Цена равенства

Злым, придушенным шепотом ты кричала, чтобы я убирался к своей любовнице, но внезапно споткнулась на полуслове и застыла. Я обернулся: в дверях стояла заспанная Катя, моя маленькая инфанта.

– Мам-пап, доброе утро! Мы сегодня идем в Москвариум, да, пап?

А вот это шанс! Ты же всегда твердишь, что интересы детей превыше всего – значит, я должен был отвести Катёнка в Москвариум на долбанное шоу с дельфинами, и там за два часа придумать, как отчиститься от дерьма, в которое вляпался по милости Милы.

Но ты не могла позволить мне провести этот день с твоей дочерью – ведь наши дети становятся единоличной собственностью, когда тебе это выгодно. Ты надела на лицо маску Строгой Матери и отчеканила безапелляционным тоном:

– Катя, иди умойся и почисти зубки.

Черт, нет, Катёнку нельзя было уходить: она – мой щит от твоей ярости, надежда на спасение. «Ну же, инфанта, – взмолился я. – Придумай что-нибудь, останься, задержись!» И дочка услышала мой бессловесный призыв:

– Пап, а дельфины в Москвариуме чистят зубки?

Я включил Чемпиона Отцовского Обаяния – ты же сама говорила, что, при желании, я могу обаять кого угодно, а сейчас от этого зависела моя судьба.

– Конечно! Но сами чистить они не умеют – у них же нет ручек. Поэтому утром приходят уборщицы со швабрами. Все дельфины выстраиваются в ряд и открывают рты…

– Да-а-а?

Глаза Катёнка округлились от изумления, рот распахнулся. Моя маленькая наивная девочка – вот кого легко обмануть! Ее, но не тебя: ты прекрасно поняла мой отвлекающий маневр и мгновенно среагировала:

– Катя, Москвариум на сегодня отменяется. Заболела бабушка Зоя. И папе надо ехать к ней. Чтобы полечить ее. Помнишь, как ты болела ветрянкой? Как тебе было плохо, и я долго-долго сидела у твоей кроватки?

Сильный ход! Поздравляю, твоя форс-мажорная ложь оказалась на порядок удачнее моей, тебя не остановило даже дочкино разочарование: она уже сто лет как мечтала об этом чертовом шоу дельфинов, только о нем и говорила. Но тебе было важнее наказать меня. Все-таки ты стерва, Танька!

Бедный Катёнок, она не могла поверить в грандиозный облом мечты.

– У бабушки Зои вчера совсем не было пятнышек!

Но ты не собиралась отступать: папа должен уехать и все! Я попытался вмешаться:

– Тань, может, я все-таки…

– Нет! – ты даже взвизгнула от ярости. – Не может! Ты сейчас же уедешь!

В твоей картине мира, я должен был страдать, чтобы в полной мере осознать глубину собственной подлости, а бедная Катя просто попала под раздачу.

– Извини, Катёнок, мы с тобой сходим в Москвариум в следующий раз!

– Па-а-ап, но ты же обеща-а-ал! Ты всегда так говоришь: в следующий ра-а-аз. Я хочу сегодня!

Дочка состроила плаксивую рожицу и топнула ножкой от обиды. Тань, неужели тебе не противно мучить ребенка только для того, чтобы свести счеты со мной? Но ты была непреклонна.

– Катя, перестань капризничать! Ты уже взрослая и должна понять. Дельфины могут подождать. А бабушка Зоя не может!

Катёнок надулась, на ресницах заблестели слезы. Она рванулась прочь из комнаты и громко хлопнула дверью, в этом дочка вся в тебя – обожает выставлять на показ свое дурное настроение.

– Зачем ты так? Я бы мог сходить с ней: Катя так ждала этого шоу. А вечером я уеду, если тебе так хочется.

Но ты ощерилась, как разозленная кошка:

– Не изображай из себя доброго папочку на фоне злой матери. Ты предал Куську так же, как и меня, и сына. Убирайся, видеть тебя не желаю!

Я снова упустил момент, когда в дверях нарисовался Данька – наш взрослый сын, который уже перерос меня.

– Привет, родственнички. По какому случаю хайп? Мелкая вся в соплях, вы тут искрите между собой. Что случилось?

– Ничего не случилось. Просто папа уезжает к бабушке Зое, – теперь эта версия прозвучала совсем правдоподобно, я бы и сам легко поверил. – Данила, ты сегодня сможешь съездить с сестрой в Москвариум?

– Не, мам, не получится, – лениво зевнул Данила. – Мне реферат надо лабать, а то до зачета не допустят. А что, из-за папиного отъезда завтрак отменяется? Пожрать совсем не дадут?

– Иди на кухню. Я сейчас что-нибудь приготовлю.

Данька, продолжая сладко зевать, ушел, и мы снова остались наедине – два врага на поле семейной брани.

– Сейчас же собирай вещи, – приказала ты усвоенным от отца командирским тоном, – и отправляйся к своей любовнице! Ты ведь именно этого хотел!

Черт, неужели ты сама веришь в тот бред, который несешь, солнышко?

– Если б я хотел, то давно ушел бы, но я остался с вами. Тань, может, мы все-таки поговорим без эмоций, как взрослые люди: обсудим проблему, найдем приемлемое решение?

Но ты уже все решила – тебе, видите ли, физически противно находиться рядом с предателем и ублюдком, и я должен уехать, потому что так будет лучше для всех и, в первую очередь, для детей.

– А с чего ты решила, что детям будет лучше без отца? – возмутился я. – Ты у них спросила? Ты прикрываешься интересами детей, а поступаешь так, как выгодно тебе.

Черт, зря я это сказал, случайно вырвалось! Я покусился на самое святое: усомнился в Великом Благородном Бескорыстии Матери! Сейчас начнется! Я увидел, как сощурились от ненависти твои глаза, поджались губы, и ты, оскорбленная в лучших чувствах, гневно зашипела:

– Много ты думаешь о детях? Для тебя дети хороши, только когда они не мешают. Ты не имеешь ни малейшего представления, чем они живут и что им нужно!

Тут уж вспылил я:

– Я не имею представления? Еще как имею! В прошлом месяце новый комп для Даньки – пятьдесят три тысячи, джинсы и зимняя куртка – еще двадцать с лишним. Детский сад для Катёнка… Продолжать? Я вкалываю с утра до ночи, чтобы обеспечить вас. Или ты считаешь, что деньги падают с неба? Нет, солнышко, это я их зарабатываю, в нашей конторе не платят за дружбу с руководством, как в твоей долбанной галерее.

Ты снова затянула любимую песню из своего репертуара, что я все перевожу на деньги и откупаюсь от детей вместо того, чтобы заниматься ими. Как же достала эта сраная материнская демагогия! А закончилось выступление уже знакомым припевом: «собирай манатки и убирайся, прихватив, к слову, свой мерзкий подарок». Черт, лучше б я вообще ничего не дарил!

Я сделал еще одну попытку:

– Тань…

Но ты уже выскочила из комнаты – ты всегда убегаешь, когда заканчиваются аргументы. Что ж, если хочешь, я уйду – не навсегда, конечно, на время, пока ты не остынешь. Сколько тебе потребуется, чтобы включить мозг: дня три? Неделю? Зависит от того, сколько денег осталось у тебя на карточке… А я пока перекантуюсь у матери. Мать сразу же поймет, что мы поругались, придется объясняться. Или снять номер в отеле? А если поехать к Миле – устроить грандиозное прощание? Черт, Милу придется бросить; обидно до соплей, но семья есть семья, и это святое.

Когда я заглянул на кухню попрощаться, вы втроем сидели за завтраком – этакая идиллическая семейная сценка! Меня ты даже не подумала позвать к столу; окей, позавтракаю в кафе.

– Ну, все, пока, – я, как мог, постарался придать голосу бодрое звучание, – я поехал. Буду периодически позванивать. Не скучайте без меня.

– Пап, а ты когда вернешься? – спросила расстроенная дочка.

– Думаю, через недельку. Если все будет нормально.

Но по твоему свирепому взгляду я понял, что нормально не будет. Что ж, посмотрим, солнышко.

Глава 3

Вот и все. Сейчас ты соберешь свои вещи и уйдешь. Так просто. И так страшно! До сегодняшнего утра я была счастливой женщиной. У меня было все: прекрасная семья, любящий муж. Доверие, взаимопонимание. Отношения, которые мы выстраивали двадцать лет.

И вдруг в один миг все это исчезло. Нет, даже не так. Оказалось, что ничего этого никогда и не существовало. Я, хроническая идиотка, жила в мире иллюзий. Что же мне теперь делать?

Мы с детьми сидели на кухне за завтраком. Данька жадно заглатывал яичницу. Куська размазывала по тарелке растекшийся желток и канючила, что хочет «Космостарс» с молоком. Привычная субботняя сценка. И все-таки не так, как всегда. Место во главе стола было пусто. Обезглавленная семья…

Я прислушивалась, как ты ходишь по дому, собирая вещи. Ванная. Дз-з-зынь – это ты взял с полки металлический стаканчик с бритвой. Ты всегда бреешься станком с лезвиями. В прошлом году я подарила тебе новомодную электробритву с плавающей головкой. Выброшенные деньги. Ты все равно бреешься станком.

Семья… Со мной останутся дети. Они никогда не предадут. Не бросят меня ради другой матери.

Данька. Он уже совсем взрослый. Оглянуться не успеешь, как женится и уйдет из дома. Однажды, когда ему было лет шесть, он спросил: «Мам, правда, когда дети вырастают, то живут отдельно от родителей?» Я сказала, что правда. А он мне: «И куда же ты пойдёшь?» А сейчас уже ночует дома через раз. Говорит, что остается в общежитии у приятелей. Врет, как и ты – лживая звягинская порода.

– Нет, отец не будет с нами завтракать. Да, ты можешь выпить и его кофе тоже.

В детстве Данька был невозможным обаяшкой. И жутким шкодой. Мама жаловалась, что не может его ругать: когда Даня смотрел на нее своими огромными глазищами в пол-лица, ее злость мгновенно испарялась. И мамуля приноровилась отчитывать его, отвернувшись. Я как-то зашла в комнату и вижу: этот маленький негодник за маминой спиной корчит ей рожи. Как давно это было! Теперь вон какой бугай вымахал! Выше тебя. Бреется, говорит басом.

Зато Катя еще маленькая. У меня есть лет десять, пока она не повзрослеет. Куся вся такая девочка-предевочка. Обожает наряжаться. Натаха недавно подарила ей набор детской косметики: помадка, тени. Она перемазалась до ушей. И замучила нас, требуя комплиментов. Мама упрекает меня, что я ее избаловала. Кто бы говорил – сама перед Куськой ковром расстилается. Единственная девочка среди внуков.

– Нет, Катя. Никаких киндер-сюрпризов! Доешь яичницу, и я дам тебе печенье с шоколадной крошкой!

Куська совершенно уверена в своей неотразимости. В прошлый раз, в гостях у родителей, она шлепала по полу босиком. Папа ей сделал замечание: «Надень тапки, красавица!» Через пять минут смотрю, она по-прежнему босая. Я ей: «Катя, ты слышала, что дедушка сказал?» А она мне: «Слышала. Он сказал, что я красавица!». Мне бы ее самоуверенность! Особенно сейчас!

Спальня. Шр-р-р. Это отъехала в сторону дверь платяного шкафа. Чистые поглаженные рубашки висят на плечиках. Трусы на средней полке слева, носки – в комоде.

О чем я? Да, дети… Я – мать! Что бы ты ни говорил, дети для меня – самое дорогое в жизни. Я всегда была рядом с ними. Переживала их радости и горести. Утешала, когда им было плохо.

А ты делал карьеру. Пропадал на работе допоздна. Или не на работе, а у любовниц? Подонок! Так или иначе, но тебя никогда не оказывалось рядом, когда ты был особенно нужен нам. Ты в это время заключал контракты, вел переговоры. Или спасал свой бизнес. Хотя в восьмом году так и не спас. Пришлось идти в госструктуру. Но разницы никакой: мы как тебя не видели, так и не видим. А денег стало меньше.

Помнишь, в девятом классе наш сын победил на олимпиаде по математике? Мы пообещали Даньке, что все вместе сходим в «Макдональдс» – отметить событие. Но позвонили с работы, и ты сорвался на какое-то экстренное совещание. Данила мечтал, чтобы именно ты, отец, оценил его успехи, похвалил. А получилось, как всегда. Мы сидели за столиком втроем, я держала на коленях малышку-Катю. И раз за разом повторяла расстроенному Даньке: «Папа очень гордится тобой, сынок!»

А когда Куська упала с качелей и разбила нос? У тебя в тот день случилась хакерская атака, и ты, бросив все, рванул в офис. И потом целые сутки не вылезал оттуда… Для тебя работа всегда была важнее детей.

– Вот твое печенье. Ну и что, что горячий! Подуй на него. И пей маленькими глоточками.

А когда ты возвращался из офиса, бесполезно было что-либо рассказывать. Тебе было неинтересно. И неважно. Ты платил деньги, чтобы избавиться от беспокойства о нас. Твоя забота выражалась в рублях. Ты отлично помнишь все потраченные суммы. Точно перечислил – и новый комп, и джинсы с зимней курткой… А сколько ты тратишь на свою любовницу? Ты, мерзкий лицемерный ублюдок!

Я и дети – мы всегда были для тебя лишь атрибутом успешности. Ты хвастался друзьям, какая у тебя «правильная» семья. Жена – искусствовед, двое детишек: старший мальчик и младшая девочка. Как в рекламе каких-нибудь вредных чипсов.

Пам-пам-парам… Звонок твоего мобильного – марш из «Звездных войн». Значит, звонят с работы. Слышу из-за двери твой приглушенный голос: «Да, Николай Федорович. … В понедельник обязательно сделаю. … Нет, не забуду. Хороших выходных! … Спасибо».

Конечно, не забудешь, конечно, сделаешь. На работе – ты идеальный. А для дома остаются слабости, болячки… Когда ты болеешь, то становишься просто невыносимым. Стоит только температуре подняться до тридцати семи, сразу начинаешь разыгрывать из себя умирающего лебедя! Ох, у меня не дышит нос! Ах, у меня раскалывается голова! И я должна бросить все дела и ухаживать за тобой. А сам не встанешь даже за стаканом воды. Все подай, принеси, подогрей, остуди… Хуже ребенка! Спасибо, хоть утку не требуешь. Попробовала бы я целый день проваляться в постели с одним насморком!

А когда Куська болела ветрянкой, ты вообще сбежал из дома. Бросил нас. Сказал, что не высыпаешься и поэтому днем не можешь сосредоточиться. Что я тебя бужу. Конечно – ночью я то и дело вставала к дочке. Переодеть в сухую рубашечку. Или холодный компресс на лобик положить. У нее температура была под сорок. И язвочки сильно чесались. Она лежала в кроватке вялая, как снятая пятнистая шкурка. Ничего не ела, только пила. Кисленький клюквенный морс. Бедная моя девочка!

На самом деле ты просто испугался заразиться. Ты ужасно мнительный. Вот и сбежал к матери. Железная леди специально для тебя комнату держит – как запасную площадку. Все надеется, что ты от меня уйдешь. Наконец-то дождалась!

О чем я? Да, о детях. Ты всегда рассматривал детей как конкурентов. И ревновал меня к ним. Считал, что любовь, отданную детям, я отнимаю у тебя. Как будто это дефицит, которого на всех не хватит. Недаром ты не хотел Куську! Но это у тебя любовь в дефиците. А у меня – неиссякаемый запас: и для детей, и для тебя. Но тебе всегда мало – ты догоняешься на стороне.

Хлоп! Это дверь гостиной. Там твой ноутбук с почтой. С письмами от твоей любовницы. Когда же ты, наконец, уйдешь? И куда ты пойдешь? К матери? Или к ней?

Ты сказал, что у тебя с этой «Страховкой» был только секс. Секс-секс-секс. Неужели это единственное, что вам, мужикам, нужно? А любовь и доверие для вас ничего не значат.

Я думала, что ты уже успокоился. Все-таки не мальчик. Успокоился, сублимировал основной инстинкт в работе. По крайней мере, перестал постоянно намекать мне о своих потребностях. Но, как говорится, черного кобеля… Сколько же секса тебе нужно, ублюдок? Если вспомнить график твоих вечерних «совещаний»… Или ты встречался с ней еще и днем? Какая мерзость!

Наконец, ты собрал вещи и заглянул к нам на кухню. Что-то говорил Куське, а сам гипнотизировал меня взглядом: может, я передумаю? Не передумаю, не надейся! Убирайся, предатель! Проживем и без тебя.

Клацк – щелкнул замок входной двери. Финальная точка в прежней счастливой жизни. Ужасно хотелось плакать. Но я не могла позволить себе расплакаться перед детьми. Я закусила губы.

Данька допил кофе и ушел к себе писать реферат. А разочарованная Куська начала капризничать: «Хочу к дельфинчикам!» Я не выдержала и накричала на нее. Катя зарыдала. Боже, мне только ее истерики не хватало! Какой чудовищный день! Наскоро успокоила, включила мультики. «Щенячий патруль». Теперь минимум полчаса ее будет не видно и не слышно.

Что-то я хотела сделать? Что-то важное… Ах, да, посмотреть, что ты забрал с собой и что оставил. Я открыла дверцу платяного шкафа. Твои рубашки рядком висели на плечиках. Сколько же их у тебя? Дорогих, заказанных по каталогу. Это я их выбирала, заказывала… Ты не любишь надевать рубашки больше двух раз подряд. Особенно в последние полгода.

Сняла с плечиков одну – кремовую с тонкой шоколадно-коричневой полоской. От нее знакомо пахло твоей туалетной водой и горчинкой пота. Такой привычный родной запах. Я невольно проверила – все ли пуговицы на месте? Чистый ли воротничок? И вдруг одернула себя: чего это ради? Чего ради я продолжаю вести себя как безупречная жена? Ты бросил меня! Пусть твоими рубашками теперь занимается любовница!

Я рванула изо всей силы. Ткань хрустнула, но не поддалась. Хваленое английское качество! Тогда я ухватилась за борта и снова дернула. Крупой посыпались и запрыгали по полу пуговицы. Хрясть: с треском распалась надвое спинка. Вот тебе, ублюдок! Кривыми маникюрными ножницами я откромсала воротник. Отхватила под корень рукав. Я рвала и резала холст, который касался твоего тела. И мне казалось, что ты должен почувствовать боль. Пусть тебе будет так же больно, как мне сейчас! В куклах вуду определенно есть смысл. С каким наслаждением я бы сейчас вонзила иглу в твое тряпочное чучело, предатель!

За первой рубашкой последовала вторая. А я никак не могла остановиться. Внутри все еще клокотала неутоленная ярость. Хрясть, хрясть!

Твоя любимая сорочка висела в ванной. Вчера ты капнул на себя «Зинфанделем» (руки тряслись, предатель?), и я сразу же застирала алое пятно. Я бросилась в ванную. Из крана со сводящей с ума монотонностью падали тяжелые капли. Кап-кап-кап… Веские, как слова приговора. Который невозможно обжаловать.

Я попыталась завернуть вентиль, хотя знала, что это бесполезно. Кран подтекал уже третий день. Ты обещал посмотреть его в субботу. То есть сегодня. Кап-кап-кап… Звук бессмысленно утекающей жизни. Я надавила. Вентиль крутанулся, и из крана хлынул яростный поток холодной воды. Вода брызнула в лицо, намочила халат. И внутри меня тоже сломалась какая-то заглушка, которая сдерживала напор эмоций. Я села на бортик ванной и разрыдалась. Ревела и ревела, оплакивая свою разломанную, перекореженную жизнь.

Как я ни старалась сдерживаться, Данила услышал. И вскоре в дверном проеме показалась его вечно растрепанная голова. Он подошел, положил руки мне на плечи. Как будто он был взрослым, а я – ребенком.

– Мам, что случилось?

Я не успела вытереть слезы.

– Да вот… Кран сорвало…

Данила быстро сообразил, как перекрыть воду. И присел рядом.

– Но ты же не из-за крана плачешь, правда? Из-за отца?

Я промолчала. Иногда сын проявляет удивительную догадливость. Или он услышал, как мы с тобой ругались?

– Почему ты решил, что из-за отца?

– Вы оба с утра какие-то странные… Как чужие. Вы поссорились?

Я больше не могла держать обиду в себе. Твой сын имел право знать, как ты поступил с нами.

– У твоего отца есть другая женщина. Он бросил нас.

Ну вот, я все сказала. Но, похоже, Данька совсем не удивился.

– Значит, это правда…

– Ты знал?

– Догадывался.

Вот как… Сын догадывался. Мама намекала. Все знали. Только я одна оказалась слепой и безмозглой. Я промокнула лицо полотенцем.

– Почему ты мне ничего не сказал?

– Я не был уверен, мам. Просто стал замечать за отцом кое-что необычное… Не хотел тебя расстраивать.

– Что именно необычное? – неужели я пропустила еще какие-то симптомы.

– Ну, например, что он свой комп запаролил. И пассажирское сидение в машине часто бывает отодвинуто не так, как для тебя.

Какой он наблюдательный, мой мальчик. Я ведь тоже заметила это проклятое сидение. Только выводов никаких не сделала.

– Мам, ты не переживай, – Данька погладил меня по плечу. – Он вернется, вот увидишь. Просто у отца кризис среднего возраста.

Я не могла не улыбнуться. Сквозь слезы. Наш восемнадцатилетний сын со знанием дела рассуждает о кризисе среднего возраста! Как будто этот кризис может оправдать твое предательство.

– Что мне сделать для тебя, мам? Хочешь, я встречусь с этой… теткой и скажу ей, чтобы она оставила папу? Наверняка, это она его охмурила.

Неожиданное предложение! По-детски наивное, даже смешное. Но на душе потеплело от того, что мой мальчик готов заступиться меня.

– Но я даже не знаю, кто она…

– Да это узнать – пара пустяков, – уверенно изрек Данила. – Попрошу сделать распечатку звонков с отцовского телефона.

– У кого попросишь? – удивилась я.

– Ну, не важно. Попрошу и все. А хочешь, я схожу с Куськой в Москвариум?

Боже мой, какое счастье, что у меня есть дети!

Глава 4

Самое отвратительное в семейных ссорах – это невозможность выяснить отношения «тет-на-тет»: обязательно окажутся вовлеченными дети, родители, друзья, бабки-дедки, внучки-Жучки – все! И каждый воспользуется шансом пополоскаться в чужой грязи, посоветовать и посочувствовать. Черт, как же все это достает! Но надо отдать должное моей матери: она не любительница душевного стриптиза; когда я нарисовался у нее на пороге с сумкой и компом, она только понимающе прищурилась:

– Что, выгнала тебя Татиана твоя драгоценная? Этого и следовало ожидать!

Даже не полюбопытствовала, что между нами произошло, и кто виноват – для нее ответ и так очевиден: ты! Она воспитала примерного сына по образу и подобию Великого Отца, а ты испортила результат ее трудов. Как удобно было бы в это поверить, особенно сейчас…

Черт, как же я устал разрываться между вами двумя – с самого первого раза, когда мать увидела тебя в моей постели. Помнишь? Я привел тебя, зная, что она задержится на работе допоздна – у них там ожидалась какая-то комиссия из министерства. А нам с тобой хронически не хватало места, где можно было бы побыть наедине, полизаться и потрахаться в свое удовольствие. Летом мы ездили за город на электричках, выходили на дальних станциях и шли в лес, как какие-нибудь заправские грибники или ягодники, чтобы там, на позеленевшей от травы подстилке, сорвать хмельные ягодки нашей страсти. Но как только наступили холода, стало туго; иногда нас пускал к себе кто-то из друзей, но это случалось невыносимо редко. А тут – пустая квартира на целый вечер!

Но комиссия почему-то не приехала, а дальше все получилось, как в бородатом анекдоте: мама ворвалась к нам в самый неподходящий момент, и ты, растрепанная, потная, выглянула из-под голого меня и нагло заявила: «Стучаться надо!». Мать, естественно, взорвалась – нам было приказано немедленно прекратить то безобразие, которым мы занимались, одеться и выйти на кухню для расправы.

Тебя назвали бесстыжей девицей, что сами прыгают в постели к мужчинам, и ты с вызовом посмотрела на меня. Это был сильный ход! Ты недвусмысленно дала понять, что если сейчас я не смогу защитить тебя, мою женщину, то потеряю навсегда. Я должен был сделать выбор, кто я: маменькин сынок или взрослый мужчина? И я его сделал.

– Мам, пожалуйста, не кричи! Татьяна – моя невеста, и мы собираемся пожениться.

Помнится, мать так и окаменела на середине гневной тирады – с криво распахнутым ртом и неверящими глазами.

После свадьбы мы обосновались здесь, в моей комнате, и начали с того, что установили на двери защелку – отделили нашу жизнь от материнской. Мама восприняла эту долбаную защелку как оскорбление: неделю со мной не разговаривала, а тебя так никогда и не простила, даже когда ты родила ей внуков.

Считается, что бабушки обожают внуков. Но с моей матерью все не так: она – пример классической однолюбки. Отец был старше ее на двадцать шесть лет; когда он внезапно умер в метро от сердечного приступа, ей только-только исполнилось двадцать восемь, а мне – четыре. Мама была молодой интересной женщиной, кандидатом наук с трехкомнатной квартирой на Ленинском: могла бы запросто устроить свою жизнь, даже несмотря на ребенка. Но она так и не захотела пустить в свою жизнь другого мужчину – отец был ее божеством! Леонтий Митрофанович Звягин – ученый, лауреат государственной премии, профессор; мама была его аспиранткой. На фоне Звягинского величия все остальные мужчины выглядели жалкими пигмеями!

Представляешь, что такое сорок лет одиночества! Это два наших брака. Нет, поклонники, конечно, были: они приходили к нам в дом с букетами и конфетами, с игрушками для меня, но никто и никогда не оставался. Я помню, как однажды, когда мне было лет шесть, я внезапно проснулся среди ночи. Мне стало страшно, и я по привычке рванул в спальню к матери, но ее постель оказалась пустой. Я испугался еще больше, заметался по дому и вдруг услышал из отцовского кабинета приглушенные рыдания. Распахнул дверь: мать в длинной ночной рубашке на коленях стояла перед письменным столом, вцепившись сведенными пальцами в портрет отца, и тихо повторяла: «Леонтий, мне так плохо без тебя! Как ты мог оставить меня одну, Леонтий?» Увы, я не унаследовал материнского таланта верности.

Отца я совсем не помню – только по портретам и маминым рассказам, подозрительно похожим на жития святых. В них отец изрекал мудрые мысли и совершал образцовые поступки, и с каждым годом предания становились все абстрактней: черты живого человека стирались, зато все ярче проступало неотмирное божественное свечение.