Спасти внутреннюю Японию

– Да, мама, десятый сон вижу в шесть вечера.

– Не ёрничай. – Она зашла в комнату.

– Бабушка сказала, что ты ничего не кушаешь. Сынок, что с тобой происходит, почему ты не разговариваешь с мамой? – Она подошла к краю кровати и села возле моих нерабочих ног. Она их гладила и показательно тяжело вздыхала.

– Сына, я не знаю что с тобой происходит, но я всегда готова тебе помочь, слышишь?

– Я знаю мама, я всё знаю. Просто мне не хочется есть, вот и всё.

– Миша, но ты ничего не хочешь. Ни кушать, ни учиться, ни даже поговорить с мамой. Пойдём покушаем, пообщаемся наконец-то. Я так по тебе соскучилась.

– Мам, не хочу я ничего есть, пожалуйста, оставь.

– Ну хоть чая то попей. Давай я тебе помогу.

– Мама! Я сам, всё сам, не надо. Сам залезу!

Мне пришлось залезть на эту дьявольскую коляску и протянуться с ней к кухне. Наша кухня, по сравнению с остальным домом, выглядела плохо. Обои отклеивались, кафель отваливался. Мебель тоже старовата. Эта квартира еще досталась дедушке от завода. Мы пытаемся всеми силами сделать что-то с домом, но дух того времени всё витает в воздухе. Дряхлые шкафы, скрипящие стулья, старый, грязный, порванный линолеум. Дом находится среди множества таких же серых домов. Наш город промышленный, но добрая часть заводов уже стоит. Здесь живут дети рабочих. Район сам по себе бедный, отдаёт серостью. Промышленный город имеет тюрьмы, а там своих зеков. Почему так получается? Я думаю, из-за промышленности. Куда людям идти работать? На завод. А те, кто не хотят на завод? Воруют, пьют и сидят. Таковы реалии. Не смотря на тотальную серость, именно в моём дворе прослеживаются какие-то отличия. Например, есть футбольное поле. Конечно, с одной стороны ворота – это деревья и поле кривое, но хоть какое. И малое подобие каруселей, но они есть и это, как я думаю, уже хорошо. Мы живём на втором этаже и наши окна, к моему счастью, выходят на светлую сторону. Туда, где расположилась кучка деревьев, которые шуршат вблизи окон. Где постоянно орудуют птички и ласкают мой нежный слух. Я подъехал к столу и внимательно слушал маму.

– Бабушка сказала, что у тебя девочка появилась?

– Мама!

– Ну чего ты? Не стесняйся. Ой, щечки уже покраснели, я смотрю.

– Ничего подобного!

– Сына, ну не повышай голос на маму. Я твой румянец всегда учую. Я же мама твоя. Послушай лучше совет мамы. С девочкой будь собой, не обманывай девочку. Если хочешь, чтоб она тебе понравилась, то ухаживай и заботься о ней.

– Я сам разберусь, мама.

– Оболтус, ничего ты не разберёшься. Я хочу чтобы ты кушал, ясно? И старался двигаться, потому что у нас для тебя подарок. Мы всей семьей хотим сделать тебе настоящий подарок. Такой, что даже ты оценишь.

– Мама, какой подарок? Игрушки какие-нибудь? Ты же знаешь…

– Нет, сын. Это будет незабываемый подарок.

– Ого! Какая-нибудь поездка?

– Почти.

– Ну скажи, скажи, скажиии, ну пожалуйста, мама! Ну мам!

– Всё сам увидишь, но если ты не будешь кушать и слушаться бабушку, то ничего хорошего от нас не жди.

– Мама, да ты прям великий манипулятор. Ладно, я постараюсь, но не обещаю.

Эти мысли взбудоражили меня. День рождения через полгода, почему она о нём заговорила? Или она блефует, или действительно что-то серьёзное. Но всё же я не думаю, что она бы меня обманывала. По телефону раздался звонок.

– Да, алло.

– Мишуня, у меня для тебя подарок.

– Деда, привет-привет. Что за подарок?

– Ага, щас прям разбежался и сказал. Давай дуй завтра ко мне, я тебе всё покажу.

– Дед, ну скажи.

– Всё, отбой. До связи.

Еще один сюрприз, да они меня балуют. Не-е-е-т, дорогие мои, я так сегодня точно не усну. Мои пальцы плясали в воздухе от возбуждения, плечи ходуном ходили взад-вперёд. Я подъехал к телевизору, отец смотрел какой-то боевик. Не люблю боевики. Все мысли только о завтрашнем дне и что там за подарок. Заехал в комнату, взял комикс, стал листать, но мысли не пропадали. Теперь думаю о Наде. Как там она? Как там её математика? Эх, вот бы мне сейчас прыгнуть и побежать за ней.

На следующий день я проснулся от грохота в дверь. Когда уже выехал из комнаты, встретился глазами с матерью. Она была перепугана. Я никогда её такой не видел. Сегодня вторник, будний день, но она не пошла на работу. Отец уехал, бабушки нет, никого нет. Остались мы с ней наедине. Она ловко подбежала к глазку. Вообще у меня красивая мама, она аккуратная, интеллигентная. Но почему-то имеет странную особенность, очень громко говорить. Непонятно откуда у неё это и для кого. Ну уж какая есть. Как я уже писал, мне кажется, я её не люблю. Но всё же питаю к ней яркие, тёплые чувства. Я хорошо разбираюсь в своих чувствах, наверное. Понимаю что красивое, а что хорошее. И вот она стоит смотрит в глазок, а кто-то стучит. Я шепотом:

– Кто там? – Она так же шепотом.

– Не знаю, алкаш какой-то.

– И что делать будем? – Как жаль, что нет отца. Почему в такие ситуации никого нет под боком? Было бы так удобно, он бы открыл дверь и выгнал его. И тут я опять подумал про свои нерабочие ноги. Если б мог, я бы подпрыгнул, открыл и выкинул его с лестничной площадки нахер. А он всё стучал. Я увидел этот страх в её глазах, опять. Мама повернулась, посмотрела на меня и в её глазах я увидел беспомощность. Я как мужчина должен её защитить, но не могу. И это разрывало меня, я захотел заплакать и еле сдержал слёзы. А он стучал. Еще плакать будешь? Да? Ты беспомощная тряпка без ног и хочется тебе рыдать? Ты тварь. Но что мне делать? Крикнуть? Прогнать прочь? Я понимаю, что она хочет спросить у меня, что ей делать. Ей нужна помощь. Она побежала звонить отцу, деду, хоть кому-то. Ей нужна была поддержка. Я ей не мог дать это, так хоть кто-то же должен. Но никто не брал трубку. А он стучал. Я решил посмотреть кто там. Это было трудно, но я смог. Стоит мурло. Глаза опущенные, лысоват, качается в разные стороны, с бутылкой какого-то говна в левой руке. Я подумал: а должна же быть какая-то польза от моей инвалидности? Можно же это как-то использовать в своих целях? Мне стало интересно, что он сделает, если я открою дверь? Ударит меня? Убьёт? Зачем и за что? А я могу ему что-то сделать и он к этому не готов. Но что? Я читал в одной из книг, как делать дымовые шашки, едкую жидкость по типу кислоты и прочие милые вещи. Нужно использовать свой мозг на благо. Я пошёл на кухню, поставил чайник (так надо) покопался в аптечке. Так, хорошо не всё, но хоть что-то полезное есть. Нужно это использовать. А он стучал. Мама истерила. Бегает из комнаты в комнату.

– Что ему надо, я не понимаю? Мишенька, что нам делать? – Мне стало приятно, хоть когда-то она увидела во мне мужчину, а не тряпочку безобидную.

– Сейчас я всё решу?

– Ты? Решишь? – Это надо было видеть. Глаза вылезли на лоб, лицо такое странное. То ли смеётся, то ли плачет, трухануло её хорошенько от моих слов. Я и решу. Наверное думает, что я грязь под ногтями. Меня это подстегнуло. Я решил. Или Миша сейчас будет уничтожать, или страдаем мы все. Так оно и произошло. Я не думал, я сделал. Открыл дверь. Стоит, стучать перестал.

– Ээээ… слышь пацан… – И на тебе, суке, в голову, умойся. Эти крики как мягкие лепестки роз у меня на губах. Он истерил, я не закрывал дверь, я смотрел. Это было глупо. Мама подбежала и закрыла дверь. Зыркнула на меня странно. Злость, страх за сына вперемешку с добротой и вселенской благодарностью.

– Мишенька, солнышко. – И она бросилась к коляске, упала на колени, удивлён, как она их не раздолбала. С такой силой упала, бедная женщина. А он кричит, у него настоящая истерика.

– Как ты себя чувствуешь? Он тебя ранил? Что произошло. – И тут я ей рассказал, что сделал. А потом добавил:

– Вы меня все считаете за кусок дерьма, как будто я для вас не человек. Ты не ко мне пришла за помощью, ты побежала звонить им всем. Как будто они сейчас с тобой и могут тебе помочь. Как будто кто-то приедет и примчится. Но никто тебе не помог, никто не взял трубку. А я это сделал. Я сделал то, что не сделал бы каждый с ногами. Я это сделал ради себя самого. Потому что мне надоело это отношение. Вы все видите во мне безвольного инвалида. А я человек! Я мужчина и я не хочу видеть твоего страха в глазах. Я готов пожертвовать многим, мама, но чтобы ты страдала, никогда в жизни. Я понимаю вас, пускай. Думайте как хотите и это на вашей совести останется. Но я доказал себе раз и буду доказывать впредь. Твой сын не просто безвольный инвалид. Он человек. Запомни это. – И тогда я расплакался. Разрыдался как маленький ребёнок. Так, что упал с коляски лицом в пол и плакал. А он уже не кричал. Она посмотрела потом в глазок, его уже не было. А я лежал и плакал. Она пыталась меня поднять, но не смогла. И мы просто лежали так, она села на пол, положила мою голову себе на колени, я повернулся на бок и плакал. Уже не сдерживался и слезы ручьем лились, смазывали её ляжки. Она меня успокаивала. Говорила какой я герой, что я неправ, что они меня все любят и так далее. Но я и не сомневаюсь, что они меня любят. Я и не говорил обратного. Она мне так и не сказала главное, что она видит во мне человека, мужчину, который может ей помочь. Нет, она не сказала этого. Потому что это тяжело, врать мне. Она сделала вид, что всё как будто иначе, как будто проблема в другом. Но я не виню её за это. Я просто хочу… не знаю, я просто хочу быть счастливым в своём доме. Чувствовать себя в своей тарелке. Но… всё, я больше не хочу этого. Хватит.

№6 «Забота у нас такая»

Я приехал к деду домой. У него дом, конечно, шикарный, ничего не скажешь. Не зря он один из лучших инженеров. Он сделал всё своими руками. И этот огромный забор из камня, и двухэтажный дом и будки для собак. Я гордился своим дедом. Вообще гордился своей семьей, она у меня была на удивление успешная и при этом я не замечал, чтобы кто-то сильно ссорился. Ну мама с папой это дело понятное и привычное, но на этом всё. У дедушки еще была жена, моя бабушка Агарьева Мария Никифоровна, но мы с ней не особо дружим и я не знаю почему, ведь никто друг другу ничего плохого не сделал. Она какая-то грустная, грубая, тёмная женщина. Не вызывает положительных эмоций. И как только он с… ну да ладно, чего это я, мне то какое дело, главное, что у меня дед на вес золота. Папа привёз меня на своём грузовичке, снял с сидения, усадил на кресло и молча стоял рядом со мной.

– Деда. Де-ду-ш-ка. Вы-хо-ди.

– Оу, – отзывается дед, – выхожу-выхожу братцы. – Дед был с грязными руками, они были все в какой-то смоле или в масле машинном. Он расплылся в улыбке, вытер руки куском тряпки, бросил её возле здоровенного забора и принялся нас обнимать. Попрощался с отцом, взялся за мою коляску и повёз во двор. Я поздоровался с бабушкой, но мы проехали мимо входной двери. Он завёз нас в свой сарай.

– Ну что, Мишуня, смотри что деда приволок.

– О, дед, ну ты молодец. Отлично, очень хорошо, заряжай. – Он принёс, как и обещал месяц назад, две винтовки. Где-то взял в тире и мишень оттуда же принёс. Уже всё установил. И мишень и ружья.

– Смотри, хватаешься за дуло и вниз, вот сюда вставляешь пульку, потом дуло ставишь обратно до конца. Главное, чтобы был щелчок, понял? Вот, сейчас я поставлю тебя на подставку, чтобы твой локоть лежал, а не висел. Гляди, левым глазом смотришь туда, наводишь на мишень. И главное, чтобы дуло было как бы чуть выше, понял? Нажимаешь курок и готово. – Я сделал как он сказал, но после выстрела моё плечо пошло куда-то назад.

– Какое-то странное ружьё. Так же ведь не должно быть?

– Ну да, не то, которое было в парке. Я подшаманил над ним мальца. Но что у тебя плечо ходит – это плохо, конечно.

– Это почему?

– Ну слабенький ты какой-то. Ладно, наверное, ты молод для ружья. Пошли комиксы листать.

– Так, деда, погоди. Почему слабенький? Ты же знаешь, я занимаюсь.

– Да что-то не заметно. Когда последний раз то тягал свои гантели?

– Ну это, ну когда… ну помнишь, когда ты приходил… А нет, это было не тог…

– Ну вот, всё понятно. Миша, мама твоя говорила за девочку.

– Да черт бы его побрал! Дедушка, ё-маё, да что такое? И ты туда же? Девочка-девочка, да что вы с этой девочкой то? – Он внимательно выслушал мой крик. Пропустил мимо ушей мой запал и как ни в чем не бывало продолжил:

– Тебе надо заниматься больше. Мы готовим для тебя подарок и если ты будешь вот таким, то придётся от него отказаться. К тому же, ты же хочешь стрелять? А если я тебе травматическое принесу или даже винтовку для охоты. Как ты будешь стрелять?

Он меня очень озадачил и, в то же время, расстроил. Я опустил голову вниз и замолчал. Пришлось бросить ружье и вылезать с так называемого тира. Я обиделся на деда, но в то же время понимал, что он это не со зла, что он хочет мне помочь. Удивительно, но на его лице я не заметил никакой вины и в поведении тоже. Неужели он не понимал, что обидел меня? Мы поели, попили чая и листали комиксы. Потом вместе разгадывали кроссворд, а когда стемнело, папа за мной заехал, чтобы забрать домой. Все это время я вёл себя очень позитивно, даже позабыв о своей слабости в руках, но когда мы отъехали от дедушкиного дома, я опять загрустил.

– Ты чего так загрустил?

– Да так, не из-за чего. Просто.

– Ну говори, из-за чего?

– Не бери в голову.

– Из-за девочки, да?

– Папа! Папа!!! Хватит, сколько можно уже? Да сколько можно? Вы меня с этой девочкой уже зае…

– Брр, подумай хорошенько. Ты действительно хочешь сказать это слово?

– Нет, папа.

– Может ты еще покричишь на своего отца?

– Нет, папа…

– Что нужно сказать?

– Извини меня. Ну правда, почему вы все за девочку говорите?

– Потому что мы рады, что у тебя появилась подружка. Разве неясно? Ты ходишь весь такой грустный, тёмный, как туча. Мы очень за тебя переживаем и очень тебя любим, но ты отталкиваешь нас. И мы хотим, чтобы ты хотя бы кого-то принял в свой мир. В свой сложный мир. Не обижайся на нас за нашу любовь.

Когда я приехал домой, то никак не унимался из-за слов деда. Он меня серьёзно подковырнул. Конечно, я не оставил этого просто так, но не оставил только в голове. Я всё так же лежал на кровати и не шевелился, пока бабушка не позвала меня гулять. Мы вышли, остановились как обычно, между двумя домами, заехали в самую гущу листьев, и я принялся ждать Надю.

– Здравствуйте, Лариса Петровна.

– Здравствуйте, Любовь Алексеевна. Как ваши дела? Как внук?

– Да как-то потихоньку, а ваши как? Чем сейчас занимаетесь?

– Да вот рассаду решила ….

Пропустим, это не интересно. К нам подъехала женщина с внуком, он также был в коляске. Она иногда подходит общаться с бабушкой. Эта женщина её возраста, но волосы седые, лицо и руки в морщинах. Кожа пожелтела и свисает с щек. У меня всегда складывалось ощущение, что если за эти щеки потянуть, то они оттянутся и отлетят ей в лицо. Они мне напоминали потяганную резину. В этот день она приехала со своим внуком, который сидел за ней в коляске и пытался увидеть меня между её ног. Я непроизвольно кривил лицо и мечтал убежать. Мне надоело смотреть на его стеснение и неописуемый интерес. Его физиономия кривилась, морщилась и неприятно моргала. Во всех его действиях я видел эти неприятности. Спустя некоторое время, я подманил его пальцем.

– П-п-п-при-в-в-в-ет.

– Привет. Как тебя звать?

– В-в-в-а-а-а…

– Вася?

– Н-н-е-т. Ва-а-а-а-а…

– Ваня?

– Ва-а-а-а-а-л-е-е-е-н-тин.

– Какое идиотское имя.

– Спа-а-а-а-сибо.

– Прежде, чем ты протянешь свой вопрос, я лучше сам скажу. Меня Мишей звать. Почему ты на коляске?

– Па-па-па-па…

– Болеешь чем-то?

– Па-а-а-д-а-ж-д-и. Я б-б-б-б-б-б-б-б-б… – Видимо он сдался в попытках что-то выговорить и махнул головой.

– Я тоже вот, родился таким. Давно ты в этих краях? Я тебя раньше не видел, только бабушку твою.

– Все-е-е-г-д-а. У ме-ня сто-о-о-лько бо-о-о-лячек, что я и-и-их могу пере-чи-и-и-слять вечно-о-о-сть. Я за-и-и-каюсь, как ви-и-и-и-и-и…

– Да, вижу. Сколько тебе лет, Ва-а-а-а-а-л-е-е-н-тин? – Его лицо сморщилось, он медленно протянул руку к своей щеке и опёрся глазом о большой палец. Видимо, он так грустит, и я его этим обидел.

– Не пе-ре-ре-ре-кривляй меня, по-о-жалуй-ста. Я тебе ни-и-чего не-е-е-сделал. Пло-о-о-хо-го. – Последнее слово он сказал на выдохе, причем очень быстро. Схватился за колёса и повернулся от меня.

– Ну стой, подожди. Ладно, не обижайся.

– По-о-о-бещай, что не-е-е-е-бу-де-ешь меня оби-и-и-жать.

– Даю слово, больше никогда тебя не обижу. Извини, это было глупо. Давай я помогу тебе. – Он был очень странно одет. У меня была модная курточка, с мехом на воротнике и на рукавах, я часто прятал лицо в этот мех, потому что он был длинный и тёплый. Валентин был плохо одет, в какую-то олимпийку и замотан большим, безобразным шарфом. На голове весела розовая шапка с берёзовым бубенчиком. Штанов я не видел, потому что он был укутан в длинное покрывало, которым накрывают обычно кровати. На конце покрывала свисали красные канатики и попадали в колёса. Видимо его таз не работал, потому что он не мог нагнуться и убрать их, а его бабушка была занята разговором с моей бабушкой. Мне так было жалко их. Этот Валентин какой-то недоразвитый, эта его бабушка, такая страшная и, наверное, очень несчастная женщина. Валентин тоже какой-то несчастный. Мне стало мерзко, что я их сравнивал с собой и на этом фоне считал их лучше себя.

– Валентин, твоё имя очень глупое, длинное и неудобное. Я его упраздню. Теперь оно будет у тебя Валиком, или Валом. Какой вариант лучше?

– Ва-а-а-а…

– Короче, оба тебе подойдут. Давай я тебе помогу. Всё, готово.

– Спа-а-а-с-и-б-о. Ты кру-той. Я бы хо-о-те-л так шев-ли-ться, ка-а-а-к ты. Ты о-о-о-оч-ень ло-о-в-кий и у те-бя си-и-ильные ру-у-у-ки.

– С чего ты взял, что сильные? И почему ты так сильно заикаешься? Что с тобой?

– Ты по-однял ме-еня о-о-одной ру-укой, а вто-о-о-р-ой убра-а-а-ал оде-я-я-я-ло. Я о-о-о-чень заика-а-аюсь, потому-у-у-у-у-что во-лну-у-юсь пе-е-ред не-знакомы-ми лю-у-удь-ми.

– Ну мы же с тобой уже познакомились. Чего ты волнуешься? Ты какой-то очень странный парень. Слушай, я вот что думаю, почему бы нам не отъехать отсюда подальше и пообщаться?

– Я не-е-е-мо-гу отъеха-а-ать от ба-а-а-б-у-ушки да-а-а-ле-е-еко без спро-о-о-с-а.

– Да ну боже мой, что ж ты такой то. Ладно, хотя бы в сторонку отъедем. – Он подъехал к бабушке, что-то ей шептал на ухо и мы отъехали в сторону.

Я поднял камушек и кусок стекла от пивной бутылки. Начал царапать камнем о стекло. В стекле я увидел своё лицо на фоне солнца. Лицо было взволнованным и неестественно грубым.

– Ты так и не сказал мне, почему я тебя ни разу тут не видел. Хотя бы раз я же мог тебя увидеть?

– Я бы-ы-ыл все-е-егда ту-у-ут, но мне не ра-азре-ша-а-ал-и вы-ы-ы-хо-о-о-ди-и-ить.

– Правда? Это твой первый день?

– П-п-п-о-ч-ти.

– Ух ты! Скажи, ты видел девочку тут. Она вот такого роста примерно, у неё такие вот волосы белые вьются вот так, кончики заворачиваются.

– Не-е-ет.

– Слушай, Валдос, ты какой-то совсем неполезный. Дай за бубенчик потрогаю? Ладно, шучу. Смотри, она вот в курточке розовой такой ходит и её Надей звать. Это всё, что я знаю. Она живёт, наверное, или в этом доме, или вот в этом доме.

– А! Знаю. Это На-а-адя, моя со-о-о-с-е-е-едка. Напротив живе-е-т.

– Валентин. Мы уходим домой, маши мальчику ручкой. – И она потянула его за собой, что он даже не успел ничего сказать. Я был так ошарашен этим, что какое-то время молча простоял (ха-ха), просидел в коляске и смотрел, как они медленно отдаляются. Позже я решил крикнуть, чтобы доехать и узнать о Наде, но понял, что уже далеко и я буду выглядеть дураком. Я молчал, а они уходили. Вот теперь они ушли. Солнце зашло за широкоплечие тучи, поднялся ветер, полуголый тополь раскачивался над моей головой, меня пронзило холодом, я засунул голову в воротник и покатил свою коляску к дому. Бабушка пошла за мной.

Как только я переступил… хм, точнее, переехал порог дома, зазвенел наш телефон. Я подъехал к стене, снял трубку:

– Мишуня, это дедушка. Как дела?

– Нормально, дедушка. Пришёл с прогулки.

– Ты делал, о чем я тебе говорил?

– О чем? Нет.

– Миша, я сейчас приеду.

– Дедушка, о чем? Дедушка! – На том конце лишь короткие гудки.

Через час дедушка ввалился в мой дом с грудой каких-то мешков. Он разложил в моей комнате пакеты. На моём полу красовались какие-то железяки, гантели и прочее приспособление. Я был в полнейшем недоумении.

– Дедушка, что происходит?

– Миша, ты хочешь быть слабаком? Скажи мне, ты хочешь всю жизнь прогнить, – он обернулся по сторонам, посмотрел на стопки моих книг и журналов, – вокруг груды этой макулатуры!? – Я увидел, как жилы на его шее вздувались, а лицо краснело. Он принимал форму рыбы-ежа, которая, казалось бы, вот-вот лопнет. Я молча сидел в своём кресле возле окна, опершись о быльце своего кресла, и спокойно смотрел на него без эмоций.

– Чего ты молчишь? Послушай меня. – Он подошёл ко мне впритык и сел на корточки. Он смотрел мне в глаза снизу вверх. – Мой внук не будет тряпкой, твои нерабочие ноги не дают тебе никаких привилегий. Более того, твои изъяны должны заставлять тебя не сдаваться, должны заставлять тебя идти вперёд. Это не пустые слова, иначе и быть не может. Послушай, ну посмотри же ты на меня, не отворачивай лицо. То, что у тебя случилась такая беда, это, во-первых, не навсегда, поверь мне, во-вторых, это должно придавать тебе силы быть лучше. Более того, с рабочими ногами и слабыми руками ты сможешь хоть что-то сделать, но ты ничего не сможешь сделать с нерабочими ногами и слабыми руками. – Я всё так же смотрел и молчал, мои губы обсохли, я кусал их зубами, а потом повернул голову в окно. Накатывались слезы и в то же время презрение к себе за слабость. Дед вышел на балкон. Я накручивал себя, называл слабым, ненавидел деда, а он курил. Не знаю, какие у него были мысли в голове. Он вышел и опять подошёл ко мне.

Всё было конечно не так, но в моих воспоминаниях этот диалог звучал примрено так:

– Сынок, я был на войне. Я видел смерть, видел, как человеку оторвали половину туловища, а в его глазах горела жизнь и он полз, сжимая землю руками. Он верил, что доползёт. Я видел, как кровь засыхала и кусками отламывалась от моего тела. Я не хочу тебя пугать, я хочу лишь сказать тебе: я не отступлюсь. Ты мой внук, ты плоть и кровь моя, я заставлю тебя во что бы то ни стало быть сильным и ломать преграды. – Я совсем перестал себя сдерживать, слезы падали с моих глаз, не виноградом, яблоней. Будто бы бедную яблоню, всюду усыпанную яблоками, начали трусить сотни рук и эти бедные яблоки, еще зеленые, кучей падали на землю.

– Почему ты ненавидишь меня? Почему ты обижаешь меня? Дед! За что? Я и так стараюсь, я уже не могу, хватит!

– Что!? Что ты сказал!? Я тебя обижаю!? Я тебя ненавижу!? Да я за тебя глотку любому готов перегрызть и ты это знаешь. Но это вовсе не означает, что я позволю тебе быть немощным. Наоборот, я делаю это от любви к тебе. Если я буду сейчас тебя, как мама с бабушкой, по голове гладить и причитать, что у тебя всё получится, то ты вырастешь комнатным растением. Ты вырастешь тютей, которая неспособна ни на что в этой жизни. Пойми главную вещь, ты такой же человек, как и остальные. Это не делает тебя изгоем общества или поводом для насмешек. Я понимаю, что ты сталкиваешься с этим в жизни. Но это моральные уроды, на которых ты в будущем не будешь обращать внимание. И вообще, у тебя большое будущее, внук. Главное заставляй себя бороться. Борись со всем миром, с несправедливостью, с жестокостью. И главное – с собой. Борись с человеком внутри себя. – Я вытер слезы и всерьёз задумался над его словами. Дед упёрся коленями в пол и начал собирать тренажер. Собирая, он объяснял, что это и для чего. Когда всё было готово, дед сел за мой письменный стол и написал комплекс упражнений. Мы договорились, что я всё сделаю, как надо, и он будет мною гордиться. Позже, когда он уходил, от него прозвучала фраза: «Если человека не наказывать, то он никогда не станет лучше».

№7 «Летел и Таял»

Листья совсем опали, наступила чреда морозов. На улицу я совсем перестал ходить, закрылся в себе. Занимался, как говорил мне дедушка, потому что он, помимо нашего разговора, старался раз в неделю заезжать и проверять, как там мои дела. Я работал над собой и чувствовал, как окреп, но дед говорил, что месяц – это ничто. Я должен заниматься всю жизнь и даже больше.

Однажды я проснулся, но глаза не открыл. Лежал на спине с закрытыми глазами и мне так сильно захотелось подорваться и побежать. Я, видимо, не отошёл от сна, во снах я всегда ходил, а не ездил на коляске. И тут я понимаю, что это реальность, и в ней ходить не смогу, а только ездить на долбанной, ржавой, старой коляске, и так всю жизнь. И мне стало до того тошно, до такой степени противно за своё существование, захотелось, как масло на сковороде, расплавиться прям на кровати и впитаться в одеяло и матрас. Фу! Какое же гадкое моё существование, я почувствовал себя грязным и липким. Мне захотелось отыскать озеро, прыгнуть туда и не выплыть никогда. Страшно, невероятно страшно жить и так гадко быть собой, каждый день быть собой. Это скучно. Мне очень сильно захотелось выйти на улицу, я здесь задыхался, стены сжимали меня. «Шесть стен монотонного куба, сторожат добровольного раба».1