Полная версия
Кара Булганака. Роман
– Пусть нам эти камни помогут, – вздыхает глубоко Гогитидзе, окидывая взором зависшие причудливые валуны, – и тени тех, кто воевал здесь до нас!
– Будет сложно и трудно, – внимательно оглядывает товарищей Муртазаева, – но мы не отступим, каждый из нас внесет свой вклад в общее дело нашей Битвы!
– Одурачим фашистское зверье, – улыбается Гагуа, – устроим им здесь ловушку… Пусть побегают в этом бесконечном лабиринте, попробуют нас найти в этом мраке! А мы будем везде, за каждым камнем…
Эти катакомбы станут для них огромной могилой! Никто не уйдет! Все привидениями местными станут!
– Это их последний тупик… – категорично чеканит Елкин, – Каменный омут, который затянет спесивых тевтонцев в родимую Преисподнюю!
Мусор с земли надо убирать. Вот мы и почистим родные просторы от погани всякой!
– Как бы тяжело и безнадежно не казалось… – подводит итог Гогитидзе, – Свет всегда побеждает Тьму! Испокон веков так было! Мы сражаемся за Правду, Свободу и Справедливость! В нас верит все Живое – не только люди, но и травы, шальной ветер, непримиримый огонь – и эти громадные камни! Они с нами. И могучее Солнце – оно ждет нас…
Глава 8. Кто здесь охотник?
На участке катакомб, недалеко от выходов, по петляющим низким коридорам, комиссар Кагин, сержант Устрицкий и младший лейтенант Елкин, обходят посты.
– Что-то фашист шуршит наверху подозрительно, – поглядывает на потолок Устрицкий, – не нравятся мне эти звуки!
– Зашевелился змеюшник! – усмехается Кагин, – Разворошили поганое гнездо! Чует свою погибель, гад!
– Надо будет поглядеть, от них всего ждать можно, – заключает Елкин, – те еще твари! Изворотливые в садистком уме своем.
– Да пусть хоть как выкручиваются, – зло сплевывает Кагин, осматривая на зависший шершавый свод, – у нас подземная обитель, как бронепоезд… каменный! Что ни делай – все от скалы отскочит!
– В любой броне есть щель или другое уязвимое место… – замечает Устрицкий, – Поэтому лучший лишний раз перестраховаться!
– Это верно, – соглашается Елкин, – с немцами нужно держать ухо востро! Они мастера на всякие инквизиторские штучки! Исторический опыт богатый имеется… Удивительная жестокость под маской улыбающегося благодетеля.
– Дикие варварские племена! – восклицает Кагин, – Фасад глянцевый, околокультурный, а суть не изменилась… Какими были необузданными и жестокими германцами, в период Римской империи, такими и остались! Как говорится, сколько волка не корми…
– Любому Лиху недолго бегать, – усмехается Устрицкий, – на всякого зверя охотник найдется. На всякого преступника – плаха с топором, все получат по заслугам!
– Ну, с этими выродками разговор особый предстоит, – сурово заявляет Елкин, – одной плахой не отделаются! Им особое наказание требуется… Таких извергов еще в Истории не было! Они должны все зло, которое совершили, на своей мерзкой шкуре прочувствовать! И понять, что они творили, и каково это…
– Да все они понимают прекрасно! – горячится Кагин, – В этом и состоит ужас. В сознательном извращении человеческого рассудка, сознания, и превращении его во что-то чудовищно-холодное! Ненасытное до страданий и крови! Вампиризм современности в глобальном масштабе. Это как оборотень в человеческом обличье… Не знаешь, где и как он тебя подстережет! И что сделает с неизменно лукавой улыбкой.
– Тьма и зло, разные формы принимают, – произносит Устрицкий, озираясь по сторонам, – не всегда разберешь, кто и что перед тобой…
– Вся нечисть в Огне сгорит, – горячо заявляет Елкин, – красном, пролетарском! Рано или поздно… Всем им – фашистам, капиталистам и буржуям, угнетателям народных масс конец настанет. Неизбежно! Любой паразит и упырь гибнет… даже по законам Природы!
– Да, природа мудра в основе своей, – продолжает Кагин, – в ней сохраняется только лучшее, то, что достойно Жизни. А фашисты – явление кратковременное, просто форма болезни, не более…
– Так оно наверно и есть, – потирает закоченевшие от подземного холода руки, Устрицкий, – и получается, мы как лекарство против опасного вируса, в едином большом организме, боремся за выздоровление?
– Вроде того, – улыбается Кагин, – сам мир страдает и обливается кровью вместе с нами! Поэтому, мы спасаем не только людей, но и что-то гораздо большее… Сам этот грандиозный механизм бытия!
– Да, жизнь наша, несмотря на тяготы и катастрофы, – размышляет Елкин, – все-таки удивительна и порой интригующе загадочна! Много еще всего непонятного и невообразимого. Может для того, чтобы было интересней жить?
– А я вот иногда думаю, – откровенничает Устрицкий, – за чертой смерти, все-таки что-то есть? Или от нас вообще ничего не остается? И если есть, какое оно? Как здесь, или вообще ни на что не похоже? И где наши погибшие товарищи? Что с ними стало?
– Что-то все равно есть… – выдыхает Кагин, переступая через груду камней под ногами, – Но не в форме религиозных поповских сказок! О всемогущем бородатом старичке на облаке и ангелочках в белых рубашках, с музыкальными инструментами! И о райском саде, где все хором денно и нощно хвалу Создателю поют! Что за бред? И в чем тут Рай и блаженство? Херня какая-то… Все это больные фантазии церковников. Не можем мы так просто умереть… Не логично это! Слишком много в нас всего закручено! Мы как-то продолжаемся, но каким образом – со временем узнаем!
– Ну, когда умрем, точно узнаем! И не только это… – с бравадой усмехается Елкин, – Вот только уже рассказать живым не сможем. А жаль…
– Мне кажется, это будет как пробуждение ото сна… – добавляет Кагин, внимательно осматривая одну из стенок на пути, – Или как переход в другой сон! Что-то такое…
Со временем наша наука все откроет! Все воочию увидим и поймем. Будем управлять смертью как и другими процессами. Самолеты летают, пароходы плавают, в домах электричество горит… Что мы скакуна Смерти не объездим что ли? Нашей коммунистической стальной воле нет преград… Так все неизвестное и грозное – любая стихия или явление станет простым домашним хозяйством. Рутинной вещью…
Человек – мера всех вещей! Протагор, древнегреческий философ, кажется сказал…
– Философией увлекался, Николай Александрович? – спрашивает Елкин.
– Немного… – отвечает Кагин, – Когда учился по партийной линии. Древние греки мне очень нравятся! И Сократ, и Платон, и Демокрит и Аристотель…
Все у них величественно, глубоко и ясно.
Очень похоже на то, что мы в СССР строим – Грандиозность Духа, стремление к Новым Горизонтам, Возведение нового мироустройства, отход от старых традиций, Аскетизм и Гармония, Взлет Мысли и Свобода, Человеческий безграничный Космизм, Архитектура Титанов… словом, Новый Олимп! Небывалая доселе Эпоха! В каком-то смысле мы наследники Античности.
– Здесь говорят, – повествует Елкин, – в этих местах, античности тоже навалом. Из этих каменоломен Боспорское царство вышло, во всем своем великолепии! Камень-ракушечник, что вокруг нас. Из него все дома строили. Не одну эпоху! Места эти древние, особенные и загадочные, ни с чем не сравнимые… Тут даже этот дух старины чувствуется! Будто в другое время проваливаешься…
– По мне так, тут время вообще останавливается, – смеется Устрицкий, – порой не понимаешь, который час и сколько уже прошло. Час или сутки! Словно внутренние часы разбились вдребезги… И не ясно, что происходит, и как себя отметить на отрезке проживания! Нет ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Только одно темное, вязкое, мрачное ненасытное мгновение, засасывающее тебя как топь в неведомую глубину! И ты не можешь ничего сделать! Как в кокон липкий и утягивающий попадаешь, и чем больше трепыхаешься, тем сильнее запутываешься и глубже уходишь… Так что, не все так просто здесь!
– Да, каменоломни начинают влиять на человека, с самого момента спуска сюда… – кивает Кагин, – И не только физически! Но и внутренне… Сознание, как пустой бутыль, начинает заливаться чем-то доселе неведомым. И начинаешь видеть и чувствовать совершенно по-другому! Если будем здесь долго, сильно изменимся…
Потом придется адаптироваться к обычному миру. Здесь очень много чего скрытого в этом мраке, незаметного глазу! Надо быть крайне внимательным.
– Значит, обретем новые навыки! – загорается Елкин, – Военные точно. Научимся под землей воевать и других будем учить! Может целое направление в военном искусстве появится!
– Как не крути, а человек много что может! – подытоживает Устрицкий, – Мы просто порой, в себе много чего не замечаем. В нас скрыт безграничный потенциал. Главное найти добротный инструмент, чтобы открыть эту кладезь возможностей.
– Мы – венец Природы! – декламирует Кагин, – Это неоспоримо! И сможем возвести такое, что и вообразить трудно! Новую эру, ослепительно благую, социалистическую! Где не будет ни мучений, ни нужды, ни скорби. Где все будут счастливы, могущественны как боги или титаны в мифах этих распрекрасных.
– При коммунизме так будет, – уверенно заявляет Елкин, – что если боги где-то и есть, то позавидуют нашей свободной и замечательной жизни… Для нас людей, пределов нет!
– Если бы все это, беспредельная сила и таланты человека, направлялись только в светлую, хорошую сторону, на земле точно был бы уже Рай…
– Никуда этот рай от нас не уйдет! – вдохновенно посмеивается Кагин, – Построим своими трудовыми мазолистыми руками! Навечно! И имя ему будет – Сверх Советский Союз Социалистических Республик! А потом махнем Космос осваивать! Будем первыми в межпланетном пространстве! В космос первым полетит наш советский человек, какой-нибудь простой русский парень… Командир-летчик нашей доблестной Красной Армии! Станет Героем всей планеты! И памятники ему поставят везде… Дальше до звезд полетим, и еще братьев по разуму встретим! И создадим невиданную Вселенную!
– Только бы война эта скорей закончилась! – вздыхает Елкин, – А там темпы строительства быстро пойдут… «Катюши» у нас уже есть! Наштампуем и космических ракет вдоволь… И полетим к самым далеким звездам! Звезды – это наше родное, они и на знаменах наших и на форме, почти у сердца…
– А я домой хочу! – неожиданно говорит Устрицкий, – Дальние экспедиции меня не очень увлекают… Интересно конечно, но мне и родной улицы вполне хватает. Только бы мир был и тишина…
– Подчас покой, и тишь дорого обходятся… – замечает Кагин, – Ценой неизмеримо большой крови!
– Это должно прекратиться! – горячо выпаливает Елкин, – Только палачей фашистских выкурим из всех стран. И заживем достойно!
– Беда в том, что каждый это понимает по-своему – жить хорошо! – говорит Устрицкий, – Отсюда вся эта кутерьма…
– Мир – это еще и испытание для всех! – взбирается на гряду обломков Кагин, – И как каждый себя проявит, то и получит…
– По меркам этой войны, – замечает Устрицкий, пригибаясь под низким сводом, – и все что наш советский народ уже пережил, так нам уже такая благодать положена, что и не представить…
– Тише! – обрывает товарищей Елкин, – Что-то мне этот шум наверху тоже не по душе… Как собака скребется. И не характерно что-то для…
Впереди раздается мощный взрыв. Стены качаются… Где-то рушатся плиты. В конце коридора поднимается облако вязкой густой пыли. Красноармейцы едва удерживаются на ногах…
– Что за черт? – выкрикивает Кагин, – Где это?
– У выхода, – все еще держась за стену, снимает с плеча автомат Устрицкий, – Поди пост смело…
– Сейчас посмотрим, – поднимает факел выше Елкин, – Давайте-ка туда, только осторожно!
– Чем они рванули? – гадает Кагин, – Раньше такого не было… Ни снаряды, ни бомбы не брали! Что вообще происходит?
– Фашист задачки задает, как всегда кровавые, – негодует Устрицкий, – ну да ничего, за все сволочи ответят…
– Тут саперы постарались… – заключает Елкин, – Только чем и как? Скоро выясним… И дадим достойный ответ! Сейчас главное их в каменоломни не пустить! Наши наверняка услышали, и подняли тревогу… А нам нужно проход блокировать, чтобы эта сволота сюда не налезла! Идем тихо… Факела гасим. Впереди вон уже просвет маячит!
Красноармейцы осторожно пробираются сквозь туман плотной едкой известковой пыли и выходят к посту… Каменная кладка обвалена. Пулемет караула искорежен, его дуло торчит из под обломков как взывающая о помощи причудливая антенна… Рядом лежат убитые и стонут еле передвигаясь раненые солдаты. Коридор завален большими и малыми обломкам камней. Сквозь обрушившуюся часть свода, через пролом льется ослепляющий до рези в глазах свет…
– Я перевяжу раненых, – бросается вперед Кагин, – оттащу их глубже… Вы держите вход под прицелом! Наверняка сейчас фашисты полезут!
– Странно, что они еще не здесь! – внимательно оглядывается Елкин, – Обычно их сразу после обстрелов нелегкая приносит. Ну и хорошо, есть время…
– Амбразура вся разворочена, – констатирует Устрицкий, – нужно что-то по-быстрому соорудить…
– Надо бы аккуратно наружу выглянуть, – предлагает Кагин, – что там… Прикинуть, что и как!
– Сейчас посмотрим, – вслушивается Елкин в мертвящую глубину прохода, – немного прикроем коридор и заодно…
Сильнейший взрыв… где-то рядом, обрушивает козырек у входа. Оглушает, рвет барабанные перепонки, и сносит красноармейцев, как ветер сухие листья, впечатывает в камень… Вспышка, обжигая, ослепляет, грохот раскалывает рассудок, оставляя вместо окружающего дрожащее склизлое марево… Повсюду сыпятся камни обломками бывшей Реальности. Кажется, это конец всего…
Когда все немного стихает, в руинах откапываются живые, кому посчастливилось уцелеть… Раненые почти все погибли.
Кагин, еле поднявшись на ноги, качается из стороны в сторону, с потерянным остекленевшим взглядом в одну точку, «висит» как привидение, вероятно контуженный…
Устрицкий ворочается, наполовину заваленный острыми обломками. Елкин выбирается, изворачиваясь, как ящерица, из под огромной рухнувшей плиты, и осматривается… Все трое в ссадинах, рваных шрамах и кровоподтеках, посеченные осколками камней. В белесом слепящем проходе вырастают зловещие нависающие фигуры немцев. Мгновения – автоматные и пулеметные очереди разрезают пыльную взвесь и секут, рикошетя по скалам.
– Комиссар, пригнись! – Елкин отталкивает Кагина в темноту… Прижимается в выемку скалы, и достав из кобуры ТТ, начинает остреливаться… – Боря, ты как там?
– Порядок! – хрипит Устрицкий, – Один момент…
Сержант переваливается, пытается переползти через гряду завала, занимая более менее, удобную позицию, передергивает затвор ППШ-а и открывает огонь… Фашисты останавливаются и укрывшись за валунами, отвечают массированным обстрелом. Огненные трассы пуль проносятся по мраку коридора, как бешенные молнии.
Младший лейтенант Елкин, спрятавшись за угол, снимает с пояса гранату и бросает в сторону противника. Взрыв сотрясает еще раз изрубленные огнем и железом стены…
Елкин, быстро выглянув, и вновь укрывшись, стреляет из пистолета почти наугад.
– Не видно почти ни хрена! – кричит Елкин, – В голове еще все качается, как на море, и круги перед глазами какие-то… В башке как колокол бьет! Все раскалывается… Муть непробиваемая! И тошнит, не блевануть бы… Тьфу, пропасть… Ну скоты, вы сейчас отхватите!
– Я ничего! – откликается Устрицкий, – Только вылезти не могу! Засыпало каменюками… Ближе бы не подошли, а то я как вкопанный. Просто памятник на центральной площади! Осталось еще позу величественную придать… и готово!
– Как с патронами? – бросает между выстрелами младший лейтенант.
– У меня еще диск и «Вальтер» трофейный с одним магазином… – отвечает сержант, – Ну и нож на самый крайний случай!
– Ну ты живешь, брат! – смеется Елкин, – У меня еще одна обойма и все… Автомат взрывом унесло… хер знает куда! Когда второй раз бабахнуло, я думал, все хана, весь потолок вниз пошел… Ничего, выбрались, еще повоюем! Наши скоро…
Несколько взрывов вновь ослепляют и засыпают каменной крошкой… Это летят немецкие гранаты. Но узкий проход и выступ скалы впереди спасают красноармейцев.
– Мать вашу! – выдавливает сквозь зубы из себя Елкин, – Пулемет бы сюда! Наш зенитный… Всех бы смели! За минуты…
– Ничего! – подбадривает Устрицкий, – Мы и так их здесь перещелкаем. Только бы…
Неожиданно сзади появляется Кагин… С чумным полуотсутствующим взором, но крайне свирепым видом. Он приседает за излом утеса и начинает яростно разряжать свой револьвер.
– Коля! – одергивает младший лейтенант, – Ты куда? Ты же еле стоишь! Уходи!
– Не пройдете, мрази! – кричит Кагин, оглушенный, ничего не слыша, – Здесь вам только могила… Кипит наш разум возмущенный! Всех, падла, положу…
Фашистские очереди неистово, с визгом, бьют в глыбу, за которой он укрылся… фонтаном рассекая ракушечник.
– Без передыху сыпят черти, – отмечает Устрицкий, – как молоток лихорадочный! Ну ничего, подойдут ближе, я тоже всыплю! Щедро, от всей души…
– Патроны на исходе, – сообщает Елкин, – стреляем по очереди! И если близко начнут подходить!
– Ясно, – откликается из темноты Устрицкий, – Так даже эффективней будет… Эх, черт, мне бы вылезти отсюда! По-другому бы все пошло!
– Потерпи, чуток! – поддерживает товарища Елкин, – Я сейчас к тебе двину, откопаю тебя из груды этой, только прикрой!
А потом, с последним боезапасом придется отходить, будем их по коридорам кружить и давить поодиночке! Повальсируем в подземном танце. Когда выйдет…
Пулеметная очередь, внезапно, сзади, прямо над ухом, заставляет Елкина чуть не подпрыгнуть. Он резко оборачивается, вскидывая пистолет.
– Что не ждали, ребятушки? – гремит эхом голос Светлосанова, – так рано? Заскучали небось?
– Командир! Ну ты даешь… – выдыхает Елкин, – Я уж думал фрицы обошли! А с пулеметом то кто? Не вижу…
Из темноты в сизой дымке, возникает Гегечкори с немецким ручным пулеметом МГ, наперевес, как какой-то нереальный мифический персонаж…
– Ну и дела! – восклицает Елкин, – Дементий, ты помимо дивизионного телеграфиста, еще и пулеметчиком стал? Где взял то игрушку?
– Кавказский мужчина должен уметь все! – довольно улыбается Гегечкори, – Я и радист, и артист, и артиллерист! У немца реквизировал. Прирезал прыткого штурмовика, как собаку! Вот и приобрел. Занятная штука. Адски убойная. Теперь дежурным оружием в штабе будет. Надо таких еще насобирать у фрицев. Сейчас я им задам горского жару!
– Ну что тут у вас произошло? – Светлосанов занимает позицию, выставляя ствол автомата между камней, – Судя по разрушениям, все серьезно…
– Сильными взрывами разворотили вход, – поясняет Елкин, – так, что наш охранный пост почти весь погиб… Это не дальний артобстрел, работали саперы! Вероятно, закладывали взрывчатку, пытались вскрыть каменоломни. Ума не приложу, как им удалось!
– Разберемся, – вглядывается в проем Светлосанов, – Фрицев отгоним и все обдумаем… Так, слушаем сюда внимательно – 1-е отделение держим цель, как звенья самолетов в воздухе, по моей команде беглым огнем накрываем. 2- отделение, приготовить гранаты, также строго по сигналу, одновременно… Мы им тоже сейчас шквал устроим, не хуже!
– Во время, вы… – выдыхает Елкин, – Спасибо! Еще бы немного и нас бы расстреляли, перевес значительный был…
– Все нормально, – спокойно посмеивается Светлосанов, – мы должны чувствовать каменоломни, как паук, свою сплетенную сеть… Пока получается! Ну что, подземная батарея? 1- е отделение – пли!
Буря пламени окрашивает мрак вспышками и трассами выстрелов, обрушивая на фашистский отряд ливень свинца. Немцы, уже уверенные в своей победе, и продвинувшись по тоннелю, на какое-то время теряются, не ожидая такого неожиданно появившегося отпора. Прицельные выстрелы сбивают нацистских солдат. Но фашисты быстро приходят в себя. И немного отступив, и заняв более удобную позицию, снова неистово простреливают сумрак коридора. Начинается сумасшедшая дуэль из огня и металла. Пули, как осы, настоящим вихрем, визжат, кроша стены в осыпающуюся плотную едкую пыль. Звуки боя в замкнутом гулком проходе давят саднящей безумной какофонией. Ни одна из сторон не уступает. Противостояние достигает той крайней точки, когда кто-нибудь, не выдержит и дрогнет…
У красноармейцев есть преимущество – они в темноте видят значительно лучше, у немцев превосходство в численности и вооружении.
– 2-е отделение, огонь! – раздается в грохоте сражения голос, – Всем залечь!
Страшный грохот сотрясает стены коридора, частично обваливая породу впереди и снося позиции фашистов. Почти единый взрыв как минимум десятка ручных гранат переламывает исход боя… Сквозь мутную взвесь поднявшейся земли и пыли, советские воины усиливают обстрел, превращающийся в огненный поток…
– Заметались фрицы! – радостно кричит Гегечкори, пробивая огненными молниями черное пространство из ревущего пулемета, – Отползают… как каракатицы! Сейчас ленту сменю, побегут как зайцы…
– Немцы и вправду отходят, – радостно восклицает Елкин, – может контратакуем? Выйдем наверх и рассеем как обычно?
– Отставить! – останавливает Светлосанов, – Это не прорыв… Это хитрая игра, они нас заманивают, там наверху, поди уже целый батальон ждет! Чтобы ловушка захлопнулась… Когда фашисты скроются, берем трофеи и быстро отходим! Дальше в глубине соорудим новые заградительные стенки, не хуже прежних! Благо камня здесь вдоволь… И мины поставим. Этот рваный участок придется оставить! Мы их в другом месте встретим и уже на наших условиях! Не на тех попали, тевтонцы, мать их…
– Ты уверен, командир? – поворачивается Елкин, – Может и нет никакой засады наверху? Просто плановый прочес? Разведать и ударить? Разогнать всю эту нечисть… Не прогадаем?
Рядом Гегечкори сечет из пулемета по отступающим штурмовикам, задавая тон бою… Красноармейцы как хор за солистом, бьют из винтовок и автоматов по редеющему подразделению фашистов.
– Более чем… – непреклонно отвечает Светлосанов, – Сегодня что-то не то! Другая логика ведения боя. А немцы существа системные. Если что-то изменилось – значит, схватка будет уже иная, не как прежде. А проверять это кровью наших солдат я не хочу… Отойдем вглубь и оценим все со стороны. Далеко они не полезут. Необходимо понять, что они задумали.
– Ну что, тогда не будем медлить! – соглашается Елкин, – Сейчас Борю откопаем и вперед!
Когда последние очертания немцев растворяются в белесом свете дня, красноармейцы, собирают оружие, подхватывают раненых и тихо, тенями отходят в темноту катакомб… Политрук Кагин идет, опершись на одного из солдат, вертя головой из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя навязчивую мутную пелену…
Проходя по запутанным тоннелям, отряд слышит еще несколько больших взрывов…
– Где это? – пытается сообразить Елкин, озираясь по сторонам, уставший и потрепанный боем.
– Там же, – замирает как статуя Светлосанов, словно кожей впитывая в себя звуки, – судя по направлению звука.
– Зачем они одно и тоже место рвут? – недоумевает Гегечкори, – Там и так уже дыра есть большая…
– На то есть причины… – всматривается во мрак Светлосанов.
– Какие? – спрашивает Елкин.
– Вон Егоркин идет, – словно пробуждается, оживляется Светлосанов, – сейчас все узнаем, чтоб не гадать на кофейной гуще…
– Доброго, дня, товарищи! – выдыхает запыхавшийся Егоркин, – Пришлось крюк сделать, чтоб к вам выйти… Сегодня, все катакомбы сотрясаются, просто конец света! Фашист гад, разошелся…
– Ну что там, Алексей? – торопит Елкин, – Говори уже…
– Вход взорвали, – докладывает сержант, – в смысле, завалили глыбами намертво… Просто монолитная скала ввысь выросла!
– Не понимаю, – восклицает Гегечкори, – то они скалу рушат, то опять заваливают. Где логика?
– Да как раз теперь все предельно ясно… – грустно улыбается Светлосанов.
– Что именно, Михаил? – тяжело дышит Елкин, от окутавшей облаком темной известковой пыли.
– Сначала они пытались вытянуть нас наружу, – объясняет Светлосанов, – под пулеметно-артиллерийский обстрел! А потом вход закупорили… Обвалив породу направленными взрывами. Теперь они хотят нас замуровать. Запечатать, похоронить здесь живьем…
– Шакалы и дети шакалов! – в сердцах восклицает Гегечкори, – Кто ж так воюет? Разве это честный бой?
– Какая у них честь может быть, Дементий? – хромает рядом Устрицкий, – Они и не знают что это такое! Выродки…
– И что будем делать? – вытирает лицо от крови и грязи, Елкин.
– У нас еще два выхода есть, – замечает Светлосанов, – но я думаю, их постигнет таже участь. И весьма скоро. Наблюдатели докладывали об активизации саперов наверху, но мы думали про другое… Не беда! Будем пробивать свои ходы. Работа невыносимо тяжелая в условиях катакомб, но на легкую оборону здесь мы и не рассчитывали…
– Как бы фашист не старался, – горячится Гегечкори, – нас уже ничем не возьмешь! Мы как камни становимся! И мы его все равно обдурим…
– Ну, похоже, где-то, мы гансов уже переиграли, – усмехается Елкин, – и то, что мы здесь и вся наша активная оборона – это хороший, я бы сказал увесистый удар по тылам фашистской армии! То ли еще будет…
