Рождение звука

Чак Паланик

Рождение звука

Думаешь, это кино?

Chuck Palahniuk

THE INVENTION OF SOUND

© Chuck Palahniuk, 2020

Школа перевода В. Баканова, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Часть первая. Забудь нам грехи наши

По улицам с воем пронеслась «Cкорая», и сразу взвыла всякая псина в округе: и пекинесы, и бордер-колли, и немецкие овчарки, и бостон-терьеры, и уиппеты. Дворняги и чистокровки, далматинцы и доберманы; пудели, бассет-хаунды и бульдоги. И пастушьи, и домашние, и бродячие. И помесь, и породистые – все единой глоткой вторили вою сирены.

И все они на время стали одной сворой. Вой каждого пса стал единым воем на всех – сирена затерялась в этом громовом вое. Когда же звук, что пробудил и объединил их, исчез, песий вой держался еще долго: не в собачьих силах отринуть единство стаи по своей воле.

Приподнявшись на локте, Джимми прислушался.

– Чего это? – спросил он.

Рядом с ним в постели шелохнулась Митци. Взяла бокал вина, стоявший на полу, и спросила:

– Что «чего»?

В офисном здании через дорогу светилось одно окно. За ним, словно выставленный на всеобщее обозрение, всматривался в экран компьютера человек. По его лицу проносились отсветы двигавшихся на экране картинок. Свет отражался в очках и дрожал в слезах на щеке.

Лай стоял не только за окном, но и по всем соседним кондоминиумам. В волосах над поникшим и мокрым членом Джимми нагнаивался прыщ. Видно было, что вот-вот лопнет. Бугорок, набрякший розовато-белым гноем.

– Чего это собаки так развылись?

Когда она потянулась, чтобы сковырнуть бугорок, оказалось, что это не прыщ. Что-то прилипло к коже: таблетка, просто закатившаяся таблетка снотворного. Пилюля «амбиена», которую она подцепила ногтями и сунула в рот, запив глотком вина.

– Лимбический резонанс, – ответила Митци.

– Эт че такое?

Джимми соскользнул с постели.

Уж кем-кем, а джентльменом Джимми не был. Дикарь, пещерный человек, став босиком на полированное дерево пола, он ухватил край матраса и рванул его, прямо с Митци, с кровати. На сей раз хоть не за волосы, и на том спасибо. Джимми потащил матрас через всю спальню к высокому окну с видом на городской простор.

– Че за «ебический резонанс»?

– Лимбический, – ответила Митци. – Лимбический резонанс. То, над чем я работаю.

Она поставила пустой бокал на подоконник. Строгая решетка уличных огней ярко сверкала под хаотичной россыпью звезд. Вой затихал.

– Я работаю над тем, – добавила Митци, – чтобы весь мир взвыл одной глоткой.

Фостер позвонил не адвокату, а своему наставнику, Роббу. Тут полиция-то была какая-то ненастоящая, так, участок в аэропорту. Да и Фостер всего-то прикоснулся к девчонке, то еще преступление. Арестовали? Вроде того, но держали в кафе у касс продажи авиабилетов. Усадили его на складной металлический стул, а напротив вдоль стены выстроились торговые автоматы. На руке кровоточил маленький полумесяц укуса.

Задержали только один рейс, тот, которым летела девочка, – чтобы она написала заявление.

Фостер попросил фейковых копов вернуть ему телефон и показал снимок на экране. Тем пришлось признать, что человек в розыске похож на этого извращенца. На извращенца, который был с девочкой.

Один из фейковых копов, парень, спросил, откуда у Фостера снимок, но разве обо всем расскажешь?

Фейковая коп-девица сказала ему:

– В мире полно потерявшихся малышей. Это не дает вам права ни с того ни с сего хватать чужого ребенка.

Самого же Фостера интересовала судьба багажа. Его рейс в Денвер улетел. Грузят ли багаж, если пассажир не сел в самолет? Сейчас, наверное, собаки из группы разминирования обнюхивают его сумку. Вряд ли нынче сыщешь город, где бесхозный чемодан приличного вида будет долго кататься по ленте транспортера в зале прибытия. Можно не сомневаться: кто-нибудь его прихватит. Сделает вид, что посмотрел багажную бирку, и даст деру.

Ну а Фостеру сейчас не помешало бы выпить. Выпить да швы на руку наложить. Перед потасовкой он успел проглотить пару мартини в баре аэропорта – и тут увидел девчушку. Его взгляд привлекли темно-рыжие волосы Люсинды. Вроде как раньше стрижка была длиннее, а сейчас волосы едва касались плечиков. Девочка была того же возраста, что и Люсинда, когда та пропала семнадцать лет назад.

Впрочем, сперва он об этом и не думал, действовал инстинктивно. Головой Фостер понимал, что человек с возрастом меняется. Например, фотографии пропавших детей на молочных пакетах. Каждый год детские лица делают старше при помощи компьютерной графики. Эксперты берут фотографии матери, теток, всяких родственников женского пола, чтобы хотя бы приблизительно создать облик повзрослевшей девушки. И тогда в любом супермаркете между баллончиками со взбитыми сливками и пакетами сливок для кофе можно увидеть улыбку Люсинды.

Фостер мог поклясться, что девочка в аэропорту – Люсинда. Выяснилось, что это не так.

Окончательно его добило, когда извращенец взял девчушку за руку и повел к посадочному выходу аэропорта. У Фостера и сердце не екнуло: он лишь бросил на стол наличные и бросился за преступником. Вынув телефон, принялся листать фото в альбоме, в своей галерее злодеев. Вот заблюренные лица, татуированные шеи. А вот четкие анфасы потных растлителей малолеток.

Подонок, что уводил девочку, был похож на нескладного пса Скуби-Ду. Худой и косматый, типичный наркоман в шлепанцах. Фостер принялся кружить около своей цели, чтобы снять с разных ракурсов. У выхода к трапу сотрудница проверяла посадочные талоны.

Дегенерат-наркоша показал ей два билета и вместе с девочкой, последним пассажиром на посадке, направился в самолет.

Задыхаясь после бега, Фостер подошел к сотруднице:

– Вызывайте полицию.

Она преградила ему путь, не давая пройти в посадочный рукав, и подала знак коллеге у стойки, подняв руку.

– Сэр, немедленно остановитесь.

– Я расследую похищение. – Хватая ртом воздух, Фостер поднял телефон, показывая ей зернистое изображение косматого мужика с ввалившимися глазами на изможденном лице. Где-то далеко и невнятно послышалось объявление о начале посадки на его рейс. За окном было видно, как бригада аэродромного обслуживания догружает прошедший регистрацию багаж и захлопывает люки. Еще мгновение, и грузчики отъедут.

Фостер отпихнул контролершу. Он и не думал толкать женщину с такой силой, это вышло случайно. Она полетела на пол, а Фостер заорал, громыхая подошвами по посадочному рукаву:

– Вы не понимаете! Он ее трахнет, а потом убьет!

У входного люка, собираясь закрыть его, стояла стюардесса, однако Фостер прорвался, оттолкнув локтями и ее. Он побежал, спотыкаясь, по проходу первого класса:

– Он снимает детское порно! Он губит детей!

Всем, кто мало-мальски интересуется темой, прекрасно известно, что торговцы детьми буквально повсюду: они стоят с нами в очереди в банке, сидят рядом в ресторане. Фостеру едва довелось коснуться поверхности сети, как эти хищники ринулись на него, норовя затащить в свой пагубный мир.

В проходе стояли несколько пассажиров, ожидая, когда можно будет сесть. Последней в очереди была девочка, которая до сих пор держала за руку того худого подонка. Услышав крики Фостера, девочка и похититель оглянулись. Весь салон посмотрел сначала на преследователя, а потом на мужчину с девочкой. Может, из-за того, что на Фостере был темно-синий деловой костюм, может, из-за внушающей доверие стрижки и очков а-ля «умник» салон стал на его сторону.

Тыча указующим телефоном, Фостер продолжал орать:

– Он педофил, организатор международной сети детской порнографии!

Косматый ошарашенно пробормотал:

– Жестко, чувак…

Девочка расплакалась, и это расценили как доказательство обвинения. Всем захотелось стать героями: защелкали замки, отстегнулись ремни, а потом свора бросилась на подонка, и уже не было слышно его сдавленных негодующих выкриков. Ор поднялся со всех сторон. Те, кому не довелось вцепиться в торчка, подняли телефоны повыше и принялись снимать видео.

Фостер бухнулся на колени в проходе между рядами кресел и пополз к плачущему ребенку со словами:

– Вот тебе моя рука!

Девочка не удержала руку торчка и лишь смотрела, как тот исчезает под грудой тел. Ревя и заливаясь слезами, ребенок рыдал:

– Папочка!

– Он не твой папочка, – проникновенно ворковал Фостер, который досконально знал все детали похищения. – Разве ты не помнишь? Он увез тебя из Арлингтона в Техасе. Но не бойся, теперь все ужасы в прошлом.

Фостер тянулся к ней, пока не накрыл ручищей маленькую ручонку.

Пещерный подонок беспомощно утонул в давке сражающихся пассажиров. Девочка пронзительно завизжала, и в этом визге не было слов, лишь боль и ужас, а Фостер притянул ее к себе и обнял, успокаивая и поглаживая волосики на голове, без умолку повторяя:

– Ты в безопасности. Теперь ты в безопасности.

Он скорее сознавал, чем видел, как его снимают пассажиры: мужчина в синем костюме, никто и звать никак, опустился на колени в проходе между рядами кресел самолета и лапает девчушку в цветастом платье.

Из динамиков раздался голос:

– Говорит командир корабля. К нам направляется опергруппа управления транспортной безопасности. Прошу всех пассажиров оставаться на своих местах.

Девочка рыдала и тянула ручонки к колтуну волос извращенца, едва различимого под грудой тел.

Фостер взял заплаканное личико обеими ладонями и встретился взглядом с невинными карими глазками:

– Ты больше не будешь его секс-рабыней.

Какое-то мгновенье все купались в теплом сиянии коллективного героизма. Видео в прямом эфире расходилось по Интернету. Затем сразу в паре сотен видеоклипов на «Ютьюбе» голова Фостера оказалась в локтевом захвате сотрудника службы безопасности.

Словно ограненные его ладонями, глаза девочки засверкали удивительной, непоколебимой решимостью.

Фостер прохрипел, задыхаясь:

– И не благодари, Салли.

– Меня зовут Кашмир, – отозвалась девочка.

И повернула свою малюсенькую головку как раз настолько, чтобы тяпнуть его за большой палец.

Спасатели придумали для этого свое название. Спасатели, которым оставалось лишь увезти труп. Они говорили: «ушел по-фонтейновски» – по названию высотки, в которой жильцам не к чему было привязать веревку, потому что в высоченных потолках небоскреба светильники были встроенными.

Стильно, но человека не повесишь.

Контейнеры для раздельного сбора мусора в подвале здания могли многое порассказать. Контейнер для стекла был забит бутылками из-под дорогих брендов текилы и водки – «Патрон» да «Смирнофф». Соседи Митци – не голь перекатная. В «Фонтейне» никто не жрал кошачьи консервы – кроме, разумеется, кошек.

Гостей здесь почти не бывало – за исключением спасателей-парамедиков.

Вот и сейчас у бордюра стояла «Cкорая»: ни маячков, ни сирены. Митци наблюдала с семнадцатого этажа, с матраса, который Джимми подтащил к окну. Двое в форме спустили прыгающую по широким ступеням каталку, поставили ее на тротуаре, открыли задние двери «Cкорой», уселись на откидной борт и закурили.

Тельце на каталке было накрыто и пристегнуто ремнями. Женщина, подумала Митци. Не ребенок – по правилам кондоминиума здесь не могло быть детей. Скорее всего, труп сильно разложился. Калифорнийская жара справлялась с такой работой за несколько недель, даже если кондиционер врубить на полную. Человека легко могло упарить, вроде как мумифицировать, обезводить, иссушить. Кто там, под ремнями? Соседи знают. А еще они знают, кто вызвал полицию: горничная или смрад разложения.

Не секрет, что останки Шэрон Тейт нашла домработница. Домработница же нашла холодный и нагой труп Мерлин Монро. Митци подумалось, что один из наихреновейших способов потерять работу – найти свою беременную нанимательницу заколотой.

О том, как пырнуть ножом, Митци могла бы книгу написать. Например, зачем некоторые убийцы наносят столько ран. Ведь только первый удар несет боль, остальные двадцать, тридцать, сорок ударов лишь облегчают страдания. Нужно всего раз пырнуть или резануть, чтобы начались кровотечение и крики. А чтобы закончились, нужно бить и бить.

Через дорогу напротив на одном уровне с ней в рабочем кабинете сидел человек. На вид – так, никто, папашка папашкой, пялился на невидимый ей экран. Он сидел за столом в очках, и только в его кабинете, в единственном во всем здании, горел свет.

Митци и сама как-то попробовала «уйти по-фонтейновски». Слухи доносили этот незамысловатый фокус до каждого нового жильца: просто открываешь дверь (отличная шутка, ведь ты хочешь «уйти»), а раз веревочку привязать некуда, вяжешь на дверную ручку. Тут прекрасно подходит мягкий поясок махрового халата. Один конец – к ручке, другой перекидываешь через дверку, мастеришь петельку. Забираешься на стул, даешь ему хорошего пинка и пляшешь сарабанду на гладкой поверхности крашеной двери.

Митци слышала, что в давние-предавние времена люди не оскверняли деревьев. Поэтому, когда надо было кого-нибудь вздернуть, к стене прислоняли стремянку, а к верхней перекладине вязали веревку. Приговоренного ставили на стул или сажали на лошадь. Когда стул падал или лошадь рвала с места, петля под лестницей делала свое дело. С тех пор ходить под лестницей – дурная примета. Ведь никогда не знаешь, вдруг дух или духи бандитов и головорезов все еще отираются там, где их казнили.

Духи преступников толпами бродят по земле, чтобы не попасть в ад. Митци очень надеялась, что мертвецы не страдают похмельем.

Пока следила за парамедиками, она приняла таблетку «ативана» и тут же, вдогонку, таблетку «амбиена». Голова раскалывалась. Голова вообще болела часто, но «амбиен» помогал забыть, что это ее голова, – если принять достаточно.

Глядя на все это, как не помолиться. «Отче наш, сущий на небесах», – начала было она, однако «амбиен» уже принялся колдовать над памятью, и Митци смолкла, не находя нужных слов. «И забудь нам грехи наши, как мы забыли тех, кто причинил нам зло».

Семнадцатью этажами ниже ее окна парамедики погрузили своего пассажира и хлопнули дверьми. В здании напротив погас свет.

Вместо папашки Митци увидела очертания своего собственного отражения. Она помахала рукой, и отражение помахало в ответ.

Зазвонил телефон. «Скорой» уже не было.

Одинокое и недостижимое отражение подняло руку и поднесло отражение телефона к уху, помахав свободной рукой – прощаясь то ли со спасателями, то ли с мертвецом, то ли с настоящей Митци.

Из «Оскаропокалипсиса сегодня», автор – Блаш Джентри (стр. 1)

Не называйте меня кинозвездой. Я не звезда, уже нет, я дипломированный геммолог. Если мне сейчас и предлагают роли, то не за актерский талант. А я меньше всего на свете хотела бы играть камео во фрик-шоу типа тех, в которые втянули Пэтти Херст.

Нет, единственная стоящая вещь на свете – хромдиопсид. У моей компании контрольный пакет крупнейшего месторождения хромдиопсида в Сибири. Наш слоган – «Изумруднее изумрудов». Чтоб вы знали, у хромдиопсида более насыщенный зеленый цвет, чем у большинства изумрудов. У меня даже выставка есть на «Джем стоун Ти Ви», называется «Час драгоценностей из короны Голливуда с Блаш Джентри».

Моего сыночка зовут Лоутон, ему одиннадцать. Муж тоже работает в киноиндустрии, трудится в постпроизводстве. Скорее даже постпостпроизводстве, очень глубоком постпроизводстве. Муж – настоящий работоголик, его любимая фраза: «Моя религия – моя работа».

И скажу сразу, мы ничего не знали обо всех этих чудовищных убийствах, во всяком случае, не знали в то время, когда они творились.

Робб поколдовал, и Фостера отпустили. Из аэропорта поехали перекусить в дайнер. Сели за столик неподалеку от женщины в гигантских солнцезащитных очках; та все двигала какой-то сверток к своему собеседнику напротив, а тот двигал сверток обратно. В таких очках ее бы и мать родная не узнала. Женщина повозилась с телефоном. Щелкнув ручкой, черкнула что-то в записной книжке.

Официантка не успела подать яичницу, как Робб закрыл лицо ладонями и разрыдался.

– Во всем виновата Май, – приглушенно всхлипывал он сквозь пальцы. – Все не так.

Жена Робба, Май, бросила его после жуткой гибели ребенка. Фостеру не раз доводилось услышать этот рассказ в группе поддержки. Робб откинул полу пиджака, и показалась наплечная кобура, в ней, незаметно прижавшись к ребрам, сидел пистолет. Робб вытер глаза бумажной салфеткой, нашарил пряжку и ремешок застежки другой рукой, отстегнул кобуру и положил пистолет на стол между ними.

– Мне сейчас нельзя с ним ходить. Я за себя не отвечаю. Если я выйду отсюда с оружием…

Он подвинул пистолет Фостеру. Фостер вернул оружие таким же движением. Тяжелая сталь гулко скользнула по ламинированному пластику с треском электростатического разряда. Все вокруг в оцепенении замерли.

Двое мужчин сидели за столом. Один рыдал. Между ними лежал пистолет. Окружающие глазели. Женщина в огромных очках смотрела на них.

– Пожалуйста, – упрашивал Робб, – только на время, возьми его себе.

После того, что случилось в аэропорту, за Фостером был должок. Поэтому Фостер взял пистолет.

Митци приехала в дайнер, прошла к столику в конце зала. Продюсер, Шло, уже ее ждал. У Митци подвисли два невыполненных заказа, так что работа была не нужна. Но ведь это Шло, он как родной. К тому же здесь, в Голливуде, кто не хочет стать героем? Митци скользнула за столик и спросила:

– Ты уже был на студии «Ай-Эл-Эм»?

Собеседник помолчал. В этом весь Шло. У него речевые замашки человека, который днюет и ночует в мобильнике. Человека, который понимает: задержки в спутниковой связи вынуждают говорить с расстановкой. Ответил Шло после внушительной паузы:

– «Ай-Эл-Эм» не про тебя.

Даже с глазу на глаз, за одним столиком, Шло был громогласен. Будто всю жизнь только и делал, что орал по громкой связи в машине.

Большой Шло поднял руку, провел по щетине на подбородке, явно разглядывая свое отражение в ее очках. В помещении темные очки палили ее с потрохам:

– Вижу, перебрала вчера слегка?

– Я на «ксанаксе».

Он ткнул в нее своим толстенным пальцем. На запястье сверкнула рубиновая запонка.

– Прислать еще?

На такое хамство Митци отвечать не стала.

– Если организму не хватает магния, лопай бразильские орехи. – Шло прикрыл рот ладонью и шепнул: – Знаешь, мы в детстве называли их «афроамериканские пальчики». – Он сочно гоготнул над собственной шуткой.

Митци жгла его гневным взглядом сквозь поднятый стакан, но свет люминесцентных ламп колол глаза.

Шло протянул к ней через стол мохнатую мясистую лапищу:

– Ты просто вылитая мать. Вот ведь была душа человек.

Нежно коснулся пальцами ее щеки.

– И совсем не похожа на отца. Большего мудилы я в жизни не встречал.

Митци оттолкнула руку. Головная боль врезалась в шею, оттуда ударила по плечам, в позвоночник. Она лишь из принципа упомянула «Ай-Эл-Эм», всего-то закинула наживку. Но Митци есть Митци: избегая прямого взгляда, жестом подозвала официантку и лишь затем сказала:

– Позвони Дженкинс, она справится.

Выждав паузу, Шло ответил:

– Дженкинс за такое не возьмется.

Господи, как же он орет.

Митци положила телефон на стол. Размотала проводок наушников, воткнула в телефон:

– Ты сейчас такой вопль услышишь, что ой-вей.

Большой Шло только отмахнулся, для него крик – это всего лишь крик.

Жалкие ничтожества, подумала Митци. Где им понять? Люди вот думают, что это хрустит кость, когда ее ломают. На самом деле достали пучок сельдерея из морозилки, завернули в кусок замши и хрясь его напополам. Откуда им знать, с каким звуком черепушка встречается с тротуаром после прыжка с небоскреба? А это лишь соленые крекеры: налепили в два слоя на арбуз и хрясь его бейсбольной битой.

Возьми любого киномана, тот и скажет, что все ножи входят в тело с одинаковым звуком. Откуда этим безмозглым бедолагам знать, с каким звуком хлещет струя крови из артерии? Разве только самим в аварии с лобовым ударом побывать.

Шло поднял пухлый пакет с диванчика. Протянул через стол. По липкому следу клея было видно, откуда сорвали наклейку с адресом.

Митци заглянула в пакет и провела пальцем по верхней пачке купюр. Только сотенные, много пачек: видимо, заказ будет адским.

Внезапно над ухом лопнул пузырь жвачки. У стола стояла официантка. Девочка не выглядела ярко размалеванной дурой из Лос-Анджелеса, каких много, не безмозглая блондинка. Слишком долго она смотрела на Шло, слишком резко отвернулась. Значит, узнала. Спинку выпрямила, грудку выпятила, подбородочек задрала. Повертела носиком налево и направо, чтоб мордашку с обеих сторон показать, и спросила:

– Чего пожелаете?

Уже не официантка, а актриса, играющая официантку. Незаметно проглотила жвачку и пустилась перечислять все блюда меню, словно декламировала на прослушивании.

Митци резко оборвала ее:

– Только кофе. – А потом добавила: – Пожалуйста.

Когда официантка исчезла, Шло попробовал зайти с другого боку:

– Я без ума от твоей работы. Фильм, что вышел в прошлом месяце, ну, там, где пацан полетел с верхней ступеньки и расколол череп о каменный пол… Это ведь твоя работа?

Тоже мне, пацан. Какой-то актеришка сыграл подростка, за которым носится одержимая кукла. Кукла – компьютерная анимация. Актер – почти старикашка. С лестницы полетело чучело с шарнирным скелетом в рост человека. Единственное, что во всей этой второсортной мутотени было настоящим, – звук. Смачный шлепок расколотого о каменный пол черепа, неподражаемое хлюпанье мозгов. Не просто звук, а оргазм всей сцены.

Вслух Митци сказала:

– Уронила пучок мороженого салата на землю рядом с микрофоном.

Шло недоверчиво покачал головой:

– Наших пучком мороженого салата не проведешь.

Посвященные знают: если полоску фанеры размочить в воде и высушить на солнце, то когда клей растворится, хрясни ее напополам, и вот тебе хруст ломающейся бедренной кости.

Митци пожала плечами. Она нашла наконец в телефоне звуковой файл, который так долго подбирала. Новый крик, будущее кинематографа. Игра за гранью игры.

Нестыковка портила все. Зрелищно фильмы становились лучше год от года. Компьютерная графика, цифровая анимация. Но когда дело доходило до звука, начинался полный отстой: в кадре со скачущим рысаком стучит пара кокосовых орехов. Бредет актер по снегу, а у микрофона орудуют пестиком в пакете с кукурузной мукой. В кинозале все звучит отлично, и долби, и сурраунд, но вот «кухня», где звук готовится, это просто средневековый пиздец. Лист железа сойдет за раскаты грома. Крылья летучей мыши? Быстро раскрываем и закрываем зонтик.

– Что снимаешь? – спросила Митци. Хотя она сама все увидит на экране, есть все же основные вопросы, которые лучше выяснить заранее.

За окном на парковке стоял «Порше». Шло посмотрел на «Порше» и лишь затем ответил:

– Да так, ничего особенного. Девку пырнули ножом.

Митци вынула из сумочки записную книжку с отрывными страницами. Щелкнула кнопкой шариковой ручки:

– Модель ножа?

Шло нахмурился:

– Зачем это?

Митци отодвинула пакет с деньгами обратно, откуда он появился.

Шло снова подтолкнул его к Митци, поднял палец, призывая ее к терпению, выудил из кармана телефон и принялся листать экран. Затем прочел:

– Немецкий «Лауффер». Нержавейка, эбеновая ручка. Семнадцатидюймовый разделочный нож, год производства – 1954-й. – Он поднял взгляд: – Серийный номер нужен?

Снова на сцену вышла официантка. Теперь девушка подготовилась получше: заколола волосы, открыла лицо. На губах блестела свежая помада, а на длинных ресницах густо лежала тушь. Лучась улыбкой, будто ее пригласили на повторное прослушивание, держала две чашки одной рукой; другой рукой официантка держала кофейник. Поставила обе чашки на стол одним кадром, налила кофе и покинула сцену.

Митци быстро записывала в блокнот.

– Нож остается в теле или ударов будет много?

Шло снова поднял взгляд:

– Да какая разница?

Митци швырнула толстый сверток с деньгами обратно через стол. Щелкнув ручкой, притворилась, что убирает блокнот.

Говорить этого она не стала, но когда колотых ран много, нож выходит из тела. Звук особенный. Нож работает как помпа, идет подсос крови или воздуха из раны.

Шло вернул деньги и объяснил:

– Три удара. Раз, два, три, а потом нож остается в теле.

Не отрывая глаз от блокнота, Митци уточнила:

– Где ее пырнули?

Продюсер внимательно разглядывал и блокнот, и ручку. Потом поднял чашку и глотнул:

– На здоровенной старинной кованой кровати.

Митци сердито засопела:

– В какое место на теле?