Никто не знает Сашу

– Да. Но в Олимпийском мы помиримся, несмотря на телефон.

– Несмотря на то, что Поволожска не существует, так же, как и Чернозёмска, а есть Воронеж, например, который ты зачем-то переименовал.

– Не хотел никого обижать

– И «Гиперболойда» с «Гидрой»?

– Ага.

– И телефон звонит?

– Ага. Но отец придёт и поймёт, что я играю хорошо.

– И что традиция не всегда нужна? И её можно не соблюдать?

– И что от (…) можно вылечиться – не назовёшь эти три буквы?…

– Нет.

– И стать известным. И собрать Олимпийский.

– Ага.

Дудь смотрит прямо в камеру.

– И надо успеть ещё на следующий концерт.

– Какой концерт?

– Концерт в Питере. И выключить телефон.

– Концерт в Питере. И выключить телефон.

– Твой отец излечился от рака? Хотя телефон не выключал.

– Вылечился и не выключал.

– Но если ты опоздаешь в Питер, он умрёт от рака, ты от трёх букв, которые не хочешь называть, и не видать Олимпийского.

– Ага.

– И останется только срывать афиши.

– Да. Но я сейчас выключу телефон.

– Блиц! Я задаю вопросы коротко, а ты выключаешь телефон.

– Ага.

– В чём сила?

– Не называть три бу…

– Оказавшись перед Путиным, ты выключишь телефон?

– Да!

– И откроешь глаза?

Потолок на Щёлковской, сумерки. Голова раскалывалась. Бесконечное жужжание и писк. Он даже не сразу заметил – так звук срастился с комнатой. Разгерметизация. Сандра Балок в русском спутнике. Словно квартира разгерметизировалась, словно его сон разгерметизировался, словно он разгерметизировался, словно он проснулся, он дотянулся до будильника и вырубил, хотя звон ещё долго стоял в ушах. Проспал после самолёта с Перми, чёрт. Часы толком не разглядеть, цифры скачут перед глазами. Времени до поезда на Питер совсем мало. Саша стал быстро одеваться.

2. Саша Даль. Маленькая жизнь

Больше всего, наверное, его удивила реакция Алины. Он думал, что она устроит скандал, обидится, разфрендит.

Он думал, она швырнёт в него чашку кофе, заревёт, упадёт на кровать, зароется в простыни. Или замкнётся, скажет, «Окей», попросит уйти и исполнит эту истерику без него. Но она просто села на кровать, смотря перед собой. Она сказала, я всё понимаю, Саш. Ты любишь её. Я всегда это понимала. Обидно, конечно. Она поставила чашку на тумбочку. Где-то гудел её телефон: вввв… вввв… Прости, сказал он. Ты ни в чём не виноват, сказала она. Что поделаешь. Ладно, мне надо доделать рассылку. И ты не выслал техрайдер для клуба, сказала она. Ты что, хочешь продолжить работу, спросил он. А ты хочешь меня уволить, спросила она. Мне нравится твоя музыка, мне нравится с тобой работать, у нас наконец-то пошли продажи. И альбом твой новый зашёл. «Родной звук» репостнул, две тысячи лайков. Он смотрел на неё, звонил телефон. Нет, Саш, сказала она. Я просто хочу работать с тобой. Хорошо, сказал он. Он даже не был уверен, что она заплакала, когда он оставил её одну в комнате, с этой чашкой, вечным беспорядком, звонящим телефоном.

Сильнее, чем перед этим разговором его трясло только перед концертом в Питере. Когда стоял в клубе, в туалете, с засохшими казюлями вокруг убедительной просьбы, с отпечатком ботинка на пожелтевшем ободке – стоял и смотрел на тест, который всё никак не проявлялся. Ему названивала Алина, телефон утыкался в бедро и отпускал, вввв… вввв, он должен был выйти на сцену 17 минут назад, где его ждал полный зал, а он смотрел на тест. Прошло 19 из положенных 20 минут, прошло ещё две, а за дверью уже аплодировали, и телефон звонил. Он дал тесту ещё минуту и вышел петь.

После концерта он напился. Липкий от пива столик, тесный диванный уголок, куда он был зажат с оргом, какими-то хохочущими поклонницами, толстяком, томной женщиной, курящей айкос, девушкой-джинсовка-каре-чокер, он отвечал невпопад, отворачивал треснутый экран, чтобы, не дай бог, не увидели запрос в Safari – ложноотрицательный резу…; ошибки экспресс-тестов на…; и сырая вонь айкос, и хохот вокруг, Саш, ну вылези уже из своего телефона, закажите ему коньяку – он натянуто улыбался, а потом выпил и покурил, звонила Алина– вввв… вввв… он не брал.

Одна бледная полоска. Одна.

Он позвонил ей утром – весь трясущийся, в похмельной слабости. Он рассказал ей всё, про Риту, про Алину, про тест, про одну бледную полоску, что всё переосмыслил, он просил прощения за всё, а в соседней комнате храпел организатор, и у того бесконечно звенел будильник на телефоне, всё тот же сигнал: вввв… вввв… вввв…, а он плакал в трубку, и она плакала.

Он добрался до неё быстро, как во сне – одним Сапсаном, через комнату Алины с телефоном, та же квартира в Горловом, и обнялись, рот, шея, грудь, живот, не-а. Они были вдвоём. Вввв… звонила Алина – вышли техрайдер на московский концерт, Саш.

Альбом восприняли холодно. Пост вышел, когда он был в воздухе «Пермь – Москва». И когда он в полном автобусе, задевая всех гитарой, открыл ВК – у альбома было всего 103 лайка. Он надеялся хотя бы на пару сотен.

Лайки росли медленно, – 142 в Питере, в том страшном туалете, 161 в Сапсане назад («К ней! К ней!»), 180 в утро после, 201 к московскому концерту и 253 после него и вдруг его отрепостил «Родной звук», и вот уже 436, 604, 1001… Спустя месяц он получил галочку в ВК.

Глеб, Лёня, Диман – они не держали зла, они были готовы играть вновь. Он сам приехал к Максу, и они пили на кухне, не обращая внимания на Максов звенящий телефон: вввв… вввв, они говорили до ночи, как в песне тех самых братьев.

Своего сына Саша назвал Макс.

Когда Максу был год, они выпустили альбом. Ксюша поехала с ними в тур, чтобы снять новый фильм. Поддержанный микроавтобус, взятый вскладчину, Диман и Лёня вели посменно, инструменты в салоне, и Ксюша – сзади ребёнок в слинге, в руках камера, заправка, Алина смеётся с дочкой, назвали Ксю, и снова дорога, ливень разметки под колёсами, и клонит в сон, и дорога шумит – вввв… вввв… вввв… будто чей-то телефон на приборной доске, Саша открыл глаза.

Потолок на Щёлковской.

Сумерки. Телефон справа на тумбе.

Всё было сном. Саша потянулся, но не удер…

3. Саша Даль. Не успел

…же перестал. Алина. 84 пропущенных. А время?.. Снова зазвонил.

– Саша, ты где?! Ты на вокзале?

– Нет…

– Что?

– Я проспал.

– Саш, поезд в Питер через 15 минут уходит.

– Бля…

– Ну ты чего?! Завтра же конц.

– Походу, будильник из-за поясов съехал. Не знаю. Ладно, давай я щас умоюсь и билеты искать…

…не было ни одного. Либо купе за 7 тысяч. Сапсан за 8. Переговорка в Сапсане за 20.

– Саш, цены видел? – голос в трубке деловой, чуть задыхающийся – я бла-бла-кар уже ищу.

– Хорошо.

– Ты нормально?

Если скажу сейчас. Но могу успеть в аптеку.

– Да.

– Будь дома тогда.

– Ага, я в магазин быстро и…

– Лайки у альбома видел?

– Нет… – Саша сглотнул. – Сколько?

– 14…

– Ага… – ему уже было всё равно на эти лайки, он думал только о том, чтобы успеть в клинику.

– Саш?

– Что?

– Всё в порядке? Голос странный.

– Алин… – он подумал сказать ей. Но вдруг – ошибка, и он отрицательный…

– Да, всё в порядке

Быстро вбил в телефоне «Анализы». Карта. 20 минут идти. Шмотки – побросал, что было чистого, гитара, провода, струны, окно закрыть, свет в ванной…

Слетел по ступенькам. Вечер, несмотря на апрель – подмораживает. Чуть не поскользнулся у подъезда. Толпы людей от метро. Какой сегодня? Пятница вроде? Не помню, нет, среда, все идут с работы, концерт завтра в четверг, вечером. Гугл-карта, извилистая нить, в сторону Первомайской, ага. Закроется через 40 минут. Должен успеть. Не успею – в аптеку. Там же ещё ждать сутки. Скользко, чёрт. В аптеку – по-любому. На обратном пути. Быстрым шагом, через дорогу, гитара лупит по заду. Здесь налево, ага. От холода разряжается. Давно надо купить новый, пятая модель, ветка через экран. Да, сука, зачем ты предлагаешь мне вай-фай, идиот, вскладчину дарили, когда ещё были вместе… Покажи мне карту, да вижу я, что 20% осталось, идиот. Блютус тоже на хрен, яркость в ноль. Помню её лицо. Тогда это был ещё не самый позорный, наоборот, шестой только вышел и пятый был норм. Она была так трогательно горда. Так, через дорогу, ждать, мигает красный налитый глаз, не успел, какой долгий, 120 секунд. Через лабиринт переулков, нить Ариады, сел, сука!

Саша стоял на перекрёстке в мигающем красном свете, в синих тревожных сумерках. Сел. Алина может позвонить в любой момент. Клинику без карты не найти. Вдавил верхнюю железную кнопку – беспомощно показывает пустую батарею, вилку розетки. Словно малыш на рот – ам-ам. Вернуться? Воткнуться в зарядку, сидеть, ждать, сдать завтра? Можно взять в аптеке экспресс-тест.

Светофор переключился. Зелёный человечек на светофоре поднимал одну ногу с назидательным писком. По этой прямо, там где-то направо, после школы, одинаковые жёлто-зелёные московские дворы, оградки, разметка, осторожно, сход снега. Пакет нерешительно погнался за проехавшим автомобилем, но передумал, взметнулся, осел.

Паренёк справа задел плечом, быстро перешёл, Саша на автомате потянулся через скользкую зебру.

Ладно, там было 20 процентов. Пока – прямо. Суну в рукав, прямоугольную льдышку к предплечью – отогрею. Быстрым шагом. Скользко.

Поворот и… ах!

сука! – еле успел рукой за забор, мужчина, всё в порядке, участливый женский сзади, чуть не навернулся, мужчина, вы аккуратнее, тут скользко, а когда меня стали называть мужчиной, ещё года три назад всё молодой человек, а теперь – мужчина. А если б навернулся сейчас – шлёпнулся бы прямиком на гитару… Лодыжку потянул, телефон выпал, вам помочь, нет-нет. Влажный ледяной кусок металла и пластика в крупинках собянинской соли, отряхнуть о штанину, в жаркую подмышку. И прихрамывая вперёд. Аккуратнее, Саша, аккуратнее. Ты донеси это тело до клиники. Где-то здесь.

Льдышка под мышкой согрелась, вытянуть и. Ура! Ослепительно белый экран с трещиной, ненавистное яблоко. Какие идиоты, не могли сделать включение более экономным. Загружаться он будет теперь минуты две. Ну пока – вперёд, как помню. А ведь раньше быстрее врубался. И не вис так. Это наверняка они специально так делают, чтобы я купил поновее. Дал свой доллар в день китайским детям, отравил ещё парочку китов. Помню, в тот день рождения пел для всех на пустой кухне, и она смотрела с таким восхищением. Это был наш первый год? Или второй? Всё, пришли. Дальше я не знаю. Меркнет в сумерках двора красный квадрат в косых белых линиях – ЛОШАДКА ПОЖАРНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ – шутники опять оторвали П и ложноножку у Щ. В прорезях домов – улица, сияет логотип «Шоколадницы», можно, конечно, там зарядиться. Алина может названивать прямо сейчас, чёрт. Ну что там? Есть. Не вижу теперь ни хрена, какие же идиоты, зачем делать такой яркий экран на загрузку. Жду минуту. Жду. Где-то за теми домами. Лучше не рисковать. Я ещё тот топографический кретин. Заплутаю в два счёта. Лучше сделать вдох и выдох. Отследить как дыханием входит. И как выходит. Зря я смотался с Випассаны. Надо было досидеть до конца, и уж потом решать. Может быть, остался бы в Непале, практиковал бы, жил в монастыре. Постепенно бы начал разлагаться изнутри, кровь на щётке, ознобы по ночам, герпес не проходит, не понимал бы, что такое, пока не кончился бы ночью – нелепо, от лёгкого насморка, летальной пневмонии… Так, что там. 3%. Опасно. Воткнусь в клинике на пять минут. Так, карта… Сука, кто звонит?! Сбросить? А если водитель?

– Алло! – шум голосов и офиса на дальнем плане, холодный звонок?

– Александр Даль?

– Да?

– Это журнал «Гидра», мы хотели бы взять у вас комментарий по поводу недавнего интервью.

– Здравствуйте, мне сейчас неудобно…

– То есть, вы отказываетесь от комментария.

– Нет! Я…

Шум офиса стих.

Повесили? Злая, вдавленная кнопка до трясущихся пальцев – беспомощная вилка, пустая батарея, ам-ам. Сел.

Саша посмотрел через двор. Не найду, заплутаю. Шоколадница. Заряжусь пять минут, кофе, позвоню Алине и дальше – по ситуации. Слева аптека. Взять сразу экспресс? Нет, нет, дай мне выдохнуть, не хочу…

…через пять минут. Отхлебнул пережаренный кофе, попытался открыть карту, звонок:

– Саша! Ну ты где! Водитель будет у тебя через десять минут. Он как раз рядом с тобой проезжает! И всего полторы возьмёт. Ты оделся?

– Блин, я в магаз отошёл.

– Ну Саш…

– Я быстро! Щас вернусь. А других вариантов?..

– Нет, Саша! Там вообще сегодня всё глухо, все уже уехали, либо нескоро, давай сейчас.

– Ладно…

Торопливо рассчитался, звякнул мелочью, гулкнул гитарой, аптека ровно напротив. Заскочить? Только домой идти минут 15. Нет.

4. Путешествие из Москвы в Петербург

– вот куда, мадам?! тёлка за рулём по-любому. я те грю. ща поравняемся, увидишь. ну кто так ездит? вот вчера матиз на аварийке: поперёк выезда – у детского магаза, на стекле наклейка – «осторожно, ребёнок в машине». возвращается – мадам! – ой, я за памперсами вышла. ебать ту Люсю, я ебусь-молюся! ща поравняемся… я же говорил – мадам! так только женщины водят. я б такую прокатил… я считаю так: раз женщины решили водить, пусть сами себе каблук вешают, да? и приравнять как к знаку восклицательному или инвалидному. мол, мадам за рулём, осторожнее. парковки сделать для них отдельные. как инвалидам. мадам по своей природе водить не может, это на генетическом уровне, да? потому что мужчины всю жизнь были добытчиками. а место женщины – сидеть дома, беречь очаг, да? ну не может мадам физически припарковаться с первого раза, как мужик, ну устроена так она. а феминизм-хуеминизм он был придуман, только чтобы продавать больше, понял? ну чтобы мадам курили, выпивали, водили, понял? рынок, это, расширили…

– европе этой? а тачки все старые, дешёвые, рено, пежо. у нас в москве круче по улицам, а там – нищая страна. да что значит, не нужно? кому не нужно хорошую машину? что ты такое говоришь? или вот мы в магазин зашли, они там берут всё по акции. хлеб самый дешёвый берут, чёрствый. ну возьми ты свежий, только испечённый, разница в один евро! в ресторане сидели, так они заказывают самое простое, да? ну это же ресторан, вы зачем сюда пришли? жадные, за копейку удавятся, я тебе грю. а мигранты? вся европа под ними. черножопые, наглые, до всех мадам докапываются, насилуют, где жрут там и срут… обезьяны, потому что, их же…

– …а всё из-за геев! я тебе говорю. они там в своей европе совсем выродились, понимаешь, ну где это – мужик с мужиком, да? нация ослабла, вот её черножопые и захватили. они там не работают, сидят на жопе, всех терроризируют, денег требуют, а те возразить ничего не могут, потому что пидоры. всё из-за пидоров! вот у нас такого никогда не будет, потому что у нас нормальные мужики. это знаешь что? это массонский заговор! протокол мудрецов читал?…

– и главное – обеих Настей зовут. ну жену и ту мадам, понял? не ошибёшься, ха-ха. Настя-Настя подари мне счастье. подарила! и та мне справку, и эта! мол, я не я, жопа не моя. жена говорит, пока не проверишься, я с тобой ни-ни, а я говорю, ишь чего, да? ещё я по врачам не шля…

–…ИЧ там, рак – лучше не знать. в резинке вообще не чувствуешь, да? один раз живём, я как бахался без него, так и буду, а болен-не болен – это всё судьбой предписано, человек полагает, а бог располагает.

– …ИЧа никакого нет, я вот смотрел передачу в интернете, так там подробно всё – как его придумали, как распространяли ложные новости, это заговор фармацевтов, серьёзно, это сколько они денег получают на исследования? там гранты-шманты, это ведь вообще болезнь пидоров и наркоманов, но я ж не пи…

– …канцы никогда не летали! потому что ну ты видел – тень, да? флаг этот трепещет на ветру, ну как он будет на ветру трепетать, там же эта, как это, невесомость, не может он на ветру. это всё надо было, чтобы развалить советский союз, мы в эту гонку втя…

– …такое просто нельзя было сделать в то время! у меня друг на станке работает – там на вазах явно следы этой, фрезировки! и в карьерах древних – следы ковшей и взрывных работ! поэтому никаких прививок и…

–… вот куда он лезет, а? вот ты видел, а? ну по моей полосе ж? да не ссы, маруся, я сам боюся. не пристёгивайся, я его щас аккуратно, тихо ты, блядь, под руку, щас я его, держи, держи…

…гда карусель остановилась, а обочина и дорога перестали меняться местами, Саша выдохнул и первым делом посмотрел на них. Они белели на чёрной пластиковой панели, белели от напряжения, но, боже мой, обе были целыми, Саша не сразу, через силу отпустил панель, перевернул и рассмотрел их. Целые. И левая, и правая. И ноги вроде. А гитара?

– Сука такая, а, гнида, ну ты видел, мы же чуть не убились из-за этого гандона! Я ж его, просто подрезал, так он…

Целая! Гриф целый, голова, деки целые, тесно, неудобно, но наощупь, на первый лихорадочный взгляд всё цело…

– Да что ты в неё вцепился? Скажи спасибо, что сами живы, ты видел, как мимо фуры нас – могло ж вообще на части! ты чего бледный, обосрался да? да не ссы, выжили, ну блядь, он и пидор, кто ж так делает, я ж его легонько подрезал…

То есть, получается, только коленом стукнулся, и то несильно, и слава богу, пристегнуться успел, пока этот мудак решил устроить тут гонки. До концерта у меня ещё несколько часов…

– а ты пристегнулся ещё, ха! Ух, где у меня сигареты тут были. Ты чего молчишь-то? Щас эвакуатор вызывать будем, встряли мы тут часа на три, да? Ну посидим-попиздим, да?

Саша вдохнул. Выдохнул:

– Деньги мне верните.

Маленький и юркий водила с бульдожьей мордой уставился на Сашу. Осклабился:

– Ты чего, братан? У тебя шок што ли ещё. Испугался, малой?

Саша отследил, как воздух входит. И как выходит.

– Деньги мне верните.

Водила выдохнул дым в треснутое лобовое

– Эт с какого хуя, дорогой? Ты за поездку оплатил, обмену и возврату товар не подлежит, ха.

Саша следил как воздух входит в нос. В носу щипало от дыма.

– Вы меня не довезли.

– И что? Форс-мажорные обстоятельства. Мы в аварию попали вообще-то!

Водила распалялся всё больше. Нос щипало.

– Нас блядь, чуть не убило! Какие нахуй деньги? Какие, блядь, деньги, скажи мне, а?

Его лицо покраснело от крика. Водила слышал свой крик и от этого кричал ещё больше. Водила бил дрожащей рукой по панели и подзуживал себя:

– Я его блядь, вёз! Деньги ему! Опоздал, блядь, на десять минут! так ещё деньги?

Водитель верещал как свинья. Это его страх, понял Саша. Страх не перед ним. Это его ужас так выходил. Только любовь, только сострадание, вспомнил Саша слова Учителя в Непале.

– Мы – в аварию! В а-ва-ри-ю!

– По вашей вине. – вдруг гаркнул Саша. Водитель на секунду заткнулся. А Саша закричал снова. Саша выкрикнул – тур, развод, страх, всё:

– Я на концерт опаздываю из-за вас! Верните деньги!

– Ты попутал, малой? – тихо спросил водитель

– Вы меня не довезли, верните половину, значит…

Водила усмехнулся. И заорал громче:

– По моей, блядь?! Да ты мне под руку кричал, ремень свой теребил, это из-за тебя мы чуть не убились! Отвлекал меня! Да ты мне ещё денег отдашь за стекло и эвакуатор, понял?

Водитель на секунду замолк, прикурил вторую, перепутав конец, беспомощно поджигая, фильтр. Саша вдохнул. «Только любовь, только…»

– Ты мне ещё, блядь, заплатишь всё, понял, сука? Гитару свою продашь, понял? Ты ещё мне ноги целовать б…

Саша выдохнул. И вслепую двинул правой, гуд джеб.

5. Питер, клуб, концерт

У него была мечта просто раствориться в музыке, не быть ничем, кроме как гитарной струной, голосом, нотой, аккордом, строчкой, запёкшимися губами, где губы и связки – максимум телесного, чем он хотел быть. Он не хотел старости, уставшего тела, похмелья, он не хотел даже аплодисментов, он хотел полностью отдаться музыке и быть ей, и только ей, чтобы всё его стало общим, и его «я» – сутулого, неловкого, нелепого, смешного – не было.

Клуб был переполнен, жарок, горяч. У барной клокотало, пело, волной летело в него. Марево. Он хотел их всех заплести. Но они – перед сценой, тесной толпой, до бара, за столиками, чёрной тучей, гроздьями, взмокшие лица – были пьяны. Они пели вместе с ним, пели за него. И чтобы заплести таких, надо было быть пьяным. И он был. Был пьян ещё до концерта. Как в старые добрые. Был вхлам, еле нащупывал следующий аккорд в памяти. Непослушной рукой, и без того распухшей. Играть было больно, но был пьян.

Он для того и пел всю жизнь, чтобы его не было. В равной степени не нужна была ни слава Олимпийского, ни концерты на 40 человек. Просто – песней.

Но они подхватили. Были пьяны и подхватили. И следующую. Пели с ним. Пели вместо него. Были пьяны. И он был.

Рука была непослушной, распухшей, и он упрощал аккорды на ходу. Играл по-простому, и они были довольны – пляши легковес по октагону да с разбитой рукой, пляши и пой. Им нравилось. И они поверили в него, идиоты, поверили в его рок-н-ролл, и запел что-то из лиричного, а они размякли, и запели с ним. И они смяли своим пьяным хором всё. И он остановился, попросил воды, боец в передышке выплюнул капу, но воды не дали, а дали пиво, пиво после коньяка, идиоты, да он знал, что никто не даст ему воды, а дадут пиво, потому и попросил.

В антракте организатор с утиным лицом Тарантино протянул ему бонг. Он затянулся.

– Как рука?

– Да нормально. – он затянулся, чтобы унять боль

После антракта встречали как рок-звезду. Мешал старые с новыми, упрощал аккорды, почти всё играл на двух, хромал через лайнап – АМ-DM. Они просто плясали, клуб был переполнен, жарок, горяч, у барной клокотало, пело, волной летело в него, и кто-то даже танцевал, схватились за руки, хоровод – под его-то песни! – потные лбы, ямы ртов, каре, джинсовка, чокер – вот, что вам всегда надо было… Он их имел! Да! Да!..

А потом понял три вещи:

1) просто в маленьком грязном питерском баре где-то на «ваське».

2) в зале от силы 70 человек.

3) рука разошлась.

От игры оттёк спал. Алкоголь и трава притупили боль. Завтра рука будет опухшей культей, но сейчас можно не экономить и взять вершину из сложных песен, которых всё забрасывал на потом, пока не сбились в комок, как одеяло за ночь в пододеяльнике.

И вот он вытягивает из них по строке, вытягивает то, на чём сидит плотно, с чего невозможно слезть, чтобы забраться ещё выше, нет, с такого не слезть, ты знаешь, все знают, я знаю потому лезу выше и выше, в кристально-чистые, почти героиновые высоты где плевать что рок блюз авторскую песню выше и выше по ступеням перронов вписок у меня была мечта просто раствориться не быть ни чем кроме как гитарной струной голосом нотой аккордом строчкой где губы и связки – максимум телесного чем я хотел быть да я не хочу старости уставшего тела похмелья я хочу полностью отдаться музыке и быть ей и только ей чтобы всё моё стало общим и меня – сутулого, неловкого, смешного – не было и больше не быть и быть чище и звонче и больше не быть но пронзительней и туже и пальцы и больше не быть, но пронзает боль, порвал связки?

Застыл посредине: песни, на пике концерта, чтобы забрать из этого бара всё, но теперь:

1) паника, удушье – порвал сухожилие и больше не сможет играть, операция, расходы, которые надо покрывать концертами, на которые не способен;

2) облегчение – всего лишь струна, а рука сгибается и работает, рука цела, любимая, правая, способная на чудо, которой вчера так опрометчиво двинул по лицу;

3) досада – мог уже выжать зал, а у самого уже лезет уголками лакейская ухмылка, да порвал струну, представляете лопнула под пальцем, как же я завишу от этих пятипалых сук, как же я должен их лелеять и оберегать. Но зал уже аплодирует, меняй скорее, и я меняю, и надо же что-то говорить, и я говорю, про это и говорю, что в таких ситуациях надо что-то говорить, поэтому я скажу, что в таких ситуациях надо что-то говорить, все смеются, рекурсия, да, это рекурсия, пацаны, чё пацаны, рекурсия? смеются как же уносит отслаиваюсь забористая трава мощная ганжа сильная дурь и тогда не стал менять а оторвал как в «Последних днях» – со скрипом на весь скривившийся зал – от смерти к рождению, тишина. И продолжал на пяти, и зал притих, и он не сразу заметил почему – из руки сочилась кровь, порез от струны.

Допел. До пепла – допел.

Допел, и надо дать что-то напоследок. Чтобы концерт случился.

«Паруса»? Было, второй дубль хуже первого, как говорит Ксюша. Ну тогда. Нет, не надо про неё. Что у меня есть в лайнапе, залитым пивом, с кляксой крови? А ничего. Потому давай новую. Нет. Итак, друзья, у меня осталась одна песня. Нет. Не про неё. Одна новая песня. Не надо. По-хорошему, новая. У всех же были бывшие. Нет! Вот и у меня есть. Уже ощетинились смартфонами, хотят драмы, рок-н-ролла, надрыва, ну окей, песня про бывшую.