Плюшевая заноза

– Кто-нибудь, выкиньте ее в окно!

Я почувствовал, как испепеляющий взгляд переместился сначала на меня, а затем на Джона, определив в нем источник голоса. Под таким взглядом мы должны были немедленно превратиться в горстку пепла и саморазвеяться. Гнев во взгляде зайца медленно сменялся ужасом, а затем она, набрав полные несуществующие легкие воздуха, вновь заорала:

– А-а-а-а-а! Ы-ы-ы-ы! Игрушки говорят! Они говорят со мной! А-а-а-а! Все, с меня хватит! Это уже не смешно!

– Да тут как бы никто и не смеется. Последний раз прошу: закрой свой милый ротик, ЗАЯ! – последнее слово я специально выделил, чтобы привести это мохнатое недоразумение в чувства.

Результат долго себя ждать не заставил. Девушка онемела на несколько долгих тихих секунд, а потом начала говорить сама с собой:

– Нет, дорогая, это все не правда. Это… глюк! Точно, это же глюк! Говорила я Кэтрин, что не хочу пить незнакомые таблетки, да еще и без названия, которые она нашла у старшего брата. Но моя голова… Болела? Очень болела! Поэтому и выбора у меня не было. Может, надо было не три таблетки выпить, а одну? Но мы же в клуб опаздывали! Эффект нужен был срочно. Я не виновата, что у них такое жесткое побочное действие. Надо будет спросить у Джера что это за гадость и как называется. Может, производители не знают о подобной «побочке»? Может, я первая? В любом случае скоро меня отпустит, и я все выскажу Кэтрин! А, может, я сплю, и это дурной сон? Но как я могу спать, если нам в клуб через десять минут выезжать? Так, спокойно. Надо подумать. О чем? Хм… Да, точно и совершенно определенно: у меня галлюцинации.

– Нет у тебя никаких галлюцинаций.

– Ну вот, они опять со мной говорят. Не поддавайся на провокации, не говори с ними. Их не существует.

– Девушка, а небесный суд над Вами был? – поинтересовался солдат.

– Был, – растерянно ответил заяц. – О-о-о, нет, нет, нет! Я вас не слушаю и не слышу! Не отвечать! Не отвечать им! Ла-ла-ла-ла-ла-ла-а-а-а… – Если бы она могла, я думаю, она бы подтянула колени к груди, опустила голову, закрыла уши руками и раскачивалась из стороны в сторону. Но перед нами сидела абсолютно неподвижная игрушка, собственно, каковыми были и мы.

– Да угомонись ты! – рявкнул солдат. Такого я от него не ожидал. Даже мне захотелось закрыть рот и спрятаться куда-нибудь подальше. В голосе звенела сталь. Таким голосом горы в пыль дробить можно. По-моему, девочка своей истерикой, сама того не желая, запустила процесс перехода из «ботаника» в «главнокомандующего». Заяц осекся и замолк. – Ты была на небесном суде, так?

– Т-так.

– Тебе там зачитывали приговор о УДК СУ?

– Что?

– Точно не помню, как это расшифровывается. Ладно, спросим по-другому: тебе зачитывали приговор о принудительном переселении души в тело игрушки с целью перевоспитания для последующего перерождения?

– Что-то читали… – она взяла себя в руки и перешла в наступление. – Да у меня голова болела! И вообще я не обязана слушать каких-то дядек и тетек. Я ничего такого не сделала, чтобы выслушивать от них, что я живу как-то не так, как им хотелось бы. Это моя жизнь и мне пофиг, что они о ней думают!

– Да ты кони двинула, дорогуша! – я не удержался. Конечно, такие новости следует сообщать немного мягче, особенно существам женского пола. Но, простите, опыта в сообщении человеку новости о его смерти у меня не было.

Жаль, что мы обездвижены. Судя по всему, девочка была готова упасть в обморок. Я бы посмотрел на это. Она все еще издавала какие-то нечленораздельные звуки, когда в ситуацию вмешался Джон.

– Послушай, как тебя там? С тобой что-то произошло, и ты умерла. Обращаясь к твоему недавнему монологу, могу предположить, что это из-за таблеток, которые ты выпила якобы от головной боли. Попытайся вспомнить, судьи что-то говорили о тебе «страшное», что тебе не понравилось?

– Они пытались доказать мне, что у меня передозировка сильнодействующими наркотиками. Я им говорила, что не употребляю и им не советую! Да я никогда…

– Подожди. Видимо, те таблетки и были наркотиками. В одной таблетке – одна дозы. Сколько ты, говоришь, выпила? Три штуки? Вот и результат. Тебя просто не откачали.

– Это непра…

– Затем твоя душа попала на небесный суд, – Джон невозмутимо продолжил свою лекцию, – где выяснилось, что ты не очень-то достойно прожила свою жизнь (уж не знаю, что ты там натворила) и тебя нужно немного «изменить», чтобы свою следующую жизнь ты не пустила коту под хвост так же, как предыдущую. Для этого твою душу поместили в плюшевого зайца. Теперь ты – безвольная кукла. Ты будешь все чувствовать, но никто, кроме нас, таких же «переселенцев», тебя не услышит. Ни двинуться с места, ни пошевелиться – ни-че-го. Смирись.

– И наслаждайся, – не упустил я своего шанса подлить масла в огонь, припомнив, как «мило» Ричард играл со мной и солдатом.

И тут плотину прорвало. Видимо, осознав во что вляпалась, девушка сначала зашипела (тут по сюжету у нее должен был из ушей пар повалить, будь мы в фильме), а затем ее понесло:

– Да как вы смеете?! Меня, Лиетту Уильямс, запихнуть в какую-то вонючую игрушку?! – я уж было решил, что она обращается к нам, но нет, все к тем же судьям. – Знаете, куда вы можете ее себе засунуть? А ну, немедленно верните меня в мою жизнь! Да я вас всех засужу! Вы у меня прощение вымаливать будете и все ваши дети, внуки и правнуки до седьмого колена! Вы что, не знаете моего папу? Да он вас всех раздавит и не моргнет! Эй, вы меня слышите?!

– А вот и вторая стадия, – тихонько шепнул мне Джон, – гнев.

– Что значит вторая стадия?

– Ты что, не слышал о пяти стадиях принятия неизбежного? Отрицание (его мы уже прошли), гнев (его мы сейчас наблюдаем. Жаль, попкорна нет), далее нас ждет торг, депрессия и принятие. Так что это теперь надолго! Приятного просмотра, Том! – он усмехнулся.

Мда-а-а…

– … и будете в раскоряку ходить до конца своей жизни! – Лиетта захлебнулась своей гневной тирадой в адрес небожителей и в комнате повисла долгожданная тишина.

Солнце за окном только-только лениво выползало на небосвод, окрашивая его в розоватый цвет. С улицы доносились звуки проезжающих машин. С каждой минутой их становилось все больше. Город просыпался. Но у нас еще был шанс вздремнуть, пока Ричард не проснется и не решит, что мы по нему за ночь соскучились.

Зайка уже не орала, сидела рядом и что-то обреченно бормотала себе под нос. Я прислушался:

– …все равно найду на вас управу… вы ответите… меня, Лиетту… Уиль…ямс… меня… вы… – последние обрывки слов она произнесла еле слышно, и, видимо, окончательно выбившись из сил, отключилась.

Через занавешенные шторы в комнату пробивались ленты света, оставляя пока еще не яркие пятна на ковре. Я попытался заставить себя уснуть. Нас всех ждал очередной непредсказуемый день, и это не вселяло совершенно никаких надежд. Вспомнив голос мамы Ричарда, я вяло улыбнулся и начал проваливаться в спасительный сон…

Именно в этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошел глава семейства со словами:

– Сынок, пора вставать. Доброе утро!

Ну, и в каком месте оно, скажите мне, доброе?!

ГЛАВА 3

Мальчишка что-то проворчал, повернулся на другой бок и укрылся с головой. Папа, улыбаясь, подошел к кровати и стянул с сына плед, отчего тот скрутился калачиком.

– Просыпайся, соня! Мы можем опоздать в детский сад. Беги чистить зубы и спускайся вниз.

Ричард потер глаза, немного помедлил, но все же встал с кровати, бросив в адрес отца что-то вроде: «Сами не спите и мне не даете», и прошлепал в ванную. Послышался звук льющейся воды, а через минуты три в комнату вошел уже бодрый и веселый мальчуган. Заправив аккуратно кровать (я до тридцати четырех лет этому так и не научился), он повернулся на пятках и направился в нашу сторону. Я побледнел. Точнее, я бы побледнел, если б мог. По крайней мере, моя воображаемая кровь разом отхлынула от лица, а сердце ускакало куда-то в район левой пятки. Маленькая ручка потянулась ко мне, и я съежился, насколько это возможно сделать, оставаясь неподвижным. Пальцы всколыхнули воздух около моего уха, но не тронули его, а вместо этого схватили зайца.

– Что? Где? А-а-а-а! Кто это?! – завопила Лиетта. – Кто этот… ребенок? Что происходит? Отпусти меня!

Конечно, Ричард не слышал этого. И конечно он не отпустил игрушку. Напротив, повертел ее в руках, отчего вестибулярный аппарат зайки наверняка послал свою хозяйку куда подальше, и одним неуловимым движением ткнул ей в живот.

– Ай!

«Я тебя люблю».

– Эт-то ч-что ещ-ще такое? – прошипела девушка. – Это я что ли? Это у меня что ли? Эй, вы там, слышите, вы там совсем опухли? Да я вам… – это было, видимо, опять в «небесный» адрес, но договорить ей не дали. Мальчишка перехватил зайца (или зайку) и впечатал его носом в мой нос, имитируя поцелуй.

Готов поклясться, я слышал скрежет ее зубов.

– Фу, блин!!! Тьфу! Тьфу! Даже не думай! Это не я! Да чтоб я тебя поцеловала… Не в этой жизни!

– А утро-то действительно доброе, – поддразнил я эту плюшевую занозу, – может, повторим?

– Да пошел ты!

– Какие вы милые! – протянул наблюдавший за всем этим Джон.

Снизу послышался голос мамы, и Ричард, кинув зайца прямо в мои объятия, бросился вниз.

– О, ну что ты! Не так же сразу! Давай хоть познакомимся, крошка! – меня откровенно забавляла эта ситуация. Проявить такт и включить джентльмена именно в этот момент и именно в отношении этой девчонки было все равно, что изменить самому себе. Поэтому я наслаждался.

– Только. Попробуй. Меня. Облапать. – зайка вколачивала каждое слово, словно забивала гвозди в крышку моего гроба. – И не смей думать! Я представляю, что ты там уже нафантазировал! Блин! Ну как же встать-то! Не буду же я тут валяться весь день!

– А что, валяние на «мягком мне» тебя не устраивает? Желаешь оказаться в руках Ричарда?

– Да лучше уж с ним, чем с тобой, животное!

– О-оу, а вот это было обидно! Потому что ты – тоже животное. Не переживай, мы из разных видов. У нас все равно с тобой ничего не получится. Я не люблю стерв.

– На себя посмотри, хамло мохнатое!

– Так, друзья! – в нашу перепалку, готовую перерасти в войну, вмешался Джон. – Давайте вы немного успокоитесь! Заяц засунет свою гордость под свой прекрасный белый хвостик, а медведь туда же засунет свой острый язык.

– В смысле под ее пушистый хвостик? – я едва сдерживал смех.

– Тьфу ты! Ты вообще можешь думать о чем-нибудь другом рядом с ней? – Джон расхохотался, а вместе с ним и я.

Лиетта была готова самовоспламениться и сжечь нас обоих к чертовой матери. Ну, в конце концов, ей никто и не обещал хороших «соседей».

– Я серьезно, ребят, – сквозь утихающий смех проговорил солдат, – давайте вы заключите временное перемирие и мы, наконец, познакомимся с нашей «новенькой». Нам теперь жить вместе, хотите вы этого или нет. Поэтому и держаться нам следует вместе. Ричард сейчас уйдет в садик, поэтому у нас будет затишье…, – он выдержал театральную паузу, после чего устрашающим голосом добавил, – перед бу-у-у-рей.

– Не буду я с ним мириться, тем более в таком унизительном положении. Да я, Лиетта Уильямс…

– Да, это мы уже выучили, Лиетта Уильямс, – перебил ее Джон. – Но так уж вышло, что это самое «унизительное положение» может исправить только Ричард. Или ты видишь где-нибудь полную луну?

– А при чем тут луна? – спросил я.

– Как при чем? Ты вообще читал «Краткие рекомендации и условия улучшения душевных качеств»? – Тишина. – Та-а-а-к… Вижу, что нет. А подписывал? А ты? – он перевел взгляд на девушку.

– Да, – хором ответили мы.

– Что-то подписал, но читать – не читал. Там страниц десять с набором букв! Это не для меня.

– Одиннадцать с половиной, если быть точным. Мда-а-а… И как вы собирались «перерождаться»? Там ведь один неверный шаг – и все заново! Вопиющая безответственность! – похоже, режим «командир» активирован. Глядишь, натренируется на нас и «исправится» в угоду небожителям.

– У меня, если вы забыли, голова болела! Мне было не до чтения, – огрызнулась наша фифа.

– Ага, забудешь тут, когда ты напоминаешь об этом каждые полчаса.

Она метнула в меня взгляд, полный ненависти, который мог значить только одно: «Сдохни!».

– Итак, луна!

– Лекцию в студию! – пробормотал я себе под нос.

– Согласно «Рекомендациям…», наши тела могут обретать подвижность только в определенную фазу луны и только при определенных условиях, а именно в полнолуние и только в лунном свете. Если в такую ночь на нашем небе густые тучи, это значит, что в этом месяце нам не повезло. Но, – честное слово, если бы он мог, он бы поднял указательный палец вверх, – сбежать из дома и спрятаться или сменить ребенка, а точнее «хозяина» мы не можем. Это карается обнулением всех достижений, и душа вновь помещается в игрушку с целью прохождения заданного пути заново. Как-то так. Ах, да, чуть не забыл! К моменту пробуждения хозяина, игрушки должны находиться на тех местах, где он их оставил, при этом не важно, проснулся хозяин, чтобы сходить в туалет через час после отбоя или чтобы сходить на работу через восемь часов сна. Поэтому, далеко уходить не стоит. Иначе, если хозяин заметит несоответствие, это карается все тем же обнулением. По сути, там все карается обнулением. Вы что, правда не читали? Это не шутка?

– Как показала практика, для этого у нас есть ты, – я с уважением посмотрел на нашего лектора. Возможность раз в месяц размять затекшие кости, которые ощущаются, наверно, по старой памяти – это весьма и весьма хорошая новость!

– Так, ладно, с этим разобрались. Теперь вернемся к более раннему вопросу, а именно, – он посмотрел на зайца, – кто Вы, мисс Уильямс? Судя по Вашей выходке с таблетками и непреодолимым желанием попасть в клуб, Вы весьма юная особа. Итак, мы слушаем.

– Здравствуйте, меня зовут Лиетта Уильямс и я… игрушка. Вы это хотели услышать? – ощетинилась девушка.

– Почему ты такая колючая? Уж, не за это ли ты тут? Тогда тебе придется очень постараться, чтобы научиться нормально разговаривать с людьми.

– А где вы тут людей видите? Пластмассовый солдат и плюшевый медведь. Тоже мне! Единственный человек в этой комнате ушел в детский сад.

– Ты тоже, знаешь ли, на человека не тянешь! – отрезал я. – Розовый зайчик с белым хвостиком и загнутым ухом. Ничего человеческого в тебе нет, даже души.

Последнее, она, видимо, пропустила мимо своих длинных ушей, но в ее взгляде отчетливо читался поднимающийся ужас.

– Какой? Розовый? Кошмар! Этот цвет был в моде два сезона назад! Нет, они там точно хотят моей смерти!

– Эмм, ну ты, как бы и так… того… – осторожно подметил Джон.

– Да еще это «я тебя люблю», – последнюю фразу она почти выплюнула. Да я в жизни никому такого не говорила! – она осеклась и замолчала. До нее медленно доходил смысл сказанных ею слов.

Мне почему-то стало ее жалко. Вот так прожить, пусть и короткую, жизнь без любви… Я – любил. Правда, я любил память о родителях. Какие-то обрывки воспоминаний: мамины глаза, ее руки, прижимающие меня к груди, папины широкие плечи, на которых он любил катать меня, когда мы втроем выходили гулять в парк, и их последние слова «Не скучай, малыш. Мы тебя очень любим!» – все это всегда порождало в моей душе разливающееся тепло и умиротворение. Я знал, что любим ими, где бы они ни были. Из живущих со мной рядом людей я не любил никого, как и меня – никто. Это ужасно, как я теперь понимаю. Тогда же я обманывался, раз за разом споря со своим «внутренним я», что это норма. В случае с Лиеттой все гораздо хуже. Ее не научили любить. Она жила ради себя, в угоду себе. Где-то там, в глубине души, она была калекой. И это надо было срочно лечить. Едва ли не впервые в жизни мне захотелось пожалеть другого человека, обнять, окружить заботой и теплом, жить ради этого. Весьма странное чувство. Надо будет подумать о нем и дать ему объяснение. Впрочем, я вновь выпал из реальности.

– Сколько тебе было лет, Лиетта? – уже без сарказма спросил я.

– Двадцать два, – глухо отозвалась девочка. В этом голосе чувствовалась горечь и обреченность. Нет, она не сломалась. Такие личности в одну секунду не ломаются. Но что-то в ней хрустнуло. Возможно, она наконец задумалась о чем-то действительно важном. Хотя, может, точнее будет сказать «впервые в смерти»?

В комнате повисла тяжелая тишина. Каждый думал о своем. Я же думал о ней. Такая молодая! И так глупо… Стерва она, конечно, порядочная, и при других обстоятельствах я, возможно, придушил бы ее. Да что греха таить: еще пару часов назад я готов был это сделать! Но сейчас она уже не казалась такой зарвавшейся эгоисткой. Просто… недолюбили. Просто… не сказали, как надо. Судя по тому, как она угрожала «судьям» своим папой, он был влиятельным и состоятельным человеком. Уж не знаю, какой была ее мать, но подозреваю, что тоже крайне избалованной личностью. В таком союзе ребенок всегда страдает. Хоть родителям и кажется, что они делают все для его блага, по факту получается, что от ребенка откупаются. Хочет девушка машину аквамаринового цвета с аэрографией на капоте? Пожалуйста! И никто, никто не станет разбираться, что за всем этим стоит острое, почти болезненное ощущение нехватки внимания. Хочет девушка купальник от Шанель за «килограмм денег» – пожалуйста! Никто даже не догадается, что эти три лоскутка – это способ сказать миру: «Смотрите, я дорогая! Я чего-то стою! Я богатая, а, значит, уважаемая обществом!». А обществу-то как раз пофиг. Нет, не тем подружкам, которые поохают, а именно обществу в широком понимании этого слова. А девочкам невдомек. И они снова, засыпая, думают: что бы еще такого сделать, чтобы доказать миру, что я – не пустое место? Счастливым людям перед сном думается не об этом, а о том, что утром приготовить детям на завтрак, какую рубашку погладить мужу на работу и сколько подарков купить на Рождество, чтобы никого не забыть. А эти – эти глубоко несчастны. Они думают только о себе.

Такие мысли привели меня к одному очень занимательному выводу: из меня получился бы неплохой психолог, ну или философ. При жизни не было времени об этом думать, нужно было крутиться, чтобы выжить. А сейчас времени – вагон. Да и «думать», оказывается, весьма увлекательное занятие!

Вязкую тишину оборвал спокойный женский голос:

– Меня зовут, как вы знаете, Лиетта Уильямс. Можете называть меня Лия. Мне 22 года. Я из Бостона, штат Массачусетс. Студентка Гарварда. Папа – владелец крупной строительной фирмы с филиалами по всему миру. Мама просто красивая, как она всегда говорит… говорила… Люблю тусовки, шопинг и путешествовать. Есть старшая сестра, кот и канарейка. Историю моей смерти вы знаете. Что-то еще?

– Пока достаточно, Лия. Спасибо, что открылась, – сказал я, и, собравшись с мыслями, продолжил. – Меня зовут Том Райт. Мне 34 года. Я из Сент-Луиса, штат Миссури. С 5 лет воспитывался теткой, для которой был обузой. Родители погибли в автокатастрофе. С тех пор я рос практически на улице. Только ночевал дома и иногда ел. В школу ходил лишь для того, чтобы не отчислили. Дальше учиться не пошел – не было возможности. Жил, как мог. Зарабатывал, как мог. Воровал. Много. Прессовал тех, кто слабее. Самоутверждался за их счет, доказывая самому себе, что я что-то могу – это я уже сейчас понял. Мыслей о нормальной жизни с семьей и работой никогда не было. Мне казалось, что моя жизнь и есть норма. Насыщенная, непредсказуемая. Никогда не знаешь где и кем завтра проснешься. Здесь, в этой «игрушечной» жизни у меня появилась новая привычка – думать. И теперь, оглядываясь на свою прошлую жизнь, понимаю, сколько всего было упущено и не сделано. И насколько все было неправильно! На небесный суд попал прямиком из перестрелки с полицейскими при попытке скрыться после ограбления ювелирного магазина. Признаться, сам удивляюсь, как дожил до 34 лет. Был в шоке от «приговора» и не сразу понял, что произошло. В еще большем шоке был, когда увидел себя в зеркале. Но как же я рад, что я тут не один! А Ричард (кстати, Лия, он наш так называемый «хозяин») – его мы потерпим уж как-нибудь. Все ж лучше, чем гореть в аду, – горькая усмешка с налетом обреченности вызвала всеобщий вздох. – Джон?

– Меня зовут Джон Рикс. Мне 28 лет. Я тоже из Сент-Луиса. Да, Том, мир тесен. Меня растила одна мама. Отец нас бросил, когда мне было 3 года. Причину мама мне так и не сказала. Работал в библиотеке. Любил читать, гулять в парке и печь пироги по выходным. Ни жены, ни девушки, ни даже подруги. Я всегда боялся противоположного пола. Какие-то эти женщины непонятные, напрочь лишенные логики и здравого смысла. По крайней мере, те, кого я знал. Возможно, я и сам был замкнутым, нелюдимым. Но мне было так комфортно. Никто не причинит боль и не предаст. Причина смерти: был убит шайкой недолюдей, в квартале от дома. В день рождения мамы… Я был у нее один, – он замолчал.

Я представил его маму: осунувшуюся, почерневшую от горя женщину, для которой до конца жизни день ее рождения будет самым страшным днем. По теплоте в голосе солдата, когда тот упоминал мать, было понятно, что он ее очень любил. А по тому, каким он вырос, понятно, что она тоже души в нем не чаяла. О таких мальчиках говорят «маменькин сынок». Обычно они так и живут до старости с мамой и десятком кошек. Но в этой истории старости не случилось. И это страшно. Родители не должны хоронить детей!

Если моя смерть была вполне предсказуемой, а смерть Лии и вовсе была досадной ошибкой, то у Тома все было гораздо трагичнее.

Тем временем за окном уже вовсю разгорался день. Запахло разогретым асфальтом и стеклом – окна детской выходили на солнечную сторону, из-за чего в комнате уже сейчас становилось нечем дышать. Воздух нам, конечно, не нужен, но духота и растущая температура были весьма неприятны.

Лия все так же лежала в моих объятиях, погруженная глубоко в себя. Настолько глубоко, что я даже начал переживать выплывет ли она или придется ее спасать. А потом, как порядочный человек, жениться на ней.

– Ага! И жить как кошка с собакой, – отозвался мой внутренний голос. – Да она ж – идеальная заноза для твоей многострадальной задницы! Тебе что, слишком спокойно живется?

– С ней веселее, – отозвался я и мысленно показал самому себе язык. Ну, все! Привет, шизофрения!

– Мазохист!

– Зануда!

Та-а-акс… А в этой игрушечной жизни есть игрушечная психушка? А то она по мне явно плачет. При наличии двух собеседников, я говорю сам с собой. Да еще о чем – о женитьбе! А что еще хуже – о женитьбе на Лие. Ну, уж нет! Не в этой жизни! Да я ее убью раньше! Ну и что, что она рядом со мной, – я взглянул на нее, – лежит, уткнувшись мне в плечо… такая беззащитная… такая юная… такая… родная…

ЧТО?!

Бррр!

– Это просто переутомление, Том! Слишком много всего случилось за последние сутки. Тебе надо успокоиться и поспать. Да, точно, поспать!

Хм, «родная»… Надо ж было додуматься до такого!

ГЛАВА 4

Открыл глаза я в своей квартире. Успевшее подняться довольно высоко, солнце беспощадно плавило мою кровать, а вместе с ней и меня. Я потер лицо и нервно провел обеими руками по волосам, откидывая их назад. Осознание, что мне приснился ну о-о-о-чень реалистичный сон медленно ввинчивалось в мой сонный мозг. А потом в нем что-то щелкнуло, и реальность нещадно навалилась на меня всей своей многотонностью.

Я отчетливо понял, что так жить дальше нельзя. Что если мне кто-то когда-то предложит ограбить ювелирку, я его, не раздумывая, очень далеко пошлю. Что надо попытаться устроиться на работу и попробовать жить как нормальный человек. Что пора прекращать уповать на обстоятельства и брать себя в руки, в конце концов, я сам хозяин своей судьбы! Что надо бы сменить обстановку: поехать к морю или в горы, или к морю, где горы, или вообще автостопом по галактике. Да куда угодно! Главное, подальше отсюда, от «местного меня». Пора что-то менять. Да вот хотя бы вместо того, чтобы одеться и привычно выйти на улицу промышлять грабежом и пить пиво с пацанами, встать, заправить кровать (как Ричард), зачесать волосы, побриться, надеть джинсовые шорты и глаженую (!) футболку, выпить кофе с парой тостов, взять деньги и отправиться в магазин за продуктами. В холодильнике не то, что мышь повесилась, там уже даже ее кости давно в прах обратились. Купить нормальной человеческой еды: фрукты, овощи, колбасу, сыр, арахисовое масло, хлеб, молоко, сок, кетчуп, мясо… Я представил, как жарю стейк… такой ароматный, с прожилками крови, со специями… И чуть не захлебнулся слюной. Еще надо взять чистящие и моющие средства – отчего-то моя квартира, больше сейчас напоминающая дыру, стала казаться мне едва ли не склепом. Куда ни глянь – пыль, паутина, грязь и ни одного квадратного сантиметра порядка.

Поразительно, как один супер-бредовый сон может встряхнуть человека! Пока все эти мысли роились в моей голове как стая сумасшедших пчел, я действительно осуществил все задуманное. Правда, футболку так и не погладил, утюг найти в этом хламнике не удалось (плюс еще один пункт к покупкам). Кофе я варил, подбадривая себя фразой «глаза боятся, а руки делают», потому, как не делал этого уже очень много лет. По вкусу получилось нечто среднее между колой, пивом и забродившим чаем… В общем, кофе я выплюнул сразу. Тосты оказались вполне съедобными. Подозреваю, только потому, что жарил их тостер, а не я. Видимо, придется еще учиться готовить, раз уж решил все менять.