Бог не без милости, казак не без счастья

Примерно этого возраста был и донской казак Александрин, служивший ординарцем у прусского генерал-фельдмаршала Блюхера. Он был гигантского роста, имел до пояса седую бороду, и от одного его вида французы впадали в оцепенение.

И эти двое – не исключение. В 70-х годах XVIII века переводили на Кавказ из Новохоперской крепости казаков, сформировавших Хоперский казачий полк. Все были перед переселением тщательно опрошены, и с их слов (или родителей, если речь шла о младенцах) были составлены опросные листы. Так вот, один столетний казак на вопрос об отношении к службе ответил, что считает себя состоящим на таковой – хотя его давно не посылали куда-либо, но и уведомления об отставке он не получал. Так что 60-летние казаки в ту пору отнюдь не считались людьми бессильными.

И много позже, в ХХ уже столетии, в приказах по Войску Донскому встречаются казаки, заслужившие звание урядника в возрасте весьма почтенном, – самому старшему из известных автору было 85 лет. Как правило, они были дежурными – «сидельцами» в станичном или хуторском правлении.

Казаки той поры вообще были людьми завидного здоровья и долголетия. Основными занятиями их дома были охота и рыболовство, они не знали, как русские крестьяне, тяжести непосильного труда. По большей части они еще были старообрядцами, не курили, воздух и вода были еще кристально чисты. Но, пожалуй, еще важнее была востребованность казачьего общества в людях пожилого возраста. Многие из казаков жили так долго и насыщенно, что никак не могли дождаться естественного ухода и однажды заявляли, что – хватит, пора и честь знать, ложились в уединенном уголке и, по сути, усилием воли заставляли жизнь покинуть свои тела.

Казакам, как условие их существования, требовалось накапливать, анализировать и усваивать опыт предшествующих поколений. Вся жизнь их была напряженны и никогда не прекращавшимся учением. Сначала казачонок, а затем молодой казак внимательно слушал старших, напитываясь их собственным жизненным опытом и опытом их предшественников, сохраненным и донесенным до него в былинах, песнях и преданиях. Кто плохо учился, погибал в первом же бою. Все стандартные и нестандартные ситуации, в которых оказывались отцы и деды – на войне ли, на охоте, в бытовых переделках, – запоминались.

«Старички сидят особо и иногда, пригласив к себе сельского священника, – писал в 1834 г. в «Истории Донского войска» Владимир Богданович Броневский, – попивая, странными голосами поют духовные стихиры, и вперемежку рассказывают в тысячный раз про свои подвиги. Тут хвастливому пространное поле: постороннему, чтобы не помешать беседе, должно притвориться верующим, будто они одни завоевали Европу и отправили Наполеона на остров Святой Елены. Впрочем, – как бы устыдившись своей иронии, продолжает он, – и есть чем похвалиться; многие из них служили во всех походах от 1770 до 1815 года включительно: период славный в наших летописях и знаменитый для донских служивых».

Им было что рассказать такого, что даже и по тысячному разу находило благоговейных слушателей. Они под предводительством Суворова, которого в Европе звали «казачьим генералом», штурмовали в 1790 г. неприступный Измаил, в 1799 г. шли через заснеженные Альпы, преодолели сто верст по льду Ботнического залива из Финляндии в Швецию с Барклаем-де-Толли, в 1809 г., тонули в водах Балтики, когда шторм разметал осенью 1805 г. корабли с десантом из полков Фролова 1-го и Грекова 17-го, с победой входили в Милан, Берлин, Гамбург и Париж.

Они прошли через такую кровь, что их собственная при воспоминаниях об этом стыла в жилах. Двадцать восемь тысяч трупов защитников и обитателей крепости насчитали во взятом Измаиле, где, по словам Суворова, победители «золото делили – пригоршнями, а серебро – шапками». В октябре 1813 г. в «битве народов» при Лейпциге, когда лейб-гвардии Казачий полк Ивана Ефремова кинулся на перехват кирасир Латур-Мобура, атаковавших холм, на котором находился Александр I, обнаружилось, что казачьи пики и сабли бессильны нанести существенный урон закованным в стальные латы французским всадникам. Тогда казаки принялись засаживать свои пики и сабли в глаза, уши и ноздри лошадей, – и те сбрасывали ездоков. И даже неказистые, но чрезвычайно надежные казачьи лошадки в ходе боя приходили в ярость и грызли вражеских лошадей!..

Так вот, когда в 80- и 90-летние ветераны, видавшие на своем веку Аустерлиц и Бородино, принимавшие участие в десятках других сражений, попивали в холодке шипучее цимлянское или сладкое кумшацкое, делясь воспоминаниями, зачастую они говаривали, что – Да! Там-то или там-то было горячо, очень порою горячо. Но – все то не шло в сравнение с кулачным боем на льду Ромазанова озера в родном Черкасске – в последний год его существования как столицы Земли донских казаков, в Прощеный день 1804 года от Рождества Христова!

* * *

В первые пять лет XIX столетия традиционные для казаков Черкасских станиц кулачные бои были ожесточенными – как никогда ни до, ни после этого. Всего станиц было на острове 11: считавшаяся за две Черкасская, Середняя, Павловская, Скородумовская, Тютеревская, Прибылянская, три Рыковских и Татарская. Последняя была населена казаками-татарами, исповедывавшими ислам.

В XV – начале XVI века почти все казаки, известные по документам службы в составе российского Посольского приказа, были татарами (во всяком случае, носили татарские имена): Резяк и Курман Азербаевы, Чюра Албазеев, Темеш Кадышев, Кадыш Абашов, братья Мерег, Тевекель и Тулуш Бакшеевы, Тюлетен Тевекелов, Тойхозюба Ирашов, Тулхозя Ахматов, Мерют Апсеинов, Байкула Олферов и т. п. В ряде случаев и проглядывает что-то в будущем русское: Алферовых, Бакшеевых и Кадышевых и сейчас среди казаков немало.

Даже те, кто татарином вроде бы не был, как один из основателей запорожского казачества Евстафий Дашкович, внешне, по языку и по натуре были столь неотличимы от татар, что, совершенно не опасаясь быть разоблаченными, могли находиться среди них. Да и русскими пленниками Дашкович торговал с большим энтузиазмом, ни в чем татарам не уступая. Для Богдана Хмельницкого татарский язык был вторым родным.

Степан Разин, современниками-иностранцами изображавшийся в чалме, прекрасно владел тюркскими языками, а целью своего похода вверх по Волге объявлял восстановление Астраханского царства – и похоронен был после казни в Москве на Татарском кладбище. Другая знаменитость – Фрол Минаев, донской атаман, сподвижник Петра I в азовских походах, – был выходцем из Среднего Поволжья с фамильным прозвищем явно тюркских корней – Кунилов. Из издревле населенного татарами-казаками Темникова прибыл на Дон и прародитель известнейшего донского рода Иловайских, чье имя переводится с тюркских языков, как «люди рода медведя».

Когда осенью 1772 г. в Черкасск прибыл генерал Черепов, чтобы задержать подозреваемого в измене войскового атамана Степана Ефремова, среди инициаторов волнений – наиболее ярых ревнителей старины – были казаки Муса Алиев, Муса Тюмеев, Ромазан Тахтаров, Дурбан…

Так вот, в черкасских кулачных боях одной из сражающихся сторон были донские казаки – хотя были на их стороне и некоторые казаки других станиц. По каким признакам они собирались в команду, можно лишь предполагать. Но все равно, их было маловато против объединенных сил десяти других черкасских станиц, и традиционно им не возбранялось приглашать для усиления рядов бойцов издалека. Из самой Казани ехали лучшие кулачные бойцы.

В год, о котором с содроганием вспоминали казаки, на татарской стороне выделялись богатыри Алейка и Аблашка. О последнем говорили, что был три аршина с вершком (215 см) роста при широченных плечах и мощной груди.

На стороне черкасских казаков выделялись три богатыря – Жученков, Мыльников и Назаров. Жученковы – самый старый из родов Черкасска. Их предок то ли в 1571, то ли в 1517-м (так у донского историка Евграфа Савельева, но две последние цифры могли перепутать при типографском наборе) купил у ногайского князя участок земли, на котором и был основан город. Тот был первый Жученко, как уверяли Петр Краснов в «Картинах былого Тихого Дона» и профессор Богачев в «Очерках географии Всевеликого Войска Донского» – был «жидовином» (как, впрочем, и многие другие основатели черкасских казачьих родов). Скорее всего, он был караимом – потомком иудеев-хазар. Ко времени, о котором мы ведем рассказ, Жученковы были своего рода донские ротшильды. По богатству с ними могли соперничать разве что армянского происхождения казаки из атаманской династии – Ефремовы, да Шапошниковы. Иудаизм, если и имел когда-то место, давно уступил у них место старообрядческому православию (еще в 1917 году старостой Старочеркасской старообрядческой общины был Жученков, а его помощником – Шапошников).

В 1804 году Россия не вела масштабных боевых действий. Многие казаки, в том числе десятки генералов и сотни офицеров, находились по станицам. И они были любителями сойтись в кулачном бою, где в расчет принимались только личные бойцовские качества и умение организовать бой. Генерал-лейтенант Иван Иванович Краснов (внук атамана Бугского казачьего войска и дед будущего атамана Войска Донского) писал, что кулачные бои в станицах готовились с учетом достижений военно-стратегической мысли и тактического искусства – составлялась диспозиция, определялись ударные и резервные группы, возможности маневрирования, места для засад…

Бои в Черкасске длились несколько часов, с обеих сторон участвовало по 500 и более человек. Но в 1804 году народу дома было так много, а желание сойтись в бою так сильно, что после полудня к месту боя подтянулось до несколько тысяч казаков каждой из сторон!..

Казаков с детства готовили к самостоятельным действиям в отрыве от основных сил, нередко в одиночку. Русская поговорка «один в поле не воин» – это не про них, да казаки себя русскими и не называли, имея отличный от русских образ мышления и стереотип поведения.

«Каждый казак сам себе – атаман». Это для русского «на миру и смерть красна», – казак один, даже атакуя в строю. Успех знаменитой кричащей и свистящей казачьей лавы был, как правило, следствием высочайшей индивидуальной выучки – в том числе в боевых единоборствах. Казак согласовывает свои действия с соседями по строю и с теми, кто подает команды, а не слепо действует в повиновении кому-то. Иван Иванович Краснов называл управление казаками в бою «военным самоуправлением».

И вот несколько тысяч таких бойцов, каждый из которых мог справиться с бою с двумя противниками, одновременно атакующими его, сошлись померяться силами – без поддавков и оглядки на публику и начальство. На войне в руках казаков было оружие, да и схватки были там скоротечны. А здесь бились насмерть часами напролет и голыми руками. Было отчего ужасаться и 30 лет спустя!

Кровь растекалась по льду озера. Татары сначала держались дружнее, и в какой-то момент им удалось оттеснить и окружить Жученкова и Мыльникова. Те своими пудовыми кулаками десятками укладывали противников, но доставалось и им. озверевшие противники рвали в клочья одежду друг на друге и били, не сдерживая себя более ничем. С обеих сторон появились убитые, и татары, пока выручка не поспела, норовили завалить Жученкова с Мыльниковым. Десятки и десятки казаков, очертя головы, бросались на выручку, их встречали громадные кулачищи Аблашки.

В итоге татары дрогнули – может, их было меньше, и офицеров на порядки меньше, чем среди противников, и те лучше организовали свои действия. Краснов что-то писал об обходных маневрах – может, и «засадный полк» появился на поле боя. Как бы то ни было, татары отступили.

Преследовали их до моста через протоку, отделявшую Татарскую станицу от остальных десяти. Ликуя, казаки четверть часа кричали у протоки, растрачивая силы. А тем временем в Татарской поднялись все, кто мог передвигаться, включая женщин, детей, стариков и столетних старух. У кого силенки были, брал дубину поздоровее, более слабые довольствовались дрекольем из разобранных плетней. И когда эта обезумевшая от ярости толпа кинулась к мосту, не выдержали уже казаки, обратившись в бегство. Залитый кровью лед Ромазанова озера, десятки убитых и сотни искалеченных бойцов – вот итог небывалого боя.

На будущий год столицу перенесли в Новый Черкасск – в местность, именовавшуюся ранее Бирючий Кут (с татарского – Волчий Угол). Часть казаков перешла на новое место, часть осталась в Старом Черкасске или спустилась по Дону ниже – в Гниловскую, разбрелась по другим станицам. В том же 1805 году разразилась война с Наполеоном, армию ждал разгром при Аустерлице. Потом очередная война с турками, на Севере пришлось довершать дело, начатое Петром I по укрощению шведов. Далее Отечественная война 1812 года и триумфальное шествие казаков по Европе. Драк хватало и помимо домашних! А когда войны окончились, оказалось, что и былые кулачные бои отошли в область преданий, оставшись лишь как развлечение.

Прежние кулачные бои были явлением именно общественной жизни, политики в высоком понимании этого слова, обеспечивая подлинное равенство граждан. Раз в год казаки били в кровь морды, калечили или даже убивали тех, кого считали мерзавцами. Чем больше людей считали тебя таковыми, тем меньше шансов было у тебя уцелеть в побоище. Нечестность с согражданами обходилась дорого, порою в собственную жизнь или жизнь твоих близких.

Главные бои происходили на масленицу, где-то через месяц-полтора после ежегодных на Новый год перевыборов станичных атаманов, их помощников и судей. Процедура эта, как обычно в обществе с демократическим устройством, оставляла немало неудовлетворенных личных амбиций. Кулачные бои в Прощеный день, предоставляя возможность набить физиономию оппонентам (или, напротив, схлопотать от них), напряжение это снимали.

Донская история более уже не упоминает о приезде казанских бойцов. Сходят помаленьку на нет и донские татары. Татарская станица существовала несколько десятилетий на новом месте близ Новочеркасска, но после Крымской войны большая часть казаков-мусульман выехала в Турцию. Из великих кулачных бойцов сохранились сведения лишь о Матвее Федоровиче Корытине. Кажется, он был торговым казаком одной из Новочеркасских станиц, но в чем заключались его подвиги, уже не известно.

А если говорить о знаменитых бойцах вообще, то, пожалуй, наиболее популярен был живший в XVIII веке Козин – казак то ли Багаевской, то ли Манычской станицы. Был он страстный охотник и рыболов, жил бобылем. Многократно демонстрировал и свои бойцовские качества в боях против нескольких противников сразу из числа донских татар. Те так были восхищены его силой и умением, что, улучив момент во время охоты на уток, опрокинули лодчонку и скрутили его, накинув сеть. После чего увезли в степь, где он несколько месяцев, если не лет, был занят воспроизведением потомства для ослабевшего татарского племени – для чего к нему свозили девиц со всей округи. В конце концов Козин бежал, убив двух сопровождающих…

В. НовиковСтаница № 3 (43), ноябрь 2004 г. С. 15–17.

Одна из кавказских драм

I

Октябрь 1828-го года приближался к концу. Над раскинувшейся на правом берегу реки Кубани Н-ской станицей и ее окрестностями стояли чудесные дни бабьего лета: ни одно облачко не нарушало чистоты ярко голубого с зеленоватым отблеском небесного сода; иногда высоко в лазури проносились стайки диких гусей и уток, спешивших от грядущих холодов в теплые страны, в незамерзающие воды. Некоторые из них по временам опускались у оттаивающих еще от утренних заморозков болот, чтобы отдохнуть и запастись новыми силами для дальнейшего полета. В полях нескошенная, пожелтелая трава печально клонилась к земле. По ночам мороз посылал уже своих разведчиков, которые пошаливали с запоздавшими укрыться под кров путниками, проникая им под платье и заставляя прибавлять шагу и плотнее закутываться в бурки. Замерзавшие по утрам лужицы доставляли величайшее удовольствие маленьким обитателям станицы, с разбегу катавшимся по ним на подошвах своих, а иногда и отцовских сапог. Но нельзя сказать, что и на взрослых станичников последнее обстоятельство производило такое же радостное впечатление. Напротив, сильно чем-то озабоченные казаки хмурили свои брови, а бабы меньше стали дергать за чупрыны ребят и меньше потчевать их подзатыльниками.

Взглянет бывало казак на несущую мирно свои воды мимо станицы Кубань, и взор его сверкнет ненавистью, а рука невольно хватается за рукоятку кинжала или шашки, видно, чует его сердце какую-то беду с той стороны. А беда действительно приходила всегда оттуда.

Пока река не замерзла, станичники спали спокойно, но едва лед крепнул настолько, что мог выдерживать тяжесть лошади, покой покидал их; каждый день тогда можно было ждать непрошеных гостей-черкес, несколько аулов которых раскинулись за Кубанью недалеко от Н-ской станицы.

Река служила естественной защитой от внезапных нападений, но лед уничтожал ее, и казакам приходилось напрягать все внимание, чтобы беда не настигла врасплох. Зазеваются сторожевые, и камня на камне не оставят черкесы от станицы. Мужчины поголовно будут перерезаны, а жены с детьми уведены в плен и проданы в рабство туркам, большим охотникам до славившихся красотой своей кубанских казачек.

В один из таких дней, из дверей опрятно выбеленной мелом хаты, стоявшей на окраине станицы, вышел бравый на вид, старый казак с отвисшими по-малороссийски седыми усами и чисто выбритым подбородком. Это был тип настоящего запорожца, но только в туземном кавказском костюме, т. е. в бешмете и черкеске, опоясанной кинжалом. Беленький офицерский Георгиевский крест скромно выглядывал из-за простых, черного рога, газырей (полая с обоих концов деревянная трубка, куда с одной стороны насыпался заряд пороха, а с другой клалась пуля; газыри носятся на груди в пришитых к черкесске гнездах), служивших ему, как и вообще всем носившим в те времена такой костюм, для зарядов пороха и пуль.

Батько, Никола Андреевич Хоменко, так звали старика, был в станице атаманом.

Родился он на одном из хуторов Полтавской губернии еще во время процветания на Днепре Запорожской сечи, куда, едва лишь стукнуло ему шестнадцать лет, и бежал из родительского дома.

После уничтожения сечи генералом Текелли, Хоменко, вместе со многими запорожцами, не пожелал, как это сделали другие, «утичь в Туретчину за синий Дунай», а предпочел выселиться на подаренные войску императрицей Екатериной II земли; сначала на реке Буге, а потом на Кубани.

25-го августа 1792 года Забугские казаки (бывшие запорожцы), переименованные в Черноморских, под предводительством кошевого атамана своего Харько Чепеги двинулись в неведомый Черкесский край.

Привычные к опасностям, они смело заняли облюбованные участки вражеской земли, построили на берегу Кубани ряд куреней, обнесенных земляным валом, увенчанным иногда палисадом, и, быстро освоившись с дикими соседями, твердой ногой стали на новых местах, закрыв таким образом грудью своею русские владения с этой стороны от набегов свирепых черкесских племен. Через год к черноморцам прибыли их жены, и с тех пор те курени, где поселились семейные казаки, стали называться станицами.

Одна из партий, где был и Хоменко, основала Н-скую станицу.

Не буду перечислять тех битв, набегов, стычек и т. п., в которых принимал участие и отличался лихой казак Хоменко, а расскажу только один эпизод из его жизни в пороховом дыму, имеющий связь с описываемым мною событием.

Когда Хоменке стукнуло 40 лет, он все еще не был женат, да вряд ли и думал о женитьбе. Полная боевых тревог жизнь поглощала всецело его силы и помыслы.

К упомянутому времени он имел уже все степени знаков отличия военного ордена, восемь ран на теле и чин хорунжего, почему и считал себя счастливейшим из смертных. Узы Гименея не привлекали его. Но «человек предполагает, а Бог располагает!»

В этот год Хоменке пришлось участвовать в набеге против соседнего с Н-ской станицей черкесского племени, во главе которого стояли известные своей богатырской силой и необыкновенной отвагой предводители, Бек-Мурза и сын его Элескандер Беков. Часть владений их лежала как раз против станицы, на противоположном берегу Кубани.

Отряд наш, переправившись через реку по Волчьему броду, в восьми верстах ниже станицы, неожиданно напал на главное гнездо хищников, аул Кин-чка.

Часть мужского населения, по тогдашнему обычаю, была перебита, но часть, а самое главное со своими вожаками, успела бежать и скрылась в лесистых горах, где кавалерия наша, бросившаяся было их преследовать, не могла с ними ничего поделать и с потерей нескольких убитых возвратилась к отряду. Тревога между тем быстро охватила край, и со всех сторон стали стекаться к черкесам конные и пешие подкрепления, вследствие чего отряд, захватив с собой жен и детей влиятельных жителей аула заложниками, стал отходить назад к переправе.

В числе других женщин была взята любимейшая из жен самого Бек-Мурзы, семнадцатилетняя Керимат.

Едва только черкесы заметили наше отступление, как тотчас же бросились преследовать отряд и несколько раз пробовали, бешено бросаясь в шашки, отбить свои семьи, но бывшие при отряде орудия картечным огнем всякий раз останавливали отчаянные их натиски, производя в нестройных толпах страшное опустошение, и этим скоро вынудили черкес держаться в почтительном расстоянии от отряда.

Видя безуспешность своих попыток, Бек-Мурза и Элескандер, то один, то другой, подъезжая довольно близко к войскам, стали вызывать желающих на единоборство, прибегая при этом к всевозможным насмешкам над трусостью русских.

Только строжайшее запрещение начальника отряда удерживало многих жаждавших сразиться с хвастунами наших бойцов принять вызов. Однажды Элескандер, гарцуя перед сотней черноморцев, которыми командовал в этом походе Хоменко, по обыкновению вызывал на поединок, но видя, что никто не отзывается на его насмешки, назвал между прочим казаков старыми трусливыми бабами.

Не стерпел Хоменко такой кровной обиды. Забыв о распоряжении начальника, ударил он плетью своего скакуна и помчался на обидчика.

Отряд невольно остановился. Все глаза впились в противников, а те, выхватив шашки, неслись друг против друга…

«Ну, пропал Хоменко», – думал каждый из зрителей, видя атлетически сложенную фигуру Элескандера.

Однако Хоменко был «себе на уме». Видя, что не осилить ему противника в столкновении грудь с грудью, он стал, приближаясь к врагу, полегоньку сдерживать своего коня, а Элескандер, напротив, бешено мчался на закусившем удила великолепном кабардинце… Вот, вот совсем уж близко… Сейчас раздавит смельчака… Занес уже свою кривую турецкую шашку, готовясь разрубить Хоменка на две части… Да не тут-то было! Хоменко вдруг скок с седла… Могучий удар и пришелся по воздуху, отчего всадник, потеряв равновесие, со всего размаху шлепнулся на землю, а Хоменко и насел на него, да и прирезал кинжалом, как барана. Потом, вскочив на свою лошадку и прихватив остановившегося в недоумении от неожиданной потери ездока кабардинца Элескандера, во весь дух помчался к отряду, встретившему победителя единодушным «ура»…

За этот подвиг Хоменко получил строгий выговор от начальства, офицерский Георгиевский крест и в свою собственность красавицу Керимат, которую ему предоставлено было право возвратить за хорошее вознаграждение мужу ее Бек-Мурзе. Однако, влюбившись в свою пленницу сам, он этого не сделал.

Полюбился лихой казак и Керимат…

Ровно через год она приняла христианство и вышла за своего господина замуж.

Еще через год у них родилась дочь, названная Оксаной, похожая лицом на мать, но с отцовскими синими глазами… Несмотря на разницу лет, супруги зажили душа в душу.

Хоменко был назначен в свою родную Н-скую станицу атаманом. Оксана, на радость не чаявших в ней души родителей, росла не по дням, а по часам и к эпохе моего дальнейшего повествования расцвела пышной красой счастливого сочетания лучших сторон двух национальностей.

За этот промежуток времени Бек-Мурза неоднократно пытался отнять у Хоменки свою бывшую жену и отомстить ему за смерть убитого сына. Почти каждый год он являлся к станице с полчищами черкес, но каждый раз бывал с большим уроном отражаем нашими отрядами, поспевавшими на помощь осажденным казакам.

Зорко следил за ним Хоменко, не давая захватить себя врасплох.

О всяком задуманном Бек-Мурзой набеге он своевременно узнавал через лазутчиков, почему всегда и успевал своевременно дать знать ближайшим к станице войскам о нападении. Знал Хоменко, что и в настоящем году, как только станет Кубань, не избежать станице посещения Бек-Мурзы, тем более, если верить словам приходившего на днях лазутчика, что на этот раз Бек-Мурза решил взять станицу во что бы то ни стало.

Узнав о необыкновенной красоте дочери своего смертельного врага, Бек-Мурза поклялся не пожалеть всего своего народа, а добыть Оксану, чтобы сделать ее своей наложницей и тем отомстить Хоменке за Керимат.

Это-то последнее обстоятельство особенно сильно волновало старого рубаку.