И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши

– Завтра в пять часов на Финляндском вокзале, поедем за город обедать!

Мы с Дроздовой сделали вид, что не обратили никакого внимания на его слова и только молча переглянулись. Выходя с вокзала, мы подхватили Уфу и спросили:

– Где ваша тетя?

Уфа жила у властной и состоятельной тетки под строгим присмотром.

– Заболела и уехала в Друскеники. Вот сдам последний экзамен у Страннолюбского8 и поеду к ней. А пока что живу с экономкой и наконец-то наслаждаюсь свободой. Экзамен только через два дня, я к нему готова и завтра обедаю с Волгиным за городом, – с гордостью добавила нам милая наивная девочка.

– Завтра утром вы держите экзамен, а в 3 часа едете к тетке – властно сказала Дроздова. – Вас проэкзаменует Страннолюбский со вторым курсом. Я берусь это устроить, а Южанка возьмет вам билет и предупредит об отъезде вашу экономку.

– А как же обед с Волгиным? – плачевно сказала девочка.

– С этим негодяем вам стыдно ехать одной, это очень неприлично.

Девочка покорилась, выдержала экзамен и в 3 часа уехала, Волгин был взбешен и поклялся, что на будущий год Уфа будет его гражданской женой.

– Этот негодяй, сказала Дроздова, – наверно, узнал, что Уфа со средствами, и желает выгодно жениться. Ведь он только и думает о своей утробе, сам он бездельник и выезжает на проповедях, ловя на громкие фразы молодых несведущих людей. Вы поверьте, он только говорит о гражданском браке, а сам мечтает о законном, чтобы получить состояние жены. Но я этого не допущу! Хоть и не люблю я таких важных барынь, как тетка Уфы, поеду к ней и расскажу всю правду.

* * *

Я должна была последний раз обедать у крестного, чтобы проститься со всем его пансионом. Иду домой отдыхать. Навстречу Орловский, предлагает не терять на редкость чудный день и поехать в Таврический сад:

– Там погуляем, поболтаем. Ведь вы завтра уже уезжаете домой. А я так надеялся провести с вами лето на Волге.

– Да ведь с вами поедет Дроздова.

– Я только для вас записался в компанию.

Гуляли мы, весело болтали, сели на траву и закусили пирожками с мясом, а потом чудными конфетами.

Стала я собираться домой, чтобы не опоздать к обеду. Тогда он решился, наконец, и сказал:

– Приглашая вас сюда, я хотел откровенно, без помехи поговорить с вами. Я люблю вас, люблю так сильно, так крепко, что мечтаю служить подножьем ваших ножек. Он схватил и поцеловал мой грязный пыльный сапог.

– Вы высмеяли мое первое стихотворение, но если бы вы видели, как после вашего ухода я бросился на ваше место и целовал следы ваши! Я горячо и пламенно молился вашей царице небесной и обещал быть верующим, если вы меня полюбите. Я знаю, что ничем не заслужил вашей любви, но верьте мне, никто и никогда не будет любить вас так, как я. Вы думаете, что я пустой болтун, я серьезный работник, я отлично кончил курс, я хорошо знаю три языка. Я получаю из своего имения в год тысячу рублей, но могу свободно иметь 3 тысячи из дому, а сколько я смогу заработать для вас! Может, вы желаете богатой жизни? Вы говорите, что мечтаете путешествовать? Клянусь, исполнять вашу волю будет мое счастье.

– А Дроздова? – сказала я.

– Дроздову я люблю, как сестру. Знаю, что она красивее вас! Может быть даже умнее, и любит меня всей душой. Но мне не надо никого, кроме вас. Я вижу по вашему лицу, – говорил он сквозь слезы, – что вы не любите меня, но дайте мне хотя бы надежду, дайте обещание поближе узнать меня и только тогда дать решительный ответ. Посмотрите, что за день, что за радость кругом, а вы не хотите порадовать меня надеждой!

И он запел своим чудным голосом:

Не говори ни «да», ни «нет»,Будь равнодушна, как бывало,И на решительный ответНакинь густое покрывало.

– Хорошо, – сказала я, жалея его всей душой, так как никакой нежности к нему не чувствовала.

– Тогда закрепим наш договор поцелуем, одним единственным поцелуем!

– Ну вот, это не годится. Это походит на ухаживание Волгина, – сказала я, смеясь.

– Что делать! Удовольствуюсь поцелуем вашей дорогой маленькой ручки. Завтра буду вас провожать.

Раиса Васильевна Карчевская (в замужестве Хмельницкая) – сестра С. В. Павловой

Простилась я с птенцами моего крестного и с ним самим. Дома уложила свой скудный багаж. Устала, а заснуть никак не могла. Жаль мне было, бесконечно жаль веселого и сердечного Орловского.

Утром мы простились со многими навсегда. Я поехала домой к моим нежно любимым сестрам, матери и брату.

Опять дома

Вся семья была очень рада моему приезду. Мы превесело провели время за первым обедом. Все были довольны и каждый по-своему стремился меня побаловать.

Евстигней Никифорович Хмельницкий – муж Раисы Васильевны

Вот после обеда уселись мы с любимой сестрой Раечкой на диванчике в детской, она обняла меня и сказала:

– Ты все время писала веселые письма? Ну а как было на деле?

– Что же сказать, по правде было холодно и голодно!

– А ты все смеялась?

– Да, смеялась, потому что не хотела, чтобы меня жалели. Но, Рая, верь мне, что после того, как я взяла на себя труд бывать на всех экзаменах нашей гимназии (при Педагогических курсах была гимназия для многих практических занятий) и записать все любимые вопросы экзаменаторов, я уверена, что на будущий год буду жить хорошо и иметь много уроков.

Вскоре по приезде я отправилась к своему любимому учителю. Боже мой, боже мой, какую перемену я в нем нашла! Обрюзгшее лицо и вместо приятного нежного баритона – какие-то хриплые звуки.

Обрадовался он мне сильно. Схватил за обе руки и приблизил:

– Хотел бы спеть, но не могу, а только скажу вам – и он прочел лермонтовский «Утес».

– Что же, тучка, спалила свои крылышки?

– Тяжело пережила тучка последнее слово, слышанное ею от вас: поздно. А теперь от чистого сердца она должна сказать со своей стороны: поздно! – и упали слезы на мои руки…

Поговорили о моих занятиях, о том, что интересовало молодое поколение, в конце концов он сказал:

– Может, на будущий год и это меня не будет интересовать. Чтобы не расплакаться, я быстро простилась и ушла.

Второй курс

На второй год приехала я в Петербург вместе со своим старым и горячо любимым другом – моей ненаглядной Киечкой, с которой я и прожила до окончания курсов. К моему сожалению, она поступила на только что открывшиеся Бестужевские курсы9, а я не захотела изменять моей педагогике. Это не мешало нам жить душа в душу, как мы прожили два года в Гимназии.

Народу стало к нам ходить пропасть. Мои комнатки сильно пострадали против первого года. Зато было необычайно весело.

Евдокия Михайловна Прокопович (Киечка) – подруга С. В. Павловой

Посещала нас компания технологов, с которыми мы познакомились в вагоне, когда ехали с Киечкой из Ростова-на-Дону, ехать нам было тогда так весело, что нашим весельем наслаждалась вся публика. Сдвинув вещи и потеснившись, нам доставили возможность танцевать в вагоне.

Технологов было 7–8 человек, жили они недалеко от Технологического института. Жили дружно, настоящей коммуной. Вот однажды Кия говорит мне:

– Ты знаешь, что мне дорого твое счастье. Головченко просил меня быть его ходатаем перед тобой. Я нахожу, что он умен, добр и очень покорен тебе, видя в этом свое счастье.

Я сказала, что согласна и полагаюсь на нее, зная, как она желает моего счастья.

С женихом я заговорила прямо:

– Есть у вас средства содержать семью?

– Нет. Я живу на свою стипендию, а потом, я должен за стипендию отслужить там, куда меня отправят.

– Хорошо, – сказала я, – у меня тоже нет ни гроша. В прошлом году я голодала. Теперь решилась жить по-человечески и буду чрезвычайно много работать. Значит надо немного подождать, пока я устрою свои дела. Я человек верующий и без благословения церкви не пойду замуж. Вашему верию или неверию мешать никогда не буду. Вот вы говорите о поцелуях. Но я буду целоваться только со своим мужем. Один поцелуй получите вы от меня в залог будущего.

На таких условиях стала я невестой. Продолжалось дело недолго. Он заболел скоротечной чахоткой, лег в больницу и меньше чем через месяц скончался.

Так и закончилась моя жизнь как невесты.

* * *

Из своего кружка я увидела Дроздову, и осенью мы отправились с ней к тетке Уфы, важной барыне. Она приняла нас весьма холодно. Выслушала подробный рассказ и гордо заявила:

– Это подтверждает мое мнение о теперешней молодежи. Мне очень приятно, что вы являетесь исключением. Опасаться вам нечего: моя племянница больше не будет учиться, так как выходит замуж через месяц, потом с мужем они едут в Италию, а оттуда к нему на родину. Еще раз благодарю вас и буду довольна видеть у себя: это отвлечет вас от разных увлечений и приключений.

Больше мы никогда ее не видели, а с Уфой простились на курсах, куда она зашла перед своим отъездом. Раз она написала из Италии о своем счастье. Мы же ей как-то не собрались ответить, тем знакомство с ней и кончилось.

Еще читала я письма Верочки, которая была так счастлива весной при отъезде за Волгу. Писала Вера, что, когда она забеременела, то при первых признаках беременности супруг стал к ней относиться грубо, когда же родился ребенок, он заявил, что не давал обязательства содержать детский приют и что ей стыдно сидеть у него на шее! Бедная наивная девушка была убита горем, любя всей душой своего грубого идола. Долго мы ей помогали в складчину.

Дроздова вскоре уехала за границу. Она зашла ко мне перед своим отъездом и сказала:

– Это наше последнее свидание. Я исполняю обещание, данное покойному Орловскому.

– Как покойному?

– Вы загнали его в деревню, в эту дыру, где он изводил меня разговорами о вас, о ваших, якобы, совершенствах. Умер он, любуясь вашей фотографией, и я по обещанию положила ее ему на грудь. Боже, как я ненавижу вас. Что это с вашей стороны – непростительное кокетство или равнодушие?

– Верьте, верьте, полное равнодушие. И я не умею играть любовью.

– Так помните его слова, он поручил мне вам сказать: многие ее будут любить, у нее какой-то магнит, но никто и никогда не будет ее любить так сильно и беззаветно, как я.

Дроздова подала мне руку и ушла. О ней я больше ничего не знаю.

Тяжело мне было пережить эту печальную историю, в которой я была совсем не виновата.

Мне пришлось увидеть несколько таких грустных историй. Вспоминаю одного знакомого студента, искавшего свидания со мной только ради того, чтобы говорить о любви к той молодой консерваторке, о которой я уже рассказывала, он любил ее горячо еще со школьной скамьи. Он был красив, умен, но она увлеклась другим и относилась к нему, как я к покойному Орловскому, он же к ней относился, как Дроздова к Орловскому.

Узнав, что его идеал уехал с богачом, он решил умереть и отдал свою жизнь на политическое убийство, хотя сам ненавидел политику и никогда ею не занимался.

Что это? Почему иногда достойные люди не могут найти себе взаимности и погибают? Как часто встречаются такие супружества: жена красавица, умная, любящая, а муж бегает за каждой юбкой и совершенно не ценит свое сокровище. С другой стороны: умный, любящий, дельный муж, не знающий другого желания, как баловать свою жену, находя в этом свое счастье, а та изменяет ему с каждым пошляком. Почему?

Компания братьев Павловых

Посещал нас часто брат Киечки, красивый весельчак, студент-медик. Как-то он заявил:

– Ну, Дунечка, я приведу к тебе не жениха, а конфетку.

Мы занимали очень большую, но полутемную комнату на углу Гороховой и Загородного проспекта. Наши кровати стояли в задней части комнаты за выступом и шкафом. Передняя часть представляла очень хорошо меблированную столовую и кабинет. Квартира была покойная, так как жила в ней только старуха-хозяйка с пожилыми дочерьми-служащими, да мы.

Федор Михайлович и Евдокия Михайловна Прокоповичи

Страдала я в это время малярией. Во время припадка я всегда гуляла до полного утомления, а после ложилась спать, закутавшись своей шубой.

Вот один раз во время такого сна разбудил меня сильный хохот, за столом сидела большая компания, а Киечка угощала всех чаем. Поразил меня чей-то смех, совершенно детский, закатистый. Я подумала, что только чистая душа может так смеяться.

Это смеялся Иван Петрович Павлов.

Познакомиться с новыми людьми мне не захотелось. Все вскоре ушли.

Иван и Дмитрий Павловы. Конец 1870-х гг.

С тех пор постоянными нашими гостями стала компания братьев Павловых. К]эоме них туда входили: Е. Е. Вагнер10 – потом профессор химии в Варшаве, И. М. Чельцов11 – впоследствии преподаватель химии в морском училище в Кронштадте, Иорданский – преподаватель физики там же, студент-медик Стольников12, доктора Холмовский13, Гончаров, Сапсович, ветеринар М., технолог Т. и Терский – земляк Павлова.

Всюду эта компания нас сопровождала в театр, в концерты, на танцевальные вечера в «Дешевку» («Дешевкой» у нас сокращенно называлось «Общество дешевых квартир», помещавшееся в Ротах, кажется, в Тарасовом переулке) и пр.

Каждый член компании имел свои особенности. И. П. Павлов говорил о возвышенных теориях человеческой жизни. Выходило умно, красиво, справедливо и невольно увлекало всех. Был он, однако, очень застенчив и любил наслаждаться речами своего брата химика Дмитрия Петровича, очень остроумного человека, который очаровывал своими шутками и прибаутками.

Будучи в Германии и не зная немецкого языка, он болтал в немецких компаниях так живо и весело, что его каждый раз с триумфом провожали домой.

Егор Егорович Вагнер

Неистовый Егорка Вагнер решительно и твердо решал все жизненные вопросы и покорял своей твердой волей. Чельцов производил сильное впечатление своим увлечением философским учением Платона, Иорданский от высочайших мыслей до величайших подробностей все укладывал в цифры и этим очень заинтересовывал. Ветеринар М. увлекал страстным поклонением театром, и сам был даровитым артистом. Сапсович производил впечатление своей красотой, кротостью и нежностью. Гончаров менее среди них успевал, так как увлекался революционным направлением. Стольников все помалкивал, внимательно прислушивался к разговорам и, казалось, своим видом говорил:

– Ну-ка, ну-ка, каких еще глупостей я наслушаюсь здесь!

Т. был скромный, хорошо воспитанный мальчик, к сожалению сильно отдававшийся рюмке, так что требовал к себе внимательного и заботливого отношения.

Фрагмент фотографии Рязанского землячества в Санкт-Петербурге. 1870 г. Слева направо: И. М. Чельцов, неизвестный, И. П. Павлов, Н. Н. Быстров

Очень потешил нас однажды Чельцов, рассказав такое свое приключение. Увлекшись учением Толстого, он вступил в студенческую коммуну, хотя обидно ему было, что заработанные им деньги уходили на общую выпивку, но с этим, как и со многим, он мирился. Но, когда дело дошло до коммунального носового платка, он не мог этого переварить и вернулся в квартиру братьев Павловых, соглашаясь спать даже под диваном.

Он хорошо знал греческий язык и ознакомил нас с произведениями Платона, превознося красоту его слога. При нашем полном незнании греческого языка, приходилось верить ему на слово. Учение же Платона о государстве, построенное на добродетели, где решительно все было общее, и жены и дети! до того нас возмутило, что мы с Киечкой не захотели слушать продолжение этого учения. Мы обе сказали, что никогда не согласились бы иметь нескольких мужей и не знать своих детей.

* * *

Примерно в это время я чуть было не рассталась с нашей милой компанией, получив печальное письмо от старшей сестры, она писала, что им приходится продавать свое небольшое имение. Особенно [это было] тяжело для ее мужа, так как в этом имении он родился, вырос и собирался умереть. Но трехлетние неурожаи окончательно его разорили.

Старшая сестра Серафимы Васильевны – Евгения Васильевна Сикорская

С этим письмом в кармане, как всегда, бросилась я к своему крестному:

– Помогите выручить мне сестру и зятя из их печального положения.

– Что же, самое большое, что я могу сделать для вас, это устроить вам место начальницы Гимназии во Владивостоке. Подъемных вы получите две тысячи с лишком.

Николай Викентьевич Сикорский муж Евгении Васильевны

Вернувшись домой, я тотчас же написала [сестре, что собираюсь] ехать во Владивосток, а 2 тыс. выслать на устройство их дел. Я не умела ценить деньги и мне казалось, что это громадная сумма. Каково же было мое огорчение, когда зять ответил, что две тысячи для них капля в море, чтобы я не портила свою карьеру и продолжала спокойно учиться.

Все мои родные набросились с упреком на крестного, на что он возразил:

– Если бы я не был уверен, что она дорогой выйдет замуж, я бы никогда этого не устраивал.

Об этом родные написали мне, тотчас пришла я к крестному, весьма воинственно настроенная, и говорю:

– Как вам не стыдно! Разве я уж такой отброс, что для выхода замуж должна пускаться в авантюру?

Крестный сконфузился и заявил, что во Владивосток едут два его приятеля один лучше другого, и он желал бы, чтобы за одного из них я вышла замуж.

У Елены Алексеевны

Увы, наше благополучие скоро кончилось! Наша хозяйка поехала к своей сестре да там и скончалась. Дочери ее не захотели держать квартиру и разъехались в разные стороны. Нам предстояло искать квартиру.

Сенная площадь

Вдруг, о радость! Однокурсница Киечки предложила нам комнату в квартире своей матери, где жила и сама. Мы немедленно переехали.

Хотя место было неказистое (Горсткин переулок около Сенной), но зато комната очаровательная: большая, светлая, чистая, хорошо меблированная. А главное – хозяйка была необыкновенно приятная и хорошая дама. Словом, попали мы необычайно удачно.

Лина Лоренц. На обороте фотографии надпись: «Лина Лоренц (жила с С.В. у Кропоткиной-Кравчены)». Публикуется впервые

Хозяйка наша, Елена Алексеевна, была родная сестра известного анархиста Кропоткина14. Она была умна, образована, остроумна, весела, отличная музыкантша, а самое главное, весьма и весьма добра. Мы прожили у нее до окончания моего курса как под крылом у родной матери. Теперь мы были всегда сыты, так как пользовались у нее широким кредитом.

Бывало, во время экзаменов она вставала в 2–3 часа ночи, приготовляла нам кофе, заставляла передохнуть от занятий, весело болтала с нами, а потом развлекала музыкой. Добрейшая Елена Алексеевна очень полюбила меня за веселый нрав и болтливость и посвятила мне даже одно стихотворение. Много я вытерпела издевательств от своих сожительниц за это посвящение.

Хочу несколькими словами вспомнить дорогую Лину Лоренц, учившуюся на медицинских курсах и проживавшую также у Елены Алексеевны. Она весьма много занималась и не принимала участия в нашем веселом образе жизни. Зато она всегда была готова ко всяким

дружеским услугам и очень заботливо относилась к моим финансовым трудностям. В критические моменты, во время перерывов в уроках, два раза она меня выручила, доставив, хотя небольшой, но весьма существенный заработок. Всегда вспоминаю ее услугу с великой благодарностью.

У милейшей Елены Алексеевны встречались мы с ее старым знакомым, известным адвокатом, который сделался нашим постоянным посетителем. Он только что вернулся из Италии и интересовал нас своими красивыми рассказами о путешествии. И в эту квартиру нашла дорогу компания братьев Павловых. Иван Петрович, еще не будучи знаком с нами, услышал обо мне от студента Стольникова, большого своего приятеля. Когда Стольников сообщил ему о моих приключениях с Волгиным, Иван Петрович промолвил:

– Верно, богатая, важная девица, которая свысока относится к нам, разночинцам.

Стольников познакомился со мной и, порядочно поговорив, вынес обо мне совсем другое впечатление:

– Это провинциалка, пахнет голодом, и никому неизвестная. В Волгине возмутило ее отсутствие уважения к женщине. Мое впечатление – «птичка невеличка, а ноготок остер».

С такой рекомендацией я и познакомилась с Иваном Петровичем. Обратил же он на меня внимание по следующему поводу.

В Петербург приехал знаменитый итальянский артист Росси15. Он выступал в шекспировских пьесах. Мой крестный абонировался на два кресла второго ряда для себя и для своей жены. Он женился на своей старой привязанности – немолодой девушке. Но жене пришлось уехать к больной матери, и крестный предложил мне ее место в театре с тем условием, чтобы в день спектакля я приходила к нему обедать и заранее рассказывала содержание предстоящей пьесы. Таким образом, он все понимал бы, хотя Росси говорил все по-итальянски.

Восторгу моему не было предела! Я видела героев Шекспира, знакомых мне с детства, в самом художественном исполнении.

Может быть, мои рассказы, полные энтузиазма, и обратили на меня внимание Ивана Петровича, который сам был большим почитателем Шекспира, и почитание это сохранил до конца своих дней.

Постепенно мы ближе познакомились друг с другом. Много говорили о вопросах, волновавших молодежь нашего времени. Его спокойное и трезвое отношение невольно меня обижало и не нравилось. Но так как это были исключительные речи среди нашей молодежи, то я невольно останавливала на нем внимание.

Все реже и реже стала посещать я кружки, где продолжали толочь воду в ступе. И в кружках стали ко мне относиться холодно, так как я выбрала дорогу не революционную, а эволюционную, то-есть, по словам Менделеева, заявила себя «постепеновкой».

Соединяло меня также с Иваном Петровичем наше общее отвращение к алкоголю. Ему очень нравилось, что когда я выигрывала всевозможные пари, то проигравшие должны были мне уплачивать воздержанием от выпивки.

Начала я интересоваться его жизнью, его биографией. Многое постепенно он мне рассказывал. Самые же ранние свои впечатления он записал. Вот эта запись.

Воспоминания Ивана Петровича 16

Когда я что-нибудь из моей жизни рассказывал, то частенько слышалось: «Как было бы хорошо, если бы вы это когда-нибудь в свободную минуту записали». Теперь это свободное время оказалось. Не попробовать ли в самом деле? К тому же мы переживаем такое особенное состояние: может быть, пересмотр прошлого чему-нибудь научит, что-нибудь подскажет, а главное, может быть, подаст какую-нибудь надежду. Буду сначала писать просто, что только вспомнится, что только уцелело в памяти, начиная с самого раннего детства.

По рассказам знаю, что я родился в доме дедушки по матери. Но странное дело – я как будто помню мой первый визит в тот дом, где прошло затем все мое детство до юношества включительно. Странность заключается в том, что этот визит сделал я на руках у няни, то есть был, вероятно, годовалым или около того, ребенком. А может быть, я и ошибаюсь, определяя так мой тогдашний возраст. Отец, живший ранее у тестя, купил себе старенький дом и его перед нашим переездом в него ремонтировали. В нем чинили, между прочим, и пол. Может быть, из предосторожности меня и более старшего няня взяла на руки. Но что я был на руках, я помню очень живо, как и чинившийся пол. За то, что я начал себя помнить очень рано, говорит и другой факт. Когда мимо этого дома проносили на кладбище одного из моих дядей по матери, меня опять на руках вынесли проститься с ним, и это воспоминание у меня тоже остается очень живым.

Затем расскажу, что знаю частью по сведениям от других, частью о тех элементах, из которых, скажем так, должно было сложиться мое существо.

Варвара Ивановна Павлова (в девичестве Успенская) – мать И. П. Павлова. 1889 г.

Отец моей матери, Варвары Ивановны, был священником в городе Рязани при церкви Николы Долгошей (по форме церкви). Он умер, не знаю отчего и скольки лет, вероятно, однако, в значительно пожилом возрасте. На его место, женившись на моей матери, как это было в обычае духовенства того времени, и поступил мой отец.