Голос ненависти

Кайрис рвано вздыхает, и воздух с хрипом втягивается меж зубов, но так и замирает, не достигая легких, трепыхаясь на губах, будто влажная марля. От страха скручивает внутренности, но она не чувствует ни пальцев, ни конечностей, и может только смотреть, как чужая фигура нависает сверху, как впивается ногтями в кожу и смеется, будто демон. Прикосновения оставляют на коже липкую дорожку, и Кайрис готова кричать от поглощающего ее сознание ужаса и биться в чужих руках, будто пойманная птица, но ее тело ей не принадлежит. Когда же это кончится? Если бы можно было хоть что-то сделать… Если бы…

Голова кружится, и перед глазами мелькают яркие всполохи. И Кайрис погружается вглубь сознания, пытаясь хоть как-то отстраниться и нащупать то, на что можно отвлечься, притупляя чувства. Она делает это каждый раз, но обычно словно бьется о закрытую дверь, вновь и вновь возвращаясь к фигуре и темноте. Но в этот раз что-то меняется, и память подбрасывает какие-то цветные картинки: взметающиеся в воздух лезвия, пыль, солнечные блики, скачущие по стали, будто языки пламени. Кажется, она где-то это видела. Вот только где?

Грудь сдавливает от навалившегося чужого веса, но теперь Кайрис этого будто не замечает: она пытается ухватиться за воспоминания, разглядеть получше, и из темноты проступает силуэт парня, танцующего с двумя мечами в руках. Воспоминание словно будит что-то в груди, и жар расходится волной по всему телу, пока не захватывает и голову. Теперь уже конюшня становится ненастоящей, а танцор все четче и четче предстает перед глазами. Сердце начинает стучать в ритм его дикому танцу, и Кайрис на какое-то мгновение отчетливо ощущает другой запах пыли в воздухе. Резко втягивает его носом и неожиданно ощущает, что тело вновь ее слушается.

Она осторожно шевелит рукой, и пальцы подрагивают, подчиняясь все охотнее и охотнее с каждым мгновением. Кайрис резко вырывается, необычайно легко сталкивая чужое тело и тут же вскакивая на ноги. Страх медленно разжимает свои когти, совсем пропадая от нахлынувшей волны энергии. Впившись в темную фигуру глазами, Кайрис вдруг бросается вперед и смыкает пальцы на чужой шее. Чудовище дергается, но внезапно оказывается слабым и каким-то… напуганным? Сопротивляется так бессильно, что Кайрис этого почти не замечает, продолжая стискивать и стискивать пальцы. Глаза застилает пелена, и злая радость будоражит кровь сильнее алкоголя.

Кайрис впивается в чужую кожу ногтями и, услышав сиплый стон, сжимает горло еще сильнее. С губ тени срывается резкий хрип, оборвавшийся присвистом, и Кайрис, сама не замечая, начинает смеяться. Тень издает смазанные булькающие звуки, и они только подкидывают дров в костер злости. Что-то темное, всколыхнувшись в груди, захватывает все мысли Кайрис, заставляя душить чужую фигуру, не останавливаясь. Душит все сильнее и не разжимает начинающие неметь пальцы – даже когда тело обмякает и повисает в ее руках. Пальцы все еще впиваются в кожу, будто когти дикого зверя, и по ним начинает течь кровь – горячая и скользкая. Все это – улыбка, смех – болезненное и неправильное. Но если выбирать между этим и собственным бессилием – тут и думать нечего.

Кажется, тень шевелится все реже и реже, пока не обмякает окончательно. Раздается влажный хруст, и Кайрис резко распахивает глаза. Над головой расплывается свод потолка, будто покачиваясь туда-сюда. Она лежит, не шевелясь и вслушиваясь в ночные шорохи, пытаясь как следует запомнить только что испытанные чувства. Запомнить, каково это – когда нет страха. Но чем дольше она лежит, тем быстрее это ощущение тает, оставляя после себя пустоту. Значит, это был сон? Всего лишь сон? Поморщившись от досады, Кайрис резко садится на кровати, сжимая челюсть. Нет. Она не может опять все потерять. Она готова жить ради одного только шанса, что этот сон повторится.

В тот же день Кайрис впервые просит у Крии иглу и ткань. Когда начинает вышивать спустя столько времени, с непривычки роняет иголку – раз, другой – но не бросает. В этот раз на белом полотенце нет ни летних цветов, ни диковинных птиц: из-под руки Кайрис появляются алые всполохи, блеск стали и темные фигуры, танцующие уже иной танец. Тот, который может быть уродливым и грязным, потому что сражаются они не за признательность публики, даже не за свою жизнь, а за чужую смерть.

Чем дольше Кайрис вышивает, тем быстрее и точнее становятся ее движения, спеша запечатлеть не то фантазию, не то недосягаемую мечту. Кайрис выплескивает всю накопившуюся злость, свой восторг от танца мечника, свою новообретенную жажду. Закончив, она долго разглядывает полотно на вытянутых руках, в итоге оставаясь довольна результатом. Это совсем не похоже на старые работы, но рисунок кажется живым – вот-вот запахнет пылью и раздастся звон стали. Налюбовавшись, Кайрис складывает полотно и прячет его подальше, не в силах избавиться от ощущения, что ее посвятили в какую -то тайну.

И если тогда, стоя перед храмом, она поняла, что разрушила последний мост, то сейчас строит новый, и никто не знает, куда он приведет.

696 год, Посадник, 19

После того дня жизнь Кайрис становится бесконечным ожиданием, но сон больше не повторяется. Кошмары тоже пропадают – теперь Кайрис с трудом может вспомнить, снилось ли ей что-то вообще. Совсем недавно она готова была руку на отсечение за это отдать, а сейчас не находит себе места. Тот сон будто разворошил в груди осиное гнездо, и Зилай его знает, кого осы ужалят первыми: окружающих или саму Кайрис. Однажды она все-таки набирается смелости и спрашивает Крию про ее серп. Они как раз сидят и перебирают запасы ворожеи, а серп лежит рядом на стуле.

– Он такой странный. Будто не очень удобный для сбора трав, – подает голос Кайрис.

– Мой серп создан для битв, – Крия почему-то выглядит настороженной. – Так что ты права.

Ворожея припечатывает проницательным взглядом и опять склоняется над засушенным пучком. Кайрис нерешительно мнет свой в пальцах.

– Я слышала, – говорит она, подбирая слова и чуть покусывая губу от нетерпения, – что все воины из легенд давали оружию имена.

– Что тебя удивляет, девочка? – уголки губ ворожеи дергаются будто нервно, но тут же расслабляются, и ее лицо опять начинает напоминать маску. – Это даже дети знают. Воины и сейчас так делают, и не только они. Имя моего серпа – Улыбка Змея.

И Кайрис едва не выкрикивает: «я знаю». Просто – чтобы Крия впервые удивилась и восхитилась ею. Но вместо этого приходится придержать язык и кивнуть. В этот раз Кайрис даже почти не удивляется. Похоже, серп и правда заколдованный, но Крия, конечно же, ни за что об этом не расскажет. Почему же серп не хочет говорить с Кайрис опять? Это бы хоть как-то скрасило ожидание.

Но солнце поднимается и падает за горизонт, а долгожданный сон все не повторяется. Поэтому, когда Крия отправляет ее отнести мазь Крысятнице, Кайрис не чувствует ничего, кроме раздражения. Проходя по деревне, она то и дело пинает комья земли и гоняет кур со свиньями, но настроения это не улучшает. Дом Крысятницы виден издалека и – возможно, из-за жаркого марева – кажется совсем хрупким, а стены тонкими, будто тряпичными.

Кайрис проходит внутрь, заставляя себя не морщиться от запаха крысиного помета и прелого сена. Доски под ее ногами прогибаются, словно вот-вот развалятся. Крысятница сидит на кухне за столом, горблясь так, что кончик белой ленты в волосах, почти неотличимой от седых прядей, елозит по скатерти. Услышав шаги, она поднимает голову с худым подбородком и узким длинным носом. Кайрис не знает, что старуха делала до того, как она пришла, но смутно догадывается: морщинистые пальцы перебирают шелуху, роясь в глубокой глиняной миске.

– А, Кайрис. Присядь. Я почти закончила.

Кайрис делает пару шагов, но остается стоять. Ножки табуретов такие тонкие, что явно выдержат только вес сухонькой Крысятницы. Пока та копается в шелухе, Кайрис оглядывается, но вокруг нет ничего интересного: какой-то ссохшийся веник под потолком, посеревшее полотенце с красными угловатыми цветами, полупустой мешок в углу.

Вдруг мимо проносится что-то серое и, быстро вскарабкавшись по юбке Крысятницы, забирается на стол. Кайрис все же кривится. Крыса облизывает лапки и проводит ими за ушами. Ее грязно-розовый хвост, дрогнув, замирает, как и все тельце – только глаза блестят. Старуха довольно улыбается. Кайрис отворачивается – меньше всего ей хочется любоваться причиной клички безумной старухи. Хотя таковой она совсем не выглядит – слишком ясные глаза.

Закончив, старуха медленно поднимается с табурета, и кажется, будто она скрипит, как старое дерево на ветру. Крыса прыгает ей на плечо и устраивается там, свешивая хвост. Кайрис ждет, пока Крысятница сходит за деньгами, притоптывая ногой от нетерпения, но старуха, как назло, тщательно отсчитывает каждую монету.

– Видала Танцующего с Мечами? – вдруг спрашивает она, склоняясь над столом.

Кайрис вздыхает, готовая собственными руками вырвать монеты и убежать, но только кивает, стараясь дышать сквозь зубы. О, Зилай, как же тут воняет! Воздух стоит тяжелый и душный, а жара только усиливает наполняющие его ароматы.

– Мы начали забывать, что такое настоящие танцы с мечами… Вот раньше-то его только наемники танцевали.

– Наемники? – Кайрис переспрашивает машинально, разглядывая собственные ногти на руках.

Глаза Крысятницы подергивает мечтательная дымка, и она погружается в воспоминания, устремляя взгляд куда-то на потолок.

– Да. Только те, кто продает свои жизнь и меч, могут исполнить его правильно.

Кайрис слабо дергает плечом, дожидаясь, когда старуха наконец отдаст ей деньги, но та не спешит, продолжая буравить своими блестящими глазами, будто чего-то ждет. Понимая, что та не оставит ее в покое, Кайрис спрашивает:

– И почему же?

Выходит намного более заинтересованно, чем хотелось бы: разговор невольно начинает увлекать. Все-таки тот парень с мечами оставил слишком яркое впечатление, чтоб оставаться безразличной. Крысятница начинает рассказывать, медленно поглаживая зверька на своих плечах костяшками пальцев.

– Наемник всегда победит благородного, как усердно бы того не учили. Как волк загрызет пса. Сейчас уже все не то… совершенно не то…

Кайрис невольно фыркает.

– Что, не осталось наемников?

Крысятница, улыбнувшись, опускает голову.

– Наемники были и будут, как и войны. Но как танцевать разрешили всем – выступать стали все бродяги и странники. Неплохо, но совсем не так.

Кайрис чуть вытягивает шею и спрашивает слишком быстро, выдавая свою заинтересованность:

– И кто может стать наемником?

– Кто угодно. Только сначала нужно учиться…

Крысятница рассеянно смотрит на стол и сгребает монеты в горсть, чтобы протянуть их Кайрис. Та соображает не сразу. Заторможенно отдает мазь и, спрятав монеты в мешочек на поясе, отправляется обратно. Сердце бьется часто-часто, будто птичка в клетке, потому что Кайрис внезапно осеняет. Зачем ждать сна, чтобы вновь испытать радость боя, если есть путь намного проще? Она станет самой сильной, насладиться этим, а потом, однажды, сможет и отомстить. Ей нечего терять, потому что у нее ничего и нет, а смерть Кайрис давно не пугает. Если это плата – она готова платить.

В доме почти оглушающая тишина. Настолько, что, если уронить иголку, этот звук прогремит в голове колоколом.

Кайрис стоит напротив окна, и слабый ветер колышет занавески, искажая вышитые на них символы, и проникает внутрь, обжигая своим касанием лицо. Почти пугающе тихо. Даже за окном слышно только, как слабо шелестят листья. Кажется, Кайрис даже может различить суматошное биение собственного сердца, почти болезненно ударяющегося о ребра. Она стоит, прикрывая глаза, и веки мелко дрожат, как и пальцы, сжимающие деревянную рукоять ножа. Самого обычного, кухонного, которым режут хлеб и чистят картошку. Кайрис делает глубокий вдох, и он застывает на ее губах. Может, еще есть время передумать?

Пальцы крепко сжимаются вокруг рукояти, и она понимает, что уже давно все решила. Лезвие скользит вверх, следуя за ее рукой, мимо груди, мимо шеи, пока не замирает у затылка. Раз, два… главное не свернуть назад. Кайрис жмурится, натягивая волосы второй рукой, и начинает резать. Сперва это получается с трудом. Рука дрожит, и нож срывается, криво скашивая половину. Но, приноровившись, Кайрис начинает орудовать ножом все быстрее и быстрее, жалея, что у Крии нет ножниц. Темные пряди падают на пол витками-змеями, и ворсинки облепляют кожу. Несмотря на испытываемые неудобства, Кайрис чувствует только радость. Это следовало сделать еще давно.

Рука начинает неметь, и движения становятся рваными, но Кайрис, сцепив зубы, не останавливается, пока не укорачивает волосы почти под корень. Опустив нож на пол, Кайрис проводит ладонью по лицу – а потом, не утерпев, по затылку. Ощущение непривычное. Голова кажется какой-то легкой, а волосы топорщатся под пальцами, как собачья шерсть. Чувствуется, насколько неровно вышло, но это совсем неважно. Пару мгновений Кайрис просто улыбается, щупая голову, а потом сметает волосы в кучу и бросает в огонь, стараясь не пропустить ни пряди. Она слишком хорошо знает, что способна сделать ворожея всего с одной волосинкой.

Воздух наполняет запах жженого волоса, но Кайрис даже не морщится. Она представляет, как вернется Крия и обнаружит, что произошло. Ноги будто сами собой приводят Кайрис в спальню ворожеи. Там, воровато оглянувшись, она достает из-под подушки зеркальный осколок и пару мгновений не решается взглянуть, пока, наконец, не поднимает его на уровень глаз. Сердце подпрыгивает и ухает вниз. Кайрис себя не узнает. Теперь, когда вместо длинных кос неровные, торчащие волосы короче мизинца, лицо стало еще грубее и угловатее. Так похоже на… мужское.

Она сглатывает, качая осколок в руках, и вдруг, сама от себя не ожидая, негромко поет:

– Выгляни, девица, за порог. Матушка пусть косы заплетет. Не проси ты странствий и дорог. Ведь твой милый рядышком живет.

Незнакомец в зеркале повторяет за ней, и от этого мурашки бегут по спине: такое же чувство, как от очень похожих на настоящих людей деревянных статуй – вроде как человек, но что-то не так. И одновременно с этим чужак в зеркале завораживает. Кайрис никогда не могла похвастаться хорошим голосом, но сейчас она даже не замечает, как некрасиво ее пение.

– Не держать тебе, девица, меч. После битвы пива не попить. Будешь ты очаг хранить, беречь. И под сердцем дитятко носить.

Голос выходит хриплый и какой-то низкий. Кайрис и сама не помнит, откуда знает эту песню. Но продолжает петь, не отрывая взгляда от медленно шевелящихся губ:

– Каждому по жизни свой удел. И судьбы своей не изменить. Кто-то бился, кто-то койку грел. Было так и вечно тому быть.

Песня кончается, оставляя привкус горечи. Кайрис прикрывает глаза и убирает зеркало обратно под подушку. Ей никогда никому не греть койку – разве что его собственной кровью. Поэтому она повоюет за свою судьбу.

Кажется, словно песня ставит точку: остальные сборы проходят быстро, без лишних движений и эмоций. Кайрис забирает старую сумку для трав, которую Крия оставила в доме – пусть денег Крия не хранит на видном месте, некоторые травы всегда можно дорого продать. Правда, Крия все еще не сняла замок с кладовки, но теперь Кайрис не нужно вести себя хорошо, поэтому она просто срывает его, повреждая петли, на которых тот держится, и набивает полную сумку. Потом заворачивает в кусок ткани лепешку и немного сыра в дорогу – и склянку с водой, за неимением фляги.

Теперь остается только выскользнуть наружу и добраться пешком до города. Ну и мужскую одежду раздобыть не помешает. От вынужденного притворства как-то не по себе, но Кайрис не дает себе усомниться. Если единственный способ овладеть мечом – это выглядеть, как мужчина, то у нее нет другого выхода. Зато она испытает это будоражащее чувство из сна наяву и больше никогда не будет беззащитной. Теперь главное – уйти раньше, чем вернется Крия.

Кайрис обвязывает голову платком, перекидывает сумку через плечо и легко касается висящего в ножнах серпа кончиками пальцев. Она могла бы забрать его, но он слишком приметный, да и красть вещь ворожеи – быть совсем уж дураком. Потому она просто гладит сталь. Говорит с каким-то дурачеством:

– Прощай, Улыбка Змея.

И на мгновение Кайрис кажется, что она слышит немного язвительное: «удачи».

Глава 6. Пыль дорог

696 год, Посадник, 21

Выскользнув из дома, Кайрис скрывается в лесу и направляется в сторону города – то приближаясь к тракту, то удаляясь от него, чтобы не свернуть с пути. Cтарается не заходить слишком глубоко и первое время вздрагивает от любого шороха в кустах, но потом привыкает. Когда солнце повисает ровно на середине неба, она в очередной раз приближается к тракту, выглядывая из-за деревьев, и вдруг замечает вставшую телегу.

Кайрис опускается на корточки и всматривается, прижимаясь к стволу. Пальцы, опирающиеся о кору, чуть дрожат. Возле телеги никого не видно. Кайрис замечает, что та накренилась на один бок – похоже, сломалось колесо. В самой телеге лежат какие-то мешки, прикрытые тряпками. Кайрис делает глубокий вдох и медленно тянется вперед, вытягивая шею. Один край тряпки сбился, и из-под него виднеется то, от чего сердце ударяется о ребра, как молот: в телеге лежит куча мужской одежды. Рубахи, штаны. Неужели все будет так… просто?

Застыв на корточках, Кайрис медлит, не решаясь выйти. Наконец, она собирает всю волю в кулак и осторожно выбирается из-за дерева. У телеги все еще никого: может, пошли искать помощи. Выждав еще немного, Кайрис начинает двигаться к телеге, осторожно раздвигая руками кусты, и останавливается только когда касается шершавого бока рукой. Воздух словно застывает в горле, и она, потянувшись рукой вовнутрь, хватает рубашку и дергает.

Раздается шорох, и тряпки начинают шевелиться, будто под ними ворочается огромный зверь. Кайрис охватывает такой ступор, что она невольно замирает вместо того, чтобы схватить рубаху и дать деру. Тряпки сползают, и со дна телеги поднимается, прислоняясь к ней спиной, молодая девушка. Тоненькая, как травинка, и с очень сонными глазами. Жмурится и замечает Кайрис.

Они смотрят друг на друга долго, не моргая, и страх в глазах Кайрис отражается как в воде, усиленный во много раз. Губы девушки дергаются, она уже готовится закричать, но Кайрис продолжает стоять, глядя на ее живот. Вздувшийся, будто переспелый плод, округлый, плотно обтянутый платьем. Жар в груди сменяется ледяными иглами. Пальцы разжимаются, и Кайрис принимается бежать еще до того, как с губ девушки срывается крик. Как она могла подумать, что кто-то оставит телегу одну? Наверняка муж девушки пошел за помощью, тут ведь корчма совсем рядом.

Только отбежав на достаточное расстояние и забившись за кусты, Кайрис позволяет себе остановиться. Успокаивается еще не скоро: сидит, сжимая плечи руками, и дышит часто-часто, пока не приходит в себя. Стоит страху отступить, как она перестает понимать, что именно ее так сильно испугало: опасность быть пойманной или сама беременность? Так или иначе, Кайрис не решается больше выходить к тракту и остается сидеть на месте до наступления ночи.

Когда темнота черной птицей падает на лес, очерчивая ветви так, что они начинают казаться медвежьими лапами, Кайрис поднимается с земли. Дерево, под которым она сидела, ночью видится просто огромным. Теперь наконец-то можно выйти на дорогу: Кайрис не встретит никого из деревни, кто бы возвращался из города домой. Где-то совсем близко должна быть та самая корчма, и тогда Кайрис сможет переночевать. Платить ей нечем, но можно попытаться забраться в конюшню…

От этой мысли внутренности скручивает, но Кайрис сдерживается, сцепляя зубы. Или возле конюшни прятаться, не важно. Она уже начинает сомневаться, что стоит куда-то идти: может, надо просто залезть на дерево прямо здесь? Но привязать себя, как делают путешественники, нечем, а на земле можно попасться на глаза дикому зверю. По крайней мере, так обычно говорят. Кайрис мотает головой, прогоняя лишние мысли. Ладно. Она просто посидит у стен и погреется, а потом вернется в лес. Вдруг удастся услышать что-то интересное? Кайрис вздыхает, понимая, что ей просто жутко оставаться в лесу ночью. Все эти рассказы про слуг Зилая, выбирающихся из своих укрытий в темноте и нападающих на путников… и неспособных пробраться в человеческое жилище, охраняемое богиней.

Так или иначе, Кайрис выходит на дорогу, напряженно осматриваясь по сторонам. Корчма показывается довольно скоро. Ставни закрыты, но сквозь них пробивается теплый желтоватый свет. Кайрис даже не пытается сунуться внутрь: у нее нет денег, да и женщина, путешествующая в одиночку, привлечет слишком много внимания.

В конюшне пахнет навозом, лошадьми и сеном – Кайрис чувствует это, стоит ей засунуть вовнутрь голову. Видно плохо, но она различает силуэт невысокой рабочей лошадки, мерно и шумно дышащей в тишине. Кайрис передергивает, и она ежится, отступая от входа на пару шагов и тихо, чтобы не быть замеченной, идет мимо стены, пока не оказывается достаточно далеко от двери. Там Кайрис садится, прислоняясь к теплому дереву спиной, и достает из сумки лепешку. Отломив половину, откусывает кусочек от сыра и начинает быстро есть, стараясь побыстрее разделаться с пищей, чтоб никто не застал врасплох. Вот бы раздобыть еще сыра…

Кайрис сглатывает, и тут воспоминания вереницей картинок подкидывают ту самую ночь. Вспоминается почему-то не боль и страх, не огонь праздничных костров и даже не конюшня, а кусочек черствой лепешки, которую ей кинула матушка, когда она попросила поесть после того громкого скандала. Интересно, что сказал старейшина? Чтобы все продолжили праздник? И что люди думали до утра – до того, как Велиса растрепала всем то, что подслушала?

Кайрис начинает жевать медленнее, в конце концов останавливаясь и буравя недоеденную лепешку взглядом. Может, и стоило сказать правду, но она сама выбрала молчать, потому что правда была невыносимой. Да и что это могло бы изменить? Кайрис проглатывает последний кусок лепешки, почти запихивая его в себя, и облокачивается головой о стену. Может, это все злая шутка богини, но Кайрис еще повоюет за право жить так, как хочет. Глаза сами закрываются, и она позволяет себе немного подремать, прежде чем опять идти. Мысли в голове текут вяло и медленно, пока не замолкают вовсе.

Будто прямо над ухом раздается болезненный хрип, и Кайрис резко распахивает глаза. По коже словно проводят ледяными иглами. Она сперва застывает, а потом медленно поднимается на ноги, вслушиваясь в каждый шорох. Обнаружить сейчас неожиданного соседа было бы не очень радостно. Звук раздается вновь, переходя в какой-то стон, а Кайрис продолжает медленно двигаться вдоль стены. Теперь она четко слышит, что он доносится из конюшни. На конюха не очень похоже – уж скорее какой бродяга забрался внутрь, чтоб поспать.

Кайрис доходит до двери и осторожно выглядывает из-за угла, чувствуя, как кровь стучит у нее в висках. Внутри темно, но эта темнота шевелится, как живая: вздымаются бока спящего коня, дрожит свет луны, скользят неясные тени. Кайрис напряженно выжидает. Вскоре хрип раздается опять, и она видит, как колышется небольшая кучка сена. Наверное, действительно бродяга. Она уже собирается уходить, как вдруг стон обрывается резко, как крик подбитой птицы. Сено вздымается, и на землю вываливается что-то темное и мягкое. Нерешительно потоптавшись на пороге, Кайрис делает глубокий вдох и задерживает дыхание, чтобы не чувствовать запаха. Любопытство тянет ее за собой в темноту конюшни.

Дальнейшие события происходят одно за другим с безумной скоростью. Незнакомец вскакивает на ноги и, прежде чем Кайрис успевает среагировать, бросается вперед. Его пальцы сжимаются на ее плечах, впиваясь так сильно, что руки сводит от боли. Кайрис вскрикивает и дергается, но хватка сжимается только сильнее. В нос ударяет запах немытого тела. От страха все внутри мгновенно холодеет, и Кайрис распахивает рот, чтобы закричать, но вместо этого пытается сделать хотя бы один вдох. Незнакомец вздергивает голову, качаясь вперед, и вдруг очень отчетливо говорит:

– Это все боги… проклятые боги, слышишь?

Кайрис пытается вывернуться, но чужие руки держат ее слишком крепко. Что-то в чужом голосе заставляет повторять попытки раз за разом, несмотря на их безуспешность. Кайрис напрягает все мышцы и дергается опять, и в этот раз ей удается: она отскакивает, пятясь, пока не оказывается у двери и там снова замирает. Глаза выхватывают обмякшее тело, лежащее на полу – похоже, незнакомец потратил все свои силы.

Пальцы, сжимающие косяк, начинают медленно расслабляться. Кайрис стоит еще долго, но тело на полу так и не начинает шевелиться. Она нервно сглатывает и, с трудом повернувшись к телу спиной, направляется прочь от кормы. Рука сама собой тянется к лямке сумки и натыкается на пустоту. Кайрис останавливается, обнаруживая, что привычная тяжесть испарилась. Она… неужели она обронила сумку? Вот же Зилай! Кайрис стискивает кулаки в приступе досады вперемешку со страхом, а потом резко поворачивается и бежит к корчме.