По тропам волшебных лесов

– Нет! Не изгоняйте ее!

Голос матери резко ударил по ушам. Хейта вздрогнула, очнулась и ищуще огляделась. Лахта стояла перед старейшиной на коленях, содрогаясь от рыданий.

– Фархард, родимый, не изгоняй мою дочку!

Скорее ветра Хейта бросилась к ней, подхватила под руки, подымая с земли.

– Мама, прошу! Не надо, мама! – Краска залила девичье лицо. – Не перед ними.

– Но ведь ты… ведь тебя… – сбивчиво проговорила Лахта.

– Ничего не изменить, – тихо, но твердо сказала Хейта. – Сказанного не воротишь. Все решено.

– Доченька, – сипло прошептала Лахта, размазывая по лицу слезы грязной от земли рукой.

Хейта прижалась губами к материнскому лбу, сжала суховатую ладошку Тэша и шагнула вперед. Люди в страхе отпрянули. Отовсюду на девушку и маленького пастыря глядели холодные, перекошенные от ненависти лица. Дядька не смел поднять глаз. Потешники сурово скрестили заскорузлые руки. Но Хейте помстилось вдруг, что суровость эта предназначалась не им двоим.

Тисх отвернулся и нервно теребил ворот широкой рубахи. Подле него высилась крепкая седовласая Фальхта. Она стояла чуть впереди, точно пыталась загородить Тисха от чужих глаз, и сверлила Хейту жгучим, давящим взглядом.

Девушка медленно подошла. Тисх нехотя поднял вздрагивавшие глаза. Хейта подивилась тому, как они переменились. Как они могли показаться ей безмятежными, светло-голубыми? Водянистые были глаза, холодные, как у рыбы, и плавал по самой кромке колючий лед.

Хейта криво усмехнулась.

– Что, уже не по нраву?

– Он с ней! – пронеслось над толпой. – Тисх с ней любовался!

– А что я! – затравленно огляделся тот. – Больная девка. Ворожея к тому же. А я не терплю ворожей.

– Не знался он с ней и не собирался! – громыхнула Фальхта, уперев руки в бока.

Вокруг загоготали.

– За мамкиной юбкой! – бросил кто-то, и хохот стал громче.

– Пошли отсюда, сынок, – ласково приказала Фальхта, подхватив его под руку.

Но лицо Тисха вдруг побледнело и исказилось от злобы. Он вырвался с криком:

– Это ты во всем виновата! Все уши прожужжала: «Она славная, кроткая, работящая. Да к тому ж ворожея. Чего еще надо? Ты к ней подойди. Ты шкатулку забери!»

От неожиданности Фальхта выпучила глаза. Видать, не привыкла, чтобы тихоня сын с ней так разговаривал. А Хейту как кипятком обдало! Вот зачем им понадобилась шкатулка. Вот почему ее Тисх по имени называл. Мать наказала. Невесту на свой вкус хотела подыскать. Девушка усмехнулась. Просчиталась Фальхта. Ой как просчиталась! За него, видно, и так не горели замуж идти, а теперь и вовсе нос воротить станут. С ворожеей-лесовичкой миловался, с изгнанницей.

Хейта медленно сняла с головы небесно-чистый незабудковый венок. Тот самый, что для праздника плела. Плела, думая о нем. Без сожаления бросила под ноги.

– Вот тебе и дивные глаза, – обронила она и, отвернувшись, двинулась прочь.

Девушка ступала тяжело, но при этом всем телом она ощущала, как с каждым шагом в ней прибавлялось странной, неведомой дотоле уверенности. Как рвались незримые нити, связывавшие ее с родной деревней, с приземистыми домами, пыльными дорогами и с людьми, что так и остались для нее чужими. И, хотя сердце отзывалось в груди Хейты мучительной болью, дышать ей постепенно делалось все легче и легче.

Неожиданно с ветки гибкой осины сорвалась хохлатая черногрудая сойка. Пронзительно вскрикнув, она пронеслась над головами Хейты и Тэша и ярко-синей стрелой исчезла в ночи.

Когда площадь осталась далеко за спиной, Хейта, наконец, задышала ровнее и отпустила ладошку Тэша.

– Тебя дома как долго не было? – спросила она.

– Как с утра ушел, так и все, – нехотя отозвался тот.

– А Ройх что же? – изумилась девушка.

– Да обхитрил я его, – отозвался Тэш. – Сказал, что на колючку наступил и больно идти. Он спину и подставил, чтоб довести. А я его усыпил.

Хейта покачала головой.

– Лисоволки чувствуют ложь. Он бы ни за что не поверил.

– Знаю, – уныло протянул Тэш. – Потому я взаправду и наступил. Нога до сих пор ноет немного.

Девушка воззрилась на него в негодовании.

– Ну, бесстыжий! – И тут же схватилась за голову: – Пастыри, наверно, уже весь лес на уши подняли! Надо ноги в руки – и туда!

Они ускорили шаг. Вскоре из-за угла показался обветшалый дом Хейты. Маленькие окна неярко светились, из отверстия в крыше валил черный дым. Девушка замешкалась. Зайти попрощаться? Но времени в обрез. А двумя словами тут не обойдешься. Нет, нельзя заходить.

– Прости, дедушка, – горько прошептала Хейта и ускорила шаг.

Привратник Бэрх, против своего обыкновения, не спал. А завидев их, тотчас поспешил навстречу.

– Что там стряслось? – полюбопытствовал он. – На праздниках всегда шумят. Но нынче совсем уж странно. И что это были за вспышки?

Хейта не ответила. Лишь прильнула к широкой груди старика. Тот отстранил ее, с тревогой в глаза заглянул. Что он там прочел и как – одним звездам было известно, однако сразу смекнул, как примерно обстояли дела.

– Выжили-таки?

Девушка молча кивнула. Бэрх с сожалением покачал головой, вновь притянул ее к себе, бережно потрепал по волосам.

– Да ты не горюй. Было б из-за кого горевать.

Хейта лишь кисло улыбнулась в ответ.

– В лес уйдешь? – ласково спросил он.

– Пока в лес, – ответила Хейта, отстранившись. – Надо друга моего проводить. А дальше не знаю.

Привратник перевел взгляд на притихшего Тэша. Сдвинул седые брови.

– Он из этих… лесных?

– Он – пастырь, – ответила Хейта, не видя больше смысла таиться. – А еще – мой названый брат. Он там набедокурил по глупости. Но зла никому не желал. – Она тяжко вздохнула. – Просто так вышло.

Бэрх понимающе закивал и осторожно приблизился к Тэшу, оглядел его пытливо, как видно, не в силах поверить собственным глазам. Неожиданно морщинистые губы его сложились в улыбку.

– Меня, стало быть, зовут Бэрх. – Он протянул Тэшу заскорузлую руку.

Пастырь смерил его недоверчивым взором, но руку все-таки пожал.

– Тэш.

– Друг Хейты – мой друг, – тепло добавил Бэрх.

Заслышав это, пасмурный Тэш просто просиял. Хейта улыбнулась.

– Мы бы задержались, но нам надо спешить.

Бэрх понимающе кивнул.

– Ступайте, задерживать не стану.

Хейта обняла его на прощанье и потянула Тэша за рукав. Тот нехотя потопал за ней следом, помахав привратнику узластой ручонкой. Выскользнув за ворота, девушка и пастырь спешно двинулись лугом к Заповедному лесу. А Бэрх еще долго глядел им вслед, не переставая тихо дивиться себе под нос.

– Пастырь. Настоящий! Из самого леса. Чудеса, да и только!

III

Еще издали Хейта и Тэш увидели, что проход под древесной аркой слабо светился. Когда они приблизились, подле дерева выткался чей-то темный силуэт, над ним мерно покачивался волшебный фонарик.

Внезапно неизвестный шагнул вперед. На вытянутом остроносом лице горели такие же острые жемчужные глаза. Высокий лоб обрамляли тяжелые темно-лиловые волосы, а крупные губы сложились в недоброй усмешке.

Хейта внутренне поежилась. Пастыря этого звали Кхош, и Тэшу он приходился братом. Его растением-покровителем был безвременник. В провалах высоких скул залегли длинные тени этих смертоносных цветов. Дерзкий и молодой, Кхош успел застать Кровавую войну и с тех пор возненавидел Фэй-Чар всем своим существом.

– Тебе что, жить надоело? – шагнул он к Тэшу, не удостоив Хейты даже и взгляда. – Потащился в людскую деревню. Там мать с отцом чуть разума не лишились! Шарши места себе не находит. Эйша выплакала все глаза. Чем ты думал?!

Тэш молчал, не смея поднять глаз, точно к месту примерз.

– Что ты натворил, отвечай?! – теряя терпение, воскликнул Кхош.

– Он видения хотел показать, – пояснила Хейта. – Не все вышло гладко и…

– А тебя вообще никто не спрашивал, Фэй-Чар! – раздраженно перебил ее Кхош. – Кабы не ты, ничего бы этого не было. Навязалась на нашу голову, а мы теперь разгребай! – Он схватил Тэша за плечи. – Говори, пострадали люди или нет?

Хейта знала, что людей Кхош недолюбливал чуть меньше, чем ее. И не об их благе тревожился. О последствиях для самих пастырей.

– Пострадали, – едва слышно выдавил Тэш.

Кхош нахмурился.

– Отцу передам, чтоб со всей строгостью тебя наказал. – Он обернулся к Хейте. – Можно что-то исправить? Что они хотят?

– Ничего, – хмуро ответила девушка.

– Так уж и ничего, – недоверчиво прищурился пастырь. – Небось шкуру с него желали спустить?

– Да, желали! – вдруг выпалил Тэш. – А Хейта за меня вступилась. Тогда старейшина меня отпустил, а ее из деревни изгнал.

Кхош опешил слегка и некоторое время хранил напряженное молчание.

– За то, что вступилась, благодарю, – наконец, сухо бросил он.

– Не за что меня благодарить, – мотнула головой Хейта. – Он мой брат и…

– Никакой он тебе не брат! – снова взъярился Кхош. – И ты ему не сестра. Не знаю, где ты после изгнания думаешь обосноваться, но помни, на Лучистой поляне многие этому будут не рады. – Он стукнул кулаком по груди. – Начиная с меня!

Внезапно из-за спины Кхоша послышалось глухое рычание. Тот поспешно обернулся. Лисоволк стоял, ощерившись, синие глаза свирепо сверкали, густая шерсть встала дыбом.

– Ройх! – воскликнула Хейта.

Тот вмиг успокоился и медленно двинулся девушке навстречу, не сводя с оторопевшего пастыря тяжелого взгляда. Миновав его, лисоволк бросился к Хейте как преданный пес и принялся радостно облизывать ее холодные ладони. Он виниться пришел, не иначе. За то, что за Тэшем не доглядел. Хейта обняла его за шею и принялась утешать.

Кхош оправился от испуга, лихорадочно поглядел на брата.

– Довольно здесь торчать. Мне велено привести тебя как можно скорей!

Лучистая поляна по обыкновению встретила путников теплым светом волшебных огней. Однако, вопреки извечному покою и тишине, на ней стояло необычайное оживление. Пастыри, столпившись под деревьями, взволнованно перешептывались и то и дело печально качали головами.

Завидев Хейту и Тэша, все разом переполошились. Эйша с матерью, златовласой Ошей, сломя голову бросились к Тэшу, сгребли его в охапку и принялись судорожно рыдать. Отец его, краснобородый Шорш, тоже мигом оказался рядом и принялся строго выговаривать непослушному сыну, но за женскими рыданиями его было совсем не слыхать. Неведомо, сколько бы вся эта суматоха продлилась, если бы из дома не показался Шарши.

Все смолкли точно по волшебству. Глава пастырей казался не просто строгим – суровым. Но Хейта знала, что за этой видимой холодностью крылась небывалая радость оттого, что его любимый внук вернулся домой.

Шарши пристально поглядел на Тэша и жестом велел ему подойти. Маленький постреленыш опасливо втянул голову в плечи и, бросив на Хейту жалобный взгляд, понуро побрел к застывшему в безмолвии деду.

Хейте не было слышно, о чем они говорили. Шарши что-то спрашивал, Тэш отвечал, стыдливо потупившись. Несколько раз старик поднимал внимательные глаза и задумчиво поглядывал в ее сторону. Потом он приобнял внука за плечи и перепоручил его заботливой Ашше, которая тут же увела того с глаз долой. Сам Шарши, направившись к дому, оглянулся на пороге и кивнул Хейте, предлагая ей последовать за собой.

В жилище пастырей было светло, уютно и тепло. Несколько волшебных светильников покачивались под потолком. Деревянная мебель, утварь и другие затейливые вещицы отбрасывали мягкие тени.

Хейта окинула задумчивым взглядом диковинный дом, давно ставший для нее привычным и родным. От мысли, что с ним тоже придется расстаться, девушке вдруг сделалось необычайно грустно и тяжело.

Шарши поймал ее взгляд, взял со стола кувшин с родниковой водой, налил полную кружку и протянул ей. Хейта приняла ее с благодарностью. Она любила родниковую воду. Прохладное питье бодрило дух, делало разум ясным, а на сердце от него становилось светлей.

– Спасибо, что сберегла Тэша, – сказал Шарши.

Хейта кивнула.

– Да ты уже, поди, наслушалась благодарностей, – криво усмехнулся он. – А от Кхоша, конечно, первее всего?

Девушка фыркнула.

– Да. Он при встрече на добрые слова не поскупился.

– Ты прости, что отправил его, – трудно вздохнул Шарши. – Знаю я, что этот сварливый глупец тебя не жалует. Зато сон насылать он мастер. Вот я и подумал— быть может, при случае он выручит Тэша так, чтобы никто не пострадал?

– Да все в порядке, – равнодушно пожала плечами Хейта. – Я и похуже речи слыхала.

Шарши неожиданно посерьезнел и нахмурился.

– А вот и не в порядке. Я и Кхошу выскажу. И этим… – Он воззрился на девушку, снедаемый бессильным гневом.

Хейта печально улыбнулась.

– Оставь, деда. С людьми толковать не имеет смысла. Они не поймут. Уж точно не сейчас.

Шарши кивнул, упер в стол невидящий взор и неожиданно со всей мочи бухнул по нему кулаком.

– Они не имели права тебя изгонять! Ты ведь не замышляла дурного!

Хейта осторожно приблизилась.

– Но ты же знаешь, что имели, деда. Старейшина волен поступать, как считает нужным, во благо деревни. И он свой выбор сделал. – Она вздохнула. – Да и потом… нечего мне там делать.

Шарши вскинул глаза.

– Не говори так, внучка. Ты среди них росла!

Хейта мрачно усмехнулась.

– Знал бы ты, как они меня ненавидят. Как страшатся волшебства. Они ведь готовы были разорвать на части и Тэша, и меня.

Лицо пастыря дрогнуло. Он опустил потускневшие глаза.

– Но ты всегда надеялась, что однажды все переменится к лучшему.

Хейта сухо усмехнулась.

– Знаешь, для девушки, владеющей древним волшебством, я на диво недалека и слепа!

Шарши покачал головой.

– Зачем ты так…

– Но это так! – воскликнула Хейта. – Они всегда меня ненавидели. Всегда боялись. Ты б только видел, как они возликовали, когда Фархард меня изгнал! Небось, всю жизнь именно этого и дожидались.

Пастырь скрипнул зубами.

– Шоргшэх.[6]

В глазах Хейты протаяла боль.

– Мать с дедом жалко. Я ведь из-за них не уходила. Но теперь-то уж ничего не поделаешь. – Она с надеждой поглядела на пастыря. – Приглядишь за ними, дед Шарши? Одни они пропадут…

Пастырь сдвинул небесно-голубые брови.

– Ты что же, и от нас уходишь?

Насилу выдержав его взгляд, Хейта кивнула.

– Ухожу. Я все обдумала по дороге.

Шарши затряс головой.

– В этом нет нужды. Одного дома тебя лишили, внучка. Но двери другого для тебя всегда открыты.

Хейта улыбнулась и ласково его обняла.

– Благодарю тебя, деда. Но что я стану здесь делать? И сама изведусь, и вас измотаю. Да и потом, я ведь всегда мечтала мир повидать. Вот, видно, время и пришло.

Шарши долго на нее глядел, потом печально улыбнулся. Как и Лахта, он ведал, что переубедить упрямицу не удастся.

– Куда идти-то сдумала?

– В Хольтэст, – ответила Хейта. – К Фэйру. Он давно меня звал, а я все отказывалась. Стану ему помогать, исцелять, а дальше видно будет. – Девушка вновь подступила к Шарши. – Ты только обещай за моей матерью и дедом приглядывать, хорошо?

Пастырь кивнул.

– Конечно, внученька. Обещаю.

Хейта вздохнула.

– Я, правда, с ними даже не попрощалась.

Шарши открыл рот, но ответить не успел. В тот же миг распахнулась входная дверь, и на пороге показалась заплаканная Лахта.

– Доченька! – судорожно воскликнула она.

Следом дверной проем подпер мрачный как туча Борхольд. Хейта кинулась матери на шею. Дед стоял рядом и молчал, но подслеповатый взгляд был горьким-горьким.

Неведомо, сколько они так простояли, когда Лахта, наконец, отстранилась. На бедной женщине не было лица, но она изо всех сил держалась, чтобы снова не заплакать.

– Дошли так быстро, как смогли, – заговорила она. – Я, почитай, сразу к дому бросилась. Мне никто и не подумал мешать. Все судят о том, что делать с Вархом. Даже потешников втянули. Но они вроде против него настроены. – Глаза ее вдруг потемнели. – Вот и хорошо. Пусть ему столько работы присудят, чтобы он руки стер и спину вовек не разогнул!

– Мама! – изумленно воскликнула Хейта.

– А что? – ничуть не растерялась та. – Из-за него мою дочь изгнали. Это я еще мало пожелала. – Она пытливо огляделась. – Ты в этом доме будешь или в каком другом?

Хейта открыла было рот, но слов не нашла и просто застыла, уставив на мать широко раскрытые глаза. Лахта испытующе посмотрела на дочь, склонила голову набок.

– Уходишь?

Девушка сглотнула.

– Да, решила до Фэйра пойти. Как ты говорила.

Лахта кивнула.

– Хорошо. Стало быть, я не зря твои вещи взяла. – Она обернулась к Борхольду, и тот передал ей видавший виды дорожный мешок. – Когда-то, – сказала Лахта, – он принадлежал твоему отцу. А теперь будет твоим. Я тут одежды в дорогу припасла, одеяло, немного еды.

Хейта онемела.

– Но как ты…

Лахта улыбнулась уголком рта.

– Считай это материнским чутьем. – Она вздохнула. – Да и недобрая это затея— жить подле деревни, из которой тебя изгнали. Чтобы каждый звук, долетевший оттуда, изо дня в день напоминал о случившемся.

Хейта с трепетом переняла вещь, которая когда-то принадлежала ее отцу, горячо поцеловала мать, а следом и деда. Борхольд прижал ее к широкой груди.

– Ты прости, что не зашла попрощаться, – прошептала Хейта. – Времени было в обрез.

Дед только крепче ее обнял и сурово произнес:

– Ничего. Они у меня еще попляшут. Кровопийцы проклятые.

Лахта тронула дочь за плечо.

– Вот, кошель еще возьми. Тут, правда, всего одна монета, зато золотая. Берегла на черный день.

Хейта хотела воспротивиться, но мать так на нее поглядела, что она не осмелилась. Подвязала кошель к поясу и закинула за спину мешок.

– Да ты его оставь пока, – спохватилась Лахта. – Тяжелый. Успеешь еще натаскаться. Отдохни, отоспись. Путь предстоит неблизкий.

Хейта потупилась, переступила с ноги на ногу и веско проговорила:

– Я сегодня пойду.

Лахта вытаращила глаза.

– На ночь глядя?! Зачем? Куда торопиться?

Хейта решительно тряхнула головой.

– Осень настала. Дожди со дня на день зарядят. Не хочу промокнуть, и дороги развезет.

Девушка оглядела недоверчивые лица родных и добавила мягче:

– Да и сердце толкает в путь. Когда оно так горит, лучше не мешкать.

Они не ответили ей. Просто разом понурились, как цветы, которые покинуло солнце, и трудно кивнули. Отпускать ее им было тяжело, но отпускать тотчас— вдвойне тяжелее.

Хейта тряхнула мешком.

– Сперва в дорогу обряжусь.

Один за другим Лахта, Борхольд и Шарши покинули стены теплого дома. Маленькая дверца со скрипом затворилась, вспугнув с окна черно-синюю сойку. Яркой стрелой взмыла та в воздух и тотчас исчезла в гуще темной листвы.

Птицы с таким оперением довольно редки. Знай они, что эта сойка появилась подле Хейты не в первый раз, наверняка бы насторожились. Но они того не знали. Только Тэш снова ее заприметил, но, с истинно детской беззаботностью, значения тому не придал.

Вскоре, снарядившись в путь, в дверях показалась и сама Хейта. Окинув чутким взором застывших в молчании пастырей, она нерешительно замерла на пороге. Девушка не знала, что надо было сказать, но слова как-то сами нашлись.

– Спасибо вам, дорогие пастыри, – улыбнулась Хейта. – За то, что все эти годы нянчились со мной, учили уму-разуму, кормили, в дом привечали. Спасибо и тем, кто меня любит, и тем, кто еле терпит. – Она мельком поглядела на Кхоша, а тот неожиданно отвел взгляд. – Мне будет не хватать всех вас.

Маленький Тэш громко зашмыгал носом.

– Я не прощаюсь навсегда, – поспешно добавила Хейта. – И обязательно буду время от времени вас навещать. – Она вздохнула. – Однако сегодня я вынуждена проститься.

Не в силах дольше терпеть, Тэш бросился вперед и повис у нее на шее. Хейта крепко прижала к себе названого брата, ласково погладила его по волосам.

– Не уходи, – прошептал он. – Тебе не место среди людей. Ты ведь не человек. Не такой, как они. Ты можешь остаться с нами.

Хейта бережно коснулась пальцами его щеки.

– Ты прав, я не человек. Но и не пастырь.

В глазах маленького Тэша протаяло понимание.

– Ты – Фэй-Чар.

Девушка кивнула.

– Верно.

Он сдвинул брови.

– И что это значит?

Хейта усмехнулась.

– Думаю, именно это мне и предстоит узнать.

Тот вздохнул и грустно кивнул в ответ. Горячо простившись с матерью и дедом, Хейта ступила на тропу. По правую руку от нее черной тенью вырос Ройх. По левую— воспарил волшебный фонарик. Чувствуя, как щемит сердце тоска, Хейта быстро пошла вперед. Шевельнулись еловые лапы, скрыв ее из виду. Вот и второй дом остался позади.

Лунный свет окутывал деревья загадочной голубоватой пеленой. Прозрачная, неуловимая, легкая, она беспрестанно мерцала, точно тонкое полотно, вытканное руками неведомых небесных ткачей. И казалось, что это не деревья стоят, а неземные стражи-хранители в волшебных одеждах, неустанно и чутко оберегающие всемирный сон, согласие и покой.

Лес кончился внезапно. Деревья расступились, являя взору тусклый, пепельно-серый простор. Узкая дорога еще некоторое время бежала вдоль леса, потом резко сворачивала и бесследно терялась в нагромождении холмов. Сердце Хейты от волнения бешено заколотилось. За ее спиной, удрученный предстоящей разлукой, заскулил лисоволк.

Хейта опустилась перед ним на колени, порывисто обхватила за шею, уткнулась лицом в мягкий, теплый мех. Эти двое понимали друг друга без слов. Каждый ощущал боль другого как свою. Неведомо сколько они так просидели – показалось, что целую вечность, – когда Хейта вдруг отстранилась, поглядела зверю в глаза и трудно произнесла:

– Я должна идти, понимаешь? С собой взять не могу – небезопасно тебе. Поймают – живым не уйдешь. Беги домой, в лес. Я вернусь, и мы непременно увидимся.

Лисоволк поглядел на нее, ничем не выказав недовольства, покорно прошелся по щеке теплым языком. Сердце девушки болезненно сжалось. Глотая незваные слезы, она медленно поднялась с колен, затушила волшебный светильник и, глядя перед собой невидящим взором, шагнула в проем между деревьями, как в распахнутую настежь дверь.

Она пошла по дороге быстро, не оборачиваясь, точно страшилась, что один только вид Заповедного леса мог заставить ее передумать. Как вдруг ночную тишину, как мягкое тело ножом, прорезал надсадный, раскатистый вой.

Ройх наконец-то дал волю растерзанным чувствам. И столько в этом вое было неизжитой тоски, что Хейта чуть не задохнулась от боли. Вздрогнув, она запнулась и медленно оглянулась. Безотчетной муки были полны жемчужные глаза. Броситься назад, обнять, прижаться щекой, никогда больше не отпускать… Нет! Хейта упрямо мотнула головой. Стиснув зубы, она отвернулась и зашагала еще скорей. Больше девушка не оборачивалась.

* * *

А неутомимая птица тем временем летела на юго-запад, все больше отдаляясь от Заповедного леса и деревни Кихт. В холодной темноте сизо-голубые перья сойки казались иссиня-черными. Маленькие глазки грозно сверкали, придавая облику поистине зловещий вид.

Неуловимой тенью проносилась птица над мрачной землей. И ни люди, ни оборотни, ни даже пастыри не ведали, что посланника с новостями более важными в мире было не найти.

Бессчетные холмы постепенно сменились лесистыми горами и цепочками каменистых кряжей, покуда впереди не замаячил исполинский Поднебесный хребет. Птица ловко обогнула его, промчавшись над плоскогорьем, и вырвалась в бескрайний угольный простор. В высоком небе горели частые звезды, точь-в-точь повторяя себя внизу. Сойка летела над морем.

Нежные крылья трепал соленый ветер, но стойкая, упорная птица удалялась все дальше и дальше от обозримой земли. Неожиданно из темноты проступили громадные черные пики. И вот, подобно древнему чудищу, восставшему из морских глубин, на горизонте вырос могучий неприступный замок. Невероятно высокий, с тонкими остроконечными башнями, испещренными множеством арочных окон, крепкий и массивный у основания, он безотчетно тянулся к небесам, но при этом глубоко вгрызался стенами, как корнями, в землю, в непроглядную тьму. И эта борьба, это противостояние словно раздирали его изнутри.

Местами виднелись полуразрушенные окна, а камни, выпавшие из них, расплывчатыми грудами темнели у подножия. Довершали эту тягостную картину крылатые фигуры каменных горгулий. Носатые, клыкастые, остроухие, они злобно скалились со стен, карнизов и кровли, безропотно неся службу в качестве безмолвных охранников-часовых.

Сойка влетела в одно из верхних окон центральной башни и плавно опустилась на дощатый стол. Рука, что лежала на нем, тотчас пошевелилась. Но что это была за рука! Неестественно длинная и жилистая, она была покрыта роговой коричневой чешуей и скорее напоминала лапу неведомого зверя. Каждый палец оканчивался острым, как лезвие кинжала, когтем.

Шустрая птица проворно вспрыгнула на подставленную руку. Та тут же поднялась в воздух, к диковинному лицу. Его тоже покрывала чешуя, но лишь на висках и скулах, обнажая неестественно бледную, едва не прозрачную кожу.