Рассвет никогда не настанет

Мой единственный друг умер у меня на руках. Сегодня всё должно было пойти иначе: мы должны были долго бродить по подземельям, говорить сначала обо всяких рутинных делах, а потом откровенничать о том, как здорово, что мы снова вместе. Снова лазаем на глубине, куда обычно никто не спускается. Наш особенный, подземный мир, только наш и ничей больше.

Получается, последний раз слазали.

Наше занятие всегда было опасным и потерять товарища в походе – это то, что может случится. Мы всегда об этом знали, но я не знал, что настолько буду не готов к этому. У моего знакомого в экспедиции в горы по пути погиб друг. Его тело так и не спустили с заснеженных вершин. Слишком трудно и опасно спускать тела с гор. На крутых уступах лежат замёрзшие трупы, и другие альпинисты их просто обходят, стараясь не наступить. Гибель – это будничная реальность тех, кто рискует жизнью. Но что же мне теперь делать, Кира?

Тело в моих руках резко дёрнулось и двинулось к решётке. Этот урод ухватил руку моего друга и потянул на себя. Он протащил его руку между прутьев.

Я тянул труп обратно, я сражался с тощим уродцем за тело друга. А оно грызло и чавкало. Мне удалось вытянуть Киру на себя, только когда существо отгрызло ему руку выше локтя и ускакало в темноту с добычей.

Прошло минут двадцать. Я сидел и слушал, как человекоподобное существо терзает руку моего друга и страшное чавканье гремит в коридорах.

«Надо выбираться», – думал я, вытряхивая свой рюкзачок. У меня с собой не было ножа. Забыл положить… А у Киры на бедре висела складная сапёрная лопата. Сгодится! Её можно было использовать как оружие.

«Сохранять позитивный настрой», – напоминал я себе принципы выживания. Мне нужно было спастись.

Я приблизился к решётке и отпрыгнул назад, когда тощее белое существо снова ударилось телом о прутья. Вся его рожа была перемазана кровью, однако оно просило ещё. Оно вернулось за телом. Я отполз к стене.

Белый тощий уродец бился в решётку. Он собирался сломать собой прутья.

Незрячие глаза Киры были направлены на меня. Мой друг был совершенно точно мёртв. Ему уже было всё равно. Не веря тому, что делаю, я стал рубить его уцелевшую руку лопатой в районе локтевого сустава. Замахивался и рубил мышцы, рубил кости. Кровь брызгала мне в лицо.

Я вспомнил, как летним ясным днём на даче моей подруги, я собирался готовить мясо на гриле. И её собака хотела побороться со мной за сочные куски. Она не просто пыталась своровать, она угрожающе рычала на меня. Ей не нравилось, что я не подпускаю её к мясу. И тогда я стал отрезать небольшие кусочки и бросать ей. Так мне удалось избежать драки.

Теперь я собирался бросить какому-то чудовищу кусок своего друга. И я сделал это. Отрубил ему руку и бросил её ближе к решётке.

Цепкие пальцы схватили добычу. Уродец долго дёргал доставшийся кусок, далеко не сразу додумался повернуть его боком, чтобы протащить между прутьев. Какое же он тупой! Можно ли этим воспользоваться?

Я думал, что мне бы бежать, пока эта мразь треплет мясо. Но я мог заблудиться в подземельях, а побежав, мог чего доброго пробудить в уродце инстинкт охотника. Сколько в нём силы! Он за секунду отгрыз моему другу ухо и нанёс смертельную травму. Тоже самое ждёт и меня, если я не успею добраться до троса.

Я посветил фонарём в проход. Этот белый уродец был там. Он уже не скакал на четвереньках, а ходил на полусогнутых ногах, ссутулив спину и любопытно озираясь вокруг. Мне показалось, что голодная агрессия прошла, но как только тощий монстр повернулся на луч фонаря, он снова завопил и побежал к решётке.

Он просил ещё кусок. И мне снова пришлось рубить лопатой тело моего несчастного друга. Знаю, Кира, ты бы на моём месте сделал бы то же самое, чтобы спастись, и я был бы не в обиде… Какая тут обида? Обижаться некому!

***

В этой темнице была выцарапана надпись на стене: «Накормите голодные души». Понятия не имею, что это значит…

Я провёл здесь так много времени. Сколько прошло? Двое суток? Трое? У меня ещё оставалось немного воды. Чуть меньше половины литра. У меня осталась ещё пара грелок. Аккумуляторы в фонарях всё ещё работали. Я берёг энергию и много времени проводил в темноте. Я отключил телефон, потому что даже в службу спасения дозвониться не удавалось.

И мне больше нечем было кормить того уродца. Сидя взаперти, мне пришлось расчленить тело своего друга с помощью складной лопаты. Я отрубил ему руки, отрубил ему ноги, я собственными руками разделал его туловище. Я размозжил ему голову, чтобы она пролезла свозь решётку. И даже кровавые остатки я выгреб через порог.

Этот белый монстр всё сожрал и обглодал кости. Я смотрел, как он ест останки. Прости Кира. На что я надеялся? Думал, что смогу его накормить и он успокоится. Думал, рано или поздно этот урод захочет спать. Да я и сам рассчитывал немного поспать, так, чтобы тощий уродец не пытался вломиться ко мне.

Все мои планы пошли прахом. Я истратил доступные мне средства, потому что боялся попытаться выбраться из темницы, в которой сам и закрылся.

А тот бледный уродец менялся по мере насыщения. Он перестал шипеть, вопить и фыркать, он уже не ходил сгорбившись. Теперь он ходил как человек и даже держал спину ровно. Его взгляд стал осмысленнее. Он стал вглядываться в моё лицо, словно пытался распознать эмоции. Он тихо издавал звуки, будто пробуя произносить слова. Почти как человек… И когда он в последний раз приближался ко мне, он не бросался на решётку, а стал рассматривать железные проушины и кусок стального прута. Он начал соображать.

Ещё немного и этот уродец додумается, как открыть дверь. И он по-прежнему хотел меня убить, хотел меня сожрать. Он щёлкал зубами и смотрел на мою шею с вожделением. Он всё ещё был голоден.

Мой желудок тоже, как говориться, к позвоночнику прилип. Но я не думал о еде, мне бы не полез кусок в горло после всего, что я сделал, но ещё немного и я бы начал слабнуть. Я бы уже не смог бежать, у меня бы не осталось сил драться в случае чего.

Я знал: этот уродец неизбежно вернётся и попытается ворваться ко мне. Он не уснул и не потерял бдительность. Ему надо меня достать. Поэтому у меня остался последний шанс: попытаться уйти. Уродец придёт, ожидая получить очередной кусочек мяса. Где его теперь взять?

Только оторвать от себя… И почему тогда мне это показалось хорошей идеей?

Мизинцы. Не такие уж и нужные пальцы. А у меня они были здоровые. Сгодились бы за приманку, чтобы швырнуть в сторону и побежать, что есть мочи. Иначе мне самому скоро придётся грызть свои пальцы, чтобы не умереть от голода.

Я разгрёб песок, положил ладонь на кирпич, растопырил пятерню и замахнулся сапёрной лопатой. Я собирался отрубить себе палец… Я в самом деле собирался это сделать.

Нет. Сначала нужно проверить смогу ли я вытащить кусок прута из проушин одной рукой. Я проверил – смогу. Больше никаких отговорок.

Я снова положил руку на кирпичи, замахнулся, ударил. Мозг взорвался болью. Как больно! Господи, как это больно!

Я видел свою кость, смотрел как растекается кровь. Дело было не закончено. Так надо! Так надо! Ещё удар. Осталось только перерубить сухожилия и всё будет кончено. Снова удар. Теперь мой палец лежал отдельно от меня. Я перетянул руку куском ткани и стал накладывать бинты. Слой, ещё слой, через каждый проступала кровь.

Залпом выпив остатки воды, будто это был алкоголь или какое-нибудь обезболивающее, я приготовился к самой быстрой дистанции в своей жизни.

– На, подавись! – крикнул я, кинув свой отрубленный палец через решётку.

Обычно не проходило и секунды перед тем, как существо выныривало из мрака и бросалось на очередной кусок. Оно ловило их на лету!

Но мой палец упал в песок. Урод не кинулся на него, словно голодный пёс. Я стал ждать.

– Слышь! – закричал я. – Иди сюда, урод!

Мой голос прогремел в коридорах и растворился в тишине. Я вышел. Мой план не сработал. Не было смысла оставаться за решёткой. Чувство опасности сковывало меня. Я ожидал, что сейчас на меня бросится костлявое чудовище и порвёт на части. Но этого не произошло.

Я подобрал с пола свой отрубленный палец и зажал его в кулаке. Ну, где ты, мразь?

Я прошёл через галерею. Там всюду были следы на песке – отпечатки босых ног. А вот наш с Кирой трос и квадрат света в потолке. Надо мной были подвалы, где тоже был мрак, но не такой как в подземельях и этот свет показался мне ослепительным. От него болели глаза.

У троса было много отпечатков босых ног. Этот урод истоптал весь песок вокруг. Что он сделал? Взобрался вверх по тросу?

Он стал так умён, что додумался полезть вверх? Вот так да!

Я зазря отрубил себе палец, а это тощее подобие человека просто ушло. Как долго я просидел тут один?

Может урод ждал меня наверху. Было уже всё равно. Кажется, я вообще утратил чувство страха и стал равнодушен ко всему. Рука ужасно болела. Я срывался несколько раз, и думал будет невозможно влезть вверх по тросу, но я всё-таки выбрался.

Пустой подвал, никаких звуков и шорохов. Я замешкался у выхода. Странно. Я не чувствовал нетерпения оказаться поскорее на улице. Самое время было включить телефон и вызвать помощь. Я этого не делал. Я знал, что увижу там машину Киры. Мой единственный друг. Мы больше никогда не увидимся… Он не вернулся из подземелий. Так зачем мне возвращаться в этот мир?

На ступеньках была грязь, следы босых ног. Это существо торопливо покидало подвал. Куда оно направилось? Хотя мне это было безразлично. Я поднялся вверх. Серое, низкое небо слепило глаза. Непонятно: утро, день или вечер.

Я прикинул, что мне следовало сделать дальше: «У меня с собой были ключи от машины Киры. Нужно было срочно ехать в больницу. Может быть, мне успеют пришить на место палец, и он приживётся». А мне почему-то совсем не хотелось куда-то спешить.

Бабка-лишай

Бабка-лишай – унизительное прозвище для такой, по виду, хорошей женщины, от которой не ожидаешь никого зла. Дразнить её так придумала дворовая шпана. Наверное, эти ребята хотели отыграться на безобидной старушке за всё, что им приходилось терпеть от взрослых.

Бабка-лишай – так её прозвали из-за особенностей внешности. Была она кривая и кособокая, на спине у неё выступал причудливый горб, что перекатывался при ходьбе, будто кусок жира. И ходила старушка, словно качаясь на волнах. С каждым шагом она присутуливалась и становилась маленькой, а затем снова выпрямлялась.

Дворовые засранцы не упускали случая изобразить манеру её ходьбы, а иногда называли её обидным прозвищем громко, чтобы она слышала.

Хоть раз она сказала им что-то грубое в ответ? Хоть бы раз она посмотрела на них сурово? Нет, бабушка им только улыбалась и называла «детками». Она не видела издевательств и пропускала гадкие слова мимо ушей. Ей нравились дети и что бы они ни вытворяли, было для неё всего лишь безобидными шалостями. Старушка всегда со всеми здоровалась, всем улыбалась. Но знакомства ни с кем не водила и была одинока.

Я помнил её с детства, ведь мы жили в одном подъезде. Бабушка на втором, а я этажом выше. Но я даже не знал, как её зовут, и нечаянно сам называл её Бабкой-лишаём. Только мысленно! Никогда не произносил этого вслух!

Помню, как с нашей соседкой начали твориться странные изменения. Она вдруг начала полнеть, но не так, как это обычно случается с людьми. Жироподобный горб на её спине вдвое увеличился. Лицо оставалось прежним, худощавым, а на теле под мешковатой одеждой росли и округло выступали новые бугры и наросты.

Ходить старушке стало трудно. Она была похожа на студень, когда её многочисленные бугры перекатывались при ходьбе. Соседка, вздыхая и охая добиралась до лифта, а потом ехала к себе на второй этаж. Больно видеть, когда человеку так тяжело. Но она никогда никому не жаловалась.

Когда с ней начали происходить эти изменения, мне было около пятнадцати лет. Я общался с соседскими ребятами и девочками. Играл с ними в пинг-понг во дворе. И однажды мы увидели, как старушка медленно плетётся к себе домой.

– Правда, что это у неё раковые опухоли? – тихонько спросил меня парень из дома напротив, он знал, что мы с этой старушкой живём в одном подъезде.

– Понятия не имею, – ответил я.

– Говорят, что у неё особая форма рака, – рассказывал парень, глядя на девочек, ему, наверное, хотелось видеть их реакцию. – Люди худеют, когда болеют раком, но её тело поглощают опухоли и очень быстро растут. Скоро от неё самой ничего не останется. Она превратится в одну здоровенную опухоль, которая сможет только есть и испражняться.

Я сказал тому парню, чтобы он прекратил нести бред, но только дал ему повод вспетушиться перед девочками. Он сказал, что я нюня, сопель и размазня, раз не могу такое слушать.

Нет, я просто терпеть не могу, когда кто-то придумывает жуткие мифы о чужих болезнях, будто это какая-нибудь история на потеху.

У меня бронхиальная астма. Я могу зайтись приступом удушающего кашля, который не остановить без специального ингалятора. Знаю, вы представили себе маленький ингалятор, что достают из кармана и разок пшикают им в рот, после чего всё проходит. Всё не так просто.

Мой ингалятор – это специальное оборудование, которое стоит у меня в комнате. И если случаются приступы, дышать я могу только через маску, сидя взаперти. Сейчас у меня уже много лет период ремиссии – симптомов почти нет. Но моя болезнь причинила мне много страданий. Я не слабый парень, занимался физкультурой наравне со всеми. Но меня много раз увозили из школы на скорой помощи. Бывало, что приступы кашля и удушья отнимали у меня праздники – день рождения и новый год. Я терял сознание, просыпался в больнице. И до сих пор я живу с мыслью, что могу закашляться, а меня не успеют спасти.

Мне нужно соблюдать правила, чтобы жить. Я не могу находиться рядом с курящими людьми или рядом с теми, кто чрезмерно пользуется духами. И не дай бог кто-то при мне распылит аэрозоль.

Многие и не знают, что я болен, ведь я выгляжу, как обычный человек. И я терпеть не могу, когда люди приправляют чужие болезни налётом мистики. Однако с моей соседкой в самом деле происходило такое, что не поддавалось разумному объяснению.

Однажды она перестала выходить на улицу. Но я знал, что старушка жива, потому что часто видел в окне её лицо, и её посещал социальный работник.

Когда бабушка была уже не в состоянии покидать квартиру, я думал, что она доживает свои последние дни. Только вот она не торопилась на тот свет. Я уже начал работать и закончил два курса на заочном, а старушка всё так же выглядывала из своего окна, спокойно и добро улыбаясь.

Казалось, она уже давно не может ходить, но однажды, я увидел её на пороге своей квартиры.

Моя дверь сотрясалась от тяжёлых ударов. Я перепугался, подошёл к глазку и увидел свою престарелую соседку. Вот те раз!

Открыл дверь и обомлел. Передо мной стояла та самая старуха, что была знакома мне с детства, но теперь она была осанистая и прямая, как столб. И такая худющая, что мешковатая одежда висела на ней. Старый ватник, юбка до пола, свисали как тряпки. Голова старухи была замотана в платок, я видел только её лицо. Казалось, её голову приставили к другому, тощему телу.

– Сынок, дай, пожалуйста, кусочек хлебушка, – попросила она.

Мне было неловко от того, что я стал для этой женщины тем, у кого ей пришлось просить еду.

– Да, да, сейчас! Подождите, – я оставил дверь открытой и побежал на кухню.

«О, господи, как эта несчастная исхудала от голода! Как такое могла допустить социальная служба?», – думал я, отрезая половину от свежего батона.

Соседка так и стояла у порога. Я вынес ей хлеб.

– Вот, может вам что-нибудь ещё дать из еды? Масла, крупы… – я не успел договорить. Увидев половинку батона в моих руках, женщина резко склонилась и схватила его зубами, а потом, невероятно быстро для больной старухи, двинулась вниз по лестнице с куском хлеба во рту.

Как голодное животное… У меня в руках только пакет остался.

Я был настолько напуган и озадачен произошедшим, что не сразу смог прийти в себя. Боялся, что от шока у меня начнётся кашель, но всё обошлось.

В тот же день я позвонил в социальную защиту и стал разбираться, что не так. Я не смог подробно ответить на вопросы, потому что не знал, как зовут старуху, не знал её фамилию и отчество. Я не знал, сколько ей лет, только и смог назвать адрес. Мне пообещали, что во всём разберутся, и я, надеясь на них снова взялся за свои дела. Это был период сессии.

Только пару дней спустя, я снова вспомнил о соседке, когда возвращался домой из магазина и увидел её в окне. Женщина выглядывала, просунувшись сквозь занавески и её голова была высоко, будто она встала перед окном на табуретку. Это зрелище казалось мне слишком гротескным, близким к безумию. Особенно на фоне того, о чём говорили соседи внизу.

Одна сердобольная женщина, причитала, что исчезли все её животные. Она подкармливала уличных кошек и котов, оставляла пенопластовые лотки с дешёвым кормом у подвальных окон, подливала воды в банки. Женщина выступала против стерилизации животных, и они быстро размножались в нашем дворе. Соседи молчаливо терпели. Но теперь все кошки пропали и женщина визгливо возмущалась: «Отвезли и поубивали всех! Вот кому они помешали? Кому?!».

И в это время на втором этаже из окна улыбалась Бабка-лишай.

Я вспомнил, как она недавно бросилась на кусок хлеба и у меня в голове зашевелились идиотские подозрения. Мне даже стало стыдно за собственные мысли.

***

Мой институт находится в Екатеринбурге, а я живу в маленьком городе, за пятьдесят километров оттуда. Ездить туда лишний раз, мне не хочется, но если уж ехать, то не одним днём. Не люблю мотаться туда-сюда. Поэтому, когда я поехал в город, чтобы отдать одну единственную бумажку в деканат, то заночевал у родственников и домой приехал только утром. А в моё отсутствие с одним из моих соседей случилось несчастье.

Сказали, что ему оторвало ногу лифтом. Зажало, передавило и оторвало.

– Как такое возможно? – спросил я.

– Он и сам не знает, – рассказывали мне. – Вызвал лифт, двери открылись… как-то это быстро случилось, и дядя Гриша упал на пол уже без ноги. Он и не понял, как это произошло, в бреду орал, что на него кто-то напал и откусил ногу по колено. Но там было видно, что передавлено.

– Ногу пришили назад? – интересовался я, волнуясь за дядю Гришу.

– Нет! Не поверишь, ногу до сих пор не нашли! Может её в шахте по стенке размазало. Не знаю. Инвалид теперь дядя Гриша. Хорошо ещё жив остался. Ты бы видел, сколько было крови! Весь подъезд залило.

Я потом заметил кое-где в подъезде красноватые разводы. Не до конца оттёрли.

Мне не спалось ночью. Я сидел на кухне и пил чай. Всегда, если мне не спится, вылезаю из кровати и ставлю чайник. Такая привычка. Кому-то тоже не спалось. Кто-то ходил по лестницам в подъезде. Хотя эти звуки не были похожи на шаги. Это было какое-то шарканье, ползанье.

Я захотел посмотреть. Как раз, когда я наклонился к глазку, мимо прошла тощая Бабка-лишай. Она двигалась ровно и быстро, словно не шагала, а ехала по полу. Поднявшись на мой этаж, старуха резко повернула голову в мою сторону и мне показалось, что она видит меня сквозь дверь. Я испугано дёрнулся назад. Сердце колотилось, как бешеное. Я нервно дышал. К горлу подступал зуд, будто вот-вот начнётся кашель…

Я закрыл глаза, представил шум моря, яркое солнце, пустынный берег, мелкие камешки, слабый плеск, блики на воде. Иногда это помогало успокоиться. Помогло и в тот раз. Я пошёл спать.

Утром в наш подъезд пришла полиция. Что случилось? Пропали двое жильцов с четвёртого этажа. Алкозависимая семейная пара. У них была выбита дверь, в квартире погром, следы борьбы, а муж с женой пропали. Их соседи по площадке слышали шум и крики глубокой ночью, но никак не реагировали. Эти двое всегда были шумные. Только утром, увидев выбитую дверь, поняли, что здесь случилось что-то серьёзное. В квартире обнаружили следы крови, но её было немного. Жильцы немного поволновались и забыли к вечеру. Только я связал это с пропавшими кошками и с оторванной ногой дяди Гриши, пытался намекнуть соседям, что в нашем подъезде происходит что-то неладное. Никто не стал меня слушать.

«Это же алкаши. Чего ты от них ожидал? Может жена своего мужа не пускала в квартиру, а он дверь сломал? Потом они набили друг другу морды, напились вместе и пошли побираться. Придут! Денутся они куда-то как же… а без них сейчас даже спокойнее, правда?», – черствые у нас жильцы. Как можно такое говорить о пропавших людях?

Я боялся. Мне было страшно встретить бабку в подъезде. Я боялся увидеть, как дядя Гриша вернётся из больницы без ноги и на костылях или может в инвалидной коляске. Я боялся видеть реальность. Меня пугало происходящее до трясучки, до зуда в горле.

«Только бы не снова. Только не сейчас, когда я живу совсем один», – надеялся я. Кому было не плевать на мои надежды?

Ночью в мою квартиру постучали. Уже по звуку, я понял, что это Бабка-лишай. Она словно головой в дверь стучалась.

Я встал, пошёл в прихожую. Мне было ясно, что мою железную дверь никому не выбить, и чувствовал себя в безопасности. Но хотел пригрозить старухе, что вызову полицию, если она не перестанет ко мне ломиться.

– Сынок, очень кушать хочу, дай чего-нибудь пожалуйста, – старуха сказала это так жалобно, со слезами в голосе.

Эти слова тронули моё сердце. Я подумал: пропавшие кошки, пропавшие люди, оторванная нога… да причём здесь эта худощавая бабка? Она просто ходит и просит еды. Она умирает от голода, а нам никакого дела до неё нет. До чего мне стало стыдно за свою мнительность. Я взял пакет с ручками и начал выгребать из холодильника всё, что попадалось под руку. Сыр, мясная нарезка, йогурты… Пусть старушка поест. С меня не убудет.

Я собрал пакет еды, но всё равно трусил открывать бабке. Животный страх, не позволял это сделать. Решил, что лишь слегка приоткрою дверь и поставлю пакет у порога. Бабка же не пролезет в щель!

Я ошибался…

Стоило мне открыть, и голова старухи рывком влезла ко мне в прихожую, а за ней следовало изогнутое тело. Я безотчётно кинулся назад. Дверь открылась нараспашку и свет подъездных ламп осветил чудовище.

Голова бабки крепилась к длинному змееподобному телу, на котором тряпками висела одежда, но теперь она сползла, и я видел что-то пульсирующее и жирное, напоминающее очень длинную и раздутую шею. Она как удав тянулась по полу, по ступенькам.

Рот старухи растягивался, челюсть вываливалась из суставов. Разевая огромную пасть, бабка издавала хрипящие звуки. Её длинное тело вздымалось надо мной.

– Спасите! – завопил я, надеясь, что соседи услышат.

Змееподобное чудовище резко бросалось на меня, стараясь прижать к стенке, но мне чудом удалось несколько раз увернуться в тесной прихожей. Я убежал в комнату. Ужасная старуха метнулась за мной. Зеркало на стене брызнуло осколками, шкаф разлетелся на части.

Она собиралась заглотить меня целиком!

Я почувствовал в горле сильный зуд. Подступал кашель. Только не это! Только не сейчас! Сжавшись на полу, я забился в приступе кашля. Я кашлял, кашлял и не мог остановиться. Теперь мне было не спастись.

Но меня никто не хватал, не пытался, проглотить…

В удушающем приступе, я поднял голову. В глазах всё плыло от слёз, но я разглядел, что старушечье лицо с растянутым ртом, словно корчится от отвращения, а её длинное, массивное тело отползает назад.

Её смутил мой кашель? Она не хотела пожирать кого-то больного? Бабка-лишай больше не собиралась нападать, она извиваясь выползала из моей квартиры.

Я кашлял, бился в приступе, и внезапно всё закончилось само по себе. Я смог нормально вздохнуть. Такое бывало в редких случаях, а может это был просто нервный кашель, а не приступ астмы.

Бабка-лишай уползла. Я пошёл закрывать дверь и увидел, как голова старухи всё ещё сползала вниз по лестнице, волоча по ступенькам оттянутую челюсть. Её жирное, вытянутое тело тянулось от самой её квартиры внизу и терялось за дверью… Так всё это время, старуха была лишь головой на длинной шее, которая высовывалась из квартиры и ползала по всему подъезду.

Каково же тогда её остальное тело?..

Уродливое существо уползало в свою нору. Я спустился по ступенькам, чтобы это видеть.

И ведь никто не сбежался на мои крики. Я звал на помощь – никто не вышел. Голова почти заползла в квартиру… Никто кроме меня этого не видел. Никто!

Мне казалось, что я должен это сделать, чтобы пресечь новые беды. Я бегом спустился вниз и в самый последний момент, когда голова почти скрылась, пережал ей шею дверью. Навалился всем весом. Уродливая голова старухи захрипела, глаза выкатились. Я давил изо всех сил.

Смерть от удушья – ужасная смерть. Я понимал, что чувствует старуха, но мне казалось, что так будет лучше для всех.

Когда голова уже не хрипела и не трепыхалась, я перестал давить. Синее старческое лицо с разинутой пастью не двигалось. Я пнул голову мыском тапка. Она была мертва. Убедившись в этом, я втолкал её ногой в квартиру и захлопнул дверь.