Сердце Демидина

Он начал рассматривать присутствующих и заметил сначала знаменитого режиссёра, потом известного артиста, потом знакомого профессора консерватории, пришедшего с молодой женой.

Семинар начал мужчина с бритым черепом.

– Воянинов – величайший из ныне живущих писателей, – сказал он, с неодобрением поглядывая на присутствующих. – Говорить о нём – то же, что говорить о Достоевском или о Шекспире. Вообразите, что перед вами сидит Достоевский или, допустим Гомер. Вот так же просто рядом с нами сидит грандиозный Воянинов. Сейчас он прочтёт нам несколько своих рассказов.

Прежде чем начать чтение, Воянинов с минуту смотрел вверх и беззвучно шевелил губами. Казалось, он беседует с ему одному видимой ползущей по потолку мухой.

Его творческий метод состоял в том, чтобы соединять что-нибудь живое и красивое: цветок, ребёнка, девушку – с чем-нибудь отвратительным или мёртвым и писать об этом как об обычном деле.

Стоит, допустим, кухонный стол. На столе стакан чая, тарелка с варёными яйцами и газета. За столом сидит человек, пьёт чай, ест яйцо и читает газету. Чего, казалось бы, проще, но у Воянинова вскоре оказывается, что у человека отсутствует половина головы и его мозг кишит, например, маленькими носорогами. Яйцо оказывается глазным яблоком соседа по лестничной клетке, а газетная статья, которую читает человек, описывает детский утренник, на котором дети душат Деда Мороза. Благодаря такому методу у Воянинова сами собой сочинились многочисленные произведения, в которых желающие отыскивали невероятные художественные глубины.

Первый рассказ, прочитанный Вояниновым, был о трупе учителя музыки, играющем на скрипке.

Героями второго были молодожёны, откусившие друг у друга носы.

Затем Воянинов представил начало нового романа, нечто совершенно гениальное о поедании окровавленных бинтов хирургом-кардиологом.

Зрители смиренно внимали живому классику. Кто-то кашлянул, кто-то еле слышно вздохнул, но один негодник, забывшись, зашелестел конфетной бумажкой. Трагическая девушка одарила негодяя, жрущего сладости посреди агонизирующей Вселенной, таким взглядом, что бедняга чуть не подавился.

Когда Воянинов покончил с литературой, публике разрешили задать ему вопросы.

– Над чем вы сейчас работаете? – почтительно спросили его из зала.

– В последнее время меня интригует психология ужаса, – зашлёпал мокрыми губами Воянинов. – Страх и стыд заставляют людей тесниться на небольшом островке, который обыватели считают реальностью. Но мы, посвящённые, – аргонавты, странствующие по океанам Ужаса. Страх только раздувает паруса наших кораблей. Мы радуемся и своей и чужой боли, и трупы приветливо улыбаются нам.

Он приподнялся со своего стульчика и обвёл глазами аудиторию.

– Им нечего с нами делить, – объяснил он, понизив голос до интимного шёпота, – ведь мы готовы питать их своей плотью добровольно.

В его доверительном тоне было нечто тошнотворное.

– Райское яблоко было слишком примитивно в своей целостности, поэтому его полагается часто… надкусывать, – сообщил он, причмокивая. – Первую Вавилонскую башню строили из кирпичей. Но её необходимо было воздвигать из трупов самих строителей. Настоящая магия требует крови, – продолжал он. – В стране мёртвых новая Вавилонская башня давно построена. Это чёрный маяк, свет которого ослепляет посильнее солнца.

Он ухмыльнулся и почесал лоб. Его губы отлипали одна от другой медленно, будто сквозь них что-то протискивалось наружу.

– Ужасу нужно будет сгуститься для того, чтобы он стал императивом. Посвящённым он предстаёт бездной, на дне которой пространство сжато настолько, что трескаются рёбра. Профану ужас явится в личине демона, высасывающего из человека обывательщину так, как чревоугодник высасывает устрицу…

Вояниновская клешня ползала вниз и вверх по его физиономии. Жёлтые ногти скребли голубую щетину на подбородке, и царапающий звук доносился до дальних концов подвала. Люди слушали его, как загипнотизированные удавом мышата, но Коньков чувствовал к нему отвращение.

– Станьте бессмертными, или умрите, – вещал Воянинов. – Россия – страна хохочущих богов, логово распутного хаоса и спящего в золотом гробу уранового яйца. Она воняет лошадиным потом и бьёт жирную планету копытом. Она жаждет своего наездника, страшась и вожделея, она творит его из собственных ночных кошмаров. Его, как гомункула, уже взращивают в подземных лабораториях.

Глаза Воянинова закатились, как у впавшего в транс колдуна.

– Он вознесётся посреди сухой горячей степи над бетонным кораблём, плывущим посреди Евразии. Он будет похож на грозовую тучу, на дирижабль. Он будет всегда голоден, и ему понадобятся ваши кровь, страх и ваш блуд, чтобы насытиться. Уже совсем скоро он будет учить вас молиться и ненавидеть.

Старший лейтенант Коньков встречается с Вовой Понятых

В один из майских дней 1989 года старший лейтенант Коньков назначил встречу с Вовой Понятых в сквере имени Гарибальди. Небольшой, засаженный старыми липами сквер находился в трамвайном тупичке, неподалёку от авиационного техникума.

Коньков пришёл пораньше, чтобы спокойно посидеть и полюбоваться молодой зеленью.

На скамейке напротив два потёртого вида человека обсуждали что-то вполголоса и поглядывали на Конькова. «Будут деньги просить», – решил Коньков. Действительно, один из них, небритый, лохматый, с лихими весёлыми глазами, направился в его сторону. Второй – щуплый интеллигент в стареньком пиджачке – вскочил и побежал следом со словами: «Ну что ты, неудобно!»

– Мужик, будешь свидетелем! – сказал первый Конькову. – Этот ханурик говорит, что америкосы первые в космос слетали. А ты что скажешь?

– Я такого не говорил, – вякнул интеллигент, но первый сделал вид, что его не слышит.

– Наши, – лениво ответил Коньков.

– А на Луну?

– Луноход наши первые запустили.

– Конечно, наши! – притворно обрадовался мужик. – Я сразу понял, что ты человек умный… а у тебя рубля нет случайно?

– Ну на тебе рубль, – сказал Коньков, доставая из бумажника аккуратно сложенную бумажку.

– Спасибо, друг! – мужик, похоже, на щедрость не рассчитывал и даже задохнулся от благодарности. – Если тебе что будет нужно, мы тут всегда в этом парке… Пошли, ханурик, не будем приставать к человеку, – и он стал подталкивать приятеля к выходу из парка.

Вид у него был самодовольный и хитрющий.

«Это он такой довольный, что меня обработал, – Коньков, улыбаясь, поглядел ему вслед. – Ну дипломат. Ну Бисмарк».

В дальнем конце аллеи показался Вова Понятых. Он сначала прошёл мимо, как учили, спустя пару минут вернулся и, увидев разрешающий взгляд старшего лейтенанта, присел рядом. Понятых был одет в серый пиджак и джинсы. На его поясе поблёскивала цепочка от карманных часов. Выглядевшая вполне обычной комбинация – пиджак, синие джинсы и карманные часы с цепочкой были одной из разновидностей гражданской одежды, по которой могли узнавать друг друга агенты КГБ.

– Ты неплохо работал, – серьёзно начал Коньков, – и принято решение использовать тебя для более ответственных задач.

– Спасибо! – с чувством ответил Вова.

– Поедем завтра на слёт студенческой песни, – сказал Коньков. – Там будет некий Демидин Константин Сергеевич. Познакомишься с ним и с его группой. С твоей внешностью это не должно быть трудно.

– А зачем ему моя внешность? – удивился Вовка.

– Мужик повёрнут на славянских генах, – ответил Коньков. – На языческих богах, граде Китеже и тому подобном.

Коньков вздохнул. Он стеснялся своего хрупкого телосложения. Вова был на полголовы выше и выглядел как Иванушка из сказки. Хотя в его внешности было что-то несерьёзное.

– Завтра в 9:00 у Ярославского вокзала, – сказал Коньков. – Возьми палатку и спальник, одень что попроще и без всяких иностранных надписей. Едем в одном вагоне, но друг друга не знаем. Демидин поедет в той же электричке. Попробуй войти к нему в доверие. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – ответил Понятых.

– Оружие с собой не брать, – пошутил Коньков.

Вова хмыкнул. Никакого оружия у него, конечно, не было, а вот у Конькова наверняка имелся служебный пистолет.

– В девушек не влюбляться, – снова пошутил Коньков.

Вова, как ни странно, покраснел. Не то чтобы он влюблялся направо и налево. Но сотрудники КГБ, составлявшие его психологический портрет, полагали, что склонность к романтике является его слабостью.

Демидин

На следующий день Вова Понятых и старший лейтенант Коньков вместе с весёлой толпой молодёжи, нагруженной палатками, гитарами, чайниками и спальными мешками, вышли из вагона электрички на станции Лосино. Перрон был усеян окурками. С обеих сторон железнодорожную насыпь обступали сосны. Те, кто знали куда идти, спускались по склону и уходили по тропинке, а остальные просто шли с толпой.

Старший лейтенант Коньков обогнал Вову, задел его плечом и указал глазами на мужчину с большим рюкзаком, шагавшего рядом с группой парней. Вова посмотрел на мужчину и хотел было дать понять Конькову, что, мол, увидел, но тот уже исчез посреди множества идущих людей. Вова решил, что дальше ему нужно действовать самостоятельно, и попыток увидеть Конькова больше не предпринимал. Он постепенно догнал мужчину и, не придумав ничего лучше, спросил:

– Извините, до лагеря ещё далеко?

Тот обернулся. Вова принялся мысленно составлять его словесный портрет, как учили: возраст около сорока лет, рост около ста семидесяти пяти сантиметров, телосложение плотное, лицо в фас треугольное, глаза большие, серые, лоб высокий с залысинами, нос прямой, губы тонкие, короткая борода, усы.

– Для кого и верста полверсты, – загадочно ответил мужчина.

Идущие рядом посмеялись, словно удачной шутке. Вовка стал раздумывать, что ответить, но мужчина вместе со своими спутниками свернули с тропинки и пошли в сторону.

– Это древляне, – усмехнулся парень, идущий рядом с Понятых. – У них свой лагерь.

– А кто этот мужик? – спросил Вовка.

– Константин Демидин. Он у них главный колдун, фюрер и аятолла в одном лице. Поют под семиструнную гитару. Они и песни сочиняют. Кому-то нравится, но, по-моему, так себе. Не люблю подделки под народные песни.

– Подделки? – переспросил Понятых.

– Самодельные былины, – хмыкнул парень. – Ой ты гой еси, славный Китеж-град. По Святой Руси поскакал комбат.

Лес расступился, открыв спокойную поверхность небольшого озера и усыпанный камешками, песком и хвоей берег. Люди шутили, разговаривали, ставили палатки, отовсюду были слышны звуки гитары и смех. Несколько человек суетились рядом с только что сколоченной сценой.

– Вовка! – закричал кто-то.

Вова обернулся и увидел своего троюродного брата и сверстника Алёшу Понятых. Алёша собирался переезжать в Америку вместе со своей невестой.

– Ты один или с компанией? Пойдём к нам! – сказал Алёша.

– Один, – обрадованно ответил Вова.

Алёша ему всегда нравился. Сейчас он был какой-то взъерошенный и выглядел счастливым, как щенок на прогулке. Они пробрались вместе к уже поставленной палатке. Там хозяйничала Аня, Алёшина невеста, и незнакомые парень и девушка сооружали рядом место для костра.

– Знакомься, – сказала ему Аня, – Настя и Филипп, оба с мехмата. Оба ужасно умные.

Филипп скромно замычал, а Настя с улыбкой на него посмотрела. Они были очень высокими, и Вовка подумал было, что это брат и сестра, но, увидев то, как Филипп учил Настю разжигать костёр, понял – не брат он ей.

Разговор, прерванный появлением Вовки, возобновился с новой силой. Обсуждали какую-то книгу. Аня с Филиппом нападали на Настю, Алёша молча слушал и улыбался. На Аню он смотрел с восторгом, словно перед ним был венец творения.

Потом умная Настя пошла к озеру набрать воду для чайника, и умный Филипп, конечно, увязался за ней. Вовка ухмыльнулся им вслед. Берега у озера скользкие, и Настя может поскользнуться. Тут-то и пригодится Филипп, чтобы поддержать её за талию.

– Когда уезжаете? – спросил Вова Алёшу.

– Месяцев через пять-шесть будем в Нью-Йорке, – ответил Алёша.

– Ух, ты, – заволновался Вова. – А как твой английский?

– Почти никак, – пожал плечами Алёша. – Вот у Ани способности к языкам.

Аня подняла брови.

– Просто, если надо, я могу заставить себя работать, – сказала она.

– Сила воли – это тоже способность, – сказал Алёша, восхищённо глядя на Аню.

– Готовишься к переезду? – спросил Вова Алёшу.

– Ну не то чтобы очень готовлюсь, – признался Алёша. – Изучаю программирование.

– Давай, давай, готовься, учи английский, – подбодрил его Вовка.

Скоро послышались первые песни и народ начал собираться около сцены. Известные на всю страну барды и совсем неизвестные поднимались на неё, садились на походный стульчик и, перед тем как начать петь, вдыхали воздух, пропитанный лесом и дымом, и перебирали струны. Солнце медленно опускалось за озеро. Люди раскачивались, подпевая. Знакомые и незнакомые улыбались друг другу, и всех понемногу охватывало чувство товарищества и любви друг к другу и к миру.

Звёзды появлялись на небе одна за другой, сразу оказываясь совсем близко, и Родина была вокруг них, соединяя каждого человека с каждым и всех со Вселенной. Через десятки лет многие побывавшие в этом месте будут с ностальгией вспоминать охватившие их тогда чувства.

Когда стемнело, люди постепенно разбрелись поближе к палаткам, чтобы готовить еду. Пение продолжалось. Сидели около своих костров, подходили и подсаживались к чужим, чтобы слушать песни и разговаривать. В темноте костры казались маленькими мирами, вокруг которых сидели люди. Миры были окутаны темнотой и запахами леса. Озарённые пламенем лица были прекрасны, ничем не хуже звёзд.

Помня о работе, Вовка бродил от огня к огню, вглядываясь в лица сидящих. Иногда ему нравилась какая-нибудь песня, и он останавливался, чтобы её дослушать. Вокруг одного костра сидело человек восемь. Парень в накинутой на плечи куртке пел:

– Самая хорошая, самая красивая,Ты за что мне, милая, дружбу предложилаПредложила дружбу, пожалела взглядом.Я, чудак, расстроился – радоваться надо.Радоваться солнцу, радоваться жизни.И тому, что завтра я тебя увижу,Я тебя увижу будто бы случайно,Только ты, пожалуйста, не бывай печальна…

Девушка напротив вытерла глаза и положила голову на плечо сидящей рядом подруге.

Кто-то дотронулся до Понятых сзади, и он вздрогнул, оборачиваясь. Перед ним стоял один из тех, кто был с Демидиным, – худощавый, с остреньким личиком и круглыми глазами, похожий на Буратино.

– Константин Сергеевич велел тебя позвать. Пошли к нам?

Вовка догадался, что Константин Сергеевич – это Демидин. Парень произносил его имя понизив голос и с большим уважением.

– Пошли, – ответил Понятых, настраиваясь на работу.

Древляне

Они пошли вдоль озера. Справа виднелась чёрная, чуть блестевшая во мраке поверхность воды, а слева между деревьями мерцали огни, слышались голоса и музыка. Большая компания, которую им пришлось обогнуть, сидела в темноте и что-то обсуждала вполголоса. Кто-то плескался в воде и рычал от холода. Послышался мелодичный, словно русалочий, девичий смех. Вовкин спутник приостановился и на мгновение замер, напрягшись в струну, как борзая, почуявшая зайца. «Бабник», – усмехнулся про себя Понятых.

Минуты через три подошли к костру древлян. Там тихо пели под гитару и ещё, кажется, под гусли. Запахло едой. Зашуршали кусты, песня смолкла, и кто-то спросил из темноты:

– Петька? Ну наконец-то! Константин Сергеевич уже думал за вами посылать.

Вовка подходил к освещённому пространству озираясь. Человек семь разглядывали его – все парни. Многие его возраста, хотя в полутьме не очень разглядишь. Один, высокий, широкоплечий и немного сутулый, был одет как десантник.

В висящем над огнём котелке что-то аппетитно булькало. Демидин сидел рядом, задумчиво вороша пылающие поленья обугленной палкой. На его плечи была наброшена брезентовая куртка. По высокому лбу блуждали неяркие красные блики. Он поднял голову и сказал Вовке:

– Присаживайся, – и подвинулся, освобождая место рядом с собой.

Вова Понятых поздоровался и сел. Петька пристроился напротив.

– Обыскался меня? – усмехнулся Демидин.

– А откуда… – начал было Вовка, лихорадочно соображая.

«Откуда он знает, что я его искал? – ошеломлённо подумал он. – И что вообще он знает?»

Петька засмеялся, глядя на Вовку.

– Константин Сергеевич всё чувствует.

– Волхвы не чувствуют, а зрят, – строго сказал Демидин и, обернувшись к Вове, спросил: – Как тебя зовут?

– Владимир.

Вовка забеспокоился, думая о том, что именно знает этот Демидин. Вдруг он знает, что Вовка подослан, чтобы наблюдать за ним?

Вовке было известно, что, например, в тюрьме у разоблачённого доносчика почти нет шансов выжить. Здесь его могли побить или даже убить и закопать в лесу. Он подумал об Алёше, который сейчас, наверное, ужинает с друзьями. И никто из них даже не знает, куда он пошёл.

– Похлёбка у нас уже готова, – сказал Демидин чуть насмешливо, словно намекая, что суп варить из Понятых не собираются.

На Вовку перестали обращать внимание. Демидин достал из рюкзака связку сушёных грибов и принялся подбрасывать их в котелок. Скоро стали разливать похлёбку и разламывать чёрный хлеб, передавая всё по кругу. Ложки и миски были алюминиевые, солдатские. Миска обжигала Понятых руки, но еда была вкусной и сытной. Говорили о каких-то былинах и старых легендах.

Насытившись, Вовка понемногу разомлел. Наваристый грибной суп туманил ум и навевал мысли о детстве.

– Лель, – позвал Демидин.

– Да, Константин Сергеевич? – отозвался красивый парень с перехваченными ленточкой кудрявыми волосами.

– Спой-ка нам о древлянах, – попросил Демидин.

Лель порылся в рюкзаке и достал похожий на гусли инструмент.

– Ольгины слёзы, – сказал он.

Сидящие у костра замолчали. Демидин смотрел вверх, вглядываясь в блестящие сквозь чёрные ветви звёзды. В вершинах деревьев шелестел ветер. В костре, брызнув искрами, треснула ветка.

Лель встряхнул головой и начал перебирать струны.

– Погибла дружина Малова, отвела от Родины беду великую, – говорил он нараспев, —

Ко двору ко широкому ИгоревуПриходили седые калики,Говорили Игорю Рюриковичу:«Не ходи в землю Коростеньскую,Не бери дани с Мала Древлянского.Ты да он – два сыночка-лучикаУ Ярилы – бога могучего».Игорь на такие речи нахмуривался,На такие слова подбоченивался.«Я не знаю Ярилы – бога могучего,Я теперь роду христианскаго,Полюбил премудрость заморскыя.А поеду-ка я в город Коростень,Соберу с Мала дани за десять лет!»

Лель ударил по гуслям, и Понятых вздрогнул от глубокого звука, ударившего в темноту за пределами колеблющегося вокруг костра светового круга.

– Не послушался Игорь каликов,Не послушался старых дедушок,Он осёдлывал коня богатырского,Он одёвывал кольчужку лёгкую.И не брал с собой меча заветного,А брал только чухонский ножичекДа ещё брал звонки гусельки.

Вовку захватила героическая история. Люди почти не шевелились, замерло всё, кроме пламени костра.

Едет Игорь лугами зелёными,В небе светит красное солнышко,Вдруг буланый конь спотыкается.«Что ты, верный конь, спотыкаешься?Али не по нраву тебе родимая сторонушка?Али тяжела тебе ноша княжия?»Отвечает князю богатырский конь:«Мне легка ноша княжия,Мне люба родимая сторонушка,Но не люба мне водица в Уж-реке.В Уж-реке водица, ох, солёная.Ох, солёная да, ох, горькая,Твоей, княже, кровью политая,Да княгинюшкиными слезами посоленная».

Демидин подкинул в огонь новых веток и бросил в пламя несколько горстей из своего рюкзака. Ароматный дымок обволакивал людей и кружил голову. Колдовство продолжалось, история, как река, стремилась к развязке. Вова грезил, и ему казалось, что он видит происходящее своими глазами.

Вот Мал, кряжистый, мощный, берёт стопудовую палицу и идёт на Игоря. Игорь, хоть и уверенный в своей правоте, не решается проливать братскую кровь. Герои чувствуют, что примирение невозможно, но не начинают бой, и каждый предлагает противнику ударить первым. Наконец начинается битва. Гремят громы, воют волки, падают вековые дубы. Израненный Игорь, чувствуя приближающуюся смерть, берёт гусли и изливает скорбь, обращаясь к далёкой Ольге. Мал тоже ранен. Обессиленный, он лежит неподалёку от умирающего друга-врага.

Ольга видит почерневшее солнце и кровавую воду в реке. Превратившись в лебедь, она устремляется к месту битвы и, найдя погибшего мужа, оплакивает его. В разлившихся водах реки Уж тонут и тело Игоря, и потерявший сознание Мал. Город Коростень, где сокрыты таинственные Велесовы книги, ныне покрывает глубокое озеро.

Ольга

Понятых уже не знал, спит он или бодрствует. В его полузакрытых глазах дрожали слезинки, сквозь которые пламя костра казалось живыми драгоценными камнями. Сердце его ширилось, а душа носилась над лесом. Он всё искал чего-то, не понимая, чего именно, пока не понял, что разыскивает Ольгу.

Сливаясь одновременно со многими лёгкими ночными облаками, он летал над Россией, спускался, заглядывал в окна домов, вновь поднимался и вдруг увидел родную Тверь, маленький домик родителей. Он влетел в него весь, изо всех своих облаков сразу. Он увидел спящих отца и мать, было тихо, и только на стене осторожно тикали часы. Как-то сразу он вдвинулся в свою комнату и поразился тому, что на стене висит изображение Ольги.

Ольга сидела на берегу озера, словно Алёнушка на картине Васнецова. Она подняла голову и посмотрела Вове в глаза. В этот момент он понимал всё и любил всех – каждого и каждую из миллионов братьев и сестёр, разбросанных по огромной ночной стране.

– Ольга! Ольга! – закричал Понятых, распахивая руки, как крылья, и чувствуя, что падает в её глаза. Всё вспыхнуло, и больше ничего нельзя было помнить.

Он проснулся от утренней прохлады и оглушительного пения множества невидимых птиц. Сквозь тёмно-зелёные ветви синело пронзительно-высокое небо. Ровные, как свечи, сосны окружали его. Понятых поразился, что стволы у них нежно-розового цвета и покрыты тонкой прозрачной шелухой – совсем как молодая картошка. Он повернул голову и увидел, что костёр догорел, а древляне ушли. Кто-то укрыл его солдатским одеялом и положил под голову ватник.

Рядом лежал круглый камень, накрывающий чуть присыпанный землёй листок бумаги. Вовка разгладил бумагу и увидел номер телефона. Он свернул одеяло, набросил на плечи ватник и побрёл искать Алёшу и Аню. Отчего-то ему было грустно. Золотые солнечные пятна затанцевали по тёмно-зелёному, как малахит, мху, и он подумал: «Вот и Ярило… – он засомневался, – взошло? Или взошёл?»

Пока Вова плутал по лесу, Алёша неумело собирал палатку. Аня сначала наблюдала, как он возится, но быстро потеряла терпение и принялась помогать. Настя с Филиппом отправились к озеру. Где-то куковала кукушка. Небо затянуло облаками. Стало прохладно.

Вова всё не появлялся. Со вчерашнего вечера Алёша недоумевал, куда он мог подеваться, и начал беспокоиться. Аня посмотрела на Алёшино нахмуренное лицо и сказала:

– Никуда он не денется, может, встретил знакомых или ещё что-нибудь. Лучше скажи, понравилось тебе здесь?

– Да, классно, народ такой интересный, – ответил Алёша.

– И песни понравились? – с недоверием спросила Аня.

– Ничего, хорошие песни, – сказал Алёша.

– Да бред же собачий! – не выдержала она, и оба захохотали.

– Самая хорошая, самая красивая, ты за что мне, милая, дружбу предложила! – кривлялась Аня.

Алёша делал вид, что вытирает слёзы, и порывался уткнуться ей в плечо. На самом деле песня ему понравилась, но он знал, что Аня не выносит сентиментальностей.

Отсмеявшись, они стали оглядываться, чтобы ничего не забыть. Вовин рюкзак всё ещё лежал в стороне. Вдруг послышался хруст веток.

– Вот и он! – обрадовался Алёша.

Аня, увидев бредущего Вовку, подбоченилась и строго спросила:

– Где это вы пропадаете? Коллектив вас заждался!

Вовка в ответ только вяло улыбнулся.

– Всё в порядке? – спросила Аня поласковее.

– Нормально, – промямлил Вова, – встретил кое-кого и не выспался.

Он чувствовал, что они ждут от него объяснений, но что он мог им рассказать? О древлянах? Об Ольге?

– Просто устал, – неубедительно сообщил он им.

– Ладно, пошли, – сказал Алёша и, переглянувшись с Аней, пожал плечами, – надо успеть на электричку.

Глава 3

Андрей Андреевич Жук и Антоша Феодоров

Дня через три у старшего лейтенанта Конькова с Вовой Понятых в скверике имени Гарибальди была назначена следующая встреча.

Несерьёзно пахло цветами. Окрепшее весеннее солнышко согревало, а ласковый ветерок овевал секретных сотрудников. Сумасшедшие лучи щекотали глаза и заставляли их щуриться.

Вовка отчитывался о проделанной работе. Он позвонил по номеру телефона, оставленному древлянами. Дрожащий старушечий голос ответил, что «неты никого, кода-кода, не знаю кода, уихали оне».