Черный монастырь. Книга третья: Аустраберта

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Год 650, март

Мой господин!

Ваше письмо шло долго, но я знала, что оно придет.

Мне горько, что Вы страдаете. Жаль, что я не могу передать Вам свою тишину. Вы добрый человек, и вы достойны счастья. Тогда, при нашей встрече, Вы смотрели на меня ласково… Я почувствовала тепло. Я протянула руку, чтобы взять со стола платок. Но на самом деле я хотела ощутить рукой тепло. От вас исходили теплые волны. Неужели Ваши братья этого не чувствуют?

На днях я увидела Вас в большом зале. Вы были похожи на епископа. Перед Вами, склонив головы, стояли мужчины в черном. Вы полагаете, что я могу видеть будущее. Значит, я увидела будущее, в котором есть Вы.

Я учусь не проваливаться в свои видения, сдерживать себя. Мне кажется, что многое уже получается. Теперь я лучше понимаю сестер. Просто раньше у меня не было на это времени. И родителей я тоже понимаю, особенно отца. Он ведь никак не мог смириться, что я его ослушалась. В начале года мне исполнилось 20 лет. Матушка пришла к нам во двор, а отец не пожелал. Но я вышла к нему, и он заплакал. Он меня всё время хоронит. А мне кажется, что жизнь только начинается.

Мне нравится, как Вы пишете. У Вас получается очень складно. Я перечитываю Ваши письма и слушаю, как они звучат. В них есть мелодия, но она грустная. В моей голове всё время звучит музыка. Когда я жила дома, я играла на арфе. Настоятельница говорит, что это грех. Но я вижу, что она в это не верит.

Мне опять кажется, что у Вас грядут перемены. Быть может, в следующем письме Вы мне о них расскажете.

Да хранит Вас Господь!

Раба Божья Аустраберта

Год 650, декабрь

Моя дочь во Христе!

Ваши видения продолжают удивлять и даже поражать меня. Я получил Ваше последнее письмо в апреле, а в начале мая Ажиль предложил мне стать его правой рукой, вторым настоятелем. Учитывая его возраст и пошатнувшееся здоровье, это означало, что мне было предложено взять на себя руководство всей жизнью обители. Прежде чем сообщить братьям о своем решении, настоятель долго беседовал со мной наедине. Оказалось, что мы одинаково смотрим на положение дел в монастыре. Ажиль глубоко переживает из-за того, что наше бенедиктинское братство постепенно превратилось в собрание мирян, даже не скрывающих своих мирских привычек и предпочтений. Не в силах отказать глубоко уважаемому и любимому мною человеку, я согласился взять на себя эту новую и трудную заботу. Мое посвящение в должность состоялось в присутствии всех братьев. Я был облачен в широкий плащ с капюшоном, то есть был «похож на епископа». А братья действительно стояли полукругом, склонив головы.

Однако я не предполагал, что эта новая роль окажется не просто трудной, но невозможной. Первым делом я обязал братьев ежедневно читать наш Устав и молиться о том, чтобы его дух пропитал душу. Однако вместо этого монахи и послушники разбрелись по кельям, чтобы предаваться в уединении всё тем же мирским страстям – разве что прежде они делали это открыто, а теперь скрытно. Напрасно я приглашал к себе каждого из братьев для душеспасительной беседы. Меня выслушивали, и некоторые начинали божиться и каяться, но ничего, ровным счетом ничего не менялось. Что толку с того, что монах знает наизусть все принципы Братства, если ни один из этих принципов не подвигает его на более духовную жизнь?

И вот теперь мы существуем как будто в разных мирах. Меня терпят, но меня не любят. Это самое горькое, что может быть.

Пишите о себе, о своих видениях, о радостях и печалях своей жизни. Пишите, не заботясь о слоге или изысканности стиля. Меня долго этому учили, однако я не вижу, чтобы эти умения хотя бы как-то помогали тому делу, которому я посвятил себя по велению сердца.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Год 651, май

Мой господин!

Я увидела Вас с посохом в руках. Вы улыбались. Вы спускались с зеленого холма. Мне кажется, что Вас ждет путешествие. Быть может, Вы уже в пути. Я чувствую, что Ваша жизнь переменится к лучшему.

У меня не очень хорошо получаются разговоры. Настоятельница часто приглашает меня к себе. Она говорит со мной о разных вещах. Она ждет, чтобы я отвечала гладко и красиво. Но я лишь выдавливаю слова. Я много раз перечитываю Ваши письма и представляю себе, что они мои. И тогда на какое-то время мне становится легче говорить.

Матушка опять меня навещала. Отец слег, но никого к себе не подпускает. Мама беспокоится и говорит, что его кожа стала совсем желтой. Я тоже иногда его вижу, но плохо. Вокруг его головы серый туман. Однажды я мысленно прикоснулась к этому туману, и мне стало страшно. Я сильно плакала, и настоятельница поила меня настоем. Отец винит себя: он всё время повторяет, что испортил мне жизнь. Если бы он согласился приехать сюда, я бы его утешила.

Третьего дня я собирала в лесу грибы и нашла волчонка, совсем маленького. Рядом было много крови, он тыкался в нее носом и лизал. Он всё время скулил, а лапы дрожали. Я взяла его за холку, и он затих. Я отнесла его в сенной сарай и покормила. Настоятельница разрешила за ним ухаживать, пока он не подрастет. Я прихожу его кормить, и он ходит за мной, как собачка. Некоторые сестры не одобряют этого. Они говорят, что я выращиваю злого зверя. А мне кажется, что если быть с ним доброй, то он никого не тронет.

Теперь у меня больше забот. Ко мне приходят поговорить сестры. Но я вижу, что им просто нужно высказаться. Я слушаю и не перебиваю. Наверное, поэтому они и приходят ко мне. Еще я помогаю Агнес, которая хочет научиться красиво выводить буквы.

Да хранит Вас Господь!

Раба Божья Аустраберта

Год 651, сентябрь

Моя дочь во Христе!

В апреле я покинул Ребэ и, потеряв много времени из-за поздней распутицы, в середине мая прибыл в Люксёй. И хотя здесь нет зеленых холмов и передвигался я большей частью на телеге, вы правильно увидели, что судьба в очередной раз согнала меня с насиженного места и отправила в дорогу.

Однако мне нужно объяснить, как получилось так, что я оставил Нейстрию и теперь нахожусь на земле бургундов. Всю зиму продолжалось – то вялое, то более активное – сопротивление моим попыткам вернуть дух Устава в нашу обитель. Я рассказывал братьям всё, что мне известно о подвигах Бенедикта и Колумбана*, и порой некоторые из них краснели от волнения или смахивали слезы. На день-другой положение менялось, и братья оставляли пустословие, алчность, неряшливость и злые пересуды. Но надолго их не хватало, и спустя несколько дней всё возвращалось на круги своя.

Однажды вечером, уединившись для молитвы, я обратился к Господу с просьбой о помощи. Я молился долго и истово, забыв о трапезе, забыв о всех своих обязанностях. Удивительно, но никто не пришел навестить меня, и только под утро я очнулся от забытья, в которое впал после долгой и изнурительной молитвы.

Я помню этот момент во всех подробностях. Келья была наполнена светом, растекавшимся по стенам и сводчатому потолку. Я переводил глаза с одного предмета на другой, видя мельчайшие детали: трещину на стене, паучка на потолке, пыль на лампаде. Обычно в моей келье сумрачно, и я всегда пишу при двух-трех свечах. Вскоре свет начал таять, и когда в помещении воцарился обычный полумрак, я услышал голос… Я не знаю, могу ли я говорить об этом…

Быть может, когда-нибудь я расскажу всё, а пока что добавлю только, что вскоре моя судьба совершила крутой поворот. Настоятель Ажиль одним махом решил все проблемы, подыскав себе нового помощника и отправив меня в путешествие: теперь в течение 2 лет мне предстоит изучать быт бенедиктинских монастырей. Я предполагаю пробыть здесь, в Люксёе, несколько недель, а затем, с Божьей помощью, отправлюсь в Боббио, где надеюсь провести не менее года. Я чувствую, что это путешествие приведет меня к свету.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Год 652, март

Мой господин!

Каждый день я благодарю Господа за то, что Вы оказались на моем пути. Если бы не Вы, я уступила бы воле отца, став женой нелюбимого человека. Или же ушла бы из дома и, наверное, влачила бы жалкое существование. Ваша доброта, благородство, красноречие помогли мне принять иное решение. И я не жалею о нём ни минуты.

Мы с сестрами часто бываем в миру. Как велит нам христианский долг, мы помогаем обездоленным, больным, отчаявшимся. Недавно я говорила с одной девочкой. И я все время думала о том, что на ее месте могла быть я. Эта молодая особа потеряла родителей, отравившихся болотной водой. По счастливой случайности, сама она не стала пить темную воду. Отец и мать промучились несколько дней и скончались. Девочка, которой недавно исполнилось 10 лет, оставалась рядом с умершими, пока весь дом не наполнился смрадом. А потом она просто пошла куда глаза глядят. Судя по ее рассказу, она находилась в каком-то забытьи. Она ничего не помнит вплоть до того момента, когда ее нашли у стен нашей обители. Мы накормили и обогрели ее. Мы также спросили, хочет ли она остаться у нас. Но ее пугали наши черные одежды. В соседней деревне живут ее родственники. Она будет жить с ними.

После этого я много думала о таких детях. Наверное, жизнь представляется им сплошным мучением. И одновременно я представляла себе, как я нянчила бы собственного ребенка. Я рассказала об этом наставнице, и она нахмурилась. Она сказала, что эти мысли могут завести меня не туда. Но потом она улыбнулась и крепко прижала меня к себе. Она очень добрая. А вечером она зашла ко мне и, немного помолчав, сказала, что когда она была моложе, она часто думала о непорочном зачатии. Когда она заговорила об этом, ее глаза начали светиться. Мне кажется, она продолжает иногда об этом думать.

…Полгода я ухаживала за Желтоглазым, и некоторые сестры за глаза говорили неприятные вещи. Но другие наоборот меня поддерживали и приходили играть с волчонком. Когда он вырос, я начала приводить его в лес. Он быстро вспомнил, что является хищником. На второй день он принес мне суслика и удивился, когда я закопала его, вместо того чтобы съесть. Он уже свыкся с лесом, но продолжает навещать меня, но теперь всё реже. Собаки на соседней ферме совсем сходят с ума, когда он появляется у нашей ограды. Боюсь, как бы его не затравили охотники.

А что до зеленых холмов, то они будут в Вашей жизни, обязательно будут. Мои видения меня еще никогда не обманывали.

Да хранит Вас Господь!

Раба Божья Аустраберта

Год 652, октябрь

Моя дочь во Христе!

Я не перестаю удивляться Вашим видениям: действительно, спускаясь погожим сентябрьским днем со склона холма и предвкушая последний подъем к долгожданным стенам обители в Боббио, я не мог не вспомнить ваше письмо, где вы увидели всё это своим духовным прозрением. Пробыв четыре месяца в Люксёе, я благополучно добрался до благословенной Ломбардии. Здесь всё поет – природа, река, ветер; поет и моя душа, устремленная к радостному, деятельному, светлому будущему.

Но я опять позволил своей восторженности забежать вперед, и Вы, наверное, уже смеетесь над моим прекраснодушием. Я должен рассказать Вам хотя бы в двух словах, к каким выводам я пришел за время своего короткого пребывания в Люксёе.

Как я уже писал, одной из моих задач было глубокое изучение нашего Устава. Каждый день я вчитывался в один из его пунктов, подолгу размышляя над ним и молясь о всевышнем водительстве. Я читал душеспасительные наставления Святых Отцов, беседовал с премудрым настоятелем, который помнит еще Атталу*, и многое почерпнул из разговоров с братом Магнусом, продолжающим дело славного Ионы*. Так вот, именно летопись Ионы сыграла для меня роль того толчка, который открыл мне глаза на самое главное…

И вновь я замечаю, что волнение нарушает ход моей мысли, заставляя торопиться, как будто иначе Вы не дослушаете меня. Постараюсь взять себя в руки и объяснить, что именно произвело на меня столь сильное впечатление. Описывая жизнь Св. Колумбана, Иона говорит, что людей привлекали к нему «не проповеди, а его дела». Как только я прочитал эти слова, меня пронзило острое осознание истины. Я почувствовал, я понял, что этим и только этим будет исполнен мой дальнейший путь. Я также понял, почему никак не мог пробиться к сердцам своих братьев в Ребэ. Ни увещевания, ни внушения, ни ссылки на мудрые слова не могли помочь нам сблизиться, ибо одних только слов недостаточно: необходимо увлекать общим и благим делом, дабы человек, вовлеченный в свободный и богоугодный труд, смог испытать тот восторг, который наполняет душу творящую.

Влекомый этим страстным порывом, я был готов тут же покинуть Боббио, чтобы вернуться на родину и начать жить по вновь обретенной истине. Однако настоятель решил, что мне не следует торопиться, и я не смею его ослушаться. Я останусь здесь на всё время, необходимое для написания своих комментариев к принципам Устава – ведь именно об этом мы договорились с настоятелем перед приездом в Боббио.

Милая моему сердцу Аустраберта! Порадуйтесь за человека, который долго бродил в тумане, вглядываясь в будущее сквозь мутное стекло, а теперь обрел новое зрение и новую душу.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Год 653, февраль

Мой господин!

Меня очень обрадовало Ваше настроение, и мне кажется, что я тоже слышу переполняющую Вас музыку. Я закрываю глаза, и всё внутри наполняется вибрирующей гармонией. И еще: я научилась управлять своими видениями. Это значит, что я могу попросить – и тогда я вижу, а если не прошу, то ничего не возникает. Сейчас мне не хочется знать Вашего будущего. Лучше я наберусь терпения и буду ждать новых рассказов.

В моей жизни происходят удивительные вещи. Некоторые меня смущают, а другие радуют… Видимо, я тоже должна объяснить всё подробней. Сначала пропал наш ослик: сестра Матильда забыла его привязать, и он исчез. Я закрыла глаза и увидела его в лесу мертвым. Потом я увидела волка, который глодал ослика. Я не стала ничего говорить сестрам и пошла в лес за хворостом. В лесу я позвала Желтоглазого свистом, и вскоре он появился. Он вел себя настороженно и остановился в тридцати пье. Я сказала ему, что нельзя было убивать ослика. Волк опустил голову и ушел. Больше он не приходил.

А недавно в обители появился ребенок, младенец. Его оставили у ворот. Я запирала ворота на ночь и услышала странный писк. Сначала я подумала, что из гнезда выпал птенец. Я принесла корзинку с младенцем к себе в келью, развернула пелена и взяла в руки маленькую девочку. В животе что-то больно сжалось, но по груди разлилось тепло. Я напоила ребенка, и девочка уснула. Всю ночь я думала, как сказать об этом настоятельнице. Я понимала, что младенца нужно кормить, и это будет трудно. А на рассвете я увидела, что Господь сотворил чудо: у меня появилось свое молоко, я была готова стать кормилицей. Я уверена, что это знак. Я должна выкормить это дитя. Настоятельница раздумывала два дня. Она решила оставить ребенка, но так, чтобы девочка воспитывалась всеми сестрами. Она позволила мне кормить ее тайно, приказав никому не говорить. Настоятельница дала ей имя Ула.

Я должна сознаться Вам, моему наставнику, что Господь очень милостив ко мне и исполняет мои сокровенные желания. Ведь я продолжала думать о ребенке, и вот Он дал его мне. Конечно, девочка редко бывает со мной, ведь все мы должны ухаживать за ней. Но когда я приношу ее к себе и начинаю кормить, она гугукает со мной так, как ни с кем другим. Поэтому я все-таки считаю ее своей.

Еще до встречи с вами, когда отец сообщил мне, что я помолвлена с герцогом и мои дети будут придворными, я думала, что ребенок утешает женщину, несчастливую в замужестве. Я уже примеряла облик несчастной жены, единственной отрадой которой являются ее дети. Всё мое детство готовило меня именно к такой жизни. Я не помню, чтобы отец хотя бы раз нежно прикоснулся к матери. Наоборот: я хорошо помню, что при встрече с ним она каждый раз чуть вжимала голову в плечи, как будто боясь пощечины. Нет, отношения между ними были подчеркнуто уважительными, и отец ни разу – по крайней мере, при мне – не позволил себе какой-либо грубости. Но разве это может служить утешением? Вы первый сказали мне, что можно уйти из мира, но не бежать от него; что можно искать в Господе друга, а не только утешителя. Но я опять сбилась с мысли… Я ведь хотела написать, что если супруг – это всегда испытание, то ребенок – это все-таки счастье. Сегодня я могу сказать, что моя Ула – это мое счастье. И я вновь бесконечно благодарна Вам, открывшему для меня этот новый, волшебный, счастливый путь.

Да хранит Вас Господь!

Раба Божья Аустраберта

Год 653, август

Моя дочь во Христе!

Каждое Ваше письмо раскрывает мне какую-то новую тайну, и всякий раз – это тайна любви Творца к своему творению. Эта фраза, при всей ее истинности, едва ли смогла бы пробудить во мне какие-либо чувства, если бы каждый раз она не наполнялась новым – и неизменно великим – содержанием. Вот и сейчас Ваш бесхитростный рассказ поверг меня в трепет, ибо, сами того не ведая, Вы оказались той чистой душой, через которую Господь являет нам свое могущество.

Вы попросили, и Вам было дано. Не это ли подтверждение слов Спасителя, записанных в Евангелии? Не это ли свидетельство Вашей чистоты, Вашей близости к Христу? Мысли мои путаются, и пальцы с трудом удерживают перо, когда я задумываюсь о том, что́ уготовано Вам на Вашем светлом пути. И я безмерно счастлив, что мог послужить тому персту, который наставил Вас на этот путь.

Недалек тот день, когда мой собственный путь совершит очередной крутой поворот, к чему я пока что готовлюсь в тиши своей кельи. Поначалу я сетовал на то, что не могу сразу же отправиться в дорогу, дабы начать жить той новой жизнью, которая открылась мне в минуту прозрения. Но теперь я даже рад, что смогу лучше приготовиться к грядущим трудам, ведь если то, что я воспринимаю теперь как абсолютную истину, действительно удастся воплотить на этом земном пути, то имеющиеся в моем распоряжении несколько месяцев следует воспринимать не как вынужденный простой, а как возможность продумать первые шаги. Этим я сейчас и занимаюсь, о чём надеюсь рассказать Вам в следующем письме.

Брат Магнус очень мне благоволит; в нём я вижу еще одного посланца Божьего. Такие люди иногда попадаются нам на жизненном пути, и всякий раз этот путь меняет свое направление, и вся жизнь изменяет устоявшееся, привычное течение, когда душа, как оперившийся птенец, с упоением устремляется к небесной синеве.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Год 653, декабрь

Мой господин!

Будущий год станет для Вас началом нового, длинного и светлого пути. Я это вижу, хотя и заставляю себя не смотреть. Поэтому я знаю только то, что этот путь ведет Вас к морю и что нам еще предстоит встретиться. Как бы я ни приказывала себе не вглядываться в будущее, я не могу не видеть этого: свет очень сильный, от него не закрыться. Да я и не хочу. Вы – человек света.

В прошлом месяце Ула отказалась от груди. Первые несколько дней было очень странно не кормить ее. Внутри была пустота. Я плакала, не могла найти себе места. Если бы она была со мной, всё было бы иначе. Но ею занимались все сестры, как велела настоятельница. Потом я успокоилась, а ночью увидела, что Ула села ко мне на кровать, как большая, и стала со мной разговаривать. Она не произносила слов, но я всё понимала. Я не знала, что́ это – сон или странное видение. Я до сих пор этого не знаю. Ула сказала мне, чтобы я не плакала. Она – моя дочь, но в другом смысле. Я не всё поняла. Еще она сказала, что теперь мы всегда сможем видеть друг друга, если захотим.

А через неделю ей нашли новую семью. В богатом доме умерла годовалая девочка, и они узнали о нашей Уле. Настоятельница решила, что ребенку нужна мать. Мы видели эту богатую женщину: она молодая и всё время в слезах. Но она взяла Улу на руки и вдруг перестала плакать. Девочка спокойно смотрела на нее, как будто о чем-то раздумывая. Это было очень необычно и даже немного… я не могу найти нужного слова. Женщина сразу же увезла Улу. Я чувствую, что больше мы ее не увидим. Я скажу, наверное, что-то странное: Улу забрали у всех, кроме меня. Вечером того же дня, когда ее увезла богатая женщина, я увидела ее – мне стоило только закрыть глаза. Я еще не спала, просто лежала с закрытыми глазами. Ула была у меня под боком, как в те дни, когда я кормила ее. Она говорила со мной, не раскрывая рта. Она вновь сказала мне, что она – моя дочь и что она всегда будет со мной. Я успела согрешить, посетовав, что ее забрали у меня. Как я была неправа! Теперь я каждый день прошу Господа простить меня. И я чувствую, что прощена.

А к Рождеству я получила радостное известие: отец мой, который весь год хворал и уже не надеялся на выздоровление, снова на ногах. Он еще слаб, но уже прохаживается по саду. Матушка навещала меня, радостная и просветленная. А Вам я могу сказать, что очень просила за него у Господа. И теперь я преисполнена новой благодарностью к Спасителю.

Простите меня за путаное письмо.

Да хранит Вас Господь!

Раба Божья Аустраберта

Год 654, ноябрь

Моя дочь во Христе!

Я давно не писал Вам обстоятельного письма. Я знаю, что моя короткая записка, отправленная весной сразу после отбытия из Боббио, была доставлена Вам, и потому я уверен, что Вы не волновались из-за отсутствия писем. Устройтесь поудобнее, моя госпожа, ибо я собираюсь коснуться многочисленных событий, коими поистине изобилует моя нынешняя жизнь.

Начну с того, что еще зимой я написал Уэну. Честно говоря, делал я это больше из чувства долга, отдавая дань его сану и доброму ко мне расположению. Я ведь и раньше отправлял ему короткие реляции, рассказывая, как продвигается мое послушничество, а позднее – мои путешествия. Но мои письма оставались без ответа, и я уже смирился с тем, что нашему общению (во всяком случае, на расстоянии) суждено носить такой, вполне односторонний характер. И вот теперь, к моей радости и удивлению, я получил от него письмо. Однако мой бывший наставник не был бы самим собой, если бы его ответ был лишен загадочности и туманных намеков. Всё, что я мог понять – это то, что он будет рад меня видеть и с удовольствием изложит мне некоторое заманчивое, по его словам, предложение.

Заинтригованный не столько намеками на это таинственное предложение, сколько самим фактом письма от достопочтенного Уэна, я провел лишь две недели в Леринском аббатстве и всего на пару дней задержался в родной Гаскони, где навестил сильно сдавшую матушку и поклонился могиле отца, после чего отправился на север…

Но всё же я нарушу ход своего повествования и поделюсь с Вами своими впечатлениями от посещения леринцев. Впервые в своей жизни я оказался на острове – и впервые увидел море. Что за могучая стихия! Пересекая горы по дороге в Ломбардию, я полагал, что нет ничего величественнее этих исполинов. Но море всё изменило: я заболел им, и боюсь, что на всю жизнь. Конечно же я вспомнил Ваши слова о том, что мой путь ведет меня к морю! Но я знаю, что это была лишь короткая остановка и что настоящее приключение еще ждет меня впереди. Во мне поселилась четкая уверенность: своим я смогу назвать лишь то, что будет построено моими собственными руками.

И теперь, выплеснув хотя бы каплю своего восхищения морем, я продолжу рассказ о путешествии на север, в Нейстрию. За Луарой ландшафт сменился на монотонный и тоскливый: глазу не за что зацепиться – кругом поля и леса, а редкие холмы как будто норовят исчезнуть, раствориться в этом однообразном пейзаже под пасмурным небом северного королевства. Постепенно земля становилась всё более влажной, и возле Руана телега уже ползла, как сонная муха: из-за многочисленных болот колеса то и дело увязали, и бедные животные, которых приходилось менять довольно часто, выбивались из сил, пытаясь вытянуть людей на сухой грунт.

Добравшись до места и передохнув, я отправился с поклоном к епископу: я ведь совсем забыл, что славный Уэн уже более десяти лет является епископом Руана, откуда, как из осажденной крепости, пытается руководить делами вверенного ему епископата. Он делает, что может: построил два монастыря, пригласил ученых братьев из Ибернии*, выделил землю для новых обителей. Однако для тех, кто населяет эту землю, кто ее возделывает, кто кормит своих господ, ничего не изменилось. Люди прозябают в варварстве, дремучих суевериях, не доживают и до сорока, потому что не знают, как уберечься от болезней, как мало-мальски улучшить условия своей жизни, дабы в ней возникали хотя бы редкие просветы, хотя бы какая-то надежда на лучшее будущее. Уэн всё это понимает, но не знает, что делать. Он вёз меня к Сене, и мы опять застревали на каждом шагу, и попадавшиеся нам люди шарахались от наших ряс, а слуга Уэна кричал на них, чтобы они уходили прочь с дороги и не пугали лошадей. Помню одного человека, худого и длинного, который так и остался стоять у обочины, глядя на нас каким-то сонным, отсутствующим взглядом – то ли глухой, то ли слабоумный. Чтобы не задеть его оглоблей, мы совсем замедлили ход, и я хорошо разглядел его мутные глаза, его серую, без кровинки, кожу, его заплеванную, клочковатую бороду. Этот полуживой призрак еще долго стоял перед моими глазами, и остаток пути прошел в гнетущем молчании…