–OSIS

Я упустил бы последний шанс исправить ошибки прошлого. Меня бы поглотила слепота чужих предрассудков.

Удастся ли мне пронести лопату мимо замечающих любые перемены глаз М.? Я не мог сжечь икону, позволив её силе рассеяться в воздухе – всё, к чему прикасался застывший взгляд мученика, хранило на себе его след. Если бы в моих лёгких осело прикосновение его внимательности, они тотчас бы обратились комьями осевшего на крови пепла. Моё неверие, моя беспечность подверглись бы внутреннему уничтожению, растворяющему сердцевину кипящей внутри тела жизни – огню осталось бы лишь избавить оболочку от бездушного быта.

Стараясь действовать с осторожностью, я не поворачивался в сторону машины – боялся столкнуться с осуждающим взглядом М. Со спины она будто не могла прочитать моих намерений: я всё ещё оставался для неё бессовестным безумцем, отвернувшимся от чужой беды.

Под ребром запекло, и я, скрывшись из поля зрения М., достал из кармана свёрток. На мгновение мне почудилось, что из-под ткани выглядывают искаженные ужасом глаза – были ли раскрыты мои намерения? Теперь мученику всё точно стало ясно. Я был в безнадёжном положении – могла ли его исправить проржавевшая лопата? Только бы успеть.

Несмотря на своё малодушие, я всё ещё оставался человеком. Не в борьбе ли за жизнь я, как представитель людского рода, провёл годы детства и юности? Я выдержал иссушение плоти, текущий по сосудам кипяток и съедающее ноги пламя, мог ли отступить сейчас, стоя лицом к лицу с – пусть и наделённым небывалым могуществом – куском дерева?

Я оставил М. наедине со своей обозлённой машиной, позволил ей без чьей-либо помощи обламывать ногти о непослушную кнопку и не имел морального права сдаться, не доведя дело до конца.

Даже если мои методы окажутся пустым сотрясанием воздуха и раскопанной земли, я должен уйти с достоинством, не признав поражения, не позволив решившим мою судьбу глазам взглянуть на меня с презрением победителя. Испустить дух, не позволив пожирателям схватиться за него. Испустить дух, а не сгинуть.

С решительностью, ощутив улыбку налившихся кровью глаз, я положил поцелованную смертью деревяшку около веранды и ненадолго отвлёкся на утреннюю чашку – сейчас её присутствие не казалось мне таким же тягостным, но глянцевая поверхность по-прежнему тревожила сердце. В моменте я не осознавал, что она положила начало моему уничтожению: сколько драгоценного времени я провёл в созерцании её скруглившихся боков? Какой же меткой была моя интуиция! С самого утра я видел одного из своих убийц, я познакомился с ним задолго до встречи с настоящим лицом иконы, вокруг которой так долго и навязчиво крутилось моё беспокойство.

Я ликовал, я праздновал свою победу, через поражение пронесённую на трясущихся руках. Я знал, откуда ждать очередного удара, и готов был обороняться. Может ли чашка, булькающая горьким осевшим кофе, и деревянная табличка, пусть и почитаемая в миру, причинить мне вред? В их ли руках находилась хрупкость моей жизни и мимолётность дней? Я помнил о неизбежности своей участи, но теперь точно знал, что после того, как осядет тело, как оно сползёт по укоренившейся оси, в земле, на том месте, где останется мой последний выдох, останется титановый стержень.

Союз дерева и фарфора, хотя и казался мне слабым недоразумением, посмешищем, пятнышком на вычищенных белых зубах, безупречно сочетался с совершенством. Я чувствовал подвох, но переполнившее меня удовольствие рассеивало возникающие затемнения.

Я ощущал своё возрождение, хватая черенок лопаты за покатую голову. Воздух содрогнулся – моя ли настала пора бояться? Совсем скоро свершится возмездие, и предавшейся богохульству душе не придётся нести расплату за страшный грех.

М. вышла из машины, хлопнув злосчастной дверцей, положившей начало череде происшествий – сейчас они медленными движениями сливались в обвал всего, что когда-то было мне дорого. В этот момент, я, издалека увидев грубость походки М., не мог решить, действительно ли затеял всё ради её спасения?

Беда не кралась: уверенно шагала нам навстречу, сметая на своём пути свежевысаженные кусты и головки пробивающихся из земли тюльпанов. Горе направлялось приближалось ко мне ногами М. Выстраданное мной спасение покачивалось под порывами поднявшегося ветра. Я чувствовал, как из пальцев выскальзывают песчинки с трудом собранной в единое целое уверенности.

Когда я решил действовать спешнее, время сыграло против меня: из-за угла показались вычищенные и потрёпанные годами проливных дождей кроссовки М.: на левой отпечаталась белизна полуразрушенного бордюра.

Я застыл перед М. с лопатой в руках и лежащим рядом свёртком. Она взглянула на меня с нескрываемым презрением: оно читалось в её властной позе, в потёртости её джинсов и небрежно упавших на плечо волосах. Каждая клетка М. была пропитана глубоким отвращением к человеку, стоявшему напротив.

Был это я или смеющийся из тряпки мученик?

М. глубоко вздохнула, решившись что-то сказать. С движениями её челюсти ко мне пробиралось входящее в глубину плоти осознание.

Наверняка она уже давно разгадала мой план и молчала, чтобы подловить нужный момент и высмеять мою беспомощность перед лицом иконы. В этом ли была причина её навязчивости в адрес того, кого она называла святым? Они оба вступили в заговор против всего моего существа. Каждый раз, когда меня не было рядом, она прокручивала в голове свои козни и переговаривалась с тем, кого я ошибочно принял за мученика, за моей спиной в салоне моей же машины. Её забавлял мой испуг, моя одержимость спасением. Этой женщине было чуждо сочувствие и всё то, что роднило её с человеческим существом. Я был предан. Был жестоко растоптан тем, от кого никогда не ждал обмана. Моё тело уже горело, душа – начинала рассыпаться остывающим прахом. Я удерживал её вспотевшими пальцами, цеплялся за крупинки, набивающиеся под ногти, но вгрызался в уходящую жизнь. Это М. утром поставила на стол раздражающую чашку. Всё было решено до того, как я успел это понять.

Я не мог позволить себе уйти без своего сердца. Не мог позволить М. шептать ему сладкие речи и очаровывать мокрым от предвкушения трапезы языком. Она решила всерьёз распоряжаться моим будущим и вплести в него свои тёмные планы.

Неужели М. думала, что меня будет так легко провести? Она жила со мной все эти годы, принимая меня за беспробудного дурака. Я доверял своё будущее рукам, готовым вот-вот свернуть мне шею. Я планировал совместную жизнь с человеком, выжидающим момент, чтобы выдавить из меня дух. М. хотела избавиться от меня, я читал в её глуповатом лице ярость, перемежающуюся с обидой и непониманием. Кривой рот, окруженный влажными губами, задрожал – я вдруг потерял контроль и рассмеялся. На моих глазах рушилась целая империя, преступный альянс рассыпался под моими ногами и хрустел рассыпающимися в скрежете зубами. Мой смех, смех торжества справедливости, смех порванных уз, проткнул располосованный ремнём живот М… Сквозь одежду я видел на нём метку дьявола.

М. никогда не обращалась за помощью к Господу, её набожность была банным халатом сатаны. Сейчас он, перепачканный фантомными следами крови, содрогался, сползая с обгоревших на солнце плеч.

Сохранившиеся на моих губах следы поцелуев М. пропитались горечью: я целовал владыку тьмы – его ненависть, облаченную в притворную нежность.

Я смотрел на открытый рот М. и видел в нём несвойственное открытым ртам притяжение. Должно быть, я, опирающийся на лопату и хохочущий в полную мощь отравленных табаком связок, выглядел чем-то большим, чем обезумившим чудаком. Видела ли М. булькающую во мне власть? Готова ли была захлебнуться её приторным вкусом?

За спиной что-то грохнуло. Мы обернулись, застав прыгнувший на пол обломок чашки и бегущее перед ним кофейное полотно, пропахшее осевшей по керамическим стенкам горечью. Ловко прошмыгнув под перилами, пузатый чёрно-белый кот, оставивший за собой мокрые следы, скрылся в направлении соседних домов.

Ненавистная чашка лежала передо мной, мёртвая и изуродованная. Проклятье дышало мне в спину: оно подобралось слишком близко. Прыжком преодолело дистанцию, имевшуюся между нами в то время, когда я держал в руках целостность холодной керамической ручки. Мне некуда было бежать. Лопата перестала казаться оружием – я смотрел на неё через смиренное отчаяние.

Каждая минута промедления приближала меня к гибели. Я рисковал растечься по земле подобно кофейному пятну.

– Я же просила тебя убрать за собой!

М. хотела, чтобы на месте чашки был я. Она больше не была моим союзником. Она никогда не была на моей стороне, окончательно и бесповоротно признав власть творящего хаос свёртка. Их тандем нёс потери. На моих глазах он лишился своего совершенства. Кто-то лишается – кто-то приобретает. Я почувствовал прилившую к телу силу. Проклятие было разрушено. Чашка взяла его на себя, разрушив страшные планы своих союзников.

На моей стороне был только кот. Его следы начали медленно высыхать в потоках горячего воздуха.

Бог отвернулся, прикрыв глаза, – я посмотрел на небо, оседающее на ресницах белеющей пеленой. Облако кивнуло, в следующую секунду рассеявшись в бесформенные водяные капли.

Я сделал несколько шагов в сторону М. и занёс лопату над головой.

Мне не о чем было жалеть.

Глазами незрячего

Мягкость подушки пленила разморенное сном тело. С каждым шагом солнца конечности всё больше тяжелели: могло показаться, что пальцы налились предвкушением наступающего дня и раздулись ожиданиями, повисшими на его позвоночнике. Хрупкость недель, месяцев и годов убеждала в несостоятельности планов ближайших часов.

Голоса птиц – свидетели пробуждающегося рассвета – не позволяли отложить встречу нового дня. Протянув руки пустоте, Д. заставил себя сесть в невесомости смявшегося одеяла. Плечи захолодило пробежавшимся по комнате сквозняком, Д. поморщился, нащупывая пальцами ног пушистые тапки. Просевший мех скрипнул, оказавшись прижатым влажными ступнями.

От потягиваний кольнуло в боку, от голода – затянуло в желудке.

Лёгкость в голове поприветствовала выпрямившееся тело, хрустнувшая спина капризом отозвалась на пробный шаг. Организм, не пытаясь ничего скрыть, разваливался на части, не имеющие ничего общего с их первородными качествами.

Скользнув пальцами по шершавым стенам, Д. поднялся на порог пахнущей сыростью ванной. В компактности стиральной машины и пластикового таза с грязной одеждой притаилась зубная щётка и мыло.

В кране зашипела вода и, разбившись о поверхность раковины, оставила на руках Д. надутые капли. Лицо освежило прохладой, брови и ресницы дёрнулись под пальцами, склонившись к влажным щекам. Шею защекотало спустившимися на плечи волосами, колючая паутина всегда приносила ворох ненужных проблем. Избавиться от «бесноватой мочалки», как называл их Д., не хватало времени: то накатившая сонливость, то шум ночного города без стеснения срывали планы. Подсознательно всё давно было решено: волосам навсегда суждено покрывать пульсирующую голову.

Доверившись прохладе воды, Д. как никогда ясно ощутил, как тёплая кровь обтекает голову – ему казалось, что метры пронизывающих кивающего болванчика сосудов выступили на поверхность, бесстыдно обнажив наготу. Наверняка где-то рядом бегал паук и наблюдал за глупостью обезумевшего двуногого.

Рассыпающаяся в руке мочалка, невнятно пахнущее мыло, стесняющая кожу одежда, цепляющаяся за волоски, преобразили едва переставляющее ноги существо в социальный элемент, готовый пошевелить шестерёнками во благо общества.

Д. толкнул холодную подъездную дверь и почувствовал, как нос обдало запахом мороза и чужого парфюма: коротко кивнув соседу в молчаливом приветствии, он услышал шорох соприкоснувшихся пуховиков. «Кому понадобилось выйти из дома в такую рань?» – подумал Д., спустившись по скользкой лестнице. Послевкусие случайной встречи грозилось испортить едва начавшийся день. Он катал его на языке и притирал к щекам, надеясь выпустить наружу налипший комок.

Поймав лицом несколько особо крупных снежинок, Д. подумал, что за ночь, должно быть, выпало приличное количество снега – расчищенные дорожки молчали, а полосатые бордюры скрывали истинные намерения природы. Щёки щипало порывами ветра, а пересохшие губы трескались, растягиваясь в глупой улыбке. Как бы он сейчас выглядел со стороны? Казалось, что каждый прохожий мог прочитать крутящиеся в растрёпанной голове мысли – в ответ своим предостережениям Д. гнал их прочь, взмахивая рукой. Вслушиваясь в незаметно приблизившиеся шаги, он ощущал подбирающуюся тревогу: чудовище дрожью ползло по пружинящим ногам и норовило забраться под куртку. Стоило Д. отпустить над собой контроль, как мысли, ощутив с его стороны послабление, вернули утерянную власть – дышащий ему в спину человек наверняка посчитал его сумасшедшим или вовсе оскорбился, сочтя несправедливым подобные подозрения. Д. был бессовестно обнажён и открыт взглядам незнакомцев. Он лежал на плоской тарелке, катался по ней выпяченным животом, впуская в глубокий пупок оставшиеся после чужой трапезы крошки. Ему оставалось лишь под хохот и болтовню уклоняться от тычущих в него вилок.

Д. вытянул из кармана небрежно смятую шапку и надел её на голову, прижал к коже непослушно топорщащиеся волосы, обезопасив мысли от постороннего вмешательства. Вилки и скрученные пальцы отступили. Он оказался в недосягаемости от их покушений. Человек за спиной, будто утратив всякий интерес к более не доступному, ускорил шаг – его топот отдалился и в скором времени перестал касаться обострённого слуха.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В рассказе описывается паническая атака – приступ сильной тревоги, сопровождаемый многовариантными телесными и психическими симптомами.