Евангельская ночь

Улисс Михеев

Евангельская ночь

Предисловие

Здравствуйте, уважаемые дамы и господа.

Предисловие – самая странная часть книги. Оно перегружено своими обязанностями. Не должно стать первой главой, не должно наскучить читателю, не должно быть слишком длинным или слишком коротким, должно зацепить читателя надёжно, но не больно, не должно рассказать слишком много, не должно толочь воду в ступе и так далее и тому подобное.

Поэтому мы решили обойтись без предисловия и ограничиться лишь шестью короткими фразами.

1. Эта книга о мечтах и о том, что они сбываются.

2. О том, что мы проживаем всего две жизни. Одну реальную, но не настоящую – ходим на работу, общаемся с другими людьми, выполняем все наши обычные ежедневные обязанности, спим, едим, дружим, любим, заботимся о родных и близких. И вторую – не реальную, но такую настоящую, жизнь в мечтах, в наших сокровенных грёзах, в тайных и надёжно скрытых от других фантазиях.

3. О том, что так может случиться, а это действительно волшебный момент, – обе жизни на какой-то период времени могут совпасть. Вот так и случилось с нашим главным героем. Как, почему и что из это вышло как раз и описано в этой книге.

4. А ещё это книга о том, что нет прекраснее занятия, чем писать стихи.

5. Ещё эта книга о любви и семейном счастье.

6. Не всё зависит только от нас в достижении своих заветных целей, но слишком многое, чтобы не пытаться. Упорно и азартно, с куражом и годами.

С наилучшими пожеланиями, Улисс Михеев.

Глава 1. Двойной сон

Ночь с третьего на четвертое сентября 2020 года была совершенно обычной для нашей прекрасной планеты – и дождливой, и ветреной, и слегка морозной, и знойной, и туманной, и грозовой, и безлунной, и звездной. Как и всегда, характер ночи зависит только лишь от места проживания наблюдателя. Как и каждая ночь на земле, она стремительно промчалась по всем часовым поясам мира с востока на запад. Ночь как ночь, если бы не одно необычное обстоятельство, удивительных деталей которого мы коснемся еще не раз.

И именно в эту ночь Михаилу приснились два странных сна, поражающих своей реалистичностью и тем, что их удалось запомнить в мельчайших подробностях. Приснились с небольшим перерывом, как будто были сериями документально-хроникального фильма. И каким-то замечательным образом обе серии накрепко запечатлелись в его памяти. Утром он с удивлением осознал, что помнит оба сна в деталях. Он не мог себе объяснить, как это произошло, но твердо знал, что никаких особых усилий не прикладывал. Поэтому и избежал мучительных потуг проснувшегося человека, пытающегося хоть как-то ухватиться за смутные, но такие важные и интересные сны, которые без всякого следа исчезали по мере возвращения в реальный мир. Привычная эфемерность ночных видений оставляла только обидное послевкусие утраченного и тем самым навсегда потерянного смысла. Да, утром четвертого сентября все обстояло иначе. Михаилу казалось, что оба сна он выучил наизусть и не сможет забыть никогда, даже если захочет.

В обоих снах, совершенно разными путями, Михаилу то аллегорично намекали, то прямо, без какой-либо деликатности, объясняли, как он должен изменить свое существование в ближайшее время. Изменить драматически, с хрустом разломать и выбросить привычные рамки, сорвать ненавистные шоры и начать совершенно новую жизнь.

И если намеки были деликатными, то последующие объяснения не щадили его. Во сне эффективно и с математической точностью доказали, что сегодняшняя жизнь Михаила практически лишена высоких смыслов.

Сначала ему приснился огромный старый маяк на пустынном морском берегу. Это была круглая очень высокая белая башня, надежная и гордая, увенчанная стеклянным колпаком. А он, стоя у подножья и задрав голову, с благоговением и восторгом рассматривал элементы этой конструкции: мощнейший фундамент, способный выдержать любые шторма, добротную каменную кладку, усиленную скобами, маленькие вентиляционные окна и впечатляющую железную дверь, которая почему-то была распахнута. Без страха и сомнений он вошел внутрь. Узкая винтовая лестница влекла и манила, красивые решетчатые ступеньки правильной спиралью поднимались вверх, завиваясь вокруг длинного металлического шеста, как вдоль оси, против часовой стрелки. Тонкие перила точно повторяли спираль ступеней. Все элементы лестницы были надежно скреплены между собой и гармонично размещались внутри башни. Конструкция была простой и элегантной, в ней не было ничего лишнего. Эта простота обладала какой-то пленяющей, манящей наверх силой.

Ступени были истерты и отшлифованы подошвами ботинок смотрителей маяка (интересно, сколько их всего здесь трудилось?), а перила и центральная ось отполированы их ладонями.

Михаил ощущал настоящий восторг, как интроверт, который после многолетних и отчаянных попыток трудоустроиться смотрителем именно сюда, на пустынный маяк, наконец-то получил желаемую должность. Он стал подниматься по спиральной лестнице, считая ступени, чтобы оценить высоту маяка, и изо всех сил стараясь не проснуться. Ступеней оказалось 117.

Он вошел в большое круглое помещение. Огромное, панорамное окно было закрыто тяжёлой и тёмной шторой. Как же ему хотелось ее отодвинуть! Но Михаил решил для начала внимательно рассмотреть все вокруг, понимая, что увидев грандиозный вид из окна (а какой же еще вид может быть с такой высоты!), он просто не сможет сосредоточиться на деталях обстановки. А тут было на что посмотреть. Простой надежный стол, удобный массивный стул, какие-то приборы, журналы наблюдений, шкаф с запасными линзами, комплект ракетниц, три (!) бинокля, карандаши, ручки, линейки, набор инструментов, несколько книг по навигации, бутылки с водой… На стенах – карты и какие-то таблицы, связанные с судовождением. Все было аккуратно разложено и расставлено по своим местам, возможно, этот порядок был задан еще первым смотрителем. На стене напротив окна висел его портрет – это был немолодой худощавый скуластый мужчина, внимательно смотревший на мир через круглые очки в металлической оправе. Михаил когда-то видел его, но не смог вспомнить, при каких обстоятельствах. Портрет был аккуратно подписан белой краской: «Смотритель номер 1».

…Дальше отсрочивать было уже невтерпеж, и Михаил решительно распахнул шторы. В огромном окне было только море. Михаил завороженно смотрел на это бескрайнее водное пространство, живое, мощное и совершенно безразличное к нему. Какое же оно величественное, бездонное и спокойное! Он жадно всматривался, просто впивался взглядом в поверхность моря и изнемогал от медленно проникающего в его сознание чувство благоговения и благодарности.

– Я люблю Вас, Ваше морское Величество! – произнес Михаил, но не проснулся. – Готов немедленно приступить к исполнению своих обязанностей.

На душе стало комфортно и радостно! Наконец-то он попал туда, куда мечтал попасть всю жизнь! Его захлестнул причудливый калейдоскоп эмоций. Желанное одиночество, ощущение полной безопасности, его личной исключительной значимости, абсолютная свобода, – и все это в окружении моря! В этот момент он был полностью счастлив. Сколько раз он воображал себе эту ситуацию! (Правда, совсем не так подробно, а, скорее, расплывчато, неясно). Он – смотритель маяка, со своими необременительными и понятными обязанностями. И благодаря такой работе и образу жизни он может целыми днями и ночами заниматься единственным любимым делом – писать книги в одиночестве и тишине. Как было бы изумительно просиживать ночи за этим столом, и, мучаясь в поиске рифмы, или сравнения, или постоянно ускользающего ключевого слова, смотреть с надеждой на обожаемое море, умоляя его о помощи и вдохновении!..

Конечно, эти приятные и успокаивающие мечтания приходили к нему нерегулярно. А точнее, он взывал к ним в моменты внутренних кризисов. Несмотря на хорошую работу, счастливую семейную жизнь и прочие элементы благоприятного бытия, у него случались приступы неудовлетворенности. В эти моменты он с горечью осознавал мелочность, а порой – и примитивность своих ежедневных занятий и обязанностей. Так похожих на суету стареющего бармена – налить, открыть, закрыть, взболтать, подать, протереть, помыть, размешать… Бесконечная цепь незначительных действий активного, но бездушного робота. А ведь он – не нержавеющий механизм, мать вашу, он творец, по крайней мере, рожден творцом! Ему необходимо парить, сочинять, покорять. Корчиться в творческих муках и наслаждаться красотой свежесозданных шедевров.

И он яростно убеждал себя, что рожден, чтобы в блаженном одиночестве создавать такие красивые, мудрые и уникальные тексты. Он укорял и себя, и окружающих, что так и не стал тем, кем мог быть, что время уходит в седину, твердил, что нужно все бросить прямо сегодня и начать новую жизнь.

(Михаил всю жизнь мечтал стать писателем, много раз начинал то поэму, то роман, но всегда возникали непреодолимые обстоятельства, в результате которых появляющийся на свет шедевр несколько лет чах в черновиках, а потом попросту умирал, так и не родившись. И лишь однажды он смог вымучить и дописать до конца небольшую философскую сказку о любви, со стихами и даже музыкой. Это был подарок его жене, Елизавете, на день рождения. Сказка называлась «Лизогамия».)

Этими мыслями он доводил себя до внутреннего бешенства (никогда, впрочем, и ни при каких обстоятельствах не выплеснутого на окружающих), вызванного собственным бессилием что-либо изменить. И в эти моменты, как добрый и умный психотерапевт, приходила его успокаивающая и сокровенная мечта о спасительном маяке. И вот он сидит где-то высоко, в безмятежной тишине, совершенно один, каким-то замечательным и невообразимо плодовитым образом облагодетельствует человечество своей великолепной прозой и поэзией. А вокруг лишь блистательное сияние его личной радуги, сотканной из свободы и счастья. И радуга начинается и заканчивается прямо в море. А бесконечное море – его щедрый и благодатный источник вдохновения. И не существует никого и ничего, что могло бы помешать ему в его свободном и великом полете…

«Прекрасный сон!» – удовлетворенно подумал Михаил и решил проснуться, попить водички, а заодно и пописать. И спустя пять минут, вернувшись в еще не остывшую постель и убедившись, что ни одна из деталей сна не испарилась бесследно, а совсем наоборот – все накрепко засело в его памяти, вновь заснул.

И почти сразу начался второй сон. Невысокий худощавый молодой человек, то ли в плаще, то ли в каком-то балахоне, стоял перед большой деревянной треногой, похожей на гигантский мольберт художника или на диковинный штатив. На треноге надежно располагалась огромная и, видимо, старинная книга, раскрытая где-то посередине. В правой руке незнакомец держал большой карандаш и внушительную стирательную резинку, левой же аккуратно перелистывал плотные желтоватые страницы, испещренные сверху донизу загадочными строками.

Над каждой следующей страницей его рука замирала на несколько секунд, а затем с непостижимой ловкостью и быстротой, он что-то подчеркивал, дописывал, оставлял на полях непонятные знаки, но стёркой пока не пользовался. Человек что-то говорил, но слов разобрать было невозможно: то ли он говорил слишком тихо, то ли во сне был выключен звук. Красивые, изящные буквы напоминали церковные, старославянские, но сложить их в слова Михаилу не удавалось. А вот цифры оказались ему прекрасно знакомы. Его сразу же заинтересовала нумерация страниц. Он успел разглядеть: 198, 199, 1910, 1911. И после 1912 он ожидал 1913, но следующая страница имела номер 201. Он догадался: эта страница за январь 2020 года, предыдущая, 1912, была за декабрь 2019 года и следующая, 202, будет за февраль 2020 года. Ему было и страшно, и любопытно – он понял, что ему снится толкователь книги его жизни, которая и стояла на прочной треноге. Мужчина был очень похож на Альбрехта Дюрера на знаменитом автопортрете, ну просто двойник! Уверенный и спокойный, с длинными ухоженными волосами с прямым пробором и аккуратной, курчавой бородой. Он был очень красивым и выглядел величественно и благородно. Хотелось любоваться его уникально-правильным и абсолютно симметричным лицом.

Наконец мужчина перестал листать книгу, остановившись на странице 209.

«Это же текущий месяц, сентябрь 2020 года!» – с ходу определил Михаил, очень стараясь не проснуться.

Постепенно он стал различать голос человека, похожего на Дюрера. Голос был глубокий и выразительный:

– Ты сам видишь по толщине оставшихся страниц, что их всего не больше трети.

Он многозначительно выделил голосом последние слова. Да Михаил и сам заметил, что страница под номером 209 значительно ближе к задней обложке огромной книги, чем к передней.

– У нас есть замечательное предложение, от которого ты не сможешь, ну, или, по крайней мере, не должен отказаться, – продолжил ночной гость так, будто они уже долго обсуждали что-то важное.

– Кто это – «вы»? И какое предложение? – осмелился спросить Михаил.

– В ближайшее время ты должен переложить текст Евангелия от Матфея на стихотворный размер. В твоем случае это будут библейские сонеты.

Михаил удивился – как такое короткое предложение смогло вместить в себя столько непонятного и несовместимого по смыслу.

– Что означает – в ближайшее время? Что значит – должен? И какой такой мой случай? – попытался возмутиться он. – Где я, и где сонеты? Я не умею писать стихи!

– Во-первых, умеешь, и некоторый опыт у тебя уже есть. Во-вторых, мы будем тебе помогать. Это станет твоей ежедневной работой. Ты же много лет мечтал о должности смотрителя маяка? Считай, что ты ее уже получил.

– Какой маяк? Где? А как быть с семьей и работой?

– Ну нельзя же воспринимать все так буквально! – усмехнулся собеседник. – Пойми и прими простую истину: ты и есть маяк. И ты же – его единственный и незаменимый смотритель. И самая главная задача смотрителя – всегда поддерживать путеводный огонь, яркий и негасимый. Вот сонеты и будут твоим вечным, в персональном смысле, конечно, огнем. Поэтому не волнуйся и начинай. Не трать успевшее уже стать драгоценным время. – Он опять указал на старинную книгу, доходчиво демонстрируя, что большая часть страниц уже перевернута.

– Пока непонятно, как это возможно, – возразил Михаил.

– Совершенно верно, пока. Ты же знаешь: главное – начать, а потом дело пойдет, шаг за шагом, день за днем, с твердой волей и неукротимым желанием можно достичь многого… – речь его становилась все быстрее и стала похожа на скороговорку заклинания.

– А вдохновение придет, да и времени будет столько, сколько нужно. Чуть поправишь расписание, поднатужишься, поразмыслишь, да и мы всегда будем рядом, поддержим, направим, поможем. А там, глядишь, и талант раскроется, а творческое озарение – вещь тренируемая, главное – упорство и регулярность. Не отчаивайся, старайся, и все получится. Вдохновение любит трудолюбивых и отважных, а ты умен, и математическое образование поможет тебе, так как в сонетах очень важна структура. Да и характер у тебя подходящий. А так как цель определена, то и дорога к ней найдется…

– Кто это «мы»? – Михаил решился прервать этот гипнотизирующий монолог. Он уже задавал этот вопрос, и очень хотел получить ответ, указывающий на личности.

– Мы – это твои друзья и почитатели твоего, пока скрытого, литературного таланта. Ведь ты смог написать «Лизогамию».

«Таинственные друзья знают о моей книге?..» Михаил окончательно запутался и робко спросил:

– Вы прочли «Лизогамию»?

– Конечно. Если бы не некоторая многословность, присущая начинающим авторам из-за непроизвольного, но такого естественного желания написать книгу потолще, то получилась вполне приличная и оригинальная вещь. Да, еще и со стихами нужно поработать. Но сама концепция постановки времени на паузу нам очень понравилась.

Михаил прекрасно помнил, что одной из остроумных, хотя и дерзких идей его «Лизогамии» была возможность останавливать время. Правда, он честно признавал, что почерпнул идею из великолепного эссе Борхеса «Тайное чудо», и что автор концепции временной паузы – не он. Останавливать, чтобы беспрепятственно создавать, и не быть ограниченным безжалостным течением времени – такая возможность предоставлялась далеко не всем, но многие признанные гении умудрились догадаться, что время может стать персональным, контролируемым и неограниченным ресурсом. Михаил и его супруга в книге «Лизогамия» использовали постановку времени на паузу для того, чтобы заниматься своим любимым и совершенно загадочным хобби. Ему эта идея очень понравилась, так как он считал ее совершенно оригинальной. Он подробно описал достаточно сложный мистический ритуал, единственной целью которого была временная пауза. И, без всякой доли смущения, отнес себя и супругу к тем уникальным личностям, догадавшимся, что время может быть приостановлено. Но лишь в творческих целях и исключительно для сложнейших и созидательных процессов.

Михаил покраснел от смущения, если только можно покраснеть во сне. Насколько же точной получилась короткая рецензия на его книгу!

– А почему именно я?

Последовавший ответ был до такой степени логичным и всеобъемлющим, что иного быть и не могло:

– Так написано в этой книге.

– А кому это нужно? Ведь не существует ни единого библейского сюжета, который бы тысячи раз не толковался или комментировался, не стал бы основой литературного произведения, не был бы тысячи раз воссоздан в работах гениальных художников и скульпторов. Сколько романов, фильмов, стихотворений, опер и балетов создано по библейским историям! Шедевр на шедевре! Музеи, картинные галереи и библиотеки буквально набиты ими доверху!

Горячность и аргументированность собственной тирады удивили и насторожили Михаила: ему показалось, что кто-то умышленно направляет его рассуждения, чтобы привести их к уже давно очерченному финалу. Похоже на какую-то странную манипуляцию, будто его аккуратно подводят к добровольному принятию уже выработанного кем-то решения.

– Конечно, ты прав. Но есть специальный заказ на толкование именно в таком формате. Поэтому – действуй! Ни о чем не беспокойся, только трудись, живи в спокойной и радостной гармонии с тем, что делаешь. И все получится. Представь, все твое время будет только твоим! Ты же именно об этом мечтал так много лет, не так ли?

– Да, это так… – Михаил кивнул, впрочем, несколько неуверенно.

– Вот и хорошо. – Двойник Дюрера улыбнулся и продолжил: – Ну, все. Мне пора. Будем прощаться. Впереди тебя ждет так много всего невероятно сложного и нового, что я тебе даже немного завидую. Очень скоро мы с тобой опять встретимся – полагаю, недели через три-четыре. Ты покажешь, что уже создано, а я помогу тебе со временем. Помнишь, как ты успешно и неоднократно ставил время на паузу в «Лизогамии»?

– Конечно.

– Это на самом деле возможно. Есть еще несколько технических проблем и этических противоречий, но они будут разрешены в ближайшие недели. – Ночной гость замолчал на несколько секунд, размышляя о чем-то, а потом резко сменил тему:

– Периодически ты будешь получать от нас различные знаки. – Тут он замялся, и остаток фразы прозвучал не так уверенно: – Как одобрение твоей работы или дружеские подсказки. Или, иными словами, импульсы направлений.

Двойник Дюрера помолчал несколько секунд, дав Михаилу возможность переварить сказанное. А потом с понимающей улыбкой попрощался и исчез.

Сон закончился, и Михаилу пришлось проснуться, хотя ему и не хотелось так возвращаться в реальную жизнь. Он был взволнован и растерян. У него осталось много незаданных вопросов: на каком языке написана книга его жизни? Что скажет жена, когда узнает, что он теперь начинающий поэт, а не айтишный спекулянт? А не пьян ли он часом? А не был ли гость гипнотизером? А как выглядят сонеты? А почему объяснения «Дюрера» звучали логично и убедительно? И почему первый сон так мастерски связан со вторым? А кто эти таинственные заказчики сонетов? И как они узнали про мечту о маяке? А как будет выглядеть остановка времени? А что за знаки он будет получать? Хорошо бы в виде денег! И перед тем как окончательно заснуть сном уставшего, озадаченного, но вместе с тем крайне довольного человека, он предусмотрительно записал на бумаге основной смысл и ключевые моменты обоих снов. Хотя эти записи ему так и не пригодились.

Михаил проснулся очень рано – еще не было пяти часов утра. И, конечно, первым делом решил перечитать написанное ночью, чтобы убедиться, что все детали снов, оставшиеся в его памяти, сохранились и в письменном виде. И, к его удивлению, на столе оказалось два исписанных листа. На первом – подробное описание его снов, совершенно ненужное, так как он и так помнил оба до мельчайших подробностей.

Но вот на втором листе его неаккуратным и торопливым почерком было написано:

«Однажды, проходя близ моря,

Он встретил братьев-рыбаков,

Ловивших рыбу на просторе,

Позвал их как учеников:

«Быть вам – ловцами человеков!

О, сколько жаждет имяреков

Попасть в Божественную сеть,

И им без вас не преуспеть».

Они тотчас, оставив сети,

В порыве, свойственном двоим,

Идут, счастливые, за Ним —

Андрей и Петр, словно дети.

Спаситель и ученики —

Евангельские маяки».

Более того, на обратной стороне листа было написано еще одно стихотворение.

«Душа моя скорбит смертельно,

Не спите, бодрствуйте со Мной».

Сам в напряженье запредельном

От них отходит… За скалой

Бессильно лег Христос на землю.

«Отец, молю Тебя, помедли…

Они ж прибьют меня к кресту

Гвоздями… Я с ума сойду!

Отец Мой, если так возможно,

Позволь сей чаши избежать,

Я слаб – меня рожала мать…»

Тут Ангел Божий осторожно

Христа касается крылом —

Настал духовный перелом!

Он еще раз прочитал оба стихотворения. В полной растерянности, он не мог думать ни о чем, кроме невероятности произошедшего. Откуда взялись стихи? Кто это написал? Сам он точно не мог. Как он умудрился расставить знаки препинания? А как подобрал рифмы? «Человеков – Имяреков», «Ученики – Маяки», «Смертельно – Запредельно». Все красиво и правильно, хотя «Землю – Помедли» явно так себе. Кто ему все это надиктовал? Почему он этого не помнит?!

У него кружилась голова от невозможности понять, что же произошло. Он точно помнил, что никакого стихосложения или диктовки не было. Да и на первом листочке, «памятке по снам», написанной им собственноручно, никакого упоминания о стихах не было.

Нет, не может быть, чтобы это написал он сам, без чьей-либо помощи. Ему кто-то диктовал или водил его рукой. Но так не бывает! Но лежащий на столе листок, исписанный с двух сторон листок, существует. Вот он. Михаил взял его в руки, потряс, повертел и даже понюхал. Значит, бывает. Он попытался призвать на помощь все свое логическое мышление, которым так гордился.

Конечно, он помнит невероятное задание, полученное от таинственного друга: «Ты переложишь текст Евангелия от Матфея на стихотворный размер».

Да, все это загадочно и нереально, но это воспоминание – единственно возможная отправная точка для дальнейших размышлений. Возможно, это и есть те знаки, о которых двойник Дюрера говорил во сне. Но как в это поверить? Хотя – а как не поверить?

«Ну вот, началось… Но что, чёрт возьми, началось?» – буквально простонал Михаил.

Он перечитал стихи, наверное, в десятый раз. Ничего не поменялось – все складно и ритмично.

Да, присниться может все что угодно. Да, сны могут точно отражать его собственные многолетние мечты и желания. Да, самые крохотные детали и сюжетные линии двух виденных подряд ночных грез могут быть почти осязаемо-реальными. Да, можно предельно точно запомнить все, что происходило во сне, записать и помнить хоть всю жизнь. Но как написать 117 слов, емко описывающих, как он уже понял, библейские сюжеты, да еще и зарифмовать их? И при этом совершенно не помня, как это происходило! Хотя вчера вечером он был абсолютно трезв. Да и количество слов в сонетах (он посчитал!) почему-то совпало с количеством ступеней в башне маяка.

Впрочем, а его ли это почерк? Может, это какой-то дурацкий розыгрыш? Гипнотический сон и подброшенные кем-то сонеты, написанные похожим почерком. Но кому это нужно? Ведь все это так сложно устроить…

Пока все рассуждения о произошедшем, все попытки разобраться, как такое возможно, все усилия найти разумное объяснение тому, как он это сочинил и записал во сне, не приводили ни к какому результату. Михаил начал нервничать. Следовало остановить этот поток сознания и хоровод беспорядочных мыслей. Он прошел на кухню и очень тихо, стараясь не разбудить жену, сварил себе кофе. А потом вернулся в спальню и принялся рассуждать о том, что же в целом произошло ночью. Запретив себе думать о том, как появились стихи, объявив их таинственной данностью.

Итак, сны. С маяком все понятно – это его давнишняя мечта, сокровенная и, наверное, невозможная. В своих бесконечных фантазиях он сотни раз представлял себя счастливым смотрителем. Хотя во втором сне двойник Дюрера изящно и деликатно заменил каменный маяк с его путеводным огнем на какие-то непонятые пока библейские сонеты. Михаил про себя сделал акцент на слове «пока», и решил размышлять дальше. Да и сны нельзя разделять, это единое целое, так как слишком многое их связывает.