Сердце Демидина

Константина Сергеевича знобило. Всё теперь зависело от его собранности. Он ощущал на себе чьи-то взгляды – музыканты посматривали на него и Понятых, но ему казалось, что-то ещё изучает его спину с таким неприятным вниманием, как будто шарит холодными щупальцами между его лопатками. Он заставил себя сосредоточиться. Слишком многое теперь зависело от этих коротких минут.

Провал Константина Сергеевича Демидина

Загремело знаменитое вступление Гимна. Впечатление было усилено тем, что Демидин и Понятых находились посреди оркестра. Вокруг них забурлили и заблистали торжественные звуки. Фанфарная волна усиливалась и крепла, и на её гребне взметнулся могучий хор.

Саюз не-руши-МЫЙРеспу-блик свобо-ДНЫХ…

Вот уже несколько недель Демидин бредил этим моментом. Он стоял, ожидая прилива энергии, чувствуя, как слова Гимна наполняются живым дыханием десятков людей. Шла такая мощь, что его почти сбивало с ног, но его удивило, что патриотических чувств было немного, и исполнители продолжали думать о своём.

Сплоти-и-ЛА наве-КИ вели-и-кая РУСЬБАМ-БАМ-БАМ

Это сокрушительное «БАМ» исходило от тарелок и барабана справа. Демидин выругался про себя. Неужели они вообще не понимают, о чём поют? Он изо всех сил пытался уцепиться за темы державы, государства, Родины, которые путались в потоке совершенно посторонних мыслей.

Да здра-вству-ет СОЗ-данный во-лей наро-ДНОЙЕди-ный могу-чий СавеЕ-Е-Е-Тский САЮСБАМ-БАМ-БАМ

Покупки, интриги, иностранные командировки… Какой-то Петренко не поехал в Италию, и правильно, что не поехал. Фамилия нового баритона – Щепкин, а рожа у этого Щепкина красная, как полковое знамя. В последнее время в хор набирают исключительно мордастых… У дирижёрской жены одних норковых шуб четыре штуки. Придётся краснеть на родительском собрании потому, что подлец Колька разбил окно. Бред! Бред! Как Понятых может это выдерживать?

ПА-А-рти-и-я ЛЕ-нина си-и-ла на-РОДНАЯНас к тар-жеству-у каму-НИЗМа ведётБАМ-БАМ-БАМ

У Вовы Понятых сильно кружилась голова. «БАМ-БАМ-БАМ» были похожи на удары стенобитных орудий и выбивали из него чувство реальности, и он терял опору и качался, как язык в гудящем колоколе. Он пытался очистить сознание и проводить через себя энергию хора, но в этом оглушительном пространстве он был слишком мал и его слабые попытки не имели значения.

Демидин чувствовал себя деревом, которое ломает и гнёт штормовой вихрь. Направить эту безумную силу он не мог. Но время неумолимо шло, и ему было необходимо что-то сделать – срочно, немедленно, другого шанса у него может не появиться…

В пабе-де вели-ких идей ка-му-низ-МАМы ви-дим гряду-щее НА-шей стра-НЫ-ЫБАМ-БАМ-БАМ

…Он не может контролировать эту лавину энергии. Может ли он хотя бы направить её? Чтобы её направить, мелькнула в его мозгу услышанная где-то мысль…

И кра-снаму зна-ме-ни НА-ше-ей ачиз-ны

…надо ею стать, забыть о себе, чтобы оторваться от земли и понестись вместе с бурей… А потом, в последний момент, навязать ей свою волю. Демидин заставил себя не помнить о реальности и, захлёбываясь в сверкающих вокруг него звуках, почувствовал, как поднимает и поворачивает его вихрь, отрывая от Понятых и от пола, увидел, как бешеными струями закружились музыканты, сцена, зрители, пятна лиц потекли вокруг него белыми лентами, громовые звуки уплотнились…

Мы бу-дем всегда безза-ВЕ-ТНА верныБАМ-БАМ-БАМ

…мир заполнился невероятной тяжестью, его схватило что-то ужасное, не дающее ему дышать, и когда он думал, что больше не выдержит ни одного мгновения, всё для него кончилось.

Вова почувствовал, как отпустили его руки Демидина. Он оглянулся в поисках Константина Сергеевича и наткнулся лишь на ошарашенные взгляды музыкантов. Тем показалось, что Демидин приподнялся в воздухе, делаясь прозрачным, и, поколебавшись, как пламя свечи, исчез. Зрители услышали, как что-то хлопнуло так, как будто лопнул воздушный шарик. В оркестровую яму пробирался милиционер. В передние ряды потянуло запахом горелой резины.

В четвёртом ряду приподнялась со своего кресла и стала шумно принюхиваться заслуженная учительница. Всю свою жизнь она отдала детям и теперь не ждала от них ничего хорошего. Испепеляющим взором она обводила окрестные ряды, не сомневаясь, что и хлопок, и запах резиновой гари – проделка кого-то из её питомцев. Ей даже казалось, что она знает, кого именно – известного школьного хулигана. Мысленно она уже произносила гневные слова, которые скажет его родителям. Он опозорил всю школу. И когда! Во время исполнения Гимна, когда весь зал стоял, охваченный патриотическими чувствами!

Но её ученик был, конечно, не виноват – он даже не обратил внимания на тот хлопок, с которым исчез Константин Сергеевич, не заметив его, поскольку был занят тем, что вырезал ножичком на спинке кресла впереди себя одно короткое, но выразительное слово.

Демидин исчез, и Вове Понятых пришлось отвечать на множество вопросов. Особенно старался генерал Лаков – он страшно опасался неприятностей, но, когда выяснилось, что начальство виноватых не ищет, так как озабочено другими делами, он решил, что разумнее всего затянуть выяснения обстоятельств происшедшего, а потом обо всем забыть.

Недели через три Вову Понятых и вовсе оставили в покое, и события 27 сентября никак не сказались на его будущей карьере. Один только майор Жук интересовался подробностями, но и его, как и всех остальных, вскоре захватили политические новости.

Падение Бориса Николаевича Ельцина с моста

Дело в том, что спустя считаные часы после исчезновения Демидина упал с моста Борис Николаевич Ельцин – будущий первый президент демократической России, случившееся стало сенсацией и оживлённо обсуждалось в стране.

Ельцин утверждал, что его уронили в Москву-реку сотрудники КГБ, говорил, что едва не утонул, и намекал на причастность к этому самого Горбачёва, который таким образом будто бы пытался избавиться от конкурента.

Официальная пресса писала, что Борис Николаевич по пьяни сверзился с мостика, пересекающего крошечную речку Пахру неподалёку от его же собственной дачи. Плюхнулся он будто бы в мелкую прибрежную грязь, где уснул и откуда его потом выковыривала охрана, а когда он протрезвел, начал рассказывать небылицы о покушении на него КГБ, о том, как его сбросили будто бы в мешке с моста через Москву-реку.

Но народ официальной прессе уже не верил, а Ельцину, наоборот, всё ещё верил безоговорочно.

Событие наделало много шума, и эта история обросла слухами и подробностями, чаще всего неверными.

На самом деле падение Ельцина с моста, ознаменовавшее собой приближающийся распад СССР, как и всякое эпохальное событие, произошло одновременно в трёх мирах: небесном, земном и подземном – и в трёх временах: прошлом, настоящем и будущем. В прошлом – Ельцин уже упал, вздымая брызги и пену, разрезая мутные воды одновременно двух рек: маленькой речушки Пахры и красавицы Москвы-реки. В настоящем – он всё ещё летит, слегка растопырив руки и ноги и о чём-то задумавшись. В будущем – он ещё прилетит, упадёт, вздымая брызги и пену одновременно двух рек: маленькой Пахры и величественной красавицы Москвы-реки.

Прошло ли падение Бориса Николаевича Ельцина с моста не замеченным в небесном мире? Не знаем, думаем, что оно было замечено, но точно не можем этого знать. Слишком удивительно, слишком осмысленно всё, что происходит в этом единственно подлинном мире, и в наших ли силах это описать? Что мы знаем о тех потрясающих местах, где Истина и Любовь царствуют и их светлая власть не оспорена мелкими узурпаторами? Наше воображение с трудом достигает этих мест. Господи, прости и омой нас, перепачканных, излечи нас, исколотых и преданных друг другом, приведи и наши души в сияющее Царствие Твоё!

Проще описывать события земного мира… Всё здесь понятнее – добро и зло схватились в вечной борьбе, любовь и ненависть перепутались в сердцах людей, царьки и жулики борются между собой за несколько ничтожных лет власти, и жизнь здесь так скоротечна, и только наши души вечны… Ах, как вечны наши души!

Нижние миры злее и примитивнее нашего. Почти ничего творческого, светлого не рождается в них, населённых замученными рабами и больными чудовищами. Вообразить их легко – возьмите лицо, исказите его, пока оно не превратится в харю, возьмите животное и сделайте из него монстра.

Населите этими харями и монстрами огромную страну. Вот один из таких миров. Он из тех, где падение Ельцина с моста́ незамеченным не останется.

Нескончаемый, изрытый котлованами пустырь освещает бледное солнце – серый круг на тяжёлом небе. Кажется, это солнце – наше, то есть оно та же звезда, что светит и нам, но здесь лучи его с трудом пробиваются сквозь облака. Тепло и влага здесь исходят из самой почвы. Тепло – временами скупое, временами обжигающее, а влага – чёрная, тяжёлая и болотистая. Кто вырыл эти котлованы? Для чего землю рвали тупыми железобетонными блоками, зачем сваривали арматуру, торчащую из них, как переломанные рёбра? Почему, не достроив, бросали один котлован и начинали рыть другой?

Вот на заваленном строительным мусором пустыре соединились два отливающих ржавым металлом ручья, так похожие на две скрещенные сабли, висящие на гобелене в Петькиной квартире. Натыкаясь на кучи гравия, к их перекрестию бредёт ведьма. Она поднимает коричневое морщинистое лицо и вглядывается пустыми, как дырки, глазами в чёрную точку на небе, не летит ли кто?

Часть вторая. Ур

Глава 11

Смерти нет

Да наплевать ведьме на падение Бориса Николаевича Ельцина. И на высокую кремлёвскую политику. И на всё нынешнее московское царство. А ведь есть и у неё мечта! Жизнь её дрожащая по денёчкам, по минуткам, ноженьки слабые по обочинкам, по задворкам скитаться, объедками питаться, начальству на глаза не попадаться. Жива ещё, карга старая? Блестят ли твои глазки-подлянки? Жива пока, благодетели мои, жива. А глазоньки мои не блестят уже. И не вижу я ничегошеньки – ну только чуточки. А всё больше запахи да шорохи. Ну и дура – подохнешь скоро или помочь тебе? Ой, сама подохну, могучий начальник, сама подохну, сама…

Сплюнет начальство и проследует дальше, и посмотрит ему вслед своими дырками хитрая старуха. И тебя она переживёт, и не таких, как ты, пережила, ишь, умчал, тварюга, чтоб твой язык поганый ко лбу прирос, чтоб ты лопнул, ничтожество, тля, а глазки свои она не по глупости потеряла, а инвестировала, а есть и у неё мечта! Эх, была бы она помоложе… А когда была, и не такие лебезили перед ней, в глазки заглядывали и торопились под точёный её каблучок. А она тогда и смотреть на них не хотела… Где же вы теперь, глазоньки мои, где вы!

Сердце Демидина

Демидин очнулся от тупой боли, будто кто-то нудил, расталкивал его и требовал внимания. Ныли голова, шея, ладони, локти. Приходить в себя не хотелось, потому что его душа, чувствуя, что окружающий мир раздражителен и неуютен, пыталась продлить оставшиеся мгновения забытья.

Когда он всё-таки открыл глаза, то увидел далёкое неяркое солнце, льющее вниз медленный мученический свет. Его щёки обдувал воздух, несущий запахи тления. Он повернул голову и, морщась, разглядел дымящиеся провода и обломки какой-то аппаратуры, а дальше камни, чёрно-зелёные пятна плесени, редкую траву, кривые ракитовые кусты, куски бетона и обгорелые столбы.

Но ближайшие к нему камни были освещены совершенно чуждым этому месту светом, неожиданно живым и красивым.

С трудом приподняв голову, он обнаружил, что лежит на гнутой и ржавой, опутанной проводами плите совершенно голый и что источником пульсирующего сияния является его собственная, прозрачная, как хрусталь, грудь с белыми фарфоровыми рёбрами, между которыми сияет мягкими лучами его собственное, Константина Сергеевича Демидина, сердце.

Некоторое время он смотрел на него остолбенело, потрясённый тем, что вот, оказывается, всю жизнь носил он в себе такую красоту и не осознавал этого.

Наконец, припомнив, что находится он в чужом месте, он попытался приподняться и обнаружил, что тело его не слушается. Руками он ещё мог двигать, но всё, что ниже плеч, не ощущалось. Упал на позвоночник и парализован? Вместе с этим страхом он ощутил ещё больший: от сознания хрупкости и уязвимости чуда, которое жило в его груди.

Слева от него кто-то шмыгнул носом и захихикал. Демидин повернул голову и увидел одетую в тряпки старуху с мелким, сморщенным в умильную улыбочку лицом.

– Проснулися, сладенькие мои, холосенькие мои, сеючкой шевелят, севелят, головкой-то, утю-тю-тю, – сказала старуха, щурясь и вытягивая губы. – А луценьки нас не слусаюц-ца, а нозеньки нас не слусаюц-ца… Утю-тю-сеньки, сокловище ты мое. Класавцик ты мой. Сю-сю-сю.

Она медленно подкрадывалась к Демидину.

– Отойди… – прохрипел Демидин, поднимая невыносимо тяжёлую руку.

Старуха нахмурилась и ещё приблизилась.

– Сколько ноцей здали мы, сколько ноцей не спали мы, – неодобрительно сказала она. – Глазки выплакивали. Глазоньки-то мои… Глазоньки-то мои где? А?

Она пододвигалась, постепенно приходя в ярость.

– Глазки мои!

Она горестно взвыла и погрозила небу хрупким кулачком.

– Ничего, они ещё умоются. Кровавыми слезами умоются. А я? Что? Я теперь что? Карга старая? Змея подколодная? Вот вам и карга. Вот вам и карга! Ай да карга!

Она показала горизонту кукиш и затанцевала, хлопая себя по бёдрам.

– Сю-сю, поросёночек!

Старуха, кряхтя, нагнулась и дотронулась до прозрачной груди Демидина, которого затошнило от ужаса и отвращения. В отчаянии он попытался отодвинуться, но тело отказалось подчиниться и перед его глазами замелькали огненные мухи.

Старуха отдёрнула руку, как от ожога, и прыгнула назад. Придя в себя, она осторожно обошла Демидина.

– Ну, поросёночек, а теперь в сарайчик, – сказала она, хватая его за запястья сухими шершавыми пальцами.

– Куда ты меня тащишь? – закричал Демидин. – Пусти!

– Молчи! – прикрикнула старуха. – Твоё дело теперь поросячье.

– Пусти! – в ужасе воскликнул Демидин.

Сверху донёсся далёкий, будто бы птичий крик.

– Не ори, дурень! – взвыла старуха.

Но все стало тихо вокруг.

Чертыхаясь и ворча, она сорвала пригоршню бурых листьев с ближайшего куста, отодрала лоскут от своих лохмотьев, завернула в него листья, и принялась запихивать всё это Демидину в рот. Тот бешено вращал головой. Наконец она, рассвирепев, схватила Демидина за уши.

– Послушай, поросёночек, – прошипела она, наклоняясь к Демидину и дыша на него гнилью. – Погляди в мои глазки.

Демидин посмотрел и увидел, что вместо глаз у неё окровавленные раны.

– Твоя работа, поросёночек, – злобно прошипела старуха. – Будешь трепыхаться, я твои глазки сделаю как мои.

Демидин дал запихнуть в свой рот вонючий кляп. По его лицу потекла бессильная слеза. Старуха сразу пришла в хорошее настроение.

– Ласплакались мы, утю-тю-тю. Мужчиночки мои ласплакались, – закудахтала она.

Грязным коричневым пальцем она вытерла слезу со щеки Демидина и улыбнулась. Потом, встряхнувшись, снова схватила Демидина за руки и, горбясь, как муравей, поволокла его куда-то.

Прошло несколько часов, а бешеная старуха, хрипя от напряжения, всё тащила Демидина по кучам камней, мимо бетонных блоков и колючих кустов. Бедный Константин Сергеевич слабел от потери крови, сочившейся из бесчисленных ссадин. Надежда была только на то, что, когда пройдёт время, он снова сможет управлять своим телом и тогда справится с ведьмой.

Отчего-то он был уверен, что она жаждет завладеть его сердцем, и был готов перенести всё что угодно – любые муки, лишь бы не допустить этого. В этих паскудных местах его сердце казалось таким же надмирным, как само солнце, которое уже начинало закатываться за горизонт.

Теряя силы, Демидин всё чаще расслаблял шею, и тогда его голова ударялась о камни. Наконец, с последними закатными лучами, ведьма остановилась и рухнула на землю, и через несколько секунд измученный Демидин провалился в сон.

Он пришёл в себя перед рассветом. Старуха спала в нескольких шагах, вздрагивая и поскуливая во сне, как щенок. Небо на мгновение расчистилось, и он успел увидеть звёзды. В звёздах была надежда, сама Вселенная смотрела на парализованного учёного Константина Демидина и заглядывала в его прозрачную грудь. Его сердце неожиданно вспыхнуло, послав вверх сноп приветственных искр.

Когда взошло солнце, старуха заворочалась, жуя губами и потирая лицо, шею и плечи ладонями. Кряхтя, она поднялась и помочилась, не стесняясь Демидина, а потом забралась на кучу щебня и стала прислушиваться и оглядываться.

Издали послышался низкий звук, похожий на стрекотание мотора. Этот звук до смерти перепугал старуху, которая, взвизгивая от волнения, принялась рыскать по сторонам, собирая всё, что попадалось под руку, – ветки, охапки сырых от росы листьев, и наваливать всё это на Демидина.

– Заберёт, проклятый, отнимет и заберёт, – кудахтала она, трясясь от страха, и металась вокруг в поисках любого комка грязи, чтобы прикрыть Демидина.

Скоро он был завален мусором и лежал в темноте, слушая приближающийся автомобиль. «Кого она так боится? – лихорадочно думал он. – Того, кто мне поможет? А вдруг это ещё какая-нибудь другая сволочь, даже бо́льшая сволочь, чем она сама?»

Глава 12

Майор Скуратов

Автомобиль приближался. Ведьма уселась на заваленного дрянью Демидина и принялась напевать дрожащим от волнения голосом. Послышался звук открывшейся и захлопнувшейся двери автомобиля, хруст приближающихся по камешкам шагов, и наконец звучный мужской голос сказал:

– Здравствуйте, Наина Генриховна.

– Ах, товарищ майор, это вы! – воскликнула старуха, вскакивая с Демидина. – Здравствуйте, батюшка! А я вот тут шла, шла и так приустала, что села на бугорочек и, верите ли, задремала.

– Задремали, Наина Генриховна, – сочувственно сказал голос.

– Задремала, товарищ майор, – подтвердила Наина Генриховна. – Ноженьки мои не те уже.

– Не те, – с грустью согласился голос.

– Совсем не те, – всхлипнула старуха. – Молодая-то я резвая была. Носишься, бывало, столько всего переделаешь. Хвалили меня, награждали… Эх!

– Да, в молодости вы хоть куда были, Наина Генриховна, – сказал голос.

– Устаю я быстро, товарищ майор, – пожаловалась старуха. – Пройду немного, и уже присесть мне надо, хоть на пригорочке, хоть на кочке какой.

– Можно и я посижу с вами на пригорочке? – вкрадчиво спросил голос.

– Посидите, товарищ майор! Конечно, посидите, – испуганно ответила старуха.

– Благодарю вас, Наина Генриховна, от всего сердца, – сказал майор, и Демидин сквозь набросанный на него мусор почувствовал, как кто-то садится на его лицо.

Прошла минута. Майор посвистел что-то.

– Отдохнули, Наина Генриховна? – спросил он.

– Отдохнула, товарищ майор, – помедлив, сказала старуха. – Вашими заботами!

– Ну так идите отсюда, дорогая моя.

Воцарилось молчание. Демидин задыхался под тяжестью сидящего на нём и боялся пошевелиться. Старуха поднялась.

– Что же вы не идёте? – удивлённо спросил майор.

– Так… Постою маленько, – неуверенно сказала старуха.

– Нечего вам здесь стоять, – сказал майор внезапно заледеневшим голосом. – Я вам приказываю уйти отсюда.

Воцарилось недолгое молчание. Видимо, старуха боролась с собой.

– Там он, товарищ майор, – наконец сказала она. – Сюрприз хотела вам сделать.

– Мне ли вы хотели сделать сюрприз, Наина Генриховна, или моему начальству? – медленно спросил майор. – Впрочем, неважно, я его и сам довезу.

– Давайте мы вместе его покажем! – торопливо предложила Наина Генриховна. – Скажем, под вашим руководством, в соответствии с вашими указаниями. Вас-то и наградят, но, может, и мне чего-нибудь перепадёт. А?

Наступила пауза. Сидящий на Демидине обдумывал предложение Наины Генриховны.

– Мне с вами делить нечего, – наконец сказал он. – Знаете ли, удивительная история со мной произошла. Выехал я из гарнизона, по служебным делам, заметьте, и очень устал. Как вы говорите, притомился. И присел на этот самый пригорочек. Сижу я на нём и чувствую, – он поёрзал по лицу Демидина, – интуитивно, понимаете-ли, ощущаю – что-то важное здесь лежит.

Он снова поёрзал.

– Интуиция, дорогая Наина Генриховна, – это не волшебство, – наставительно сказал он, – а результат опыта и глубочайшей преданности работе.

– Я его оттуда вытаскивала! – крикнула старуха, свирепея. – Зрения лишилась! Вы надо мной смеялись, старой дурой называли. А я вот расскажу кому следует!

– Вот как ты заговорила! – зашипел майор. – Маленький успех – и уже зазналась, приказам не подчиняешься? Да я тебе пять лишних лет жизни подарил! Я тебе приказал убраться подальше? Приказал? А ты, дорогая моя, не подчинилась. Сегодня неподчинение, а завтра что, предательство? Измена? И вот, хоть и тяжело мне это, красавица ты моя малахольная, но я тебя сейчас пристрелю.

– Не имеете права! – в отчаянии взвизгнула Наина Генриховна.

– Имею, милая. За неподчинение приказу, – ответил майор. – И чтобы ты на меня не настучала.

– Не надо, товарищ майор… – умоляла Наина Генриховна.

– Последних своих годочков не дожила, – издевательски закончил майор.

Хлопнул выстрел, и раздался короткий вскрик ведьмы. Демидин почувствовал, что сидевший на нём поднялся и принялся неторопливо отбрасывать мусор. Через несколько секунд Демидин увидел склонившееся над ним румяное лицо красавца-майора, похожего чем-то на лицо солиста хора Генерального штаба. Неподалёку стоял армейский автомобиль.

– Здравствуйте, дорогой Константин Сергеевич! – любезно сказал майор, вынимая изо рта Демидина кляп.

– Здравствуйте… – затёкшим языком прошамкал Демидин.

– Майор Скуратов, называйте меня Альберт Викторович, – представился майор, сгребая с Демидина мусор.

– А где же… Наина Генриховна? – ляпнул Демидин.

Ещё не договорив, он увидел её тело.

Старуха лежала лицом вверх. Нежные, как тополиный пух, седые волосы колебались на маленькой голове от дуновений ветра. Выцветшее платье задралось, приоткрыв худые, обутые в рваные солдатские ботинки ноги. На её груди алело пятно.

Демидин отвёл глаза.

– Наина Генриховна нас покинула, – грустно сказал майор Скуратов, оглядывая Демидина с наглым хозяйским интересом. – Углубилась, так сказать… в иные миры. А мы пока что останемся здесь, Константин Сергеевич, – продолжил он, хватая Демидина за руки и таща его к машине.

– Камушек здесь, извините… Колючечки, – кряхтел Скуратов, не переставая улыбаться.

Но Демидин был уверен, что кусты, больно расцарапавшие ему лицо и шею, можно было бы и обойти. Скуратов внушал ему куда больший страх, чем Наина Генриховна.

Извиняясь за неудобство и ёрничая, Скуратов швырнул Демидина на заднее сиденье и оставил лежать в унизительно нелепой и неудобной позе. Демидин не осмелился возражать. Закряхтел мотор, и машина помчалась куда-то, подпрыгивая на кочках. Демидин видел только клочок неба в дребезжащем заднем стекле.

Через несколько минут они въехали в какое-то огороженное место. Константин Сергеевич заметил бетонный забор с колючей проволокой и вышку, на которой сидел охранник. Проехав ещё немного, машина остановилась, и к ней кто-то торопливо подбежал.

– Хрусталёв! – сказал Скуратов.

– Я! – молодцевато ответил голос.

– Не ори! – прикрикнул на него Скуратов. – Тащи мешок и носилки.

– Есть, – произнёс голос уже потише.

Скуратов, перегнулся к Демидину через сиденье.

– Не хочется вас беспокоить, однако… – проворковал он и ударил Демидина по голове пистолетом так, что тот потерял сознание.

Ефрейтор Суриков, будущий гном

Константин Сергеевич очнулся в пыльной, похожей на складскую комнате с небольшим, закрытым решёткой окошком. К стенам были привинчены широкие полки, на которых лежали ящики, папки с надписями «Дело №__», запыленные колбы, термометры, рваные портфели и другая дребедень. На полу валялась пара пустых бутылок. На одной из полок стояла мутная от пыли стеклянная банка с просунутым внутрь комом измятых денег. Рядом валялись полуразобранный пистолет, самоучитель английского языка и несколько пожелтевших журналов «Вопросы коммунизма».

Константин Сергеевич лежал на самой большой полке и был прикрыт грязной простынёй. Способность двигать руками восстановилась у него полностью, и появились какие-то ощущения в пояснице. Он попытался пошевелить пальцами ног и, приподняв голову, увидел, что ступни немного двигаются под прикрывающей их тканью. На его шее болталась верёвка с картонной биркой, на которой было написано: «Константин Сергеевич, милый, будешь шуметь – голову оторву, а сердечко твоё засолю. С уважением, майор Скуратов».

– Чёрт знает, что такое, – сказал Демидин.

Он приподнял простыню, чтобы увидеть сердце, и прислушался, не стоит ли кто за дверью, но в коридоре всё было тихо.