Искусство любви

– А? Да-да, – заторопился он мимо.

– Невеста для тебя уже просватана, – строго возвестил отец.

– Очень хорошо, – кивнул юноша.

Родители удивлённо переглянулись. Он спешил к себе записать только что сочинённую сцену.

Невеста, подобранная Назону родителями, оказалась совсем зелёной девочкой лет двенадцати. – У неё на уме, поди, одни куклы, – сказал жених отцу.

– Девочка скромная, послушная. Домовитая, – перечислил отец – Пудент отдаёт за нею виноградники, те, что возле наших, и выпасы вдоль Большого ручья, трава на которых так нравится тебе.

– Я женюсь, батюшка, раз ты хочешь, но уж и ты отпусти меня в Рим. Пусть моя супруга подрастет. Сам понимаешь, матерью ей становиться рановато. Отпустишь?

. Поездка в Рим понадобилась ему прежде всего для работы в библиотеке и написания уже просившейся на бумагу трагедии. А потом Сульмон навсегда и простое, доступное счастье. Да и трава вдоль ручья, пестрящая анемонами, так хороша. ..

Ночью ему привиделся яркий сон. Он пробудился в слезах и долго лежал впотьмах, обдумывая увиденное. Ему приснились выпасы с густой травой, ручей и холм с вековым платаном . Тут на лугу появилась красавица-белая корова в сопровождении кроткого быка; они принялись щипать цветы. Бык прилёг, медлительно пережёвывая траву, и задремал.»»

«Вдруг ворона, гляжу, слетела, махая крылами

И на зелёный лужок, каркая, села, потом

Трижды клюнула грудь белоснежной коровы и нагло

Клювом вырвала вмиг несколько белых клоков.

Та, хоть не сразу, ушла, на месте оставив супруга, —

А на коровьей груди кровоподтёк багровел.

– Кто бы ты ни был, скажи, ночных сновидений отгадчик, —

Если в нём истина есть, что предвещает мой сон?!..»

Глава 18. Коринна

В консульство Сатурнина и Лукреция Веспилона Владыка вернулся в Город, по случаю чего были устроены пышные празднества с раздачами народу, зрелищами, шествиями и жертвоприношениями. Не усидев в Сульмоне, Назон приехал в Рим. С ним прибыл и Сострат – не столько по просьбе патрона, сколько по собственному желанию: он, уже отпущенный на волю, собирался открыть прачечную в Сульмоне и хотел купить работника.

Идучи однажды по Субурре, дядька столкнулся носом к носу с вертлявой девицей, в которой без труда узнал служанку, часто прибегавшую к ним с записочками в пору, когда молодой господин блажил стихами о Коринне., путаясь с замужними вертихвостками. Неприятно удивлённый , Сострат хотел молча пройти мимо. Напе также не обрадовалась встрече. Однако разминуться на узком тротуаре им не удалось.

– Уж не вернулась ли из провинции твоя хозяйка? – полюбопытствовал он с плохо скрытой тревогой.

– Ничуть, – успокоила она. – Госпожа моя живёт за морем, под боком у мужа. А ты что здесь околачиваешься? Где твой господин?

– Мой господин в Сульмоне. Он женился на богатой девушке, счастлив и спокоен, – заверил Сострат.

– Хвала богам! – повеселела служанка. – Надеюсь, он бросил стихоплётство? Ох, как надоели нам его стихи!

Они внимательно поглядели друг на друга.

– Не лги мне, девушка, – встревожился Сострат. – Если твоя хозяйка в Городе, беды не миновать.

– Ах ты, старый плут! – возмутилась Напе. – Значит, твой господин тут, а не в Сульмоне? Так и знай: видеть его не хотим! Чтоб и близко к нашему дому не подходил.

Оба они были столь явно огорчены и встревожены, что прониклись доверием друг к другу и разговорились. . Сострат признался, что Назон в Риме и не собирается отсюда скоро уезжать, а Напе сообщила, что они с госпожой недавно вернулись и, хотя Капитон прогнал жену и даже вручил ей разводное письмо, обе живут по-прежнему в доме Капитона, так как ехать к матери в захудалые Карсеолы госпоже неохота, а снять другое жильё нет денег. Верные слуги принялись озабоченно обсуждать, как не дать встретиться своим господам, чтобы меж ними не возобновились прежние шуры-муры. Сострат проводил Напе и даже помог ей тащить тяжёлую корзину с фруктами и цветами. Условившись ничего не говорить господам, они озабоченно расстались. Обоим было от чего расстраиваться. Сострат предполагал, что его господин способен так же легко, как первую, бросить и вторую жену, безмерно огорчив своих добрых родителей, и опять с головой окунуться в разгульную столичную жизнь. Напе опасалась, что внезапное появление Назона может нарушить их наметившееся благополучие: на корабле в Терцию влюбился богатый откупщик, мужчина основательный и молодец собой; появись сейчас некстати Назон, он может задурить голову госпоже и спугнуть богатого поклонника. Как доподлинно разузнала Напе, Секстилий Бальб родом из Патавия, очень богатый публикан, пользовался уважением в своём кругу. Мужчина представительный и с хорошими манерами, и, кажется, был госпоже по душе. К счастью, госпожа про поэта не вспоминает. Морское путешествие и жизнь в провинции пошли ей на пользу. Терция расцвела, а пышные волосы её отрасли, к ним стало легко крепить чужие , так что небольшой изъян – недостаточная длима был совсем незаметен. Удача ей улыбалась.

Напе не знала, что иногда госпожа всё-таки вспоминала Назона. Здесь, в Городе всё было полно им, всё напоминало об отшумевшей любви. Однако приходил Бальб, приносил то духи в золотом флаконе, то серебряную корзиночку с пирожными, смешил, развлекал, ничего не требовал взамен, разве что брал иногда за руку. Терция догадывалась, что у него серьёзные виды на неё. Добропорядочному человеку нужна не сожительница, но жена. Отвергнутая разъярённым Капитоном, выведенным из себя её неосторожным поведением в провинции, она по возвращении в Рим поселилась в его доме: слуги пока не получили хозяйское указание выставить бывшую супругу вон.

Иногда Терцию посещали раздумья. Понимая, что долго прожить на Крытой улице ей не удастся, она не могла решить, что делать дальше . То ли удалиться к матери в тоскливые Карсеолы, то ли снять жильё где-нибудь возле Марсова поля и начать ловить мужчин в Загородке, то ли намекнуть Бальбу, что если он не поскупится, она согласна и на сожительство Но наступало утро, приводя тысячу дел, и она забывала тревожные мысли. Положение незамужней женщины и полная свобода очень нравились ей: она делала, что хотела, шла, куда и когда хотела, принимала, кого хотела. К примеру, Дипсаду.

Сводня возликовала, узнав о возвращении Терции, и с ходу принялась навязывать поклонников, однако Напе была на страже.

– Мы играем по-крупному, – объявила она. – Только замужество. И жених уже на крючке. Как бы нам его не упустить.

Опасность упустить действительно была, если вспомнить, какая слава волочилась за Терцией. Ведь в Риме она была Коринной, той самой, о которой знал весь Город. До отъезда, едва она появлялась в общественном месте, на неё тотчас обращали внимание , и кто-нибудь обязательно восклицал: «Да ведь это Назонова Коринна!»

Крошке захотелось проверить, помнят ли в Городе Коринну, но уличный люд не узнавал её. Возможно, причиной было покрывало на голове, – и однажды на Марсовом поле, проходя мимо толпы молодёжи, она уронила его на плечи. И её узнали! Окружив красавицу, юноши

принялись рукоплескать, чем привела её в замешательство, – впрочем, приятное. Терция продолжала бы ещё долго улыбаться и благодарить , если бы Напе, подхватив хозяйку под локоть, не увлекла прочь. Слава приятна, но Бальб не должен был знать про это.

Выглянув раз утром на улицу, Напе с беспокойством обнаружила, что дверь Капитонова дома увита цветами. Только бы не Назон! Пока хозяйка не проснулась, она старательно содрала и отнесла на помойку все веночки. Потом в течение целого дня её е покидала тревога.

Терция скучала и снова бряцала на лире. Знакомых в Городе у неё не было, в гости никто не звал и к ней не ходили: те дома, где она раньше бывала с мужем либо с Назоном, были для неё закрыты. Выйдя однажды на балкон и со скукой озирая Крытую улицу, она заметила внизу то, от чего её сердце радостно забилось: у посудной лавки стоял Пор, слуга Назона. Тотчас кликнув служанку, – не Напе, – госпожа велела осведомиться, что он тут делает. Пор принёс записку. Сострат, уезжая с купленным работником в Сульмон, озабоченно поручил ему следить за господином, проговорившись о грозившей тому опасности в виде в виде апе и Терции.Пор тут же осведомил о поручении господина и получил за то вознаграждение, как ожидал.

Терция сама изумилась, как сильно обрадовалась, получив записку от Назона. Прижав к груди папирусный клочок, она постояла немного, потом трепетно развернула. Назон, с радостью узнав, что она вернулась из-за моря. спрашивал, когда можно придти к своему божеству. Переведя дух, Терция вспомнила свои нынешние обстоятельства, Бальба, и заколебалась.

– Напе, – позвала она. – Назон в Городе и хочет повидаться.

– Вот напасть! – всплеснула служанка руками. – Ведь вы расстались навсегда. Вспомни, ты и кольцо его утопила.

– Он называет меня госпожой своего сердца.

– Вот горе! Этот Назон липучий, как смола. Порви записку.

– Я только взгляну на него. Подумай, он меня прославил, а ты хочешь, чтобы я обошлась с ним невежливо.

– Ославил он тебя, а не прославил. Выставил, будто голую, людям на забаву.

– Глупости.

– Да как он узнал, что ты вернулась?

Уговоры не помогли, Терция осталась тверда в своём намерении увидеть Назона, и Напе ничего не оставалось, кроме смирения.

– По крайней мере не бросайся ему сразу на шею, – попросила она.

– В этом можешь быть уверена, – гордо обещала она. – Он не услышит тот меня ни одного ласкового слова.

В день, назначенный Назону, весь дом с утра был на ногах. Госпожа велела причесать себя как будто небрежно, с распустившимися прядками, а из одежды выбрала тунику нежную и прозрачную, будто только что встала с постели. Накинув сверху лиловое покрывало, привезённое из-за моря, и взглянув на себя в зеркало, она осталась довольна: пусть видит, чего лишился.

Она вышла к гостю в приёмную в сопровождении служанок, высокомерная и недоступная. Назог загорел, был не по моде коротко острижен и одет, как выходец из муниципия, а не столичный житель. С первого взгляда он ей не понравился, и более всего его новый взгляд, – прямой и твёрдый.

– Я согласилась принять тебя лишь из вежливости, – не садясь, объявила она. – Ты, конечно, понимаешь, что между нами всё кончено, и мы отныне чужие.

– Нет, не понимаю, – тряхнул он головой. – Если любовь уже прошла, мы можем остаться добрыми знакомыми, а не чужими.

– Ах, любовь прошла? Тогда не о чем толковать.

– Погоди же! Отталкивая меня, ты совершаешь ошибку. Рим не простит, если заметит разлад между нами. В глазах людей Назон и Коринна обязаны оставаться любовниками всегда.

– Ты женился?

Он немного смешался:

– Для родителей. Они хотят иметь в доме невестку. Но я не коснулся своей жены: она совсем девчонка и осталась в Сульмоне .

– Уходи. Возвращайся в Сульмон.

Он медлил, омрачившись:

– Ты не отпустишь служанок, и мы не поговорим с глазу на глаз?

– Ни под каким видом, – вмешалась Напе, заметив, что Терция колеблется. – Достаточно ты нас измучил. Сколько слёз пролила моя госпожа!

– Ах, замолчи! – вспыхнула Терция.

– А что, неправда? Стишки, веночки, грошовый перстенёк, – вот и вся корысть. А бедная госпожа чуть не умерла, освобождаясь от плода, которым ты её одарил. Да ещё вынуждена была терпеть негодного любовника…

– И измены…. – шепнула, поникнув Терция.

Назон обиделся:

– Я тебе никогда не изменял! Как? Напе меня оговорила. Ах ты, дрянь! (это служанке) Как ты смеешь расстраивать госпожу выдумками и небылицами? Пошли все вон!

И он вытолкал вон поднявших визг девушек. Терция, сделав вид, что плачет, опустилась на скамью; лиловое покрывало соскользнуло на пол, обнажив прикрытое воздушной тканью плечо.

– Люби меня! – бросился к ней взволнованный поэт. – Моя Коринна! Наши имена будут неразлучны во веки веков, так неужто мы сейчас расстанемся? Будь всегда моей песнью, моей любовью, ненаглядная, бесценная крошка!

– Ты меня ещё чуть-чуть любишь? – осушила она слёзы.

– В сто раз больше, чем раньше.

– Но ты женился.

– Я уже позабыл об этом. Простим друг другу всё, что было. Ведь и ты мне изменяла.

– Никогда! Если ты называешь изменой то, на что я соглашалась иногда из-за денег, то вспомни, я бедна. Но я любила одного тебя.

– А нынче? Любишь ли ты своего поэта?

– Капельку.

Разговор они продолжили в опочивальне.

Глава 19. Назон

Очень скоро Крытая улица увидела, как Пор тащит в дом Капитона корзину с пожитками своего господина. Рассудив, что нечего тратиться на жильё, раз Терция в целом доме одна, Назон отказался от снятой квартиры и поселился у любимой Сначала он пытался и на новом месте работать над «Медеей», но все усилия его оказывались тщетными. Возлюбленная забирала себе всё его время. Терция тяготилась сидением дома и постоянно стремилась на люди. Сам большой любитель прогулок, уступчивый любовник покорялся ей, и они шли на Марсово поле или Священную дорогу. Их узнавали, указывали пальцами:

– Вот Назон со своею Кориной.

Он был горд известностью, она счастлива вернувшейся славой, щедро раздаривая всем улыбки и воздушные поцелуи.

Он ввёл её в дома друзей, где бывал сам, но не в те, которые навещали Понтия, Сульпиция и другие высокородные матроны, и куда он сам входил, робея. Поэты сетовали, что его не видно в портике Аполлона и у Поллиона, что он не посещает публичных чтений. Макр упрекал в ле

– Я уже готовлюсь воспеть поединок Ахилла с Гектором, – укоризненно говорил старший друг, – а ты ни с места.

– Что делать! Амур над нами всевластен, – беспечно отмахивался Назон. – Наверно , рано мне посягать на трагический скипетр. Я тебе уже не раз говорил, что пишу только о том, что пережил сам. Пока я ещё лишь певец своей беспутной жизни.

– Меня утешает твоё «пока», – улыбнулся Макр.

Напрасно беспокоился о нём друг: Назон уже знал себе цену и, заглядывая вдаль, прикидывал, чем заполнит всё ещё чистые страницы своих будущих книг.

«Друг мой, зачем упрекаешь меня, что молодость трачу:

Мол, не хочу я ни в войске служить, ни в суде выступать.

Эти не вечны дела; мне нужна вековечная слава.

На небе солнце с луною, – значит , не умер Арат.

Наши пороки все с нами, – значит, Менандр ещё жив

Камень погибнет, железо, – лишь песня не ведает тлена.

Мне Аполлон златокудрый полную чашу кастальской

Влаги сияющей налил; песни – стихия моя.

Пусть я сгорю на костре погребальном, но не умру:

Жить я останусь лучшею частью своей.»

Терция знать ничего не желала о повседневном труде, пусть всего лишь литературном, хотела ежедневных развлечений, музыки, веселья, нежных взглядов, восторженных шепотков. На чтениях и диспутах она отчаянно скучала и откровенно признавалась, что терпеть не может стихов. Он вновь неохотно покорялся её власти, хотя это уже стало его тяготить.

До поры он не ведал, что в дом вновь зачастила Дипсада. Всё началось с одной прогулки вдоль Загородки, когда им повстречался высокий, статный военный, одаривший Терцию восхищённым взглядом. Крошка почему-то залилась румянцем. Потом военный что-то выпытывал у одной из продажных девиц, указывая на них. Назон поторопился увести прочь своё сокровище, тем более что девица была ему знакома, однажды он её нанимал. Дома он устроил любимой разнос, но Терция сердито ответила, что во всём виноват он сам.

– Ты со своими стихами сделал меня всеобщей собственностью. Чего же ты хочешь теперь?

Он хотел, чтобы она принадлежала ему одному, и одновременно жаждал свободного времени для литературных занятий. Чтобы соединить приятное с полезным, он опять снял поблизости от дома небольшую каморку, где иногда уединялся, неизменно возвращаясь ночевать «домой». Терция была недовольна, тем более что он не сочинял новых стихов, воспевающих их любовь. Была у неё и ещё одна причина для недовольства: любимый по-прежнему становился бесчувственным, едва она заводила речь о подарках. Не придумав ничего нового, она снова заговорила о своём дне рождения, назначив его на сей раз в первые же иды. В иды он к ней не пришёл, но подарок всё-таки прислал. Терция нетерпеливо развернула обёртку и увидела таблички со стихами! В ярости она разломала их и, выбежав на балкон, швырнула в канаву.

Однажды в его присутствии служанка вручила госпоже какую-то подозрительную записку. Крошка явно разволновалась, а на просьбу показать записку или по крайней мере сказать, от кого она, ответила отказом. Они поссорились.

«О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?

А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки, —

Этот условный язык, слов заменяющий смысл?

Более! Видел, как ты прижимала свой пальчик к щеке.

Разве не я обучил тебя этому знаку?

Много я, долго терпел! Победили терпенье измены.

Зря перестань расточать мне фальшивые ласки,

Ныне я стал не таким уж глупцом.»

Заночевав в каморке, он долго колебался, что предпочесть: примириться с Терцией либо наказать её ледяным молчанием. Осталось неизвестным, что он выбрал, ибо служанка принесла ему записку госпожи: «Сегодня не приходи. Я нездорова.» Девчонка подтвердила, что госпожа не встаёт с постели, и убежала. Он огорчился; пустой день впереди показался слишком длинным .Вечером он всё-таки навестил свою любезную, чтобы справиться о здоровье, однако привратник не впустил его в дом. Оскорблённый, он стоял у двери, не зная, на что решиться.

« Слушай, привратник, позорной прикованный цепью,

Выдвинь засов, отвори эту противную дверь!

Вспомни: когда ты дрожал, без туники плетей ожидая,

Я ведь тебя защитил пред твоей госпожой.

Долг возврати! Вижу, ты сам проявить признательность рад.

Многого я не прошу. Проход лишь узенький сделай,

Чтобы я боком пролез в полуоткрытую щель.

Нет, ты не слушаешь просьб. Ты сам деревянный, привратник!

Стала уж мокрою дверь, столько я выплакал слёз.»

– Так вот, не уйду же! – решил он. – Она сейчас не одна , это ясно. Я уличу её, поймаю на месте, и пусть ей будет стыдно!

Время тянулось медленно. Он ждал под дверью, страдая, ужасаясь своему унижению, и… сочиняя стихи. Дверь отворилась лишь через несколько часов, и упрямец увидел довольного бравого вояку, покидавшего дом.

« Как же тут верить богам?! Она неверна, изменила!

В верности, помню, мне жизнью клялась!

Боги! Она оскорбила вас, клятву нарушив,

Так почему же страдание мне одному?

Видел я, как из дверей выходит любовник.

Хуже того, он с ухмылкой заметил меня.

Злому врагу моему пожелал бы я столько стыда!

Боги, изменницу вы покарайте!

Милая! Как же в объятьях его ты сжимала?

Как позволяла ласкать себя грубым рукам?

Он же вояка, он хвастать, пожалуй, начнёт,

Сколько невинных людей он без счёту зарезал.

Я же ,Феба и Муз чистейших служитель,

Плача у запертой двери, слагаю стихи.»

Напе, запирая за гостем, злорадно крикнула:

– Ты потерял госпожу навсегда! На этот раз она влюбилась не на шутку, а о тебе слышать не хочет.

Через несколько дней Терция сжалилась и разрешила Назону придти. Нечёсаная и заспанная, но всё равно хорошенькая, она лежала на постели; когда он вошёл в спальню, служанки готовились умыть госпожу. Не дослушав его упрёки, она зевнула:

– Напрасно ты выходишь из себя. Ничего не было. Сегодня я спала одна. Напе, подтверди.

Он опешил.

– Но я видел на днях своими глазами, как из твоего дома выходил незнакомый мужчина.

– Ты кому предпочитаешь верить, своим глазам или моим словам? В доме полно служанок. Как ни запрещай, а которая-нибудь обязательно приведёт дружка.

Напе при этих словах скорчила уморительную рожу, однако он предпочёл поверить своим ушам, а не глазам.

– Значит, ты ещё меня любишь, жизнь моя?

Довольно ухмыльнувшись, она протянула ему руку, которую он покрыл благодарными поцелуями. Спустив из-под одеяла босые ноги, Терция начала болтать ими; тогда он сел на пол, и пока служанки занимались омовением госпожи, ласкал каждый пальчик её маленькой ступни. Был или не был верзила-вояка? Любимая утверждает, что нет, – и, значит, надо верить.

Днём они гуляли на Марсовом поле, и укрощённый любовник нёс по привычке зонтик над головой Терции, пока она обходила лавки, смотрела на уличных мимов, болтала с гадалкой, а, главное, красовалась, так что молодые мужчины шеи себе сворачивали, оглядываясь на неё.

– Глядите, Коринна и Назон! – звучало вокруг.

Из ревности он решил не отлучаться от Терции ни на шаг. Однако иногда всё же приходилось расставаться.Так, Макр сообщил, что будет читать у Мессалы новую главу поэмы, и Назон явился послушать декламацию приятеля. Поэты, наполнявшие обычно портик храма Аполлона, здесь не присутствовали: вход в знатный дом им был закрыт. Не было и Тутикана, уехавшего на воды. У Мессалы собралось множество нарядных женщин и их спутников в торжественных тогах. Присев в стороне, Назон слушал вполуха Макра, опасливо оглядывая зал : здесь могла оказаться Понтия. Вместо Понтии он увидел Сульпицию, явно желавшую с ним заговорить. Он никак не мог понять, чего хочется этой женщине, не знал, как себя с нею держать, и вовсе не жаждал общения.

Разговора всё-таки не удалось избежать. Подсев к нему, она сказала:

– Правда ли, что под именем Коринны скрывается Понтия? Во всяком случае, она это утверждает.

Вспомнив, что героиней одной из его элегий действительно стала Понтия, он смутился, покраснел, но всё-таки нашёл силы для отрицания, пустившись в туманные рассуждения о собирательном женском образе в своих стихах.

– Брось ты эти песенки про Коринну, – распорядилась Сульпиция. – Всё равно, с Проперцием тебе не сравняться.

Назон обиделся. Как так? Он уже превзошёл Проперция. Насупившись, он строго сообщил:

– Я задумал научный труд, госпожа, но пока не подобрал подходящего названия. – Он лгал, название уже было придумано: труд, точнее, учебник, будет называться «Искусство любви», но Сульпиции это знать необязательно.

– В таком случае ты должен посетить меня, – сменила гнев на милость матрона. – В моём доме собираются учёные люди.

«Э. нет, – подумал Назон, – меня ты не поймаешь». К счастью, Макр спас его от неприятного общества .

Их отношения с любимой сделались странным и. То привечая его, то отталкивая, Терция продолжала играть с ним, по настроению пуская его в спальню либо заставляя ночевать на улице. Он клял неверную и молил о любви. Она со смехом напоминала, что ему по душе любовь-борьба, вечное сопротивление, победа с боя. Мучая его, она мстила за всё сразу, – за прошлую боль, за измены, даже за молчание Бальба, не звавшего её замуж, а более всего за безденежье. Денег стало так не хватать, что ей пришлось согласиться на улещивания Дипсады и посетить дом сводни, где встретиться кое с кем вовсе не по собственному выбору. Назон устроил скандал, и, расстроенный, подавленный, кончил тем, что расплакался. По привычке, душу свою он облегчил в стихах.

«Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись.

Где беспутствам приют, непотребствам вовсю предавайся.

Там ничего не стыдись, спускай не стесняясь сорочку

И прижимайся бедром смело к мужскому бедру.

Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.

Лги и людям, и мне; дозволь мне не знать ничего.

Ты признаёшься во всём, – и лишаюсь я чувств, умираю,

Всякий раз у меня холод по жилам течёт…

Что же, живи, как живёшь; но своё отрицай поведенье.

Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись.»

Ссора следовала за ссорой, что уже порядком наскучило обоим. Терция готовилась порвать с поэтом, тем более что Бальб намекнул ей о приличном содержании. Однако не так-то просто было отделаться от надоевшего любовника, пока он сам не хотел конца . Терция дразнила его видом своей всклокоченной постели, показывала синяки от неосторожных поцелуев взасос и даже след зубов на шейке. Он выходил из себя. Почему эта маленькая женщина с глупым носиком вызывала в нём такие восторги, столь долго господствуя над всеми его помыслами и чувствами?

Однажды он снова поднял на неё руку, и она схватила нож, – тупой серебряный ножичек-игрушку, со словами:

– Ты уже бил меня. Больше не посмеешь.

– Я тебе страшно отомщу! – гремел он. – Никто не будет знать, что Коринна – ты.Слышишь? Никто, никогда!

– А я вовсе не желаю быть Коринной. Я была порядочной замужней женщиной, а ты превратил меня в какую-то Коринну, которой все домогаются.

– Ладно! Все станут думать отныне, что Коринна – Понтия.

– И удивляться твоему вкусу, – нашлась она.

– Клянусь всеми богами, наши имена никогда не будут звучать вместе. Стихи мои бессмертны, но имя твоё умрёт вместе с тобой. Ты будешь забыта.

– Теперь, когда ты меня опозорил на весь Город, вряд ли.