Другая Троица. Работы по поэтике

Илья Франк

Другая Троица. Работы по поэтике

© И. Франк, 2017

© ООО «Издательство ВКН», 2017

Другая Троица

Just this: not text, but texture; not the dream

But a topsy-turvical coincidence,

Not flimsy nonsense, but a web of sense.

Yes! It sufficed that I in life could find

Some kind of link-and-bobolink, some kind

Of correlated pattern in the game,

Plexed artistry, and something of the same

Pleasure in it as they who played it found.

Vladimir Nabokov, Pale Fire[1]

В начале Евангелия от Марка повествуется о крещении Иисуса Христа Иоанном Крестителем:

«И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане (дословно: «был погружен в Иордан Иоанном». – И. Ф.). И когда выходил из воды, тотчас увидел [Иоанн] разверзающиеся небеса и Духа, как голубя, сходящего на Него. И глас был с небес: Ты Сын Мой возлюбленный, в котором мое благоволение».

Христианская традиция видит в этом событии, в этой картине проявление Троицы. Если глядеть снизу вверх, с земли к небесам, то Троица выстраивается следующим образом: Бог Сын ↔ Святой Дух ↔ Бог Отец. Но здесь есть еще одна Троица, другая Троица, которой мы и займемся. Поглядим на картину крещения Иисуса не вертикально, а горизонтально. Тогда можно увидеть следующее построение: Иисус Христос ↔ река Иордан ↔ Иоанн Креститель. За этой Троицей стоит обряд посвящения: посвящаемый, погружаясь в какую-либо стихию (уходя под землю, под воду, в лес), символически умирал – для того, чтобы воскреснуть, родиться второй раз. Иоанн совершает «крещение покаяния для прощения грехов», то есть как бы смывает грехи приходящих к нему людей водой Иордана. Однако за этим крещением стоит другое крещение, о котором Иоанн, предсказывая появление Христа, говорит: «Я крестил вас водою, а Он будет крестить вас Духом Святым». Что это за крещение? В десятой главе от Марка апостолы Иаков и Иоанн, братья («сыновья Зеведеевы»), обращаются к Иисусу с просьбой: «Дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую, в славе Твоей. Но Иисус сказал им: не знаете, чего просите; можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь?» Иисус намекает здесь о прохождении через смерть. Это и есть подлинный смысл крещения, смысл погружения в воду.

Погружение в стихию при обряде посвящения обычно отождествляется с двумя иными образами, как бы имеет два синонима. Первый синоним: посвящаемый входит в некую всеобщую богиню, в «Великую Матерь», в «Хозяйку зверей» – чтобы затем из нее родиться. (Входит в богиню как фаллос – и выходит из нее ребенком, то есть богиня ему как жена, так и мать.) Второй синоним: посвящаемого поглощает некий мифический зверь, чтобы затем изрыгнуть его наружу (или же как вариант: посвящаемый убивает зверя изнутри и выходит наружу сам). В русских сказках оба синонима удачно воплощаются в образе Бабы-яги и ее «избушки на курьих ножках». Такая избушка, как известно, представляет мифического зверя, поглощающего героя при обряде посвящения. Входя в такую избушку (в чрево зверя), посвящаемый одновременно как бы сочетается браком с «Хозяйкой зверей», входит в Бабу-ягу (Яга и ее избушка – в мифическом смысле одно и то же, равно как и лес, в который погружается герой сказки). И рождается от нее другим человеком, а именно человеком, обладающим магической силой. (Из чрева мифического зверя посвящаемый выходит человеком-зверем, понимающим звериный язык.) Ягу можно назвать также «Хозяйкой жизни и смерти», потому что она проводит героя через смерть – и дарует ему жизнь. Итак, первые два члена нашей «другой Троицы» прояснились: Посвящаемый (например, Иисус) ↔ Стихия (например, Иордан) / Хозяйка жизни и смерти / Мифический зверь. Или: Герой (сказки) ↔ Лес / Баба-яга («Хозяйка зверей») / Избушка на курьих ножках. Обратим теперь наше внимание на третий член «другой Троицы», на Иоанна Крестителя. Кто он? Только лишь лицо, проводящее обряд посвящения?

Представим себе мальчика из хорошей семьи (при этом смелого и жаждущего интересной жизни), который переехал на новое место и впервые вышел там во двор. И вот он встречает другого мальчика – не из хорошей семьи, местного озорника. Этот озорник делится с новым мальчиком своим жизненным опытом. Не сразу, конечно, а после того, как подвергнет новичка некоторым испытаниям. Вы узнали, я полагаю, Тома Сойера и Гекльберри Финна из романа Марка Твена «Приключения Тома Сойера». А может быть, вспомнили что-то и из своего детства. Не надо думать, будто обряд посвящения – это нечто первобытное. Он лежит в основе жизни человека вообще.

Дворовый озорник – не просто лицо, проводящее обряд посвящения. Это не массовик-затейник. Он – тот, кем новичок хочет стать. Он – потенциальный двойник новичка. Однако новичка не интересует чистый (полный) двойник, он хочет стать другим (оставаясь при этом самим собой). Поэтому Гекльберри Финна можно охарактеризовать как двойника-антипода Тома Сойера. Гекльберри Финн – человек сам по себе, отличный от Тома Сойера. Он – вне Тома. Но при этом он воспринимается Томом как отражение самого Тома в некоем волшебном зеркале. И в этом смысле Гекльберри Финн находится внутри Тома Сойера. А самого Гека как бы нет. Есть только Том, проходящий обряд посвящения, чтобы в результате стать Геком.

Стать Геком – значит умереть и родиться заново, погрузившись в стихию. Том ограничен собой, а Гек – мальчик, соединенный со стихией жизни, с миром. Задача Тома – соединиться с миром.

Двойник-антипод появляется (так или иначе) во множестве литературных произведений (я даже думаю, что во всех – поскольку этот образ выражает нечто совершенно установочное для приобщения человека к миру). Он обладает вполне определенным набором признаков (не все из них, конечно, присутствуют в каждом произведении). Сколько бы их ни было (а их, видимо, несколько десятков), все они объединены общим значением: двойник-антипод символизирует прохождение героя через смерть, соединение героя со стихией (с миром). Вот, к примеру, несколько таких признаков двойника-антипода:

– он является близнецом, братом, сводным братом, двоюродным братом героя или братается с героем;

– он предстает как зверь, полузверь или человек в шкуре (или в верхней одежде, напоминающей шкуру, – в тулупе и т. п.), или как человек в сопровождении зверя, или как человек лохматый, волосатый, бородатый;

– он погибает (часто это связано с образом «жертвенного ножа» в разных видах: собственно ножа, копья, топора…);

– он является герою как оживший мертвец или статуя (или картина);

– он лишается головы (скорее всего потому, что он – не человек, а воплощенный мир, воплощенная природа – то есть то, что смотрит на нас, обращается к нам своим торсом, не имея собственных органов зрения и речи);

– он является герою как одна (отделенная от тела) голова (видимо, здесь не только смерть через отрубание головы, но и голова как вариант «зрячего торса»);

– он слеп, нем или глух (опять же потому, что он – природа, а не лицо, а также потому, что он мертв);

– он кивает герою головой (то есть подает безмолвный знак, подобный взмаху ветки дерева);

– он является в виде дерева или (чаще) куста;

– он смотрит на героя жутким пристальным взглядом (при этом иногда это лишь ощущаемый героем взгляд невидимки);

– он одноглаз или подмигивает, имеет шрам на лице (чаще на щеке), однорук, одноног или хромает на одну ногу (эта несимметричность лица или тела подчеркивает то, что перед нами именно двойник-антипод);

– он падает на землю, низвергается с высоты в пропасть или же переворачивается вниз головой (поскольку является антиподом);

– он вызывает у героя головокружение (наверное, потому, что происходит кружащееся отражение героя и двойника друг в друге: я → мой двойник → я → мой двойник…), вещественным знаком этого кружения могут выступать круглые предметы (венок, кольцо, блюдо…);

– он обладает некими двойными предметами (рогами, очками, велосипедом…);

Орнамент тунгусского ковра (из книги А. В. Смоляк «Шаман: личность, функции, мировоззрение»)

– его появление предвещается двойным именем – героя или самого двойника (Акакий Акакиевич, Кинг-Конг, Гумберт Гумберт…);

– он предстает в виде Тени героя, в виде человека в черном плаще, в виде некоего восточного чужеземца (часто смуглого или черного) или в виде черта (чужеземец и черт – лишь варианты Тени);

– он лыс или носит явно шляпу (оба признака связаны с его фаллическим аспектом);

– он предстает в виде нищего, оборванца, человека в лохмотьях (то есть в виде человека разложившегося, растерзанного – и вернувшегося в природу, соединившегося с миром, при этом «грязный оборванец» имеет и фаллический аспект: это фаллос, погрузившийся в землю);

– он братается с героем (обменивается с героем шкурами, верхней одеждой, крестиками, кровью, или же герой и его двойник-антипод обладают общей «Прекрасной Дамой»);

– он вступает с героем в поединок (при этом особенно характерны тесное объятие и перекатывание друг через друга в ходе поединка), обнимает или целует героя;

– он сжимает героя (или в объятии, или только руку);

– он владеет особым языком и приобщает к нему героя (это звериный или птичий язык, тайный или священный язык, то есть некий универсальный язык, язык природы), или же он владеет языками многих народов или многими музыкальными инструментами (что говорит о том же универсальном языке);

– он – мастер, особенно в ремесле, в котором нужно из частей составлять целое, то есть комбинатор (например, повар или портной);

– он играет с героем в кости, в карты, в шахматы (которые исконно суть способы гадания о судьбе, а двойник-антипод играет в жизни героя судьбообразующую роль – и это даже самый главный его признак).

Рисовая птица (bobolink)

В общем, если в «другой Троице» второй член («Стихия / Хозяйка жизни и смерти / Мифический зверь») заменить на более обобщенное «Источник жизни и смерти», то получится следующее: Посвящаемый (главный герой текста) ↔ Источник жизни и смерти ↔ Двойник-антипод героя. Такова, видимо, наиболее общая основа сюжета как такового.

Посмотрим теперь, какими из перечисленных признаков двойника-антипода обладает Иоанн Креститель.

Иоанн – вовсе не брат Иисуса. Он, как повествуется в начале Евангелия от Луки, сын Захарии (священника) и Елисаветы. Однако рассказы о зачатии Иоанна и Иисуса в тексте параллельны: сначала архангел Гавриил является к Захарии и сообщает ему, что Елисавета, несмотря на ее преклонный возраст и отсутствие детей, родит сына, который «будет велик перед Господом», а затем («на шестой месяц») Гавриил сообщает Марии о том, что у нее родится сын, которого ей следует назвать Иисусом. На ее вопрос: «Как будет это, когда я мужа не знаю?» – архангел отвечает:

«Дух Святой найдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим. Вот, и Елисавета, родственница твоя, называемая неплодною, и она зачала сына в старости своей, и ей уже шестой месяц; ибо у Бога не останется бессильным никакое слово».

После этой вести Мария навещает Елисавету:

«И вошла в дом Захарии, и приветствовала Елисавету. Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец в чреве ее; и Елисавета исполнилась Святого Духа, и воскликнула громким голосом, и сказала: благословенна ты между женами, и благословен плод чрева твоего! И откуда это мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне? Ибо, когда голос приветствия твоего дошел до слуха моего, взыграл младенец радостно во чреве моем».

Иными словами, миф сближает Иисуса и Иоанна, делает Иоанна как бы старшим братом Иисуса.

Роль Иоанна Крестителя в отношении Иисуса – судьбообразующая, он «готовит путь Господу», он крестит Иисуса, после крещения Иисус пребывает в пустыне (как Иоанн), после убиения Иоанна люди принимают Иисуса за Иоанна Крестителя. Так, в шестой главе Евангелия от Марка мы читаем:

«Царь Ирод, услышав [об Иисусе], – ибо имя Его стало гласно, – говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им».

Рафаэль Санти. Мадонна в зелени. 1505 год (Иоанн – кудрявый)

Примечателен облик Иоанна и его образ жизни:

«Иоанн же носил одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, и ел акриды и дикий мед».

Мы видим характерные для звероподобного двойника-антипода «звериную» одежду и «звериный» образ жизни. Не случайно на иконах он часто изображается кудрявым, косматым, одетым в шкуру, а в некоторых народных традициях почитается как покровитель животных.

Иоанн Креститель. Македонская икона XIV века

Есть это и в русской народной культуре. Так, в повести Бунина «Деревня» Иванушка «рассказывал своим неуклюжим старинным языком, <…> что Иван Креститель родился лохматый, как баран, и, крестя, бил крестника костылем железным в голову, чтобы тот “очухался”…» Иванушка и сам похож на описываемый им образ Иоанна Крестителя – своей «звериностью» (он напоминает медведя), а также подчиненностью ему других зверей (в данном случае собак):

«На Святках к Кузьме повадился Иванушка из Басова. Это был старозаветный мужик, ошалевший от долголетия, некогда славившийся медвежьей силой, коренастый, согнутый в дугу, никогда не подымавший лохматой бурой головы, ходивший носками внутрь. <…> Он косолапо шел по двору с палкой и шапкой в левой руке, с мешком в правой, с раскрытой головой, на которой белел снег, – и овчарки почему-то не брехали на него. <…> Кузьма отрывался от книги и с удивлением, с робостью смотрел на него поверх пенсне, как на какого-то степного зверя, присутствие которого было странно в комнате».

А вот английский вариант звериного двойника-антипода (Хозяина зверей) – из повести Толкиена «Хоббит, или Туда и обратно» (в самом названии повести, конечно, есть прямое указание на обряд посвящения):

«Некто, о ком я говорил. Очень важная персона. Прошу, будьте с ним вежливы. <…> Предупреждаю – он очень вспыльчив и прямо-таки ужасен, когда рассердится, но в хорошем настроении вполне мил. <…> Если непременно желаете знать, его имя Беорн. Он меняет шкуры. <…> Да, он меняет шкуры, но свои собственные! Он является то в облике громадного черного медведя, то в облике громадного могучего черноволосого человека с большими ручищами и большой бородой. <…> Живет он в дубовой роще в просторном деревянном доме, держит скот и лошадей, которые не менее чудесны, чем он. Они на него работают и разговаривают с ним».

Усекновение головы Иоанна Крестителя также есть признак двойника-антипода (и даже двойной: тут важна как смерть двойника-антипода, так и вид казни). Дочь Иродиады Саломея просит (по наущению матери) у Ирода в награду за понравившуюся ему пляску голову Иоанна, причем на блюде (возможно, круглое блюдо представляет собой еще один двойнический признак, а именно символ кружения). Примечательно также, что мы видим здесь и двойную Хозяйку жизни и смерти – мать и дочь (Иродиаду и Саломею) – так сказать, Ягу и дочь Яги. Вот двойная Хозяйка смерти в действии:

«Дочь Иродиады вошла, плясала, и угодила Ироду и возлежавшим с ним. Царь сказал девице: проси у меня, чего хочешь, и дам тебе. И клялся ей: чего ни попросишь у меня, дам тебе, даже до половины моего царства. Она вышла и спросила у матери своей: чего просить? Та отвечала: головы Иоанна Крестителя. И она тотчас пошла с поспешностию к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя. Царь опечалился; но, ради клятвы и возлежавших с ним, не захотел отказать ей. И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его. Он пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей. Ученики его, услышав, пришли и взяли тело его, и положили его во гроб».

Лукас Кранах Старший. Саломея с головой Иоанна Крестителя. Около 1530 года

В общем, Иоанн Креститель обладает целым пучком двойнических признаков. Он относится к Иисусу так же (говоря не с позиции религии, а с позиции мифа), как в шумерском эпосе Энкиду относится к Гильгамешу, как в греческом мифе Минотавр относится к Тесею, как в «Одиссее» Полифем относится к Одиссею, как в Библии Исав относится к Иакову, как в повести Пушкина «Капитанская дочка» Пугачев относится к Петру Гринёву, как в романе Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» Квикег относится к Измаилу. (Двойник-антипод, как правило, страшен. Он может быть враждебен герою или дружественен, но в любом случае его роль по отношению к герою можно назвать судьбообразующей. Иногда он помогает герою невольно, даже против своего желания.)

В автобиографической повести Джеймса Джойса «Портрет художника в юности» главный герой Стивен после встречи со своей Музой – с девушкой-птицей, явившейся ему на фоне моря (и тут второй член «другой Троицы» по полной программе: Хозяйка жизни и смерти / Мифический зверь, в данном случае представленный птицей / Стихия), – думает о своем друге, сравнивая его с Иоанном Крестителем:

«Почему, думая о Крэнли, он никогда не может вызвать в своем воображении всю его фигуру, а только голову и лицо? Вот и теперь, на фоне серого утра, он видел перед собой – словно призрак во сне – отсеченную голову, маску мертвеца с прямыми жесткими черными волосами, торчащими надо лбом, как железный венец…»

Посмотрим теперь пристальнее на Гекльберри Финна (добавив к «Приключениям Тома Сойера» и «Приключениям Гекльберри Финна» фильм Бернардо Бертолуччи «Двадцатый век» (1976), в который как бы перешли эти два марк-твеновских мальчика):

«Вскоре после этого Том повстречался с юным парией Гекльберри Финном, сыном местного пьяницы. Все матери в городе от всего сердца ненавидели Гекльберри и в то же время боялись его, потому что он был ленивый, невоспитанный, скверный мальчишка, не признававший никаких обязательных правил. И еще потому, что их дети – все до одного – души в нем не чаяли, любили водиться с ним, хотя это было запрещено, и жаждали подражать ему во всем. Том, как и все прочие мальчишки из почтенных семейств, завидовал отверженному Гекльберри, и ему также было строго-настрого запрещено иметь дело с этим оборванцем. Конечно, именно по этой причине Том не упускал случая поиграть с ним. Гекльберри одевался в обноски с плеча взрослых людей; одежда его была испещрена разноцветными пятнами и так изодрана, что лохмотья развевались по ветру. Шляпа его представляла собою развалину обширных размеров; от ее полей свешивался вниз длинный обрывок в виде полумесяца; пиджак, в те редкие дни, когда Гек напяливал его на себя, доходил ему чуть не до пят, так что задние пуговицы помещались значительно ниже спины; штаны висели на одной подтяжке и сзади болтались пустым мешком, а внизу были украшены бахромой и волочились по грязи, если Гек не засучивал их. <…> Гекльберри был вольная птица, бродил где вздумается. В хорошую погоду он ночевал на ступеньках чужого крыльца, а в дождливую – в пустых бочках. Ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, он никого не должен был слушаться, над ним не было господина. Он мог удить рыбу или купаться, когда и где ему было угодно, и сидеть в воде, сколько заблагорассудится. Никто не запрещал ему драться. Он мог не ложиться спать хоть до утра. Весной он первый из всех мальчиков начинал ходить босиком, а осенью обувался последним. Ему не надо было ни мыться, ни надевать чистое платье, а ругаться он умел удивительно. Словом, у него было все, что делает жизнь прекрасной. Так думали в Санкт-Петербурге все изнуренные, скованные по рукам и ногам “хорошо воспитанные” мальчики из почтенных семейств».

Тут мы вновь наблюдаем целый пучок двойнических признаков, особенно интересно, что «одежда его была испещрена разноцветными пятнами и <…> изодрана» (пятнистость одежды есть распространенный «шахматный» признак двойника-антипода, изодранность одежды символизирует растерзание тела посвящаемого при его проходе через смерть), а также то, что он «одевался в обноски с плеча взрослых людей» (то есть его одежда представляет собой как бы «съемную», перемещенную шкуру, причем шкуру взрослой особи). Примечательны и подчеркнутая шляпа, и грязность Гека (символизирующая проход посвящаемого сквозь землю). Есть тут даже универсальный язык: «ругаться он умел удивительно» (я не шучу).

Гекльберри Финн с кроликом

Гек – большой любитель и мастер обменов:

«Том приветствовал романтического бродягу:

– Эй, Гекльберри! Здравствуй!

– Здравствуй и ты, если хочешь…

– Что это у тебя?

– Дохлая кошка.

– Дай-ка, Гек, посмотреть!.. Ишь ты, окоченела совсем. Где ты ее достал?

– Купил у одного мальчишки.

– Что дал?

– Синий билетик да бычий пузырь… Пузырь я достал на бойне.

– А где ты взял синий билетик?

– Купил у Бена Роджерса две недели назад… дал ему палку для обруча».

Любовь к обмену – яркий двойнический признак. Двойник-антипод меняется с героем чаще всего шкурой (таким образом как бы заменяя героя на самого себя), но и другими предметами. Вот и Том оказывается втянутым в обмен:

«Слушай, Гек, что это у тебя?

– Так, пустяки – просто клещ.

– Где ты его нашел?

– В лесу.

– Что возьмешь за него?

– Не знаю. Неохота его продавать.

– Ну и не надо! Да и клещ-то крохотный.

– Ну, еще бы! Чужого клеща всегда норовят обругать. А для меня и этот хорош.

– Клещей в лесу пропасть. Я сам мог бы набрать их тысячу, если бы захотел.

– За чем же дело стало? Что же не идешь набирать?.. Ага! Сам знаешь, что не найдешь ничего. Этот клещ очень ранний. Первый клещ, какой попался мне нынче весной.

– Слушай, Гек, я дам тебе за него свой зуб.

– Покажи.

Том достал бумажку и осторожно развернул ее. Гекльберри сумрачно глянул на зуб. Искушение было сильнее. Наконец он спросил:

– Настоящий?

Том вздернул верхнюю губу и показал пустоту меж зубами.

– Ну ладно, – сказал Гекльберри. – Значит, по рукам!

Том положил клеща в коробочку из-под пистонов, еще недавно служившую тюрьмой для жука, и мальчики расстались, причем каждый чувствовал, что стал богаче».

Примечательно, что Том меняет частицу себя (зуб) на нечто животное (клещ).

Вскоре после этого Том отправляется с Геком ночью на кладбище (к свежей могиле, чтобы использовать дохлую кошку в магических целях), где мальчики становятся невольными свидетелями убийства (что символизирует прохождение посвящаемого через смерть). Еще через некоторое время Том и Гек, к которым присоединяется еще один мальчик (Джо), похищают плот и тайно от взрослых отправляются на остров, играют там в пиратов. Взрослые, найдя плот, считают мальчиков утонувшими.

Прохождение через смерть провторяется и в книге «Приключения Гекльберри Финна». Гек убегает из дома, симулируя свое убиение, причем отрубает при этом голову животному (поросенку):

«Я взял топор и взломал дверь, причем постарался изрубить ее посильнее; принес поросенка, подтащил его поближе к столу, перерубил ему шею топором и положил его на землю, чтобы вытекла кровь (я говорю: “на землю”, потому что в хибарке не было дощатого пола, а просто земля – твердая, сильно утоптанная). Ну, потом я взял старый мешок, наложил в него больших камней, сколько мог снести, и поволок его от убитого поросенка к дверям, а потом по лесу к реке и бросил в воду; он пошел ко дну и скрылся из виду. Сразу бросалось в глаза, что здесь что-то тащили по земле. Мне очень хотелось, чтобы тут был Том Сойер: я знал, что таким делом он заинтересуется и сумеет придумать что-нибудь почуднее. В такого рода делах никто не сумел бы развернуться лучше Тома Сойера[2].

Напоследок я вырвал у себя клок волос, хорошенько намочил топор в крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. Потом взял поросенка и понес его, завернув в куртку (чтобы не капала кровь), а когда отошел подальше от дома, вниз по течению реки, то бросил поросенка в реку».