Слепой. Один в темноте

В крохотной прихожей послышался шум, и в комнату боком вдвинулся сержант патрульно-постовой службы.

– Следственная бригада прибыла, – сообщил он Быкову и, обернувшись, сказал кому-то в прихожей: – Проходите, это здесь.

– Спасибо, сержант, свободен, – откликнулся оттуда знакомый голос.

«Легок на помине», – подумал Быков, имея в виду следователя Кузнецова.

В прихожей «хрущевки» было не разминуться, и сержант попятился, пропуская вновь прибывших в комнату. Первым вошел эксперт-криминалист – лысоватый, чернявый, юркий, в очках с толстыми линзами и несвежей рубашке, что выглядывала из-под вязаного джемпера. Окинув комнату быстрым взглядом, он отыскал свободную поверхность, которой оказалась крышка пианино, и, пристроив на ней свой чемоданчик, первым делом натянул тонкие латексные перчатки.

За криминалистом, обойдя громоздкого сержанта, в помещение прошел Кузнецов – высокий, русоволосый, коротко стриженый, по-спортивному подтянутый и, как всегда, мрачноватый, будто погруженный в решение какой-то важной задачи или одолеваемый невеселыми мыслями. Он был замкнут и неразговорчив; многие считали это признаком заносчивости и высокомерия, но неплохо разбиравшийся в людях капитан Быков был уверен, что угрюмая молчаливость Андрея Кузнецова происходит от детской застенчивости, которую тот безуспешно пытается скрыть от окружающих.

Поздоровавшись с капитаном за руку, следователь покосился в сторону кухни, где бойкая старуха насмерть забалтывала старлея Васина, по третьему кругу рассказывая, как ее посреди ночи разбудил свисток соседского чайника, а затем окинул место происшествия профессионально цепким взглядом.

– И что тут у нас? – спросил он.

– По-моему, типичное самоубийство, – почти не кривя душой, ответил Быков. – Пришел человек домой, явно в расстроенных чувствах, заварил ромашковый чай для успокоения нервов, валерьянку достал – и то, и другое так в кухне на столе и стоит. А потом передумал чаевничать, отпилил ножиком кусок антенны, люстру с крюка снял, завязал петельку… В общем, не наш клиент.

– Личность установили? – поинтересовался Кузнецов, присаживаясь рядом с трупом на корточки и берясь кончиками пальцев за уголок простыни.

– Соседка опознала, – откликнулся капитан. – Хозяин квартиры, некто Се…

– Не надо, – перебил его следователь, вглядываясь в посиневшее лицо удавленника. – Я его знаю. Ну что, Серебряков, – обратился он к мертвецу, – вот и встретились, как я тебе и обещал. От меня ты ушел, а от бога, видишь, не увернулся…

– Старый знакомый? – поинтересовался капитан.

Кузнецов кивнул и поднялся с корточек.

– Приступай, Михалыч, – сказал он эксперту. – Посмотри хорошенько вокруг рта и на запястьях.

– На предмет? – остро блеснув в его сторону стеклами очков, спросил тот.

– Следы веревок, кляпа или клеящего состава с пластыря или скотча, – сказал Кузнецов. – Не нравится мне синяк у него на подбородке. Посмотри, нет ли других следов борьбы.

– Это уж как водится, – проворчал криминалист и, бесцеремонно оттерев его в сторону, склонился над телом.

Капитан Быков подавил вздох при виде того, как начинает проявляться знаменитая въедливость следователя Кузнецова.

– Ты не в курсе, кем он работал в последнее время? – поинтересовался тот, разглядывая дыру в потолке с таким видом, словно рассчитывал найти там улики, свидетельствующие о том, что здесь произошло обставленное под суицид зверское убийство.

– Соседка говорит, вроде, музыкантом в каком-то кабаке. Хотя на лабуха он, по-моему, не похож…

– Не похож, – согласился Кузнецов. Он оставил в покое дыру и, протиснувшись мимо колдующего над трупом эксперта, принялся теребить торчащий из-за шкафа конец обрезанного кабеля. – Лабух – это не от хорошей жизни. Раньше он был педагог, преподавал игру на фортепиано в музыкальной школе.

Он кивнул на служившее подтверждением его слов пыльное пианино и, не выпуская из рук конец кабеля, уставился на валяющийся на полу кухонный нож. Быков снова подавил вздох: этот парень все подмечал, да еще и, как выяснилось, был знаком с погибшим. Сейчас еще скажет, что у покойника было полно врагов или ревнивая любовница, которая могла его заказать, и пошла писать губерния…

– А потом? – спросил он, чтобы отвлечь Кузнецова от ножа и кабеля.

– А потом – суп с котом, – сообщил следователь. – Детишек он очень любил. Так сильно любил, что из школы его вежливо попросили, а в другую уже не приняли. Кое-как устроился в дом детского творчества руководителем кружка, пару лет держался, а потом опять за старое… Ну, а дальше, сам понимаешь – скандал, увольнение, развод… Даже уголовное дело возбудили. Но состава преступления обнаружить не удалось, так что отделался легким испугом. А теперь – вот…

Быков скорчил брезгливую гримасу. За годы оперативной работы он навидался всякого, в том числе и извращенцев всех мастей, но уразуметь, как здоровый мужик может испытывать половое влечение к ребенку или к другому мужику, так и не смог – это было выше его понимания.

– Совесть замучила? – предположил он.

– Сомневаюсь, что она у него была, – возразил Кузнецов. – Скорее уж, опять влип в какие-то неприятности. Жилось ему в последние годы, судя по всему, и без того несладко, вот психика и не выдержала. Валерьянка, говоришь?

– Ну, – утвердительно произнес Быков. – По-моему, все отлично сходится. Влип, как ты говоришь, в какую-то историю, психанул…

– Следы веревок и кляпа отсутствуют, – высказался в его поддержку эксперт. – Видимых следов борьбы нет, кроме кровоподтека на подбородке. Кровоподтек прижизненный, получен, судя по цвету, за несколько минут до смерти – может быть, за час, но никак не больше.

– Вот, – сказал Быков. – Типичное самоубийство!

– А кровоподтек?

– А что кровоподтек? Может, он из-за него и повесился! Дали в морду в темном дворе, или сам дома обо что-нибудь треснулся и окончательно распсиховался. Даже чай пить не стал – схватил ножик и побежал вешаться.

– Возможно, – сказал Кузнецов. – Но не факт. Надо все проверить. Узнать, были ли у него неприятности, и если да, то какие именно. Может быть, ему кто-то угрожал…

– Ну вот, – с тоской произнес Быков, – уже и угрожал!

– Почему бы и нет? При его наклонностях обзавестись врагами в лице чьих-нибудь родителей – пара пустяков. Один хороший удар в подбородок, и человек в глухом ауте. Связываешь его скотчем, который не оставляет рубцов на коже, заклеиваешь пасть, чтобы не переполошил соседей, и вешаешь. Потом аккуратно срезаешь путы, а следы липкой ленты легко удалить – спиртом, например, или обыкновенной теплой водой…

– Ну-ну, – недоверчиво сказал Быков. – Ты не перегибай, ученая голова! Кто его, по-твоему, пришил – профессор Мориарти?

– Возможно, – повторил следователь. – Как выражался один юморист, не все же в деревне дураки… Надо опросить свидетелей. Может, кто-нибудь видел, как ночью в подъезд входил посторонний человек, или заметил какую-то машину…

– Ребята уже на обходе, – вздохнул капитан. – Только черта лысого они выходят. Какие свидетели в четвертом часу ночи? Соседка слышала шум – чайник со свистком ее, понимаешь ли, разбудил, – но окна у нее в квартире на другую сторону, так что видеть она ничего не видела…

– Он тебе еще нужен? – спросил у Кузнецова эксперт и, дождавшись отрицательного покачивания головы, крикнул в сторону прихожей: – Сержант, можно выносить!

В прихожей стукнула дверь, с лестничной площадки донесся голос сержанта, который разговаривал по рации. Вскоре в квартиру, топоча, как лошади, вошли два дюжих санитара в броской униформе Центроспаса. В комнате, где и до их появления было тесно, стало не повернуться. Они сняли с шеи погибшего удавку, упаковали его в черный пластиковый мешок, погрузили на носилки и, неловко протиснувшись через мизерную прихожую, освободили помещение. На полу остался только очерченный мелом контур тела да растянувшаяся, как дохлая змея-альбинос, удавка.

Снаружи было слышно, как санитары, сдавленно матерясь и скребя ручками носилок по стенам, с трудом разворачивают свою ношу на узкой лестничной площадке. Потом кто-то, видимо, сержант, закрыл дверь квартиры, и удаляющиеся голоса зазвучали глуше, а вскоре и вовсе стихли. Внизу гулко бабахнула дверь подъезда, и через открытую форточку на кухне стало слышно, как санитары возятся около своего микроавтобуса.

Эксперт, высоко, как журавль, поднимая ноги, чтобы не затоптать улики, расхаживал по комнате, щелкая затвором фотоаппарата и слепя глаза вспышками блица. Из двери, что вела на кухню, высунулся старлей Васин – молодой, круглолицый, румяный и лопоухий, неизменно вызывавший горячую симпатию у дам пенсионного и предпенсионного возраста.

– Вопросы к свидетелю есть? – спросил он, адресуясь к Кузнецову.

– Ты все запротоколировал? – ответил тот вопросом на вопрос.

– Обижаешь, начальник, – хмыкнул Васин и, выставив перед собой растопыренную пятерню, несколько раз сжал и разжал пальцы. – Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…

– Тогда вопросов нет, – сказал Кузнецов.

– Так я отпускаю?

– Конечно.

Свидетельница, сухонькая и востроносенькая старушенция в надетом поверх синего свитера цветастом халате и домашних шлепанцах с меховой оторочкой, в сопровождении старлея появилась из кухни и проследовала к выходу. По дороге оба не переставали говорить: Васин благодарил старушенцию за оказанную ею неоценимую помощь следствию, а старушенция уверяла, что все это пустяки, что покойный был мужчина тихий, положительный и безвредный и что если бы ее спросили, скажем, про Масловых из двадцать седьмой или Назаровых из восемнадцатой, она бы такого порассказала, что только держись!

– Уф, – сказал Васин, закрыв за ней дверь и вернувшись в комнату.

Быков, который по-прежнему стоял, привалившись тощим задом к подоконнику, закурил новую сигарету.

– Протокол покажи, – потребовал Кузнецов, пристроился рядом с Быковым и широко, с риском вывихнуть челюсть, явно непроизвольно зевнул. – Сигареткой угостишь?

– Не выспался, ловелас? – усмехнулся капитан, протягивая ему открытую пачку. – Понимаю, дело молодое!

– Ага, – хмыкнул Кузнецов, выуживая из пачки сигарету. – С такой жизнью забудешь, как оно делается, это молодое дело!

– Что так? – сочувственно поинтересовался Быков.

– Бомжи жмура за городом в венткамере заброшенной теплотрассы нашли, пришлось выезжать.

– За городом? – удивился капитан. – Так это ж не наша земля!

– Земля не наша, зато жмур наш, – вздохнул Кузнецов. Капитан дал ему прикурить, и они дружно задымили. – Там же, в камере, в углу, нашли его водительское удостоверение и документы на машину – наверное, из кармана выпали или убийца впопыхах обронил. Такая вот, понимаешь, случайность: труп облили бензином и сожгли, обуглился до полной неузнаваемости, а документы целехоньки…

– Странная случайность, – выпустив в потолок длинную струю дыма, с глубокомысленным видом заметил Быков. – Может, этот, которого документы, сам все подстроил? Грохнул какого-нибудь бомжа, свои ксивы подбросил, а сам рванул к теплому морю или, наоборот, за Уральский хребет…

– Возможно, – ввернул свое любимое словечко Кузнецов. – Экспертиза покажет. Я видел его медицинскую карту. Там значатся аппендэктомия и перенесенный в детстве перелом стопы – левой, кажется, хотя точно не помню. И даже панорамный рентгеновский снимок обеих челюстей имеется.

– Ну, челюсти, челюсти… – проворчал Быков. – Челюсти под готовый снимок подогнать можно. Помнишь, было такое кино с Брюсом Уиллисом – «Девять ярдов»? Так там жмуру здоровые зубы сверлили и коронки ставили. И как раз перед тем как спалить. А шрам от удаления аппендикса – не такая уж редкая штука, даже у бомжей. Правда, такого стоматолога, чтоб согласился у мертвяка в пасти ковыряться, не в каждой поликлинике найдешь, да и перелом стопы… Не будешь ведь у каждого встречного бомжа спрашивать: слышь, болезный, ты в детстве стопу не ломал? Таких, с переломом в нужном месте, может, один на тысячу…

– А с полным набором зубов – один на миллион, – в тон ему подхватил Кузнецов. – Кто бы послушал, какой бред мы с тобой несем!

– Полный, – подтвердил Васин, который уже вернулся в комнату и стоял рядом с протоколом свидетельских показаний в руке.

– Абсолютный, – поддакнул эксперт, зачехляя фотоаппарат. – Я бы даже сказал, эталонный.

– Вам что, умники, заняться нечем? – прикрикнул на них Быков. – Васин, ты выяснил, где работал этот педофил?

– Почему педофил? – удивился старлей, пропустивший рассказ Кузнецова о некоторых подробностях биографии покойного Ивана Николаевича Серебрякова.

– Потому что таким уродился, – проинформировал его капитан. – Так ты выяснил или нет?

– Клуб «Башня», – сообщил Васин.

– Вот и дуй прямо сейчас в эту «Башню». Выясни, не было ли у него на работе каких-то неприятностей, конфликтов. Может, он жаловался на кого-то… или на что-то. Ну, словом, по полной программе, выжми их там досуха. И давай по-быстрому, одна нога здесь, другая там. Надо разгребаться с этой ерундой поскорее и закрывать дело к чертовой матери – повесился и повесился, не нам его за это наказывать. Правильно я говорю, прокуратура? – напористо обратился он к Кузнецову.

– Да, наверное, правильно, – проявил не свойственную ему сговорчивость следователь. И тут же добавил: – Конечно, если откроются новые обстоятельства…

– Ну, если откроются, тогда – конечно, – поддакнул Быков, усмехнувшись про себя. Судя по взгляду, который бросил на него Васин, сообразительный старлей отлично понял, что имел в виду старший по званию.

Следователь прокуратуры Андрей Кузнецов, в свою очередь, был далеко не глуп и, разумеется, тоже прекрасно понял, что означал этот безмолвный обмен мнениями. Тем не менее, он промолчал. Капитан Быков по достоинству оценил это молчание и мысленно отметил как весьма положительный тот факт, что парень, кажется, потихоньку начинает набираться житейского опыта, который сплошь и рядом оказывается намного ценнее ума.

Глава 3

Убавив яркость компьютерного монитора до минимума, Глеб Сиверов снял очки с затемненными стеклами и некоторое время, зажмурившись, массировал двумя пальцами натруженную переносицу. Из динамиков мягкими волнами плыла музыка; звучал Мендельсон, и на его фоне картинки минувшего дня, мелькавшие перед внутренним взором Слепого, выглядели довольно странными и казались какими-то ненастоящими. Реальной была музыка, и Глеб понимал, что это правильно: эта мелодия звучала за сотни лет до его рождения и будет звучать через столетия после того, как он умрет. А стеклянные небоскребы Москва-Сити, бешеные потоки транспорта, роскошные особняки вдоль Рублево-Успенского шоссе и задерганные, нервные, вечно куда-то спешащие люди, к числу которых относится и Глеб Сиверов, промелькнут и исчезнут, не оставив в истории сколько-нибудь заметного следа.

Не открывая глаз, он нашарил на столе справа от себя пачку, вытряхнул из нее сигарету и выкурил ее целиком, до самого фильтра, понемногу, капля за каплей, изгоняя из себя оставшийся позади бестолковый, полный раздражающей суеты и мелких неудач день. Раньше, причем не так уж и давно, суеты он просто не замечал, а к неудачам относился философски, как к неотъемлемой части своей профессии – да, в сущности, и жизни любого человека. Отношение к жизни у него не изменилось, вот только ближе к вечеру он начал сильно от всего этого уставать – так, как никогда не уставал раньше.

Глеб подумал, не выпить ли ему наркомовские сто граммов для поднятия боевого духа, и немедленно себя одернул: еще чего! То, что метод снятия стресса при помощи алкоголя чрезвычайно широко распространен, вовсе не означает, что он так уж хорош и годится для человека, практически всю жизнь расхаживающего по самому краешку бездны, откуда еще никто не возвращался. При его профессии даже самый уютный семейный вечерок может в единый миг перевернуться с ног на голову, обернувшись ситуацией, в которой эти самые сто граммов для бодрости окажутся лишними.

Он открыл глаза, старательно затушил в пепельнице окурок, сел ровнее и путем несложных манипуляций с компьютерной мышью вошел в базу данных ГИБДД. Пальцы привычно пробежались по клавиатуре, бойко настучав надежно сохраненный тренированной памятью номер автомобиля; проверив, не вкралась ли в номер опечатка, Глеб нажал ввод и присвистнул.

– Вот зараза, – сказал он, имея в виду вовсе не компьютер, который, как всегда, оказался на высоте, начав и закончив поиск за какие-то доли секунды.

Да, компьютер, разумеется, вовсе не был виноват в том, что под интересующим Глеба Сиверова номером в базе данных восемь лет назад был зарегистрирован муниципальный грузовик-мусоровоз. Глеб снова закрыл глаза и сосредоточился. Отодвинутая на задний план восприятия музыка зазвучала приглушенно, как сквозь толстую стену, а перед глазами, словно наяву, возник запыленный, как после долгой езды по проселочным дорогам, похожий на тупое зубило нос серой «лады» девятой модели. Пластиковый бампер треснул поперек, а к нему парой ржавых саморезов был привинчен номер – без сомнения, тот самый, который Глеб минуту назад набрал на клавиатуре своего компьютера. Следовательно, кто-то наврал – либо база данных (что было возможно, но сомнительно), либо память Глеба Сиверова (чего до сих пор не случалось ни разу), либо, что представлялось наиболее вероятным, водитель «девятки», предусмотрительно присобачивший к своему транспортному средству краденые, а может быть, просто фальшивые номерные знаки.

…Этот день он провел, наблюдая за объектом планируемой ликвидации, бизнесменом и политиком Александром Леонидовичем Вронским. Ровно в девять утра господин Вронский вышел из подъезда многоэтажной суперсовременной башни, на самой верхушке которой разместилась его скромная городская квартирка жилой площадью сто пятьдесят шесть квадратных метров, под бдительным присмотром телохранителей погрузился на заднее сиденье сверкающего черным лаком и хромом «майбаха» и в сопровождении джипа охраны отбыл в свой офис. Глеб последовал за ним на приличном удалении и убедился, что в этой части предоставленная Федором Филипповичем информация соответствует действительности. Охрана Вронского ежедневно меняла маршрут движения, но количество возможных маршрутов, как ни крути, было конечным, а смена их осуществлялась по четкой, хитроумно разработанной схеме, обнаружить и понять которую можно было лишь путем продолжительных наблюдений. Глеб отслеживал передвижения Вронского по городу уже третий день, и пока что они полностью совпадали со схемой, которую он получил от генерала. Количество охраны и распорядок дня также оставались неизменными и полностью соответствовали полученной информации.

Глеб уже начал понимать, что всесторонняя проверка займет слишком много времени; генерал будет недоволен, но это бы еще полбеды. Судя по тому, как хорошо продумана и тщательно организована система безопасности Вронского, начальник его охраны настоящий профессионал. Он далеко не глуп и, конечно же, понимает, что любая оборона уязвима, а любой тайный пароль рано или поздно становится достоянием широкой гласности. Значит, графики и маршруты движения, схемы расстановки постов и смены караулов тоже должны периодически меняться. Новый алгоритм системы безопасности может быть введен в любую минуту, и тогда придется либо действовать наугад, либо начинать все с самого начала, с нуля.

Все это означало, что он должен поспешить, и Глеб просто не мог не раздражаться по этому поводу: он очень не любил, когда его торопили люди или обстоятельства.

Он как раз продумывал план своих дальнейших действий, когда обстановка вдруг начала меняться. Машина, в которой он сидел, наблюдая за офисом Вронского, была предусмотрительно припаркована поодаль от подъезда, чтобы ее номерные знаки, не говоря уже о личности водителя, не попали в поле зрения камер видеонаблюдения. Господин Вронский был богат и влиятелен настолько, что сумел заполучить в собственность, а главное, удержать при себе в ходе многочисленных переделов уютный трехэтажный особнячок на одной из тихих центральных улочек, где и разместил головной офис своего холдинга. Отреставрированный, обновленный и отремонтированный по последнему слову строительной моды особнячок снаружи выглядел, как игрушка, но Глеб знал, что этот пряничный бело-розовый домик можно чуть ли не одним нажатием кнопки превратить в неприступную крепость, способную выдержать даже профессиональный штурм. В этом, как было доподлинно известно Глебу, неоднократно убеждались отряды рейдеров, пытавшиеся силой оттяпать у господина Вронского этот лакомый кусочек ценящейся на вес золота московской недвижимости. Все эти попытки кончались одинаково: рейдеры спешно грузились в свой транспорт, унося раненых, а бывало, что и убитых, и несолоно хлебавши отбывали восвояси – оправдываться перед нанимателем и геройски отвоевывать полученный аванс, который у них пытались отобрать.

Глеб скучал, курил, поглядывал на часы, фиксируя все, что происходило на крыльце офиса и вокруг него, и всякий раз убеждаясь, что только даром тратит время: контора работала, как швейцарский хронометр, ни на минуту не отклоняясь от графика, который был ему известен.

Через некоторое время из глубины переулка показалась и, подъехав, остановилась на некотором удалении от здания запыленная серая «девятка». Глеб автоматически, по укоренившейся привычке подмечать и принимать к сведению все, даже самые незначительные, детали окружения, запомнил номер и временно сосредоточил на машине свое внимание: ему было интересно, кто это пожаловал в офис. Больше приехавшему просто некуда было податься. Вдоль противоположного тротуара тянулся высокий кирпичный забор, ограждавший территорию каких-то складов. Территория была по периметру обсажена старыми липами, разросшиеся кроны которых зеленели молодой листвой и тихонько шумели на ветру, как будто за забором располагались не складские ангары, а парк или сад купеческого дома (как это, несомненно, и было лет двести тому назад). Справа от бело-розового пряничного особнячка находилась обнесенная узорчатой чугунной решеткой территория больницы, а слева до самого перекрестка уныло серела, поблескивая пыльными стеклами многочисленных окон, стена какого-то казенного сооружения, в котором с одинаковым успехом могли располагаться как конторы или проектные бюро, так и сборочные цеха какого-нибудь электромеханического предприятия. Вход в это здание располагался за углом, на перпендикулярной улице, и, если водитель серой «девятки» прибыл не в офис Вронского, то, надо думать, ему просто не повезло найти подходящее место для парковки, и он припарковался там, где получилось.

К некоторому удивлению Глеба, из «девятки» никто не вышел. Подождав минут пять, он посмотрел на часы. Чувство времени его не подвело: до обеда было еще очень далеко, так что встречу в перерыве можно было с чистой совестью выбросить из головы.

Прошло еще пять минут, потом десять, пятнадцать. Водитель «девятки» оставался за рулем, из пряничного домика тоже никто не выходил. Потом ворота в кирпичном заборе, что ограждал территорию офиса, открылись, и из них, поблескивая черным металлом и густой тонировкой стекол, выкатился один из принадлежащих холдингу – читай, господину Вронскому – джипов. Данная поездка в расписании не значилась, но Глеба это не обеспокоило: в конце концов, перед ним был не собранный из пружин и шестеренок механизм, а здание, заполненное живыми людьми. Да и повседневная жизнь любой конторы – это совсем не то, что график движения поездов по железной дороге, в ней полным-полно мелких отклонений от внутреннего распорядка и того, что принято называть производственной необходимостью…

На всякий случай Глеб засек время и в ту же секунду заметил, как в приоткрывшемся окне «девятки» коротко блеснула линза фотографического объектива – судя по диаметру, мощного, телескопического. Это уже было по-настоящему любопытно, и с той минуты Сиверов наблюдал уже не столько за офисом, сколько за пыльной серой «ладой», гадая, что сие должно означать.

Ответов могло быть множество. Вронский имел огромное количество врагов, да и большинство тех, кого он называл своими друзьями, вздохнули бы с огромным облегчением, бросив горсть земли на крышку его гроба. Кто-то еще, помимо Глеба, мог выслеживать его, и с той же целью: убить, получив за это приличное денежное вознаграждение.

Далее, Вронский с некоторых пор стал человеком публичным, заделался медийной персоной и желанной добычей для папарацци, один из которых мог сидеть за рулем вызвавшей интерес Сиверова машины. В пользу этого предположения говорил как замеченный Глебом мощный профессиональный фотоаппарат, так и автомобиль, будто нарочно созданный для того, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания.

С таким же успехом человек в серой «девятке» мог работать на самого Вронского – например, проверять по его поручению надежность системы безопасности или следить за кем-то из служащих офиса. Он мог оказаться сотрудником налоговых органов, милиции, прокуратуры, частным детективом, адвокатом или просто ревнивым дружком какой-нибудь секретарши – словом, кем угодно, в том числе и еще одним винтиком в механизме разработанной на Лубянке сложной многоуровневой операции по устранению Вронского, предусматривающей на конечном этапе ликвидацию непосредственного исполнителя.