

– Угу.

– Похожа. Но на самом деле, нет.

– ???

– Короче, посмотрел я на них в этом кино и разочаровался.

– В ком?

– Да в капитализме. Одна рабыня на всех мужиков и то страшная! Как они там живут? У тебя родители дома?

– Нет еще.

– Есть что пожрать?

– Макароны с котлетой.

– Пойдет! Угостишь?

– Ну…

– Тогда пошли скорее! Поиграем! Я буду хозяином, а ты рабыней. Я котлету съем, а ты посуду помоешь!

И Оля согласилась. Все-таки это вам не Бразилия. А про мексиканские страсти она фильмов еще не видела.

МИЗАНТРОП

Профессор был мизантроп. Лет тридцать как окончательно разочаровался в людях, студентах и, что особенно печально, – в блондинках. Он иногда мог на них смотреть, сквозь пальцы, прикрывая ладонью уставшие от напряжения глаза. Но слушать… Боже упаси!

Зачетки подписывал не глядя, чтобы сократить момент страдания. И убегал из аудитории, проявляя прыткость кенгуру и пунктуальность Канта.

Уже собирался окончательно закрыться в презрении к миру, как в двери появились Ноги. Профессор скосил заслезившийся глаз и гневно фыркнул. Потом он увидел тонкую талию, симпатичную грудь, длинную шею, сочные губы и беспардонные глаза.

– Простите… я на пересдачу… мне в деканате сказали…

– Да-да! Давайте зачетку!

– Но я… я сейчас не готова… я только записаться на время… когда вы сможете?

– Уже могу. Зачем откладывать? Что у вас там? Экзамен? Зачет?

– Экзамен.

– Без проблем. Тройка устроит?

– Ну-у-у…

– Что?

– Я же готовилась… хотела бы сдать на пять.

– Не сможете!

– Почему это?!

– Просто поверьте мне на слово, девушка. Мой предмет на пять знаю только я сам и двое моих коллег из Сорбонны. Вы слишком поверхностны для того, чтобы погрузиться в тему глубже, чем в чашку чая. Да, впрочем, в этом вы тоже не уникальны. Таких, как вы, тут целый легион. Давайте зачетку и не будем мучить друг друга.

– Ндаааа… Тяжелый случай. Слушайте, профессор, я, конечно, не Мария Кюри и даже не Герти Кори. На Нобелевскую премию не претендую. Но за свою оценку буду бороться честно и до конца. Это вот сейчас политически неправильно будет, но я скажу: вы – безусловно невероятно глубокий человек. Однако проблема в том, что вы достигли такой глубины, что для вас моя поверхность – уже недостижимая высота.

УПОРНАЯ

Аллочка была собой недовольна, поэтому взяла кредит в банке и записалась к пластическому хирургу. Она страдала, выносила боль и унижение всяких ее чувств. Даже молилась иногда. Ставила свечку два раза за 10 рублей в храме напротив. Аллочка хотела «чуда», и оно случилось. Через полгода в мире появилась девушка неопределенных лет с гривой нарощенных волос, метрами ногтей и ресниц; накаченных губ, груди, попы; с новым носом, подбородком и ногами. Еще Аллочка поменяла простые зубы на фарфоровые, откачала жир со всех мест и, наконец, смогла спокойно вздохнуть… и выдохнуть… Из зеркала на нее смотрел Майкл Джексон…

Аллочка рыдала… от счастья. Пусть следующие несколько лет она будет самоотверженно питаться только гречкой и запивать ее горячей водой, выплачивая кредит банку, зато уже сейчас она стала девушкой Мечты. Правда, пока только своей, но это уже что-то. С этого рекомендуют начинать все «великие гуру-психологи-коучи» интернета.

Аллочка начала!

Позвонила модному фотографу и заказала фотосессию. Выложила результат в инстаграм, выпила бутылку шампанского и раскинулась «роскошным» телом на бабушкиной софе.

Аллочка ждала. День, два, неделю, год…

Но ничего не происходило!

Он молчал. Даже лайк не поставил. Даже, гад, взял и женился второй раз! Не на Аллочке. Это было ужасно! Ситуация тянула уже не на бутылку шампанского, а на ящик водки. Причем лучше палёной, чтобы уже раз – и не приходить в себя никогда…

Жалко было денег банку и страданий в целом. Поэтому девушка решила брать ситуацию в свои руки. Она выяснила точку ближайшей дислокации подлого и такого непредсказуемого, однако, Мужчины ее мечты. И вызвала такси.

Аллочка вошла в Бизнес-центр так, что охранники попрятались за хрупкими спинами девушек на ресепшен. Она была в себе уверена, как никогда. В коротком платье, с пятым размером груди, на шпильках-высотках, создавая эффект морской бури взмахами гигантских ресниц. Она шла к ЦЕЛИ!

«Цель» в это время мирно пила растворимый кофе, замешанный на воде из офисного кулера, и (о, бедная!) ничего не подозревала.

Аллочка шла. И не заметила, как снесла по пути генерального директора фирмы, в которую так феерически ворвалась. Как не ответила на призыв его секретарши… как повыбивала из дрожащих рук сотрудников пластиковые стаканчики с непонятным содержимым, неудачно развернув крутой зад… Она шла…

И нашла ЕГО. Бледного худого очкарика-айтишника в застиранной майке и дешевых джинсах. Он увидел ЕЁ!

Господи… да что же это такое?! Это линзы что ли новые такой эффект дают? И вот ради этого червяка-заморыша она перенесла столько бед, влезла в долги и обрекла себя на постную диету?

Аллочка была потрясена… Она села… где получилось… на стол юриста…

Вошла в состояние, чтобы рыдать и метать проклятья. И тут в дверях появилась девушка. Она закричала:

– О, Боже! Анжелина! Анжелина Джоли?! Не может быть! Я люблю вас!

Так Аллочка сменила еще и ориентацию. Ну а что делать? А что если это и есть настоящая любовь и признание? И она их все-таки получила … от Галочки.

НЕПОКОРНЫЕ

Гульсина влюбилась. О, Аллах! Рассказала сестре. Та рассердилась, выплеснула все, что наболело о ветрености и безответственности младшей. Оно и понятно: Гульсияр старшая. Ей уже 83, а Гульсине всего 80. Завидует что ли?

Гульсина и замужем-то не была, детей своих не завела. Все работала, суетилась, за матерью ходила, за отцом ходила. Когда всех схоронила, переехала к сестре в город, помогать. Гульсияр с мужем развелась, малолеток вдвоем поднимали. По очереди на заводе дежурили. Бегали то в садик, то в школу, то по поликлиникам.

Мелкие подросли и «разлетелись» по чужим углам.

Дочь Гульсияр однокомнатную квартиру сестрам купила и стали они жить только вдвоем. С перебранками, но терпимо. Гульсина вообще покладистая, спокойная, услужливая всегда. А тут случилась с ней любовь. Что на нее нашло – сама не знает. Разругались сестры.

Младшая в пакет платки покидала и ушла.

Абдул-абы ждал ее на скамейке возле дома напротив. Тюбетейку подправил, на палочку уперся и с радостным скрипом поднялся навстречу. Он один в трехкомнатной живет. Дети, внуки – отдельно.

Как же он счастлив, что после нескольких месяцев осады «девушка», наконец, сдалась и сейчас бежит взволнованная навстречу.

Платок у Гульсины сбился. Куртка расстегнулась. Шнурки на ботинках развязались. А глаза впервые в жизни заблестели, румянец залил давно пожелтевшие от тоски щеки.

Они вцепились друг другу в руки и, задыхаясь от восторга, пошуршали домой.