Любовь… Нелюбовь…

Ирина Критская

Любовь… Нелюбовь…

Глава 1. Машка

Здание лаборатории находилось в заднице мира! От конечной станции метро, потерявшейся между горделивыми рабочим и колхозницей, и пафосным зданием гостиницы «Космос» Машка долго шла пешком по узенькой улочке среди приземистых пятиэтажек и жутко натерла пятку. Ей пришлось резко снизить скорость, и, со от страха опоздать, она полезла через заросший полегшим прошлогодним бурьяном скверик. Очень быстро заблудилась, не понимая, как из него выбраться. Чертыхаясь про себя (вот ведь дура – послушала своего романтичного, явно морально устаревшего мужа и нацепила босоножки на высоком и неустойчивом, как зараза, каблуке), отплевываясь от вездесущего тополиного пуха, она с трудом выбралась на какую-то детскую площадку. Платье прилипло к спине (напяленное по тому же дурному совету оно было мерзко -синтетическим и вызывало испарину при малейшем ускорении темпа), но особенно раздражали влажные ладони. Маша знала свой недостаток – нервишки шалили, чуть что – руки мокрые, да так, что оставляют следы на гладкой поверхности – не дай бог кто увидит. Поэтому, она чуть притормозила и устало опустилась на лавку. Достала из сумки скомканный тетрадный листок, расправила на коленке, всмотрелась. Эту схемку ей нарисовала Наталья – родительница (так странно Машкина мама-педагог называла матерей свои учеников) толстой бестолковой девчонки с двумя заячьими зубами, торчащими у нее изо рта почти под прямым углом. Девчонка была необыкновенно бестолковой, и Наталья была готова совершить любой подвиг, лишь бы Машкина мама продолжала тянуть этого кролика из класса в класс. А уж устроить на работу дочку учительницы в элитную лабораторию – это за милую душу… Вот и устроила!

Вчера, рисуя эту схему, Наталья быстро бубнила низким утробным шепотом, как уставшая пчела.

– Не опаздывай. Придешь – на вахте скажешь, от кого и записку отдашь. Поднимайся на второй, к директору не лезь, иди к заму. Они оба в курсе, но лучше к заму. Директор – человек из элиты, ты со своим колхозом на голове (Машка постриглась в районной парикмахерской и теперь была похожа на доярку, приехавшую на слет) не произведешь на него впечатления.

– А чего я должна на него впечатления производить? Я же не в публичный дом устраиваюсь, а в научное учреждение!

Машка злилась. Наталья со своими духами и туманами, шикарными длинными волосами и кошачьими глазами, украшавшими и так безукоризненно идеальное, хорошо накрашенное лицо, начала ее раздражать.

– Он задницу и сиськи не потребует предъявить?

Наталья посмотрела на Машку, как солдат на вошь, задержав взгляд пониже подбородка.

– Не заставит, не обольщайся. Он ведь не идиот интересоваться тем, чего нет.

«Вот зараза» – думала Машка, засовывая листок обратно во внутренний кармашек сумки, – «Прям Шехерезада засратая. Царевна Будур. Думает, раз сиськи козьи отрастила, ей все можно». Почему-то, вдруг захотелось развернуться, пробежать все эти улочки в обратном направлении и спрятаться в уютном метро. Не лежала у нее душа к этой работе. Ну вот, совсем. Какая из нее ученая? Глупость…

Прервав этот незатейливый внутренний монолог, Машка вздрогнула и остановилась, как лошадь перед препятствием. Прямо перед ней стояла старая пятиэтажка, неприметная среди пары высоток и огромных ясеней, и тополей. Она была длинная как небольшой поезд, серая от траченных временем кирпичей и очень депрессивная на вид. Казалось, что там, внутри – беспросветная, тюремная тощища. Но это был именно тот дом, к которому Машка так отчаянно пробиралась – номер и название улицы торчали прямо перед глазами на хорошо отмытой дождями табличке. Она! Лаборатория!

Уже с трудом ковыляя, Машка поднялась на крылечко, выложенное щербатыми бетонными плитами, и потянула тяжелую дверь на себя. Странная была дверь – как будто ее оторвали от какого-нибудь особняка, ну или там, старинного сталинского здания и пришпандорили к этому серому вагону. И она торчала среди одинаковых убогих окошек инородным телом. Ужас. В общем, вся эта история Машке конкретно не нравилась!

За дверью почти сразу начиналась лестница – самая обычная, с некрасивыми, грязноватого цвета ступенями, но вот между дверью и лестницей сидел человек. Сидел он, конечно, не на полу, а на стуле в небольшой отгороженной комнатке, похожей на курятник. Человек высунул голову, сверкнул круглой, аккуратной плешью и уставился на Машку пронзительными, круглыми глазками без век.

– Вы куда, вас ждут, дама?

Машка хотела обернуться, поискать «даму», но поняла, что это ей. Она неуверенно протянула Куриному жителю записку от Натальи. Тот покрутил, поразглядывал, вроде даже понюхал, удовлетворенно кивнул и неожиданно тоненьким голоском кудахтнул.

– Второй этаж, двадцать восьмая комната, паспорт оставите мне, когда понадобится – спуститесь!

Обалдевшая Машка вжала плечи, сдала паспорт и поковыляла на второй этаж, стараясь не наступать на пятку.

Чуть передохнув на такой же, как и все здание, неприглядной лестничной клетке (да и запах здесь был противный – густой, странный, то ли химический, то ли утробный какой-то, звериный) Машка потянула на себя следующую дверь и, то, что вдруг открылось за ней, заставило вздрогнуть.

Коридор был шикарным. Мрамором отделанные стены, светлые тяжелые двери, красивый ковер на полу, картины в темных рамах. Светильники, то ли медные, то ли латунные – выгнутые подобно рогам экзотических животных светились таинственно, несмотря на дневное время. Машка медленно и осторожно стала пробираться по коридору, крадучись, сама от себя, обычно буйной девицы, такого не ожидая. Номер двадцать восемь был указан на резной табличке, прикрепленной на деревянной, светлого лака двери. Машка тихонько постучала и дверь вдруг распахнулась, чуть не сбив ее с ног…

Высоченная женщина неясного возраста, стройная, но, одновременно странно массивная, с кудрявыми, ослепительно белыми волосами возникла, как Алладин из лампы. Она посмотрела на Машку сверху вниз, криво усмехнулась краем полных оранжевых губ и дернула плечом.

– Мария Владимировна? Устраиваться на работу? Пройдите. Я доложу. Он в курсе.

Быстрым и тяжелым шагом, вбивая широкие ступни в пятнистый палас женщина скрылась за стеклянной перегородкой, которая отъехала, подобно дверям купе и тут же вернулась на место.

Машка неуверенно опустилась на резной деревянный стул, от которого у нее почему-то сразу замерзла попа.

Глава 2. Лаборатория

Наконец, дверь отъехала снова, белокудрая дама вынырнула оттуда, проскакала козой к своему столу и ткнула длинным острым пальцем в сторону Машки.

– Пойдете через три минуты, говорить четко и по делу, бумажки свои разложить у него на столе в порядке временной очередности, давать ему в руки, когда он попросит. Если попросит. Потом пойдете к Заму, его кабинет напротив. Если пойдете. Оформление будет через три дня. Если будет. На работу выйдете через неделю. Если выйдете…

Эта белокурая Жаззи сказала столько раз «Если», что у Машки захлюпало в ушах и заболела голова. Ей очень хотелось отмахнуться от этой коровы, она бы так и сделала, но уже прошло три минуты, отведенные ей до входа ТУДА. Поэтому, она вскочила, схватила со стула свою папку и рывком проскочила за купейную дверь.

В кабинете было очень прохладно и полутемно. Опущенные шторы, пушистые ковры, высокие резные спинки стульев из темного дерева по периметру янтарно переливающихся стен, и огромный стол, покрытый сукном. Машке казалось, что она попала в какое-то старое кино, и из-за стола сейчас поднимется ей навстречу усатый сутулый человек во френче. Человек, действительно привстал, на его идеально выбритом лице, (насколько это можно было рассмотреть в полутьме) действительно темнели усики. Правда – не пышные и развесистые, как ей ожидалось, а аккуратные, черные, очень это лицо красившие. Человек был совсем не молодым, смотрел пытливо, чуть улыбаясь.

– Праходи. Не стесняйся, дорогая.

Яркий восточный акцент очень вписался в сложившуюся в Машкиной голове киношную картинку. Она даже вздрогнула и всмотрелась повнимательнее. Но, картина тут же распалась и растаяла, потому что человек продолжал свое неторопливое вставание и постепенно рос, как гора. Когда он, наконец, вышел из-за стола, то оказался огромным, ростом, наверное, не меньше двух метров и довольно пузатым. Он подошел к Машке, легко тронул ее за плечо, довольно цокнул языком.

– Красивая дэвочка. Будэшь работать. Лаборатория микробиологии. Иди.

И развернув ее к двери, чуть подтолкнул, ласково похлопав по заднице Машка обалдело пошла к двери, таща за собой свою папку с великими достижениями, как двоечник портфель. Все ее дипломы и аттестаты, отзывы об институтских научных исследованиях, вся эта лабуда директору не понадобилась. Просто – совсем.

Блондинка встретила Машку стоя и совершенно не удивилась ее скоростному появлению. Явно потеряв к ней интерес, цепко схватила ее за рукав платья, выволокла в коридор и снова ткнула своим пальцем-сосиской в дверь напротив.

– Там Зам. С ним проще. Нормальный мужик, ученый. Зовут Семен Исаакович. Он оформит тебя, и все сам сделает. Давай, побыстрее, а то обед скоро. А у него желудок больной.

Кабинет Семена Исааковича оказался небольшим, очень скромным и очень рабочим. Небольшой письменный стол, пишущая машинка, неровные стопки бумаг, пыльные корешки книг на стеллажах по всем стенам, маленький журнальный столик, уставленный немытыми чашками из-под кофе. Зам сидел на крошечном диванчике у окна, листал здоровенную книгу, явно каталог. Машка неуверенно остановилась у порога, Семен Исаакович вскочил, весело поманил ее пальцем и показал на диван. Невысокий, кругленький, чуть лысоватый – он был немного похож на майского жука, и Машке казалось, что еще немного и он взлетит, зависнет над ней и зажужжит.

–Будете работать у нас старшим лаборантом. Пока. Потом у вас будет тема, вы начнете ее разрабатывать, дальше посмотрим на ваши способности.

Он подошел поближе, посмотрел Машке прямо в лицо. Карие глаза смотрели очень ласково, но левое веко было немного странно опущено, от этого его взгляд казался косоватым, неоформленным каким-то. Машка смутилась, это чувство было ей мало знакомо, и от этого она смутилась еще больше.

– Мария Владимировна. Будьте добры – ваши документы.

Голос Зама прозвучал, как будто из ямы, Машка вздрогнула, дернула свою папку, бумаги рассыпались по полу. Она начала их судорожно собирать, злясь на свое неожиданное смущение и кожей бедер почувствовала взгляд – горячий и беззастенчивый. И от этого теплая волна возбуждения захлестнула ее всю. Она разогнулась, сунула охапку документов совратителю в руки и метнулась к выходу.

– Такого красивого лаборанта у нас еще не было. С такой талией и такими ножками. Подождите у секретаря, она вам все объяснит.

Машка обернулась уже в дверях и снова поймала взгляд Зама – ласковый, карий и очень бесстыдный.

"Во дура! Старый одноглазый пузан. Сатир, а еще ученый. Еще только не хватало! Надо с мужем почаще спать что ли, а то что-то мы запустили этот процесс совсем с жизнью нашей дурной. Конечно, одни макароны жрать – какой тут секс. Ну ничо, работать начну, тут, говорят платят нормально, все нормализуется".

Эти мысли метались в Машкиной голове, пока Жаззи (теперь она так называла про себя секретаршу директора) вела ее по общей лестнице на четвертый этаж. Коридоры лабораторий выглядели совсем иначе – пластиковые стены, потертый линолеум, крашенные в серовато-белый цвет двери. Наконец, они остановились у одной из одинаковых, как близнецы, дверей.

– Все! Дальше сама. Познакомишься и иди домой. На работу – в следующий понедельник. Ровно в девять. И не опаздывать.

Жаззи развернулась и, быстро шевеля локтями, как локомотив колесными осями, исчезла в глубинах здания.

Машка открыла дверь. Лаборатория была огромной. Скорее всего соединили несколько комнат, сломав стены, получившийся зал отделали серым блестящим пластиком и навесили потолки с очень яркими лампами. Поэтому, после кулуарных кабинетов дирекции, здесь был совсем иной мир – светлый, немного больничный, научный. Высокие тумбы, длинные рабочие столы, в каждый из которых были встроены небольшие раковины с длинными сияющими кранами, спиртовки, стаканы с пипетками, разнокалиберные колбы, чашки Петри – чего здесь только не было. Ощущение иной планеты захватило Машку сразу и, особенно, когда она увидела худого человека в белом комбинезоне, очках и маске. Он держал руки внутри какого-то полупрозрачного короба и что-то там такое делал. Увидев Машку, он приветливо покивал, вытащил руки, снял маску и улыбнулся.

– Я Игорь. Местный микробиолог. Вы не пугайтесь, на следующей неделе будут готовы боксы, здесь останется территория подготовительных работ и оформления документов. Вы Маша? Я знаю. Вон ваш стол.

Он показал небольшой лабораторный уголок у самого окна, светлый и уютный, подмигнул и снова натянул маску. Машке вдруг показалось, что она попала домой.

На улице было тепло, чувствовался вечер, тот самый – нежный, ласковый московский вечер, пропитанный ароматами зелени, нагретого асфальта, покрытого снегом тополиного пуха, и чего-то еще, знакомого с детства. Так хотелось есть, что сводило желудок, тем более что из маленького кафе вдруг вырвался щемящий до обморока запах кофе и чего-то сладкого. Машка бы тяпнула чашечку, но до зарплаты мужа было еще два дня, у дочки порвались колготки, и дома из еды было только два куриных крыла и пачка молока. Но она все равно – забежала в крошечный магазинчик у метро, купила на какую-то мелочь, завалявшуюся в кармане четвертушку черного и одним укусом его проглотила.

Глава 3. Сапожки

– Заказы завтра!!! Завтра заказы!!! Все, кто в списке, не забудьте деньги. И талоны! Куртки будут – китайские пуховики, дубленки, сапоги югославские и финские, халаты махровые!

Машка вздрогнула от пронзительного голоса за спиной и обернулась. Коротконогая, низкозадая, ярко разрисованная брюнетка с распущенными, очень красивыми волосами влетела фурией в лабораторию, пронеслась по небольшой дуге около ближних столов, каркая свое воззвание, и, как заблудившаяся ворона, вылетела в незакрытую дверь.

– Вот дура. Напугала!

Машка с перепугу выронила пробирку с водой на кафельный стол, пробирка разбилась, вода растеклась и начала капать на пол. Она схватила марлю и стала промакивать лужу.

– Первое правило микробиолога – даже если рядом обрушится стена или взорвется мина – пробирку, колбу, пипетку или что там у тебя – держать в руках! Держать, несмотря ни на что! Хорошо, у тебя сейчас там вода! А если культура? Сальмонелла какая-нибудь? Или хуже что? Тоже тряпкой бы вытирать полезла?

Елена Петровна Баранова – новый Машкин начальник, злобная, немолодая кандидатша, насмерть занятая своей увядающей внешностью, уже заела за эту неделю новую сотрудницу окончательно. Посадив ее работать к себе в пару, в лаборатории это называлось «вторые руки», она издевалась над помощницей, как могла. Совала в руки горячую пробирку (учила, как правильно вести себя в паре), заставляла по сто раз разливать питательные среды в чашки Петри (недостаточно ровно сделано), таскать на «убивку» тяжеленные биксы с отработанным материалом, а потом выгружать автоклавы, воняющие так, что заходилось дыхание.

– Во-вторых! Дурой назвать Ираиду – вылететь отсюда пулей к чертям. Вы что – не знаете, что она лучший иммунолог нашего предприятия?

Машка знала (ей шепнула Ирка – третья микробиологиня), что низкопопая Ираида – любовница директора, который, впрочем, не чурался и Жаззи, но вот когда она успевала быть лучшим иммунологом, практически не выбираясь из салонов, бань и бассейнов – Машка не понимала.

Если бы не неожиданно проснувшийся интерес к новой работе, то она бы уже возненавидела эту лабораторию вместе с Барановной (так, за глаза, сотрудники называли Елену Петровну). А интерес проснулся необычайный. Машка жадно впитывала новые знания, до позднего вечера засиживалась в небольшой библиотечке, штудировала научные отчеты, читала учебники. И сеяла, сеяла, сеяла… Вернее оттачивала технику посева на воде, на неудачно разлитых чашках, оставаясь в боксах после работы. Однажды так увлеклась растиранием шпателем воды по агару, что не услышала, как в бокс кто-то вошел. И только, когда этот кто-то засопел уже над самым плечом – вздрогнула и «пропорола» агар.

– Пашешь? Глубоко пашешь…

Насмешливый голос был ласковым, Машка аккуратно, как учили, поставила шпатель в стакан с дезраствором, закрыла чашку и осторожно обернулась. Семен Исаакович не улыбался вроде, смотрел, насупив брови, но в карих, чуть выпуклых глазах прыгали чертики, лучики-смешинки, а полные губы подрагивали, их явно старались стянуть в серьезную мину, а они расползались в усмешке.

–Садись. Не дергайся. Шпатель давай.

Он сел рядом, чуть прижался к напружинившейся Машке теплым плечом, взял ее руку с зажатым шпателем теплыми сильными пальцами и шепнул шекотно в самое ухо.

– Руку расслабь. Давай потихоньку…

И они долго втирали воду в агар, пока шпатель не заскользил так, как ему положено – легко, но плотно, не отрываясь, как лыжи у хорошего лыжника при скольжении.

***

«Заказы» приехали уже ближе к обеду, машину долго разгружали и торговлю расположили в актовом зале, прямо под трибунами для выступлений. Народ дежурил под дверями чуть не с утра, часовые сменялись, хотя особо ловить там было нечего. У каждого сотрудника были талоны на определенный товар. Эти талоны распределяли сначала по старшинству и заслугам, а потом, когда заслуги кончились – то просто тянули жребий, кто что вытянет. Новенькие в жеребьевке не участвовали, не по рылу, им должно было достаться то, что осталось. Остались какие-то импортные скатерти и диковинные электротурки, но у Машки денег не было даже на колбасу, а до зарплаты еще целая неделя. Поэтому, она всем этим не особо интересовалась, но, когда начали «запускать» – устоять она не смогла. Повертевшись среди счастливчиков, растаскивающих своё добро, она погладила пухлый теплейший серый пуховик и плотненькую, мягкую дубленку с пушистой окантовкой на огромном капюшоне (свою давнюю и несбыточную мечту), нюхнула «Белый лен» Есте Лаудер, который щедро напрыскала на себя Жаззи (по царски прыскнув и на Машку), и уже было повернула к выходу, как вдруг замерла, как кролик перед удавом. На ступеньках, ведущих на сцену стояли сапоги! Это были не просто сапоги! Это были хрустальные туфли Золушки. Светло-серые, почти белые, на изящном небольшом каблучке, с серебристой строчкой по канту! Машке даже показалось, что она сейчас потеряет сознание, настолько кровь отхлынула от лица. Она осторожно подобралась к сверкающему чуду, не веря своим глазам взяла его в руки и перевернула вверх подошвой. Размер был ее. Если бы не толчея из отоварившихся и счастливых научных работников в дверях, Машка бы точно сапоги эти украла. Засунула бы по одному под широченный белый халат, который ей выдали не по размеру, выскочила на улицу и бежала бы куда глаза глядят. Но хода не было, и она поставила сапожок на место.

–Мария Владимировна. Хотите я вам отдам свой талон? Я получил лишний, на всякий случай, а жене и одни такие не нужны, она каблуки не любит.

Машка обернулась, боясь спугнуть голос. Это, наверное, фея, но разве бывают феи-мужчины? За спиной, чуть опираясь на косяк, стоял и улыбался Зам.

– Берите, не стесняйтесь.

Машка неуверенно попыталась вытянуть талон у него из сжатых пальцев. Он, шутя, сжал их плотнее, так, что она чуть не порвала тонкую бумагу пополам, а потом отпустил резко, придержав Машку за талию. На талоне стояла цена. Чувствуя, как кровь опять хлынула к щекам, Машка протянула талон Семену Исааковичу.

–Нет, мне не надо. У меня есть. Очень хорошие сапоги!

– Если вы, Мария Владимировна, сейчас стеснены в средствах, так я буду вычитать эту сумму из вашей зарплаты постепенно. По пять рублей – вас устроит?

Машка даже не помнила, каким образом она очутилась около метро, с огромным, невиданным «фирменным» пакетом в руке с надписью «Lana». Тополя уже отпылили, вечер был теплый и ароматный, несмотря на еле ощущающийся тихий дождь. Пахло прибитой пылью, тополиным листом и мокрым асфальтом. И нежные нотки «Белого льна» от Машкиного шарфика звучали точно в тональности московского лета.

Глава 4. Страничка отчета

-Лето, а ты сапоги покупаешь! Дорогие, наверное?

Муж Олег долго разглядывал Машкину покупку, придирчиво ощупывая подкладку, разглаживая кожу, близоруко сощурившись через очки, вглядывался в этикетки.

– Финские? Ничего себе! А где деньги взяла?

Машка удивилась, никогда в жизни Олег не противился ее обновкам, наоборот, готов был отдать последнее, только, чтобы жена не страдала от нехватки тряпок. Сам он был большим любителем – новые вещи обожал, только вот жизнь из прижала в последнее время – не до этого было. Она уверена была, что муж обрадуется! А тут такое…

–Олег, у меня из зарплаты будут вычитать. Понемногу. Целый год. Даже не почувствуем. Зато зимой будет в чем на работу пойти, ты же знаешь, мои сапоги какие. Стыдно.

– Я бы и сам тебе купил. Скоро премию дадут, вот и купил бы.

У Олега лицо сморщилось и стало напоминать мордочку обиженного пекинеса. Машка вдруг поняла, в чем дело. Он, как пес, обнюхавший следы на тропинке, почувствовал запах чужого. Самца. И ему он, этот запах очень не понравился. А самое ужасно – муж не ошибся. Правда, Машка и сама не признавалась себе в этом. Прятала голову в песок, как страусиха, старалась не слышать, не видеть, не понимать…

Как-то очень быстро началась зима, вроде и осени почти не было… Крупные снежные хлопья тихо падали за окном и, в потемневшем вечернем воздухе казались слишком большими, ненастоящими. Такие снежинки лепили у Ирки, дочки, в школе на стекла, и в классе сразу становилось уютно и сказочно. И здесь, в лаборатории, тоже было уютно – над Машкиным столом горел светильник под зеленым абажуром, он скрадывал остальной свет и казалось, что в здесь, именно в этом уголке Машка совершенно одна, а все остальные где-то далеко, или их вообще …нет.

Она тюкала по клавишам пишущей машинки, стараясь быстрее допечатать страницу, но портила уже третий лист. Завтра сдавать отчет, а послезавтра снимать эксперимент, нет ни секунды свободной, хоть плачь. Да еще ноги спарлись в этих сапогах чертовых! Но Машка ни за что не хотела их снимать, потому что именно в них ее ноги казались особенно обалденными. Да еще в этой новой, бешено узкой юбке, которую сшила ей подруга сама – по Бурде. Когда Машка со скрипом натянула на себя этот шедевр, пожалев, что не намылила задницу для скольжения, кромки трусов проявились, как будто их выдавили прессом, но общую картину это не меняло. Бедро, которое она выставила в зеркало, как модель с бурдовской картинки было шедевральным. Четкая плавная линия спускалась от талии к узкому стройному колену, нежность которого подчеркивало голенище сапога. Живот стал плоским, попа чуть выпуклой – немецкие модельеры, что ли такие гениальные, черт их знает… Подруга, ткнув пальцем в проявившуюся сквозь тонкую ткань юбки резинку трусов, сообщила смущенной Машке:

– Завтра пойдешь без трусов! В одних колготках. А потом я тебе достану у наших трусы приличные. А то – носит труселя. Панталоны бы еще у свекрови взяла поносить. Красотка!

И вот теперь, сидя в своем сказочном, почти новогоднем уголке, Машка чувствовала, как юбка натягивается до состояния паруса под ураганным ветром, и медленно ползет вверх, открыв уже полностью колени, а потом, глядишь, доползет и до ляжек. И подтягиванию вниз упрямая тряпка не поддается. Не дай Бог выше ляжек сумеет, народ может и не понять. Ведь Машка подружкиного совета послушалась…Насчет трусов…

– Мария Владимировна, остались только ваши страницы, все остальные свои напечатанные части уже сдали.

Резкий голос Жаззи проскрипел за спиной неожиданно, Машка подпрыгнула и испортила четвертый лист. Помарок не допускалось, придется опять перепечатывать.

– Подождите пожалуйста, Иоланта (у прозванной так Машкой – Жаззи, оказалось именно такое, оперно-театральное имя). Я быстро. Десять минут и принесу.

Машка лебезила, потому что Жаззи зло кривила губы и презрительно рассматривала ее ляжки, уже показавшиеся миру из-под подлой юбки.

– Одеваться на работу надо соответственно. И сапоги снимать в помещении. Тогда и работа будет спориться. Думать надо о работе. А не о красоте своей необычайной. Не буду я ждать вашу страницу, у меня дома дел навалом. Отнесете Заму в кабинет, он все равно до ночи здесь сидит. А я пошла.

Жаззи с силой хлопнула дверью, так что на полке зазвенели колбы, а у Машки опять дрогнула рука, ляпнув вместо «П» «Р». Новый лист в машинке казался ненормально белым, в глазах уже мелькали мушки и кружилась голова.