Полная версия
– Тихо! – шепнул тогда я, уводя ее в нишу за машинным отделением лифта. Это было странное, непонятно для чего предназначенное углубление с невероятно узким проходом, расширяющееся внутри, словно какая-то архитектурная верша. Мы оказались в полной темноте, прижатые друг к другу, будто шпроты, и я болезненно прислушивался к эху тяжелых шагов, разносившемуся по темным лабиринтам чердака. На столь близкое присутствие девушки, которая мне нравилась, организм отреагировал вполне определенным образом, и я со смущением заметил, что упираюсь своим причинным местом Вике туда, где у ее джинсов была ширинка. Но девушку это, кажется, не смущало. Если бы я мог видеть в темноте, перед глазами наверняка бы предстали чертенята, пляшущие у нее в глазах, и клыкастая озорная улыбка.
– Валера, выходи, мать твою! – орал отец, но я ничего не слышал, потому что сначала на меня пахнуло запахом алкоголя и блеска для губ, а потом мы поцеловались. Ее влажный язык метался по моему рту, горячее дыхание обдавало мне лицо, а руки расстегивали ремень на джинсах. – Так даже прикольней! – шепнула она мне в тот вечер. Вика пыталась залезть мне в ширинку, пьяно подхихикивая, и мне пришлось зажать ей рот – громадная ладонь накрыла прелестное личико почти полностью. Она силилась сбросить руку и что-то мычала, даже царапалась, но потом угомонилась.
В кармане завибрировало. По техэтажу омерзительной трелью разнесся надоевший до зубовного скрежета рингтон Нокии. – Можешь не прятаться, я тебя слышу, – голос отца раздался где-то за углом, совсем рядом. – Подожди здесь, я потом тебя выведу, – еле слышно шепнул я Вике на ухо. Длинные благоухающие шампунем волосы мотнулись где-то рядом с моим лицом. Кажется, она кивнула.
Когда я вышел из ниши, передо мной предстал разъяренный отец. Наклонив голову и раздувая ноздри, похожий на бешеного быка, он светил на меня светодиодным фонариком и с презрением рассматривал. Будучи выше него на полторы головы, я все же чувствовал себя в тот момент лилипутом под пятой Гулливера.
– Ну что, фуфел, попался?! И хули ты тут делал?
Не помню, что я ответил. Впрочем, мои слова для отца никогда не имели значения. Что бы я тогда ни сказал, удар последовал бы в любом случае. Первый пришелся в живот и выбил из меня весь воздух. Второй был тыльной стороной ладони по лицу и разбил мне в кровь нос. Крепкой, мощной как клешня рукой он схватил меня сзади за шею и сдавил пальцами, причиняя почти невыносимую боль. В таком виде он затащил меня обратно в квартиру – согнувшегося пополам и униженного. Папа разжал пальцы, и я рухнул на пол, хватая ртом воздух, а он стоял надо мной, огромный и беспощадный. – Никогда! Больше! Не! Смей! Туда! Ходить! – каждое свое слово отец сопровождал взвешенным ударом ноги по моим ребрам, – Если тебя засекут коммунальщики… Ты вылетишь из этого дома! Занесу, кому надо, и тебя выпишут сразу на улицу. Сможешь ночевать хоть на чердаках, хоть на теплотрассах! Ты меня услышал? – я кивнул, не в силах издать ни звука, – И пока ты живешь в моем доме – никаких! Ебанных! Сигарет!
Последние три удара оказались сильнее предыдущих и, похоже, пришлись куда-то в почку, потому что от боли я почти ничего не соображал. Заперев дверь на техэтаж на ключ, отец спустился к себе и отправился на кухню. Я попытался дозвониться до Вики, чтобы объяснить, что выкраду ключи, как только папа уснет, но услышал лишь, что «абонент вне зоны действия сети» – наверное, стены в новостройке оказались весьма толстыми, или у нее сел мобильник. Отец еще долго ворочался внизу, представляясь мне яростным медведем-шатуном в буреломе. Сложно сказать, сколько прошло времени – от боли в ребрах мне казалось, что секунды растягиваются на часы, а минуты – на сутки. Я лежал, свернувшись калачиком, утопая в боли и жалости к себе, не замечая, как проваливаюсь в объятия сна. Не знаю, через сколько я очнулся тогда, но за окном была уже глубокая ночь.
Знал ли он то, что теперь знаю я? Без понятия. Была ли эта ярость следствием его страха перед работниками коммунальных служб, или это была забота обо мне? Может, еще когда он строил эти помещения, его предупредили, что обитателей чердака лучше не беспокоить?
Я весь обратился в слух, пытаясь уловить хоть какие-то признаки активности, но, похоже, отец и правда лег спать. Я совершил несколько глубоких вдохов, набираясь решимости, и принялся осторожно спускаться. Раскрыв рот – черт знает, почему я тогда думал, что так произвожу меньше шума, – я на цыпочках подбирался к отцовскому портфелю на банкетке. Если бы он застал меня за этим занятием – в ту ночь я бы, наверное, уехал на скорой. Осторожно, стараясь не звякнуть предательским замочком, я медленно, по миллиметру вытягивал связку, прижимая ключи друг к другу, чтобы те не издали шума. В какую-то секунду я услышал шлепок босых ног об пол спальни – отец встал с кровати. Замерев у портфеля, я молился, чтобы тот не вышел в коридор, не включил свет и не увидел меня, ворующего у него из сумки. Но отец, похоже, просто забыл поставить будильник – я четко слышал, как попискивает в его руке телефон, как он шлепает по ламинату обратно в кровать, и как проседает под ним матрас. Позволив себе дышать, я наконец-то вытянул ключи из отделения и, зажав их в кулаке, бесшумной молнией ринулся наверх. Странным образом, ключи как раз и не потребовались – дверь не была заперта. Тогда я предположил, что отец не справился с замком или сделал лишний поворот не в ту сторону. Сейчас я, конечно, знал истинную причину того, почему дверь, ведущая на техэтаж должна всегда оставаться незапертой. Требование пожарной комиссии. И не только их.
Темнота, теперь уже настоящая, ночная, окончательно заволокла технические помещения – хоть глаз выколи. К счастью, фонарик Нокии был достаточно ярким. Дойдя до ниши, я посветил внутрь, но девушки не увидел.
– Вика! Вика! – шипел я, словно еж, пытаясь одновременно и позвать свою гостью и не разбудить отца. Никто не отвечал. Методично я обошел все помещения техэтажа, но девушки нигде не было. Подергав дверь, ведущую на лестницу, я убедился, что та заперта снаружи. То же самое было и с люком на крышу. Я, недоумевая, куда могла запропаститься Вика, обошел территорию повторно, вздрагивая от щелчков лифтового реле, но безрезультатно. Заглянув по второму разу в нишу, я увидел лишь разбитую бутылку Чиваса и темное пятно от виски на полу.
Вика пропала. Моя девушка исчезла с запертого и замурованного со всех сторон технического этажа. На тот момент я еще не понимал ужаса ситуации. Помню, мне даже пришла в голову мысль: «Вот отец мне задаст за Чивас!»
Разумеется, опрашивали всех. Милиция ходила по району и заглядывала во все трубы и коллекторы, приходила к нам в школу, заказывала детализацию всех ее вызовов. Телефон при помощи триангуляции обнаружить не удалось. Я тогда никому не сказал, что свой последний день Вика провела со мной. В списке звонков мой номер затерялся среди других, так что меня вызвали по повестке, но опрашивали исключительно «для галочки». Отец, который должен был присутствовать при допросе несовершеннолетнего, был ужасно зол. Он орал на меня и на следаков, грозил всем «легавым» сорванными погонами и увольнениями, обещал всех «купить и продать». Никаких следов Вики, конечно же, так и не нашли.
Учиться к одиннадцатому классу я стал гораздо хуже, и отцу пришлось занести конверт, кому нужно, чтобы меня приняли в институт. Происшествие с Викой к тому моменту немного поблекло, забылось. Лишь иногда сердце предательски вздрагивало, когда я видел на улице девушек с крашенными под блондинку волосами. Тогда я бросался за ними следом – многие пугались и даже начинали убегать, но когда я догонял и вглядывался в их лица, то с горечью осознавал, что передо мной не Вика.
На техэтаж я с тех пор больше не ходил, да и папа стал меньше за мной следить, так что мне удавалось покурить на улице. На втором курсе института я завалил сессию и с треском вылетел с коммерческого отделения. Отец рвал и метал: шрам на затылке до сих пор временами ноет на непогоду. В течение нескольких следующих дней он не разговаривал со мной, а потом, вопреки обыкновению, заявился домой нетрезвым, позвал меня вниз, на кухню и швырнул на стол незнакомые мне ключи и бумажку. – Если ты слишком туп, чтобы учиться, то начинай работать. Обеспечивать тебя я больше не буду. Вот ключи, вот адрес – я договорился, комната в общежитии оплачена на три месяца вперед, потом сам. Вопрос с армией я тоже решил – считай это моим последним жестом доброй воли. Видеть тебя в своем доме я больше не хочу.
Пожалуй, в тот момент и была поставлена точка в наших отношениях. Отца я с тех пор не видел до самых похорон. В гробу он лежал маленький, непривычно спокойный и умиротворенный. Родни на кладбище явилось немного – какая-то чудаковатая бабушка с вороньим чучелом на шляпе, которую я видел раза два от силы, дебильного вида двоюродный брат отца в сопровождении сиделки, странные бритоголовые люди в кожаных куртках с крупными перстнями на пальцах. Они же и оплатили похороны, приговаривая, что «такого решалу в последний раз грех не уважить».
Словно в некой прострации я стоял вместе со всеми и никак не мог взять в толк, что я здесь делаю, пока поп монотонно бубнил заупокойную молитву. Оторвав взгляд от тела чужого мне человека в гробу, я понял, что вижу Вику. Она стояла где-то за широкими спинами «братков» и нервно курила тонкую длинную сигарету. Не помня себя, прорвав ряд бритоголовых мужиков и незнакомых мне престарелых родственников, я дернулся к ней и рухнул на колени прямо в жидкую грязь, цепляясь пальцами за край ее красного пальто. – Чего тебе надо, мудак? – брезгливо отшатнулась от меня совершенно незнакомая мне девушка. Кажется, она пришла с одним из «авторитетов». – Эээ, уважаемый, у тебя какие-то проблемы? – раздался развязный окрик со спины, а за ним последовало полное укора замечание: – Ты чего, Колыма, быкуешь? У парня горе, у него батя хвостом шаркнул, ничего он твоей аллюре не сделает…
Если бы кто-то видел мое лицо в тот момент, он бы сильно удивился. Упираясь руками в осеннюю кашу из опавших листьев и грязи, я беззвучно смеялся – тот факт, что я теперь сирота, дошел до меня только что.
Наследства, конечно, никакого не было. После похорон выяснилось, что отец сам ничем не владел, все его квартиры, машины и гаражи по бумагам принадлежали тем самым «скорбящим» с татуировками «Север» на костяшках. О матери никто из родственников, конечно, ничего не знал.
Сигареты из-под замурованного окна нестерпимо горчили, но я твердо намереваюсь докурить эту пачку сегодня. Сунув руку в карман спецовки, я выуживаю оттуда потертый кожаный кошелек и раскрываю его тайное отделение. Осторожно, чтобы не порвать, я неуклюжими пальцами извлекаю маленький квадратик фотографии на паспорт, с которой на меня смотрит озорными глазами четырнадцатилетняя девчонка, крашенная под блондинку. Все, что мне осталось от Вики после того, как они забрали ее. Скоро стемнеет и нужно будет приступать к делу. Темнота не является обязательным условием, но мне так было легче.
Жениться я успел дважды и оба раза не по любви, а просто потому что панически боялся одиночества. Обе жены сбежали от меня, одна через полтора года, вторая выдержала три. Бедные женщины, похоже, понимали, что мне неинтересны ни их ничтожные мыслишки, ни бледные, синюшные тела, ни обесцвеченные волосы, что они являются лишь топорными копиями потерянного мной идеала. Почти все время дома я проводил за книгами или в интернете, иногда удостаивая их кивком или взглядом. Разумеется, они никак не заслуживали такого к себе отношения, но я ничего не мог с собой поделать. Все мои мысли занимала Вика и те, кто забрал ее. Впрочем, обручальное кольцо на пальце я продолжаю носить – так люди охотнее тебе доверяют.
Не знаю, стало ли это осознанным выбором или провидением, но когда я пришел на биржу труда, чтобы впервые в жизни устроиться на работу, мне сразу же предложили должность разнорабочего в ЖКХ. Комната на тот момент была оплачена всего на месяц – долго думать не приходилось. Когда начальник ТСЖ увидел меня в первый раз, он аж подскочил на стуле: – Ну вы, Валерий, и громадень! Вам бы в спорт или в ОМОН с такими габаритами!
В свой первый же рабочий день я все осознал. Понимание пронзило мой мозг, как остро заточенный штырь, как арбалетный болт, как молния. Меня отправили в старую котельную. Там, вокруг давно остывших котлов и печей, стояли громадные катушки с проводами. Их мне надо было выкатить и сложить в кузов стоящей у входа Газели. Штуковины были невероятно тяжелыми даже для меня. Электричества в этой дыре, как назло, не было – единственным источником света был дверной проем, я несколько раз спотыкался о толстые змеи кабеля, разбросанные по полу.
Медленно, бобина за бобиной, я добирался до задней стенки котельной. Почти не чувствуя пальцев, я уже брал примыкающую к стене катушку, когда краем глаза заметил за ней какое-то быстрое шевеление. Разумеется, сначала я подумал на крысу или кошку, но, отойдя на шаг назад, я чуть было не уронил чертову штуку себе на ноги – благо, руки задубели настолько, что уже почти не разгибались. Прямо передо мной, всего-то в полуметре из стены прорастало гадкое нечто, что тянулось ко мне склизкими серыми пальцами. Покрытая ошметками, будто обваренная кипятком, голова болталась на тонкой шее. Тварь гадко шипела, как батарея, когда из нее спускаешь воздух. Приблизившись к моему лицу, создание словно бы обнюхало меня и отступило в темноту. Призрак растаял на той же стене, из которой появился. На грязных кирпичах остался лишь бледный силуэт, будто сотканный из паутин, в моем же сердце осталось откровение.
Подобной информацией делятся неохотно. Чтобы Савелий – пожилой дворник, повидавший всякого – разговорился, мне пришлось поставить ему две бутылки «Журавлей». «Вопрос лишь в цене, сын!» – вспоминались мне слова отца, когда в обмен на дешевый алкоголь старик поведал мне то, что отказывались обсуждать остальные. В тесной каптерке за грязным, накрытым газетой столом Савелий объяснил мне, кто такие Дежурные. Все их называли по-разному – «Управдомы», «Коммунальщики», «Технические Жильцы». Называть их домовыми язык не поворачивался. Домовой – это что-то теплое, сказочное, «Кузя», «Нафаня».
Дежурные же были тварями совершенно иного рода. Многого Савелий, конечно, не знал, но то, что он мне сообщил стало фундаментом для того, что заняло все мои мысли и стало жизненной целью. Эти создания всегда селятся рядом с людьми. В лифтовых и вентиляционных шахтах, на чердаках и в подвалах, в трубах и мусоропроводах. Назвать их вредителями или паразитами было сложно – вредить они никому не собирались, как раз наоборот – в домах, где появлялись эти твари переставали течь краны, пропадали тараканы и крысы, лифты ломались реже, а в подъездах меньше бушевала молодежь. Каждый из сотрудников коммунальных служб встречал их хотя бы раз.
– «Сотрудники коммунальных служб!» – важно выделял Савелий, потрясая полной рюмкой в воздухе и расплескивая водку на комбинезон, – Только так, понял? А Коммунальщики – это они, не путай!
Как выяснилось позже, о самих Технических Жильцах дворник знал самую малость. Смутно как-то упомянул, что лучше не злить их, и вообще, кому попало по их территории не шляться. Моя бедная Вика, если бы я знал…
Вся моя дальнейшая жизнь превратилась в охоту за информацией об этих странных существах. Благодаря моей настойчивости я находил все больше и больше данных по Техническим Жильцам, выдёргивая из моря фейков и выдуманных историй доказательства своей правоты. С исступленным вниманием я пялился в экран на зернистые видео с паукообразной тварью, ползущей по внешней стене девятиэтажки и на фотографии розового эмбриона, застрявшего в водосточной трубе, силясь отличить ложное от истинного. Я перелопачивал тонны книг, архивов, газет и форумов, но вылавливать мне удавалось лишь крохи, а по бокам страниц с рекламных баннеров на меня укоризненно смотрела Вика.
Временами, конечно, эта одержимость отпускала меня, и я снова возвращался в реальный мир нормальных, объяснимых вещей. Но каждый раз что-то происходило, что-то напоминало мне о моей миссии вновь. Когда я освобождал одного парня из застрявшего лифта, он испуганно поведал мне, что с внешней стороны кто-то стучал. Принюхавшись, я тогда заметил, что молодой человек был нетрезв, и мгновенно увидел параллель. Придя в тот день домой, я тут же бросился к компьютеру, даже не разувшись, и не сняв грязный комбинезон. Тогда для меня имела значение лишь простая связь, которая раньше ускользала от меня. Действительно, подавляющее большинство пропаж и происшествий в технических помещениях происходило с людьми так или иначе нетрезвыми. Скролля и кликая по страницам, я ужасался тому, какое количество бездомных, беспризорников и просто неблагополучных подростков пропадало в таких местах, выпивая, принимая наркотики или нюхая клей. Дежурные не любят, когда непрошеные гости ведут себя неподобающе.
Еще одна ситуация оказалась удивительной даже для меня. Чтобы опросить свидетеля – Романа Сажина – мне пришлось прикинуться участковым психиатром – благо, мой детский психиатр Фира Григорьевна поддержала мою аферу и отрекомендовала меня по телефону. Разумеется, для этого мне сначала пришлось помочь ее сыну перевезти старую мебель на свалку.
В квартире, в которую я пришел якобы «проведать» пациента было темно и тихо. Когда я попытался включить свет, из комнаты ко мне ринулся заросший полураздетый мужчина с лихорадочно горящими глазами и, поймав меня за руку, горячо зашептал: – Не надо. Она не любит, когда светло. – Кто – «она»? – недоуменно спросил тогда я. Роман не только рассказал, но еще и показал. Открыв темный облупившийся лючок над унитазом, он прислонился ухом к трубам и предложил мне последовать его примеру. После чего нажал на кнопку слива. – Слышите? Слышите, как она поет? Поначалу в трубах шумела лишь вода, но когда основной поток затих, я и вправду расслышал пение. Это было похоже одновременно и на рев кита, и на печальную скрипку. Песня была без слов, но душила сердце тоской и грустью. По моим щекам тогда сами собой покатились слезы, перед глазами стояла семнадцатилетняя, вечно прекрасная, вечно смеющаяся, обнажив свои клычки, Вика. – Вы тоже слышите ее. Правда, она прекрасна? – Кто это? – Моя любовь, что заперта в трубах. Она следит за тем, чтобы текла вода.
Роман Сажин раньше работал сантехником в управляющей компании соседнего района, но по словам коллег в определенный момент слетел с катушек – его выловили, когда тот пытался утопиться в давно заброшенном коллекторе. Говорят, когда его вытаскивали, он сопротивлялся, выл и просил «отпустить его к его возлюбленной». Но как можно было считать сумасшедшим человека, который здесь и сейчас доказывал мне существование тех самых сущностей, что обитали с людьми бок о бок? – Она не похожа на человека. У нее длинные руки, костистые плавники и распухшее грустное лицо… Мы любим друг друга. Жаль только, я не могу жить в трубах с ней, – говорил бывший сантехник, поглаживая ржавый металл канализации.
Мы провели с Романом немало вечеров, проводя параллели, выясняя и сравнивая. Сейчас я вспоминаю несчастного безумца с досадой и нежностью – он был единственным, кому я рассказал свою историю. Сажин понял меня, как никто иной – только один влюбленный может понять безумие другого. А его любовь была по-настоящему безумной. В глубине души я даже по-доброму посмеивался над ним – это же надо, влюбиться в Коммунальщицу, живущую в трубах! Поди додумайся до такого!
Работая сантехником, Роман повидал немало странных вещей. Например, представителей бледнокожего народа, живущего под канализационными люками. Омерзительного упыря, что питался отходами, сидя с открытой пастью под трубой мусоропровода. Кто-то из промышленных альпинистов однажды по пьянке поделился с ним, что видел на крыше гигантского черного скелета с острым спинным гребнем. – Ты пойми, дружище, их ведь не просто так никто, кроме нас не видит. Нам положено – чтобы знали, опасались и других по возможности предупредили, – Роман разговаривал всегда слегка на взводе, активно жестикулируя, – Чтобы двери за собой закрывали на замки всегда, где положено, чтобы дыры заваривали, если детишки где проковырялись, печати проверяли. Чтобы мы знали, что будет, если не соблюдать правил, понимаешь?
Я понимал. Понимал я и то, сколько правил нарушили мы с Викой. Вломились, двое глупых детей, на чужую, «нежилую» территорию, курили, выпивали, чуть не…
«И вам придется меня понять…», – думаю я, грустно гладя одну из пяти больших сумок с колесиками, лежащих на полу – точных копий той, что я затащил сюда. Уже осталось недолго. Теперь либо да, либо нет. Нужно только дождаться темноты.
Идея выкупа вовсе не нова. Со времен Орфея и Эвридики эта концепция будоражит умы тех, кто мечтает вернуть своих близких с того света. У меня, правда, немного иная ситуация. Все-таки, Вика технически оставалась жива – ни трупа, ни даже крови я не видел. Интересно, ей все еще семнадцать лет? Выйдет ли она, будто ни в чем ни бывало, из той ниши, все еще слегка хмельная и игривая? Или волосы ее поседели от невообразимых ужасов, а разум сгнил, пока она была заперта в бетоне стен и потолков, словно муха в янтаре? Есть только один способ выяснить.
Об этом методе я задумывался давно, даже находил в интернете свидетельства того, что попытки совершить нечто подобное уже были. Удачные или нет – я так и не выяснил, все-таки прошло почти пятьдесят лет. Несчастный парень из Мосгаза, кого же он лишился? Только коммунальщик… нет, не так, только сотрудник коммунальных служб мог точно знать, куда пропали его близкие. И он, похоже, нашел страшный способ их вернуть. «Купить можно все. Вопрос в цене!»
Неважно, насколько высока плата, если цель является основополагающим аспектом твоего существования, неким изначальным кирпичиком твоей личности. Вынь его – и твоя сущность посыпется, развалится, не в силах жить в нашем мире без призвания. Кто-то сказал, что влюбленность – это безумие, со всей клинической картиной помешательства, с симптоматикой в виде бреда и маниакальной экзальтации.
Что же, если так посмотреть – я маньяк. Иначе как объяснить эти пять сумок, лежащие передо мной на полу? Не так-то просто в один день найти пять семнадцатилетних девушек, крашенных под блондинку. Самой старшей было двадцать шесть, самой младшей – тринадцать. Плевать. Не думаю, что Дежурным важен возраст.
Я пытался по-всякому. И зажимал им рот, так же как Вике, закрывая полностью лицо своей широкой ладонью, пока они не переставали дышать. Спаивал их восемнадцатилетним «Чивасом» почти до потери сознания и безразлично, методично лапал, пытаясь призвать Технических Жильцов. Потом вспомнил, что, когда отец ударил меня, еще здесь, на чердаке, на пол попала кровь. Может, именно она стала катализатором? Двух последующих я разделал прямо в той самой нише, залив кровью все стены. Тени сгущались в углах, я слышал голоса, невнятно и алчно что-то шепчущие мне на ухо, а на стене проступало изображение моей возлюбленной Вики, вечно молодой и прекрасной. Ее очаровательные клычки поблескивали в свете моего нагрудного фонарика, а руки призывно тянулись ко мне.
Тогда я понял, что вопрос в количестве. Это как в ломбарде – продать что-то можно за копейки, а вот чтобы выкупить – придется заплатить в три раза больше. Чтобы не испытывать судьбу, я решил поднять ставку до пяти.
Я раскрываю сумки одну за другой, и вижу, что девушки в ужасе следят за моими движениями, мыча в кляпы. Извините, милые, но она для меня дороже вас всех вместе взятых. В стенах что-то начинает скрестись, тени становятся объемнее, шевелятся, перекатываются, окружают, и я понимаю – пора. Надеюсь этого хватит.
Шепоты сгущаются вокруг меня, словно вороньи перья, они шлепалют меня по щекам, набиваются в уши, сливаясь в шуршащую какофонию. Дешевым канцелярским ножом я откупориваю глотки несчастным. Предсмертные хрипы утыкаются в кляпы и вырываются через разрезы, булькая горячей кровью, вздуваясь розовой пеной.
Черное, в темноте технического этажа, зеркало растекается у меня под ногами и появляются отражения. Изломанные, корявые тени собираются по краям горячей лужи и припадают безгубыми ртами к истекающей из пяти крашенных блондинок жизни. Седые, редкие космы слиплись, пальцы беспокойно шарят по полу. На мгновение я замечаю в этих искаженных, безносых лицах…недовольство?
– Хва-а-атит! – многоголосо шепчет мне тьма, страдальчески заламываются уродливые, костистые конечности, – Хва-а-атит!
Тонкие, похожие на веточки, пальцы цепляются за ручки сумок и тянут их в темноту ниши, оставляя липкий блестящий след на бетоне. Я пытаюсь продышаться, выплюнуть пыльный комок страха застрявший в горле и выкрикиваю, пискляво и неуверенно:
– Вика! Я принес то, что вы хотели! Верните мне ее!
Тьма в нише колеблется, дергается, лужа на полу почти исчезает, и тощие, видимые лишь периферийным зрением уродцы уползают обратно.
– Не причиняем вреда-а-а, следим за порядком… – отвечает мне мрак шуршанием стекловаты и шелестом пенопласта, – Ты мусоришь. Мы забираем. Не на-а-адо…
